Текст книги "Двухгодичник. Сказки про Красную армию"

Как чуть не началось

В годы моей армейской службы Горбачев активно с Рейганом занимался разрядкой (кнопку перезагрузки тогда еще не изобрели). Но несмотря на эту самую разрядку, военные по обе стороны от железного занавеса были завсегда наготове. Дружба дружбой, а табачок, извиняйте, врозь. Хотя в перекрестье прицелов вояки смотрели друг на друга уже менее прищуренным глазом, а иногда даже с улыбкой.

Многим известен случай про стадо диких гусей, которые привели к ложному срабатыванию систем раннего обнаружения НАТО и чуть не вызвали всеобщий game over. Картинка, которую видел я, возможно, была всего лишь «боями местного значения», про которые и большим стратегам-то даже не докладывали. Мне, со своим взглядом из маленького окопчика, трудно это оценить. Но ситуация имела место быть, и как всегда – из-за чьего-то раздолбайства.

В ПВО одним из способов определения координат целей было деление карты зоны ответственности на квадраты, так называемую сетку ПВО. Номера квадратов менялись по нескольку раз на неделе и были совсекретными данными. Это – с одной стороны. А с другой, также по нескольку раз на неделе (не обязательно в дни смены сетки ПВО), в полосу N километров с чужой стороны границы залетал натовский самолет-разведчик. Это автоматически приводило к тому, что у нас объявлялась готовность номер один. По разведчику начинали работать наши РЛС, выдавая его координаты на вышестоящий КП в этой самой совсекретной сетке. Координаты выдавались морзянкой открытым текстом. Почему открытым? Ну, наверное, потому, что из-за срочности информации времени на кодирование и декодирование не было. Вражий самолет-разведчик параллельно с нашим вышестоящим КП принимал нашу морзянку. А так как координаты свои он тоже, разумеется, знал, то и сетка расшифровывалась на раз. Соответственно он делал в нашей зоне ответственности один, максимум два круга. Расшифровывал сетку ПВО и уходил в другую зону ответственности. Все у нас к этому уже давно привыкли и знали, что несколько раз в неделю мы будем работать по чужому разведчику. И также знали, что работать будем недолго, бо он, расшифровав сетку ПВО в нашей зоне, почешет к нашим коллегам за тем же.

Вот в один из таких общепривычных разов, когда наймит империализьма объявил у нас готовность номер один, работа по нему не закончилась парами его кругов в нашей зоне ответственности. На этот раз крутился он очень долго. Ну а в армии все расписано. Ежели готовность не снимают, то через определенное время ее усиливают. При этом выполняются заранее определенные мероприятия. Начали и мы их выполнять. От раздачи офицерам и прапорщикам личного оружия до вызова отпускников на постоянное место дислокации и перевод всех на казарменное положение. И у буржуинов тоже шевеления пошли. Разведчик прямо в воздухе дозаправили, к нему начали потихоньку подтягиваться и другие самолеты из четвертого оперативно-тактического авиационного командования НАТО. Причем это были уже не разведчики, а ударные группы, группы подавления РЛС, и так далее. С нашей стороны тоже авиация ПВО к границе потянулась. Постановщики помех с обеих сторон весь незанятый экран индикаторов гадостью своей засветили.

Мы слушаем их сеть оповещения, они, наверное – нашу, у них желтую объявили, у нас – повышенную. Они – оранжевую, мы – военную опасность. Нам пришел приказ вскрыть секретный формуляр роты. Секретчик из своей комнатки вынес конверт с сургучными печатями, прямо как в фильмах. Командир сломал печати и зачитал нам, что коли начнется, то мы должны обеспечить проводку вражьих целей в течение девяти минут, а потом оставшиеся в живых должны прибыть на сборный пункт ссыльной дивизии. Тут же командир обрадовал нас, что ежели чего, то в живых вряд ли кто останется. Потому что ежели наш склад с ГСМ рванет, то мало и во всем п. г. т. не покажется.

Все это действительно напоминало какой-то фильм, будто все происходит не с тобой.

Но руки и голова делали привычные, заученные движения. Не зря экзамены на допуск к боевым дежурствам сдавали и на учениях мерзли. Единственное, что было непонятно, – с какого пива все это происходит. Вроде разрядка. Горби с Рейганом чуть ли не цалуются, а тут на тебе – военная опасность.

