Текст книги "Ресторан «Березка» (сборник)"

Все картежники погрузились в глубокое молчание, а один из глубокомысленных наглецов, без приглашения явившихся играть в «подкидного дурака», вдруг сказал, еле сдерживая слезы:

– Да, товарищи! Вот видите, что случилось! Из этого все мы должны извлечь самые серьезные уроки. Баловаться с огнем нельзя! Запомните это! Зарубите себе на носу! А раз вы не сумели уберечь наш дом, то мы теперь на пепелище разведем стройку, и вам, конечно же, придется немало потрудиться, чтобы загладить свою вину. За работу, товарищи! Складируйте уцелевшие балки, и мы построим картежный дом еще лучше прежнего. Но только не трусить, не хныкать и не увиливать! Все сами во всем виноваты, товарищи, и нечего искать каких-либо иных причин. Вы можете сказать, что виноваты мы, как причина, но мы вам на это возразим, что вы сами нас пустили с вами нечестно играть в карты. Кто мешал вам съездить нам по морде еще на пороге игорного дома, а?

Вот такую историю рассказал мне один коммунист, когда мы с ним удили ершей на бетонных плитах канала Москва–Волга, построенного заключенными по приказу коммунистов, чтоб Москва стала портом пяти морей неизвестно для чего. Коммунист этот недавно вышел из партии, но это, как говорится, «уже совсем другая история». И это их докука – выходить, заходить, реорганизовываться. Мне до этого нет ровным счетом никакого дела.

 
Посколь «Березка» ресторан
Всегда открыт по вечерам,
То наша наглая персона
Сидит уже, конечно, там.
 

Один водопроводный слесарь был не в ладах со своей профессией, и его не выгоняли с работы только потому, что у нас, в Советском Союзе, некому больше работать. Однажды слесарь шел ранним утром по улице, опустивши голову и сжимая в потной руке фибровый чемоданчик со своим нехитрым инструментом. Внезапно он вздрогнул. Хлопнула дверца, и из автомобиля «Запорожец» вышел толстый лысый человек с кожаной индийской сумкой через левое плечо.

– Простите, вы не слесарь-сантехник? – спросил он.

– Да, это я, – ответил водопроводный слесарь.

– Не могли бы вы мне помочь? У меня течет кран на кухне и плохо работает смеситель в ванной. Я вам, конечно же, хорошо заплачу.

– Что ж, попробуй, – согласился рабочий.

Они шагнули в однокомнатную квартиру толстяка, расположенную на первом этаже девятиэтажного блочного дома в Теплом Стане (местность на юго-западе г. Москвы).

Слесарь заметил только длинное зеркало в прихожей, а в полуоткрытую дверь комнаты – серый ковер-палас на полу да большой черный телевизор с надписью, выполненной металлическими немецкими буквами «ГРЮНДИГ». Потому что его сразу же провели на кухню, где он мгновенно определил: течь крана происходит не из-за прокладочек (чего он сильно опасался, потому что их, резиновых, у него не было), а просто из-за того, что разболталась стопорная гайка. Он ее и подтянул. А в ванной было и того проще: смеситель чуть-чуть «ушел»... Слесарь помедлил и вежливо попросил половую тряпку, но ему никто не ответил, потому что хозяин «Запорожца», однокомнатной квартиры и «Грюндига» уже смотрел, открыв рот, выступление будущего президента М.С.Горбачева на одном из Съездов народных депутатов СССР.

– Хозяин! – заорал слесарь. – Дай тряпку!

– А?.. – Толстяк оторвался от телевизора и выдал слесарю требуемое.

– Тут просто надо хомуты перетянуть... – начал было слесарь, но хозяин, уже не слушая его, вновь вернулся к телевизору, и рабочий заметил, что остекленные стеллажи книжных полок были наполнены значительным количеством красивых книг с красивыми корешками.

Сердясь, он быстро, буквально за 30 секунд, сделал свою незамысловатую работу и собрался уходить, складывая в свой фибровый чемоданчик незамысловатый инструмент.

