Текст книги "«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!». «Сталинский сокол» № 1"

12

Но было еще нечто, что его так вдохновляло – взгляд девичьих глаз, провожавших, как ему казалось, в каждый полет. И каждый раз Саше хотелось ее чем-нибудь удивить. Возвращаясь из зоны после выполнения очередного учебного задания, он проходил на бреющем над домом медсанчасти в Манасе, а чтобы Мария была уверена, что вернулся именно он, Саша эффектно крутил над домом три восходящие бочки подряд. Привет тебе, любимая, таков был сигнал его сердца.

После приземления он начинал на себя сердиться: «Ну что за мальчишество! В конце концов, это совсем несолидно: опытный летчик, командир, человек с устоявшейся репутацией, как мальчишка, откалывает номера, и главное, у всех на виду», – корил он себя и в очередной раз давал слово, что больше этого не будет. Но на следующий день все повторялось…

Ну, ладно бочки. А то ведь какой выкинул фортель. Узнав, что Марию отправили с рабочими строить барак для раненых километрах в тридцати от Манаса, нашел это место и давай его «утюжить» на бреющем. Рабочие перепугались – сумасшедший какой-то. Наконец – эффектный выход с бреющего на горку над самой стройкой и бросок вымпела вниз с посланием для любимой.

Когда Мария, посмеиваясь, рассказывала о впечатлениях рабочих после этих выкрутасов, он от стыда готов был провалиться сквозь землю.

Правда, очень скоро Саше представился случай реабилитироваться. Когда Марию вновь послали с рабочими, на этот раз в горы заготавливать дрова, и, возвращаясь, они заблудились, Саша с Вадимом Фадеевым, обеспокоенные столь долгим отсутствием экспедиции, вышли навстречу и помогли всем найти дорогу домой.

В горах было небезопасно – можно было нарваться на бандитов.

Как-то Покрышкин остановил пробегавшего мимо Труда, озабоченного какими-то комсомольскими делами, и с хмурым выражением лица заговорил:

– Живем, как медведи, ей-богу! Ты бы подумал насчет досуга летчиков. Танцы организовал, что ли… Самодеятельность. Чем мы хуже БАО?

Труд охотно согласился, но вот вопрос – где найти партнерш для танцев.

– Вот еще! – недовольно буркнул Покрышкин. – Разучился искать, что ли? Наши из столовой придут, из санчасти пригласи.

– Есть пригласить из санчасти! – весело козырнул Андрей и убежал.

Вечером Саша пришел в санчасть и вызвал Марию:

– Тут наши ребята танцплощадку организовали… Недалеко… Пойдешь?.. У нас парни вон какие!

Он улыбался, и при свете луны виднелись его блестящие глаза, ровные белые зубы и все лицо – необыкновенно ласковое и приятное.

– Господи… Танцы… – вздохнула она. – Как это было все давно. Ладно, сейчас попрошу Таю меня подменить.

Через несколько минут они шагали вдоль кромки прибоя. Под ногами похрустывала галька, где-то в темноте ритмично плескалось море, с обрыва приветливо трещали цикады. Поблизости послышались звуки баяна.

– Это наши, – с гордостью сказал Саша. – Наш начальник связи Гриша Масленников. Прекрасный баянист, это он на танцплощадке играет.

Облюбовав уголок у самого берега моря, под сенью чинар, Труд с комсомольцами расчистили и выровняли приличную площадку. С краю подготовили место для баяниста Масленникова.

Когда они подошли, танцы уже были в разгаре. Труд, сдвинув фуражку на затылок, выступал в роли главного организатора, не забывая, впрочем, о главном, – согнувшись, он усердно кружился с маленькой официанткой из столовой. Уверенно танцевал Гриша Речкалов: еще до войны он часто посещал танцевальные площадки. Но активнее всех был Пал Палыч Крюков – танцевал так, что пыль подымалась. Плясал по-старинному, с приседаниями, с прищелкиванием каблуков, юлой вращаясь вокруг своей дамы – высокой, невозмутимой связистки. Были среди танцующих девушки из медсанчасти.