А происходило сие, как уже упоминалось, из-за банального раздолбайства секретчика нашего полка. Оказалось, что одной из рот была выдана сетка ПВО не за то число. В полку было, кажется, девять рот и один батальон. Как разведчик объявил у нас готовность номер один, то по нему все эти подразделения работать и начали. То есть на КП полка приходят с десяти точек одни и те же координаты цели, ну, может, в последнем квадрате различаются. Резона принимать данные со всех точек полку ну никакого нет. Вот и принимал он только две ближние роты. Остальные работали, координаты выдавали, но их никто не слушал. На фига?

А америкосам-то каково, тем, что в разведчике сидели. Летают уже, наверное, не первый год, все воздушные ямы по маршруту знают.

И завсегда все русские подразделения выдавали их в одном квадрате, а тут… Девять в одном выдают, а десятый в другом. Что за ботва? Наверное, русские какую-нибудь очередную пакость готовят. Одно подразделение не иначе как на новую систему координат перешло. И с ихнего штаба, небось, орут: разбирайтесь, что там русские удумали. А пока не разберетесь – крутитесь и анализируйте.

Хорошо все, что хорошо кончается. В полку приняли-таки информацию со всех точек (либо сами догадались, либо сверху стукнули). Поняли, что в одной роте неправильная сетка ПВО. По линии ЗАС передали правильную. Рота начала выдавать координаты аналогично своим коллегам. Сразу после этого натовские самолетики стали потихоньку восвояси оттягиваться. Ну и готовности в обратку пошли, пока до постоянной не спустилось.

Мы, правда, на тот момент всего этого не знали, ведь у нас-то сетка ПВО нормальная была. Просто крутились и офигевали от экранов и команд. Только потом информация по капелькам дотекла до нас. Информация о том, что весь сыр-бор был из-за неправильной сетки ПВО. Сейчас, по прошествии стольких лет, думается: какая, блин, разница, кто как квадратики пронумерует, а получается, что сие могло привести к всеобщему катаклизьму. Впрочем, и на гражданке неправильно проставленные буковки, циферки и стрелочки, например, у авиа-или ж/д диспетчера, тоже могут иметь весьма печальные последствия.

Как меня чуть не оженили

Первый год своей службы я ходил холостым. И «во дни тягостных раздумий» Петрович частенько успокаивал меня: «Не боись, лейтенант. Найдем мы тебе бабу. Без п… ы, но работящую». Временами последнее предложение заменялось на: «беременную, но работящую». И вот в один из таких дней Петрович, наверное, решил привести свою угрозу в действие.

Начало картинки я не помню. Помню только с места, когда мы с Петровичем оказались в хате председателя какого-то колгоспа (коллективного господарьства или, по-нашему, колхоза). Как мы там оказались – извиняйте, не помню. То ли было это на учениях, когда мы пошли налаживать связи с местным населением, то бишь с руководством оного. То ли это было, когда мы с Петровичем зачем-то поехали в село Вербка-Мурована. Да и какая, в сущности, разница. Оказались у председателя – и оказались.

Помню, сели за стол. На нем зараз появился, как вы уже поняли, самогон – ну как же без него! Петрович меня представил: «А это наш москвич». На что председатель сразу оживился: «О, как классненько! А я за него дочь свою выдам». Откуда ни возьмись появилась та, которую хотели за меня просватать. Замещенная память рисует (из фильмов, наверное) национальный малоросский наряд, стать – кровь с молоком, хлеб-соль на рушнике и имя Ганка. Разумеется, этого ничего не было. Помню только дурацки хихикающую деваху с бюстом не иначе как пятого нумера, которая шастала туда-сюда, принося снедь и выпивку. Я даже испугаться не успел уготованной мне участи, как уже выпил установленную самим же для себя безопасную меру самогона. После чего при очередном разлитии горилки выдал дежурную фразу: «Все. Мне хватит». Это привело к немой сцене. Председатель удивленно посмотрел сначала на меня, потом на Петровича, наверное, мысленно вопрошая его: «Кого ты мне привел?» Петрович так же, одним взглядом, ответил: «Ну что делать. Такой вот москвич. Могут же быть у человека маленькие недостатки». Наконец председатель обрел-таки дар речи и выдал: «Да на фига мне такой зять, который и выпить-то толком не может! Нет, не отдам за тебя свою Ганку (пусть здесь это будет она)». У меня с души отлегло. На этот раз обошлось.

На втором году службы я уже и сам (или так тогда казалось, что сам) женился. Причем жена не подходила ни под одно из двух определений Петровича.

Раз уж в этой картинке идет речь не о войне, а о мире (лавры Льва Николаевича не дают спокойно спать), то и продолжим ее еще чуть-чуть двумя полукартинками про любову.