Кончилась речь М.С.Горбачева. Хозяин вышел проводить слесаря и дал ему 5 рублей одной синей бумажкой.

– Во дает! – сказал он (хозяин) об увиденном (о М.С.Горбачеве).

– Товарищ, а вы, случайно, не коммунист? – вдруг озарило слесаря.

– Да, я коммунист. А что? – удивился хозяин.

– Да так, ничего, – сказал слесарь, с благодарностью принимая деньги.

 
То музыкантов одобряет
Блатную, наглую игру,
То с апельсинов обдирает
Их свеженькую кожуру.
 

Однажды один муж приехал из командировки раньше времени, а любовник спрятался от него в платяном шкафу, которых в квартире было ровно три.

– Здесь его нет! – в бешенстве воскликнул муж, открывая первый шкаф.

– Здесь его нет! – в бешенстве воскликнул он, открывая второй шкаф.

Он открыл третий шкаф. Прямо на него глядело дуло револьвера.

– И здесь его нет! – в бешенстве воскликнул муж, закрывая третий шкаф.

Философ всегда вспоминал этот старый одесский анекдот, когда в годы так называемого застоя различные прогрессивные люди, в рамках коммунистической идеологии, страшно удивлялись на страницах отдельно взятых журналов и газет, что у нас в стране ну буквально ничего не получается, кроме вреда и глупости, и все искали, искали, искали причину такого аномального явления...

 
И все какую-то красотку
К себе манит, чтоб сесть за стол.
Ногтем ей отмеряет водку
И лезет пальцем под подол.
 

Один богатый купец, любящий Оскара Уайльда, стиль модерн, постимпрессионистов и Стравинского, решил с целью декаданса доверить свою дочь коммунистам. Но дочери у него пока не было, и тогда он пошел в рабочие кварталы, чтобы зачать ее у какой-нибудь бедной вдовы, перебивающейся с хлеба на квас. Его мерзкая, извращенная натура взяла свое, и вскоре, отобрав за большие деньги ребенка у несчастной Дуси, негодяй отбыл в Париж, а рабочая женщина вскоре спилась и погибла в своем новом доме, который злобные враги коммунизма вроде Троцкого позднее клеветнически назвали «публичным».

Так что родившаяся дочь купца сначала воспитывалась в XIX арондисмане Парижа близ русской церкви, которая всегда вызывала у купца неприязнь, потому что он был уверен: Бога нет, отчего и решил доверить свою дочь коммунистам.

Жизнь блестяще доказала ему, как он ошибался в своем атеизме. Доверив свою дочь коммунистам, он окончательно погрузился в разврат, что и привело его в белую армию генерала Деникина, которую он снабжал сапогами и нижним бельем. Если бы тогда был СПИД, то купец непременно бы им заболел, но СПИДа тогда не было, а купца в Новороссийске ударили пустой шампанской бутылкой по голове, отчего он и не смог отступить с белой армией в любезный его сердцу развратный Париж, где его дожидалась уютная квартирка рядом с тем самым домом, где жила чета Мережковских.

...Отгремели бои Гражданской войны, коммунисты восстанавливали разрушенное военными действиями хозяйство, поля, но потом все снова разрушилось ввиду тоталитаризма. Купец уже ничего не видел на один глаз, он побирался по дорогам, не имея документов, но его не трогали, потому что он вдобавок оказался еще и одноногим, весь был во вшах и блохах, а также зарос седым грязным волосом до неузнаваемости. На плече у него обычно сидело маленькое желтое животное, которое пронзительно верещало, когда его хозяин с кем-нибудь заговаривал, прося денег. Мрачная картина!

И вот случилось так, что судьба занесла его в бывшие рабочие кварталы. Он ощупью нашел знакомые ступеньки якобы «публичного» дома и, толкнув привычную дверь, очутился среди гула звонких молодых голосов рабочих, красноармейцев и нераскулаченных колхозников, молитвенно твердивших имя его дочери. Маленькое желтое животное пронзительно верещало и угрожающе махало розовым кулачком, а купец упал бездыханным, потому что это был музей его дочери, которую он некогда доверил коммунистам и которая погибла на баррикадах, не дожив до массовых репрессий 1937-го и других годов.