– Пойдем? – предложил Покрышкин.

Мария молча кивнула головой, и они вступили в круг. На этот раз они танцевали больше. Саша был сдержан, и хотя танцевал легко и точно, внутреннее напряжение невольно отражалось на его движениях. Возможно, сказывалось отсутствие тренировки. Ведь еще до войны, когда он с ребятами из своего полка ходил на танцы в Дом офицеров, он и там практически не танцевал, а пропадал за бильярдным столом, оттачивая нужный истребителю глазомер и точность движений.

Разошлись с танцев перед отбоем. Теперь они стали встречаться регулярно. Как-то незаметно Мария привыкла к тому, что по вечерам, внизу, под обрывом у моря, ее ожидает бравый капитан.

Обычно он сидел на камне, задумчиво глядя на море, или прогуливался вдоль берега, – изредка запуская в волны плоские голыши – «пек блины», как говорили пацаны в детстве. Встречаясь, они шли на танцплощадку или, если танцев не было, просто усаживались удобно на берегу и разговаривали, с удовольствием слушая рассказы друг друга. Мария была начитанна и знала из книг много всяких историй.

Внимательно слушая Александра, она быстро научилась схватывать суть сложных авиационных вопросов, и хотя отдельные детали и подробности ей не всегда были понятны, она пыталась понять главное – к чему стремится Саша, чего он хочет от этой беспокойной жизни. Ей было очень приятно, что ее кавалер был классным летчиком, упорным человеком и что он так настойчиво за ней ухаживал.

С самого начала их знакомства, убедив себя в том, что у капитана обязательно должна быть жена, она держала его на дистанции и решительно отвергала малейшие попытки эту дистанцию сократить. Но чем лучше она его узнавала, тем больше убеждалась, что за несколько грубоватыми манерами внешнего поведения скрывался добрый, душевно чистый человек, наделенный обостренным чувством справедливости и твердыми жизненными принципами. И самое главное, она убедилась, что никакой жены у него нет, есть только мать в Новосибирске, младшие братья и сестра, которую тоже звали Марией. А один его брат, Петр, пропал без вести на фронте где-то под Ленинградом.

Инстинктивно почувствовав родственную душу, она рвалась ей навстречу, но по девичьей традиции, привитой матерью, одергивала себя и ставила на место. «Мы только товарищи, мы просто товарищи», – твердила она себе каждый раз, когда чувствовала, что ее гордость готова пасть под напором его мужского обаяния, или когда, сочувствуя, замечала, что невольно начинает втягиваться в водоворот его бурных переживаний.

А он, имея такого благодарного и внимательного слушателя, увлекался:

– Вот знаешь, за чем должен следить летчик в групповом бою? – спрашивал он во время очередной беседы. – Он должен следить за противником, не упуская его из виду ни на одну секунду, не потерять своего напарника; следить за обстановкой, то есть за своими самолетами и за самолетами противника, оценивая и представляя их намерения; взаимодействовать со своим звеном и своей группой; слушать и исполнять команды командира; следить за количеством бензина в баках; следить за показаниями приборов, быть в постоянной готовности к внезапности любого рода…

Пока, наконец, не спохватывался:

– Ну вот… Совсем заморочил тебе голову – и вздыхал. – Трудная наша профессия! Вот пишут: сталинские соколы. Какие, к черту, соколы! Мастеровые мы, вот кто. Или еще точнее: ломовые лошади. Говорят, летное искусство рождается вдохновением. Кое-кто из нашего брата может даже прихвастнуть: взлетел, мол, увидел немцев, душа вскипела, ринулся в бой и сбил! Черта с два, тут одной кипящей душой не возьмешь. Они, знаешь, как летают – будь здоров! И опыт свой они стали накапливать с Испании, потом Англия и другие страны Европы. А мы свой испанский опыт растеряли. Вон Пал Палыч да погибший Анатолий Соколов немного сохранили с Халхин-Гола, да нам передали. Теперь приходится пуд соли съедать за учебой, потом второй пуд соли – за работой, а тогда уж иди, сбивай. И то, если сможешь.