В то время меня несколько удивляли более патриархальные взгляды на взаимоотношение полов, царившие на Хмельничщине. Еще на первом году службы я встречался с местной девчонкой, но, кажется, у нас даже до поцелуев не дошло. Помню, мы как-то шли с ней по п. г. т. и держались за руки. Потом я без всякой задней мысли, неосознанно, поскреб своим пальцем внутреннюю сторону ее ладошки. Ответная реакция меня очень удивила. Девушка выхватила, как ошпаренная, свою руку из моей и надулась. Я был весь в непонятках. Видимо, почувствовав, что я не имел никаких дурных намерений, она через какое-то время сказала, что это очень плохой жест парня по отношению к девушке. Других подробностей не последовало. И вот я до сих пор так и не знаю его скрытого смысла. Не могу сказать, что от этого ночей не сплю, но все-таки интересно. Может, это как-то связано с глаголом «скрестись» и его вторым смыслом. Но честно в тот раз был – «не виноватая я».

На втором году службы, в один из приездов жены (которую я выписал из своего Подмосковья), мы поехали в Хмельницкий. Уже не помню зачем, может – просто погулять. Мы шли по тротуару одной из центральных улиц. Я обнимал жену за плечи и поначалу никак не мог понять – почему практически все проезжавшие мимо нас машины притормаживали. А некоторые еще и бибикали. Может, они хотели сказать – молодец, мужик, давай. А может, еще что-то другое. Это тоже, наверное, так и останется для меня тайной, покрытой мраком. Просто в конце восьмидесятых в Москве, да и ее окрестностях, молодые люди спокойно обнимались и даже целовались практически везде, исключая, может быть, Мавзолей. А Хмельницкий был вроде как даже ближе к границе с западным миром, но почему-то более пуританским.

Жена да убоится…

Ну раз уж здесь про любову речь пошла, то еще вам одну картинку про ее родимую нарисую.

Вы когда-нибудь встречали девушку, взрослую девушку двадцати пяти лет, которая панически боится свою мать? А я встречал. Больше скажу – женат был на такой. Дело-то уже давнее, больше двадцати лет минуло, страсти многие поулеглись, можно, наверное, и рассказать.

И женился-то я на ней тоже не вполне обычно. Ну, не так, чтобы уж очень оригинально, но все-таки. Приехал в отпуск из армии, познакомился (до этого ее не знал) и расписались через две недели. Не верите? Говорите, что после подачи заявления даже тогда надо было месяц ждать? Правильно говорите, но и я не вру. Для особо одаренных своя очередь имелась. Нет, никакой я не блатной был, как, впрочем, и сейчас. Да и ребеночка мы не успели за две недели заделать. Просто когда решили, что жениться надобно, то надел я свою лейтенантскую форму, подпоясался портупейкой и почапал в загс. Там – к заведующей: так, мол, и так, хотим, понимаете, пожениться, а отпуск мой через две недели заканчивается, а по законам совейским ждать месяц надобно, для проверки чуйств. Неувязочка получается. Не погуби, матушка-законница, в ноги кланяться будем, только не дай захиреть на корню зарождающейся ячейке общества. Ну не так, конечно, но где-то очень близко по смыслу. Заведующая на форму мою военную глянула, но ей одной не поверила, еще запросила отпускной билет и удостоверение личности офицера. Покрутила их туда-сюда, только что не понюхала и на зуб не попробовала. Потом тяжело выдохнула, типа: «Ну что же с вами делать-то?» – и стала даты свободные предлагать. Две недели мы продержались, не разбежавшись, и благополучно зарегистрировали свои отношения под традиционный марш Мендельсона.

О чем это я? Ах да, о страхах девичьих. Так как женились мы, можно сказать, впопыхах, не очень хорошо изучив друг друга, то пришлось это уже потом в браке наверстывать. Сразу после свадебки укатили мы на Украину, где я службу свою отбывал. Я – на год оставшийся, а женушка свежеиспеченная – на время отпуска своего внеочередного, милостиво предоставленного администрацией. Пошли мы как-то с супружницей моей законной на тамошний узел связи на родину нашу малую позвонить. По дороге жена мне и говорит:

– Жень, я постричься хочу.

– Ну, хочешь, так и постригись. В чем проблема-то?

– А мне мама не разрешает.

Мое удивленное лицо и, наверное, ответ типа: «Ну, ты же уже взрослая девочка».

На узле связи из трех автоматов междугородных один был очень милостив к звонящим: соединять соединял, а пятнадцатикопеечные монеты не глотал. Можно было звонить сколько душе угодно. И наверняка про это не только мы знали. Но, видать, мало кому междугородная связь в нашем райцентре требовалась, вот и пользовались мы ею по большей части одни.