Усталая, она улыбалась с многочисленных портретов в своей английской кожаной куртке с тяжелым маузером на боку. Зазвучала торжественная музыка, запели горны, ударили барабаны. Купца унесли в морг и выварили из его трупа скелет для наглядных пособий 1-го Медицинского института, а маленькое желтое животное забрали в Московский зоопарк, где оно тоже умерло, так как никто, кроме купца, не знал, чем и как его нужно кормить.

 
А та красотка понимает,
Вертится, будто стрекоза,
И поминутно накладает
Тушь и помаду на глаза.
 

Один юный пионер очень красиво поздравлял видных коммунистических деятелей партии и правительства, часто собиравшихся в Кремле по случаю различных праздников или просто мероприятий, направленных на укрепление всего того, что было завоевано коммунистами 7 ноября (25 октября) 1917 года, давал убедительную клятву от имени детей продолжать их коммунистическое дело до самого конца, до полной и окончательной победы коммунизма везде, где только можно, то есть во всем мире.

Пионер относился к своему делу весьма ответственно. По утрам он делал гимнастику, чистил зубы толченым мелом, ходил в школу, играл в спортивные игры, а затем до самой глубокой ночи читал, перечитывал и конспектировал произведения классиков коммунизма, из которых ему больше всего нравились труды В.И.Ульянова-Ленина, и это неудивительно ведь В.И.Ульянов-Ленин общепризнанно является самым лучшим из коммунистов всех времен и народов, если не считать К.Маркса и Ф.Энгельса, которые жили раньше, чем он.

Шли годы. И вот однажды комиссия коммунистов, отбиравшая пионеров для указанной процедуры поздравления и клятв, вдруг отметила краем глаза, что пионер, пожалуй что, чуть-чуть вырос и вряд ли теперь сможет полностью и убедительно производить впечатление розовощекого бутуза, бескрайне наполненного идеалами коммунизма. Возникла заминка, и малыш был отпущен под честное слово домой, с тем, чтобы комиссия могла немного подумать и правильно сориентироваться в своем выборе.

Пионер был в недоумении. Но и в этот решающий час к нему на помощь пришел Ленин. Ленин строго и вместе с тем ласково глядел на пионера. Пионер вздрогнул, как бы пронизанный неведомым током, и на следующий день он уже вновь, покоряя комиссию, бил в барабан, читал стихи и даже прошелся вдоль рядов коммунистического президиума, осыпаемый поцелуями и аплодисментами коммунистов всех стран.

К сожалению, в дальнейшем он все-таки вырос – ведь число человеческих клеток пока еще не зависит от коммунистической идеологии. У него была сложная судьба, но даже и в сырой, холодной камере, лишь стоило ему чуточку прикрыть глаза, как перед его мысленным взором тут же появлялось родное лицо В.И.Ульянова-Ленина, и бывшему пионеру становилось не так холодно, голодно и больно.

Он умер в возрасте ста лет, когда коммунисты находились в напряженнейшем положении и различные трусы, маловеры и дезертиры клеветнически искажали действительность, идейно разоружали партию, размывали идеалы, обезличенно шельмовали коммунистов, пытались стереть в порошок идею, растранжирить и разбазарить все, что было завоевано 7 ноября (25 октября) 1917 года.

Он умер как герой. В день своей смерти он чисто вымылся в Селезневских банях, надел пионерский галстук и умер, твердо веря, что дело, которое он поздравлял и которому клялся, будет, по-видимому, жить все равно всегда и вечно, в чем не должно быть никаких сомнений ни у кого. Мир праху твоему, мальчик!..

 
То задницу отставит нежно,
То тихо ею шевельнет.
И грудь ее настоль безбрежна,
Что плоть у шефа восстает.
 