Покосившись на Марию, слушает ли она, продолжил:

– Подвиг, чтоб ты знала, требует мысли, мастерства и риска. Просто так не полетишь и не собьешь. Помимо того, что немцы умеют воевать, у них пока и количественное преимущество. Значит, нам надо воевать лучше их, знать их слабости и уметь ими пользоваться. А для этого нужно постоянно думать, анализировать свои успехи и ошибки, извлекать из них уроки и учиться все время чувствовать самолет как единое целое с тобой. Сегодня ты так вел бой, а завтра немец будет знать, как ты летал, и обманывать его уже нужно по-другому.

И вздыхая, сокрушенно качал головой:

– Трудно! Очень трудно…

В эти минуты ей становилось жалко его, он казался ей плохо защищенным, неухоженным, лишенным женской ласки, хотелось прижать его голову к своей груди, приласкать, прибодрить, но внутренний голос тут же напоминал: «Мы только товарищи!» – и она опять, как улитка, скрывалась в своей раковине.

Странные, необычные чувства будоражили ее в те дни. Кругом бушевала война, повсюду были смерть, разруха и горе, а она чувствовала себя счастливой. Понимала, что счастье ее недолговечно, что очень скоро им предстоит разлука. Но сейчас, думала она, хоть на короткое время, пока они вместе, буду счастлива, а там будь что будет.

«В будущем, – рассуждала Мария, – он, конечно, не обманет, не такой он человек. В этом я уверена. Но ведь война. Она может разбросать нас по разным фронтам. К тому же он истребитель, а они так часто гибнут… Что же делать? Как быть?»

Над их дальнейшей судьбой она размышляла последнее время постоянно. Ее сомнения в один прекрасный день были разрешены неожиданно быстро и решительно.

Из разговоров с Александром Мария узнала, что он не любит писать письма. Увидеться – это здорово, а письма – это он не любил. Даже домой, в Новосибирск, он редко посылал весточки. Она сразу же подумала, что такая же участь может постигнуть и ее, и потому решила действовать.

– Ты пойми, – стала она убеждать Сашу, – для счастья близкого тебе человека достаточно всего двух слов: жив и здоров. Нужно домой писать регулярно.

– Исправлюсь, – пообещал он. – Да и о чем сейчас писать: в боях мы пока не участвуем, готовимся к приему новой техники.

– Это тоже небезопасно. В любом случае о матери нельзя забывать. – У нее чуть не сорвалось с языка – и обо мне тоже, но она вовремя спохватилась.

На следующий день после этого разговора Саша пришел вечером в санчасть, вызвал Марию и сообщил:

– Я сегодня написал матери письмо и сообщил в нем, что женился.

От такой неожиданной новости у нее все сжалось внутри.

– И на ком же ты женился? – с безразличным видом спросила она.

– Как на ком? Да на тебе, на ком же еще!

– На мне-е?! Ну… А меня ты спросил, пойду ли я за тебя?

– А что тут спрашивать? И так все ясно.

– Вот как!.. Все ясно…

Она отвернулась. Слезы непроизвольно брызнули из глаз. Она всегда мечтала о романтическом объяснении с любимым, а в жизни вот как получилось… Саша вдруг услышал тихий всхлип и только теперь сообразил, что она плачет. Осторожно взяв за плечи, он повернул девушку к себе. Слезы дрожали на ее ресницах и катились по щекам.

– Мария, дорогая моя… – непроизвольно вырвалось у него.