В тот раз сначала я своих родителей успокоил, что все у нас в порядке, потом уже женушка аналогичное своим по проводам пропела. Уже ближе к концу общения, прямо перед самыми прощаниями, она напоследок выдала:

– М-а-а-м, мне тут постричься пришлось.

Вторую-то часть диалога я не слышал, поэтому могу только домысливать, как теща моя, недавно обретенная, неодобрение свое выражала. Но выражала, потому что жена продолжила извиняющимся тоном, противно растягивая слова:

– М-а-а-а-м, я тут в мужниной хате вещи хотела на антресоль убрать. Полезла, а там на меня банка с краской опрокинулась, краска на волосы пролилась. Я их мыла, мыла, но они все равно слипшимися оставались. Никак не отмывались, вот и пришлось постричься.

Вот такая навороченная женская ложь, чтобы оправдать вполне невинный проступок. Да даже и не проступок вовсе, человек двадцати пяти лет отроду, уверен, имеет право самостоятельно определять длину своих волос. А тут такое вранье. Мне бы здесь насторожиться, как Штирлицу. Хотя чего уж там, штамп-то в удостоверении личности офицера уже проставили.

Впрочем, на тот момент меня ни штамп тот, ни фантазии жены относительно стрижки ее никак не напрягли.

Были ли еще такие эпизоды в нашей совместной жизни, со страхами жены связанные и меня как-то касающиеся? Конечно были. Не все, правда, сейчас, через двадцать с лишним лет, вспоминаются. Ну, вот, например, уже перед самым дембелем, приехала ко мне опять благоверная. И в какой-то момент говорит мне: «Жень, а давай ты в армии останешься». Я прибалдел сначала от такого поворота, а потом объяснять стал, что я-де человек по духу абсолютно гражданский, в армии нахожусь исключительно по принуждению и жду не дождусь, когда смогу вернуться на гражданку, чтобы реализовать свой недюжинный потенциал в науках разных и других отраслях человеческой деятельности. Больше этот вопрос жена не задавала. Сейчас-то я думаю, что предпосылки к нему тоже были вызваны нежеланием жены возвращаться поближе к своей властной матери. Хотя, может, я и ошибаюсь.

Отслужил я год оставшийся, вернулся в свой родной подмосковный городишко. Первое время мы у тещи обитали, потом перебрались в комнату, которая жене, можно сказать, в наследство от деда досталась. Я в ней ремонт сделал. Наверное, последний раз в жизни паркет вручную циклевал. Проводку поменял, она там внешняя была. Потом переехали, тоже не без скандала, от тещи горячо любимой. Одни жить стали. Родители, правда, что те, что другие, периодически приходили (ведь в одном же городке небольшом жили), вмешивались. Но вроде как терпимо, или это так только мне казалось? В декабре ребятенок народился, забот еще прибавилось. Но заботы те, как мне казалось, радостные или, на худой конец, терпимые. Я помимо преподавания в институте еще на одну работу на полставки устроился – сосед по коммуналке помог. Это я оправдываюсь, что ли? Может, и оправдываюсь. В общем, жили как-то, как все. Денег, конечно, не хватало, да и на них купить тогда мало что можно было. Помню, как за молоком сынишке два часа в очереди простоял, с матюгами, давкой и драчками. Но ведь ничего, выжили. И дальше б жили, если бы не…

Прихожу я как-то домой с работы, а жена меня вся такая светящаяся встречает. Я в непонятках, а она и говорит: «Радуйся, Женя, мы комнату эту обменяли и в четверг с мамой съезжаемся». Я как стоял, так чуть ли не сел прям на пол. Ведь до того ни слова о обмене и переезде не было. И ведь знала же жена, что я ну никак не горю с ее мамой жить. Даже, напротив, категорически не желаю. Пока я находился в прострации, жена продолжила атаку: «Ты ведь с нами поедешь?» Я, еще абсолютно не придя в себя, ответил: «Да».

Зачем она это сделала? Почему так? Почему сама за нас троих: себя, меня и сына нашего десятимесячного, решение приняла? Да конечно, не сама, наверняка ее теща науськала. Так и слышу ее голос: «Да куда ж он денется-то с подводной лодки. Конечно, с вами поедет. Он же и тебя любит, и сына тоже, конечно поедет».

Я все понимаю. Комната жены была, она юридически могла ею распоряжаться как вздумается. И с ребенком малым одной трудно, с мамой, наверное, проще. Но ведь мы же семьей были. Нельзя же такие вопросы одной решать. А теще это зачем? На своем, пусть даже самом дурацком, настоять?