Страшная эта история! Леденят душу подробности! Некто двадцати лет от роду напился вина с товарищем, который был его старше на пять лет, и, конечно же, принялись бранить коммунистов, что все, дескать, плохо: зачем возводят плотины, атомные станции, зачем пускают в небо космические корабли, распахали целинные земли, помогают Кубе, Китаю, Албании, Венгрии, Польше, Чехословакии, ГДР, Болгарии, Монголии, Вьетнаму, борющимся народам Зимбабве, императору Бокассе, зачем провели сплошную коллективизацию, ликвидировали кулака как класс, дескать, всех кормил, прокормил бы и Кубу с Монголией; химизацию зачем экологически вредную объявили, и вообще – зачем-де была революция 7 ноября (25 октября) 1917 года?

Товарищу, который был старше (звали его Р.С.), нет чтобы остановить распоясавшегося молодого человека, так он, напротив, подливал масла в огонь, подливая ему вина, потчевал, умывая руки, хихикал, как враг, а когда настала все же глубокая полночь и все вино кончилось, вызвался проводить молодого человека до конечной остановки троллейбуса, потому что это постыдное действие происходило в Академгородке сибирского города К., что стоит на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. Эх, люди!..

В Академгородке... Поэтому, когда шли эти идейно ущербные собутыльники по пустынной улице вдоль домов, где ученые уже легли спать и только из редких окошек неслись позывные «Голоса Америки», «Би-би-си», «Немецкой волны» и радио «Свобода», молодой человек вдруг страшно вскрикнул, обратившись к окошкам – в своей распахнутой шубе, расстегнутой до пупа рубахе, с крестом на груди и в сапогах, будто бы он был из будущего общества «Память», крикнул мерзким от пьянства, животным от безумия, хриплым от подлой страсти голосом:

– А ну, коммунисты! Выходи на бой! Выходи на диалог! Покой нам только снится!

Но никто не принял его вызова, однако кое-где вдруг засвистали милицейские свистки, завыли милицейские и просто сирены; и испуганный Р. С. поспешил усадить младшего товарища в такси, щедро оплатив его отъезд угрюмому водителю.

Молодой человек укатил, а его старший товарищ, хорошенько подумав, вскоре после этого случая поступил в коммунисты, и недавно его выбрали в Верховный Совет СССР, где он блокируется с левой стороны вместе с другими честными коммунистами, чтобы все обновить, и тогда окончательно расцветет родная земля.

А у молодого человека прошло десять лет. Уже тридцатилетним он решил жениться на порядочной женщине, искренне желавшей ему добра, и они с Тамарой пошли в гости к ее родственнику, старшему троюродному брату, видному коммунисту и сотруднику КГБ. Сначала молодой человек был осторожен, потому что к тому времени прочитал уже много книг идейно ущербного и клеветнического содержания. Сначала он отделывался общими замечаниями, что у нас, дескать, много недостатков, но мы сами их должны все исправить, сами во многом виноваты, но потом, конечно же, опять распоясался, потому что выпили-то ведь на троих, считая Тамару, четыре бутылки; загукал, заехидничал, обозвал старшего троюродного брата, зачем он – коммунист, служит в КГБ, нарушает права человека, выслал Солженицына, посадил Синявского и Даниэля... Переколотил дорогую посуду, помочился на стену, украшенную ковром, и старший троюродный брат его совершенно справедливо выкинул на лестницу, немножко побив, отчего молодой человек, в разорванной на этот раз рубахе, снова с крестом, вновь бежал в сапогах по улице вдоль темных окошек, откуда тоже изредка неслись позывные перечисленных выше радиостанций. И, конечно же, опять завопил:

– А ну, коммунисты! Выходи на бой! Выходи на диалог! Покой нам только снится!

Глупо! И никто снова не принял его вызова, а жена на следующий день сказала, что разводится с ним, еще не зарегистрировавшись. Вскоре после этого она тоже поступила в коммунисты, но недавно стало известно, что ее оттуда выгнали, потому что она работала в гостинице «Космос», где одновременно занималась валютной проституцией. Все в жизни бывает...

И еще десять лет минуло. Тут молодому человеку стукнуло как раз сорок лет. Он, конечно же, опять где-то напился, шлялся по городу со вздыбленными редкими волосами и наконец оказался в каком-то неизвестном месте на горе, снова перед каким-то необъятным на этот раз домом с темными окошками, откуда тоже тихонько слышались радиоголоса чужих стран.