Он обнял ее и с мягкой нежностью поцеловал мокрые от слез глаза, губы… Она заплакала еще сильней и прижалась к нему.

– Мария, родная моя, любовь моя, – шептал он, зарываясь лицом в ее волосы и вдыхая их нежный запах.

Над ними в темноте тихо покачивались и вздыхали ветви платана, где-то далеко слышалось шипение морского прибоя. Саша мягко разжал руки и увлек Марию к тенистому, обрывистому склону.

– Давай сначала присядем, – предложил он, – и обо всем спокойно поговорим. – Она послушно пошла за ним. – Давай, устраивайся поудобнее. Вот… Молодец. Хочешь яблоко? Попробуй, очень сладкое. Это Андрей Труд где-то раздобыл.

Он тоже взял яблоко и уселся возле нее на землю. Разговор у них был долгим и обстоятельным. С этого момента они решили считать себя мужем и женой, но свои отношения от окружающих на время скрыть. Во-первых, командир БАО неоднократно грозился девушкам, заявляя, что сожительство между военнослужащими снижает боеспособность части, и если он узнает, что кто-то из них нарушил запрет – выгонит немедленно, причем с такой характеристикой, что и на порядочную гауптвахту не возьмут. Во-вторых, и самому Александру могло не поздоровиться. Командир полка и его дружки могли воспользоваться этим предлогом и устроить ему какую-нибудь гадость. Поэтому следовало немного подождать, пока наступят лучшие времена.

Трудно сказать, насколько успешно им удавалось скрывать свои отношения, но, по крайней мере, в санчасти Марию никто не донимал. Все шло нормально, пока в один прекрасный день всю их конспирацию буквально одним махом не разрушил Вадим Фадеев.

В этот день друзья решили поплавать по морю на лодке. Отошли от берега на приличное расстояние.

– Вадим, хочу поделиться с тобой одной новостью, – вдруг сказал Саша. – Я люблю Марию и решил на ней жениться.

Вадим от неожиданности выронил весло.

– Ты что, сдурел! – воскликнул он. – Война кругом, а он жениться надумал. Ты что, не понимаешь?! Тебя вполне могут сбить, и она останется одна, да чего доброго, еще с ребенком! Война и без тебя вон сколько сирот наплодила. Нет, жениться я тебе решительно не советую! Понял?

Саша только улыбался. Он уже все обдумал, решил, и повернуть его с выбранного пути теперь было невозможно. А Вадим все никак не мог успокоиться.

Эх, дорогой Вадим! Рассуждая так здраво, он и представить себе не мог, что не пройдет и трех месяцев, как в поселок Аджи-Кабул, куда перебазируется ряд истребительных полков, в том числе и 16-й, для освоения новых истребителей, прибудут проведать мужей две женщины веселого нрава, что с их участием начнутся по вечерам частые застолья и в этой компании Вадим познакомится с одной из них, красавицей Людмилой, влюбится в нее и уведет от мужа. Потом она последует за ним на Кубань и сыграет в его судьбе роковую роль.

Но это будет через три месяца, а сейчас неуемный, бесшабашный Фадеев никак не мог носить в себе такую сногсшибательную новость. Его душа требовала театрального представления, и он его не приминул устроить.

Едва лодка причалила к берегу, как Вадим куда-то заторопился. Как потом оказалось – в санчасть. Вскочив в приемную, прямо с порога, в присутствии около тридцати больных, медсестер и врача, он прогремел:

– Машенька, Сашка Покрышкин прислал меня узнать: ты его любишь?

В комнате все затихли и уставились на Марию. От неожиданности услышанного, так тщательно скрываемого от посторонних, от того, что оказалась в центре внимания присутствующих, она растерялась и покраснела. Тут до Вадима дошло, что он перегнул, допустил оплошность и что надо как-то срочно исправлять положение. Он подошел к девушке, обнял ее за плечи и, склонившись к ее лицу, как ему показалось, очень тихо пробасил:

– Машенька, ну что ты так смутилась? Все хорошо! Сашка велел передать, что он тебя очень любит и хочет на тебе жениться. Не расстраивайся!