Пошел я в тот вечер к соседу своему по коммуналке. Он кроме того что начальником большим был, еще и пьяницей не меньшим. Бывало частенько домой в два ночи приходил и пел за дверью «Боже, царя храни». Это значит, последняя стадия у него случилась. И даже такая обстановка лично для меня была в тыщу крат лучше, чем переезд к «родителям по закону». Пришел я тогда к соседу и первый раз спросил у него: «у тебя есть?» у него, как водится, было. Сначала чуток с ним на кухне посидели. Потом оставил он меня с бутылкой, с которой я и провел ту ночь. С утра, когда жена на кухню вышла, я сказал:

– Ты знаешь, я не поеду жить к твоей матери.

– Ты же обещал.

– Извини, я передумал.

Последующие жены часто поначалу удивлялись, когда я в понедельник или, например, пятницу спрашивал: «Завтра четверг?» А в четверг был переезд…

Последний лист

Картинка эта началом уходит в детство. Из окна квартиры моих родителей кроме других домов и стройки была видна еще и воинская часть, стройбат. Сейчас этой части уже нет, но казармы остались, и квартируют там то ли МВД, то ли МЧС. Но для данной картинки это не суть важно.

Любил я в детстве после школы посмотреть в окно (ну, наверное, домашние задания делать не особо-то хотелось). И вот по осени я периодически наблюдал картинку, как солдатики бегали по расположению своей части и ломами сбивали с деревьев пожухлые листья. Зачем сбивали? Почему ломами? Такие вопросы – нет, не мучили, но крутились в моем мозгу. Так как спросить было не у кого, то на тот момент картинка так и осталась незавершенной…

Оказалось, что для ответа на эти вопросы надо было окончить школу, институт и пойти служить в Красную армию. Там картинка обрела свои законченные очертания.

Представьте себе казарму, дневное время. На кровати лежит «дедушка» (то есть солдат, приказ на дембель которому уже подписан, но из части домой его еще не отпустили). Может, и не совсем правильно определение «деда» дал, может, и за сто дней до приказа в эту категорию перекочевывали. Не помню, да и это здесь тоже не суть важно. Здесь я хочу обратить внимание, что события происходят в дневное время, а дедушка на кровати лежит, что категорически запрещалось. Запрещалось, но он все-таки лежит. Входит в казарму наш старшина – старший прапорщик Леня. Дедушка не вскакивает, как во времена своей «молодости», а продолжает лежать. Старшина тоже никак не реагирует на такое безобразие, а занимается какими-то своими делами. Дедушкам даже от командиров послабления были.

Мало оказалось дедушке простого лежания, решил он еще и голос подать, не изменяя своего положения в пространстве: «Товарищ старший прапорщик, а когда я на дембель пойду?» Старшина повернул голову в сторону вопрошающего и, не прекращая заниматься своими делами (что-то перебирая), ответил так: «А вот как последний лист с дерева упадет, так и пойдешь». Видать, дело осенью было. Интересно, а откуда я все это наблюдаю? Ощущения такие, что ни старшина, ни дедушка меня не видят. А видеонаблюдения тогда и в помине не было. Может, стою сбоку перед входом в спальное помещение казармы? Не помню.

Через какое-то время старшина выходит, а дедушка оживляется. Свистит или еще какие-то звуки издает, и, как сивки-бурки вещие каурки, пред ним нарисовываются солдатики младшего призыва.

– Бойцы! – вещает дедушка. – Чтоб к вечерней поверке на деревьях не было ни одного листика. Поняли?

Те послушно кивают.

– Ну, так время пошло! – продолжает дедушка.

Дедовщина у нас не шибко распространена была. Все-таки солдат только пятнадцать, да и ночью оперативный всегда присутствовал.

Вот дедушки и не шибко лютовали. Ломов «духам» для сбивания листьев не вручали. А ведь могли.

Скоро в армии не только сказка сказывается, но и дело делается – к вечерней поверке наверняка листьев уже не было. И пошел наш дедушка на заслуженный дембель на той же неделе. Старшина слов своих на ветер тоже не бросал.

А про ломы я другой анекдот слышал (может, тоже из реальной жизни сюжетец был взят). Дает дедушка (Д) молодым (М) задание:

Д: – Вот вам, хлопцы, ломы – идите плац метите.

М: – А зачем же ломами? Ведь метлами проще и лучше.

Д: – А мне не нужно «как проще». Мне нужно, чтоб вы задолбались.

Но у нас я такого не видел, чтобы ломами плац мели или листья ими сшибали, а вот в полку зубными щетками и бритвами безопасными сортиры солдатики драили.