И бывший молодой человек вновь тогда вскричал в своих сапогах, с крестом и в рубахе, вскричал прежнее:

– А ну, коммунисты! Выходи на бой! Выходи на диалог! Покой нам только снится!

Мгновенно зажглись окна многомиллионного здания, прекратились звуки «Голоса Америки», «Би-би-си», «Немецкой волны», радио «Свобода» и даже «Радио и телевидения Франции».

И в наступившей мертвой тишине прямо в глаза парню смотрели миллионы пар глаз различных коммунистов, которые, коммунисты эти, были одеты в рубашки с галстуками, пиджаки, а женщины – в красивые, но строгие платья, жакеты.

– Что ж, мы принимаем вызов! Выходим на бой! Выходим на диалог! Действительно, покой нам только снится, и мы теперь ищем новые, более демократические методы работы с населением. А что ты сам можешь сказать? Чем попытаешься оправдать собственное существование? Ведь ты только пьянствовал, хулиганил, читал и нес антисоветчину, вместо того чтобы доходчиво и корректно указать нам на наши ошибки, связанные с детской болезнью роста, ведущей к левизне, правизне, центризму и дисгармонии. Ведь мы первыми идем по неизведанному пути и сами не скрываем, что чем больше пройдено дорог, тем больше сделано ошибок. Ответь! Но ответь так же четко и ясно, как мы, каясь, спрашиваем тебя!..

Миллионы глаз сверлили его. Казалось, что взгляд этот был похож на военный прожектор или на гиперболоид, изобретенный инженером Гариным, персонажем Алексея Н. Толстого. Казалось, еще секунда и молодой человек будет испепелен этими горькими, но справедливыми мерами коммунистов.

Он зашатался, судорожно глотнув воздуху, отступил, щурясь от невыносимого идеологического света коммунистических идей. Звенели колокола по всей Руси. Оркестры играли «Интернационал» на слова Э.Потье в переводе А.Коца и «Гимн Советского Союза» на слова С.Михалкова и Г.Эль-Регистана. С угрожающим ревом взмывали в небо бомбардировщики и истребители, расчехлялись ракетные установки с атомным боезарядом. Казалось, вся Земля напряглась и в знак сочувствия нелегкому делу коммунистов готова выплеснуть наверх свою огненную магму, и лучше погибнуть самой, чем допустить поражение идей светлого будущего.

Молодой человек закрыл ладонями глаза, и наваждение кончилось. Ему вновь было двадцать лет. Он вновь стоял у подъезда обшарпанного пятиэтажного «хрущевского» дома без лифта в Академгородке сибирского города К., что стоит на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан... Вновь прижимал к груди 2 бутылки по 0,75 л молдавского сладкого вина «Лидия»...

А сверху, с балкона 5-го этажа пятиэтажного «хрущевского» дома без лифта, уже делал ему зазывные знаки, кривлялся его старше на пять лет товарищ Р.С., пока еще не ставший коммунистом и не выбранный в Верховный Совет СССР, где он блокируется с левой стороны вместе с другими честными коммунистами, некоторые из которых, в том числе и Р.С., уже даже вышли из партии по политическим причинам, чтобы все обновить, и тогда окончательно расцветет родная земля.

 
И он хрипит: «Никитин, душка!
Свези ты нас, где можно спать.
Где есть перина и подушка,
Бидэ, надежная кровать...»
 

Ему казалось, что наступил конец всему. Официально он еще был артистом, но на кой черт ему нужна была эта запись в трудовой книжке, когда он узнал, что дирекция решила устроить ему прощальный бенефис в связи с уходом на пенсию.

Он шел по новым улицам большого сибирского города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, и вспоминал всю свою долгую и нелегкую жизнь, отданную коммунистам.

Первые годы революции он, сын адвоката, закончивший театральную студию, вначале не понял, что произошло в стране. Борьба против разрухи, построение коммунизма в отдельно взятой стране не интересовали его. Он очутился в окружении личностей, фабриковавших слова и мысли и преподносящих все это рабочим, крестьянам, только что бросившим винтовку и взявшим соху и молоток.