И тут приемный покой взорвался хохотом. Смеялись все: и больные, и здоровые. Когда успокоились, стали обмениваться мнениями. Фадеева знали как заправского балагура и шутника, но тут ему почему-то сразу поверили и восприняли новость с одобрением. Пара была подходящей друг другу. Дошла ли эта новость до командования, осталось неизвестным. Вероятно, нет, иначе влюбленные это сразу бы на себе почувствовали.

Вскоре Фадеев, накупавшись в холодном море, угодил в лазарет. Вот уж где он развернулся: никто не скучал от его шуток и всяких историй, а Марии, конечно, доставалось больше всех. Стоило ей появиться в лазарете, как он подхватывался с кровати, на которой с трудом умещался, закутывался в серое армейское одеяло и начинал исполнять арии из опер или, в худшем случае, свою любимую, волжскую «Эй, дубинушка, ухнем». Неожиданно этот двухметровый гигант с рыжей бородой мог начать декламировать монолог Гамлета «Быть иль не быть», или читать какие-то другие стихи. А больным развлечение. Между прочим, они в его присутствии быстрее поправлялись.

Однажды Мария повезла в Махачкалу на санитарной машине тяжелобольных. На обратном пути ей встретились Саша с Вадимом, которые ездили в город прикупить кое-что из мелочей. Заметив знакомую машину и Марию в кабине, Фадеев выскочил на проезжую часть дороги так резко, что шофер едва успел затормозить. Галантно открыв дверцу, Вадим пригласил Марию посетить фотоателье и сфотографироваться на память. Попытки отговориться – мы спешим, нет времени – успеха не имели. Друзья уговорили Марию, и они пошли сниматься. Сначала сфотографировались втроем, потом по отдельности, а потом Вадим попросил фотографа снять Сашу с девушкой вдвоем. «Вы не обращайте внимания, что она стесняется, – говорил он фотографу, – фотографии, которые вы сделаете, они будут хранить до конца своей жизни, уверяю вас». Он как в воду глядел.

Вадим был одаренным человеком, и если бы родители сумели совладать в детстве с его своенравным, буйным характером, из него мог бы получиться прекрасный музыкант или артист.

Но получился незаурядный летчик – напористый, дерзкий, мастер высшего пилотажа. Только вот с дисциплиной в воздухе не всегда было в порядке.

В Манасе он увлекся художественной самодеятельностью – стал неизменным режиссером всех вечеров в полку, а по совместительству конферансье с юмористическим уклоном. Зрители начинали смеяться, едва его высокая, бородатая фигура появлялась на самодельных подмостках. Он был природным юмористом, разбрасывающим шутки направо и налево. Они рождались у него без всяких усилий, как бы сами по себе.

– А сейчас, – раздавался его красивый бас, – перед вами выступит лауреат международных и межпланетных конкурсов чечеточников, всемирно известный танцовщик… – Эффектная пауза – и громовым голосом: – Андре-ей Тру-у-уд!

Выждав, пока затихнут аплодисменты, он, хитро поведя глазами под косматыми бровями, доверительно разъяснял: «Труд – это псевдоним. Специально для начальства. Настоящей его фамилии никто не знает, даже я и он сам».

Зрители покатываются со смеху.

Под аплодисменты на подмостки подымался Андрей и на листе фанеры, положенном заранее, под звуки баяна и двух гитар, лихо отбивал сербияночку. Потом обычно выступал со своими стихами Пал Палыч Крюков, а после него наступала очередь самого Фадеева. Под баян он исполнял русские романсы и народные песни. Заканчивались вечера танцами.

Учеба, отдых – время летело незаметно. Пришла глубокая осень, стало пасмурно, дождливо, и молодежи пришлось уйти в бараки.