Недавним бойцам, жадно потянувшимся к знаниям и культуре, преподносил он чепуху под видом «нового искусства», сметающего с пути все старое, сам того не сознавая, какую опасную глупость он делает.

Но недолго был актер в этом мире паутины. Как-то он попал на диспут Маяковского. Великий поэт поразил его и заставил строже, даже, можно сказать, с пристрастием взглянуть на себя и свое окружение. Вскоре он с ужасом убедился, что не имеет с такими людьми, как его «друзья», ничего общего, и порвал с ними. Несколько месяцев он мучительно раздумывал. Он ненавидел свою старую жизнь, но не знал, как правильно построить новую, чтобы его не посадили, ведь коммунисты – строгие люди, они не позволят шарлатанам дурачить себя.

И он решился. Актер пошел в новое, по-настоящему народное искусство!

На первых порах ему было трудно, но он работал и был счастлив оттого, что теперь заплатит долг народу за время, проведенное без пользы и даже с некоторым вредом для коммунизма.

...Годы войны с немецко-фашистскими захватчиками... Он вместе с концертной бригадой ездит по позициям. Никогда не забыть ему теплые, радостные глаза бойцов. Однажды автобус обстреляли, и он, единственный из артистов, получил ранение. Около года пролежал он в госпитале далеко в тылу, в большом сибирском городе К. Тогда он впервые полюбил этот город, его не очень прекрасные улицы, старинную казачью часовню на Караульной горе, которая, словно маяк, высилась на холмах, окружающих город, стальную красоту великой сибирской реки Е., впадающей в Ледовитый океан, изумруд тайги, лазурь неба.

Он приехал в этот город, когда кончилась война, но не узнал его. Везде шла стройка, весело переговаривались заключенные, сносились старые деревянные домишки, на их месте вырастали многоэтажные громадины.

Артист тоже начал строить. Он строил величественное здание культуры в душе нового человека, созидателя коммунизма. И вот теперь – конец всему. Он будет доживать свой век добреньким дедушкой. Будет поздно вставать, изнывая от ничегонеделания...

Думая так, он вошел в подъезд нового дома, в котором он жил, получив отличную комнату в малонаселенной, благоустроенной коммунальной квартире со всеми удобствами. Ему показалось, что кто-то быстро взбежал наверх, и его острый слух вдруг различил неразличимый шепот.

Недоумевая, артист съежился, ожидая, что его сейчас ударят палкой по голове, но все же поднялся наверх, превозмогая беспочвенный страх, над которым впоследствии он часто смеялся, пока не умер и его не похоронили на кладбище Бадалык, где роют могилы бульдозером и по-разбойничьи свистит ветер пустых пространств.

Около его квартиры № 168 стояла группа подростков в характерных городских костюмах начала 60-х годов.

– Александр Николаевич, – несмело начал один из них, известный всему дому озорник Эдька, – мы слышали, что вы уходите на пенсию, не поможете ли вы организовать у нас во дворе драмкружок. Мы хотим разыграть в лицах произведение Николая Островского «Как закалялась сталь». Александр Николаевич! Что с вами? – тихо спросил он.

– Ничего, – ответил артист, улыбаясь и вытирая слезы. – Идемте! – Он открыл дверь квартиры своим ключом. – Идемте, обсудим, как нам лучше организовать работу.

И он весело, лукаво посмотрел на ребят.

 
«Напился, будто клоп постельный! –
Ворчал Никитин за рулем. –
Ну погоди, билет партейный
Ты скоро положи́шь на стол!»
 

Один коммунист, живя на казенной даче, пошел вечерком купаться на пруд да и встретил вдруг по дороге отвратительную девочку лет 12–14, которую он не знал, хотя знал практически каждого в этом дачном поселке – ведь там жили сплошь одни коммунисты.

Девочка была зеленоглазая, все лицо ее было изукрашено какой-то мерзкой западной перламутрово-синей гадостью, каковую употребляют проститутки, на шее у нее висела серебряная цепочка, на груди – серебряный крест, и она была практически голая в этот летний душный день, под вечер, на дороге к пруду. То есть на ней были такие трусы, что их как бы и не было совсем. То же самое должно было бы сказать и о ее лифчике (бюстгальтере).

Она вопросительно посмотрела на коммуниста, и он сначала хотел спросить ее, чья она, затем ему сильно захотелось отшлепать ее офицерским кожаным ремнем с пряжкой, а потом он просто отвернулся от «девочки», собираясь идти дальше купаться на пруд... вечерком... живя на казенной даче... один коммунист.

– Сколько время? – неожиданно спросила девочка, но он ей ничего не ответил и ушел.

К сожалению, купание вполне могло бы не состояться. Пруд зацвел. Весь он был затянут отвратительной желто-зеленой, цвета детского поноса, сальной ряской, а в центре водоема плавала отвратительная на вид громадная деревянная катушка из-под кабеля, поставляемого нашей бедной стране финской фирмой «Нокиа».

Но не в привычках коммунистов отступать от задуманного! Коммунист снял штаны (джинсы), разбежался да и ухнул в воду так, что брызги до небес полетели!..

 
И как в спецдачу их завез,
То вскорости мотор завел
И тут же сразу укатил,
Но ключ от дачи прихватил.
 

– Для меня совершенно очевидно, что человеческий организм на определенной стадии своего развития начинает что-то все уж слишком объединять, делать выводы, копить опыт и усматривать тайные знаки там, где их нет и быть не может. Пример: вот у меня из пишущей машинки вылетела моль. Это что-то значит.

– Но ведь действительно... иногда... бывает так... что думаешь о ком-то... о чем-то... и вот... встречаешь иногда того человека, о котором думаешь.

– Да я не о том. Это – вещи очевидные. Я не о том, я о том, что не нужно объединять. Все – разрывно. Все миг. Все исчезает, исчезает, исчезает...

 
«В таком-то, коммунист Матвеев,
Вы стали виде, как говно.
Таких подобных прохиндеев
Пора из партии давно...»
 

На 8-м километре В-ского шоссе расположена значительная дубовая роща, с которой связано множество древних и более современных сказаний, легенд и былей.

В частности, известны три из них. Первая, что царь Петр I ехал освящать православную церковь XVII века, расположенную в селении Д., и по дороге остановился здесь покушать. Он ел дубовые голландские желуди и случайно выронил на землю 2 или 3 из них. Вторая, что здесь во времена Ягоды, Ежова и Берии расстреляли ни за что ни про что многих честных коммунистов, и коммунизм, возможно, был бы уже сейчас совсем окончательно построен в нашей отдельно взятой стране, если бы их не расстреливали, привозя сюда по ночам из зловещей тюрьмы Сухановки, и не закапывали под дубами, отчего пышно зеленеют деревья, но, мощные, жалобно стонут и раскачиваются они в знак скорби в непогоду, как сионисты на поминках. И третья, что здесь, в лесу, живет голый человек, который тоже, как Петр I, питается желудями, но время от времени выбегает на шоссе и, демонстрируя свои половые органы людям разного пола, проезжающим по этому шоссе на юг нашей коммунистической Родины, вновь затем скрывается в лесной чащобе, хрустя валежником, как кабан.

И вот однажды один неизвестный коммунист шел ранним туманным утром с партийного собрания через рощу к себе домой, на дачу, которую он снимал для поправки здоровья, ухудшенного двумя годами мордовских лагерей, где суждено было быть ему в так называемые застойные времена за исповедание тех идей, которые нынче ведут страну к свету, а раньше подпадали под соответствующие пункты статей Уголовного кодекса РСФСР – 70 и 190-прим. (антисоветская агитация и пропаганда, распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй). Неизвестный коммунист думал о том, что не все еще поверили в перестройку, что политические методы работы КПСС должны строиться не на командах, а на убеждении. Не путем подмены или присвоения административных и хозяйственных функций, а через своих единомышленников, будь они коммунисты или беспартийные. И не путем назначения, а демократическими методами! Нужно идти в народ, объяснять людям сложившиеся ситуации, дабы кто-то не воспользовался нашими слабостями, как это было в других регионах страны. Сейчас время действовать на всех направлениях! Как говорил В.И.Ульянов-Ленин, промедление смерти подобно! Слабых, неспособных руководить, вести за собой народ надо изгонять из партии! Вон их! – думал коммунист. – А то ведь иной раз приезжают к нам руководители и тоже уходят от конкретностей, ищут недостатки в первую очередь у нас. Для чего они приезжают? Нас отчитывать? А сами почему уходят от решения вопросов?..

...Внезапно он насторожился и в два прыжка пересек туманное пространство, где двое хулиганов раздевали женщину, молчащую со страху. Увидев, что они пойманы с поличным, хулиганы оставили прежнюю жертву и бросились на коммуниста, избивая его и молча срывая с него одежду тоже. Их было двое, высокого роста, один в синем, а другой в желтом шерстяных свитерах, испещренных подлыми буквами. Их вражеские лица были обезображены водкой, наркотиками, неверием во все те благодатные перемены, что происходят в стране по инициативе коммунистов. Женщина, оправившись, закурила папиросу «Беломорканал» и время от времени разражалась хриплым хохотом, которому вторило карканье черного воронья, что в больших количествах скопилось в развесистых кронах дубов дубовой рощи.

Негодяи скрутили одежду коммуниста в комок, обильно полили ее мочой, измазали калом. Точно так же они хотели поступить и с партийным билетом коммуниста. С грязным смехом они взяли билет в руки, глумясь над фотографическим изображением своей, как им казалось, беззащитной жертвы.

И вдруг... О, это вдруг! Партийный билет засветился красным светом, и свечение это все увеличивалось и увеличивалось.

– Осторожно! – предупреждающе крикнул коммунист, пожалев этих непотребных парней и женщину.

Но было уже поздно. Раздался свистящий нарастающий звук. Лица подонков исказились ужасом. И, как бы втянутые в неведомую воронку, засосанные неизвестным гигантским пылесосом, с перекошенными ртами, выпученными глазами, отрывающимися конечностями, обидчики неизвестного коммуниста начисто исчезли из пространства и времени.

Эффект свечения партийного билета тут же прекратился. Голый седой человек шел ранним туманным утром через рощу к себе домой, на дачу, которую он снимал для поправки здоровья, ухудшенного так называемыми застойными временами, и плакал, и плакал, и плакал.

 
Матвеев очи подымает
И видит – перед ним стоит,
А кто – от пьянства он не знает, –
Но речь такую говорит:
 

Я страшно рассердился! Я – философ, а у нас на дачах живет один ответственный коммунист, который содержит собаку – овчарка немецкая сторожевая. А у нас собаки нет, за исключением старого пса Лорика, которого нам оставили соседи, временно, сроком на два месяца, уехавшие в Америку. Я в Америке пока не был, хотя и тоже посетил Чехословакию, Финляндию, ФРГ и Францию. Дача у нас маленькая, в одну доску, и мы ее будем перестраивать. Моя жена и племянница Маня решили выйти и прогуляться с собакой, несмотря на жару. Я сидел и думал о коммунистах, но что-то вдруг заставило меня тоже подняться и выйти за калитку. В нарастающей тревоге прошелся я по тенистым просекам этого дачного поселка, но не встретил никого, кроме детей, игравших в многосерийный итальянский фильм «Спрут», рассказывающий о борьбе итальянских комиссаров с итальянской же мафией. Пахло сеном, яблоками, и я хотел было уже совсем повернуть обратно, как вдруг увидел напряженное и суровое шествие. Впереди шел старый пес Лорик со слегка окровавленной пастью, за ним, держа его на поводке, – племянница Маня, чьи детские голубые глаза потемнели от гнева, а в некотором отдалении – моя жена, с губами, ставшими сжатыми и неулыбчивыми за время этой их прогулки, оказавшейся не такой удачной, как было задумано.