Текст книги "На пороге перемен"

Беланже вел свою «параллельную партию».

– Нет, – сказал он. – Я не прошу, чтобы у вас произошло увеличение пенсий. Я просто хочу, чтобы индексация была в разумных пределах. Не очень отстающая от растущих цен.

– И мы хотим. Неужели вы думаете, что не хотим?

Понимая, что разговор опять заходит в тупик, я перешел к другой теме.

П.: Здесь сидит исполнительный директор МВФ от России Можин. Он говорил мне, что есть такие настроения, чтобы установить срок наблюдения, а затем решать – подписывать или не подписывать соглашение с нами. Но мы шесть месяцев уже работаем. Уже можно установить, кто мы, как действуем, уходим ли мы или не уходим от каких-то общих ценностей. Можете еще один критерий ввести: как мы относимся к стабилизации на макроуровне.

Б.: Я вернусь к вопросу о наблюдательном периоде, то есть о накоплении стажа выполнения согласованных мер. Но мне один из моих коллег передал записку насчет Индонезии, Таиланда и так далее. Другие-то страны жалуются, что мы к России относимся лучше, чем к остальным. Я могу вам сказать, что Украина очень жалуется по этому поводу.

П.: Что, Украина? Я говорю о тех странах, которые уже получают кредиты от МВФ. При чем тут Украина?

Б.: Украина жалуется, что к России мы относимся лучше. Представители Украины нам говорили, что они абсолютно уверены – мы никогда не пойдем на заключение соглашений с Украиной, пока такое соглашение не будет заключено с Россией. Они считают это дискриминацией.

П.: Да мы не против того. Дайте Украине кредиты. Пожалуйста.

Б.: Мы намерены работать с максимальной конструктивностью. Я надеюсь, что после ваших переговоров с директором-распорядителем МВФ наша миссия вернется сюда для продолжения переговоров. И я надеюсь, что господин Задорнов сможет выполнить то, что он пообещал. Тогда у нас в действительности произойдет сокращение размера разногласий. Но вы будьте готовы к тому, что директор-распорядитель задаст вам очень конкретные вопросы.

П.: И я буду конкретные вопросы ему задавать. Есть три сценария. Один, который мы хотели бы осуществить, – это прийти к согласию. Допустим, мы договариваемся и вы возвращаетесь в Москву для составления документов. Это для нас лучший сценарий. Второй: мы знаем, что вы не хотите нам дать кредиты. Это для нас плохо. Плохо будет и для страны, и для правительства. Я думаю, что это и не в интересах МВФ. Но такой вариант, пусть пока гипотетический, все-таки возможен. Однако есть и третий сценарий, который для нас абсолютно неприемлем, – это выжидательная позиция и бесконечные переговоры.

Б.: Я считаю, что мы проявляем достаточно доброй воли в этих переговорах. Мы не играем в игру, которая означает бесконечные переговоры. Что касается наблюдательного срока, то здесь никакой дискриминации по отношению к России не осуществляется. Я думаю, что вы сумели удержать стабильность шесть месяцев, и это следует поставить вам в большую заслугу. Как в будущем? У нас уже есть опыт работы, который свидетельствует о том, что и раньше кое-что записывалось, но никогда не осуществлялось. А сейчас господин Задорнов хочет, чтобы я на слово поверил, что все будет осуществлено. Поэтому и нужен период накопления стажа выполнения предусмотренных мер.

П.: Я понимаю, если что-то записано, то должно выполняться. За нами наблюдать не надо. Если берем на себя какие-то обязательства, то они будут выполняться. Но у нашего правительства отношения с МВФ пока складываются в виде приятных и полезных переговоров. И только. У нас пока нет никакого продвижения, условно говоря, к их материальной имплементации.

Так закончилась эта беседа.

В конце марта в Москву вновь приехал директор-распорядитель МВФ. Я по телефону настаивал на его приезде, особенно после того как не долетел до США и не встретился с ним. Беседа с Камдессю, сначала в широком составе, а потом один на один, состоялась в Доме правительства 29 марта. М. Камдессю уже успел увидеться с главами Совета Федерации и Государственной думы, руководителями фракций, Патриархом Алексием II, не говоря уже о Геращенко, Задорнове, Боосе, Вяхиреве и других. Состоялся разговор по телефону Камдессю с президентом. «Благодарю за хорошую организацию работы, – сказал Камдессю в начале нашей встречи. – Я имел возможность побеседовать с рекордным числом руководителей».

А затем все опять «пошло по кругу».

Михаил Задорнов сказал мне, что вопрос «повис» на 17 млрд рублей, которые дополнительно необходимы для «разумного увеличения расходов и выхода на профицит в 2 процента».

Но не тут-то было. «Не только эти 17 миллиардов, но к ним следует прибавить все, что понадобится для корректировки зарплат и пенсий с учетом уровня инфляции», – ехидно улыбаясь, заявил Камдессю.

При поддержке Маслюкова, Задорнова и Бооса я пробовал доказать, что мы не сможем полностью компенсировать за один 1999 год падение в реальной заработной плате, пенсиях, денежном довольствии, происшедшее во втором полугодии 1998 года, т. е. сразу погасить все катастрофические последствия 17 августа. Во втором полугодии 1998 года нам было не до компенсации – в первую очередь надо было закрыть проблему кризиса, провести стабилизацию экономики в целом. Однако уже во второй половине 1998 года мы вышли на регулярную выплату зарплаты, пенсий, стали решительно сокращать, а по ряду выплат ликвидировали долги. А с 1999 года начинается компенсация, причем немалая. И средства на нее заложены в бюджет. Но тем не менее в течение 1999 года мы никак не сможем компенсировать все, что потеряло население в результате событий 17 августа 1998 года. Надо также принять во внимание, что хуже будет, если проведем индексацию, но не обеспечим ее доходами и опять начнем накапливать долги по зарплате, пенсиям, денежному довольствию армии.

Камдессю и его команда выслушали все наши объяснения, но вдруг появилась новая цифра требуемого увеличения доходов – 45 млрд рублей «как минимум»!

– Мы все время возвращаемся на те же позиции. От одной миссии МВФ до другой сокращаем разногласия, и вдруг снова откат, – сказал я. – Вчера мы пришли к цифре в 17 миллиардов, а сегодня выясняется, что вы хотите ее увеличить почти в три раза.

– Я знаю, что у вас очень тяжелая проблема с индексацией зарплат и пенсий, – как бы примирительно ответил Камдессю. Но давайте посмотрим, что вы получили бы, если бы полностью проиндексировали также свои доходы. А именно, если бы покупатели бензина на бензоколонке и покупатели алкоголя платили бы в реальном выражении то же самое, что они платили в июле 1998 года.

При этом Камдессю подчеркнул, что «хотел бы показать нам наиболее легкие способы пополнения доходной части бюджета». Но он по сути дела не прореагировал на мои слова о том, что в 1998 году цена бутылки водки была равна 4 долл., т. е. примерно 24 руб., а по нынешнему курсу в 23–24 руб. за доллар цена поднимается до 100 руб., т. е. будет составлять десятую часть средней заработной платы. «Если мы последуем вашей рекомендации, – добавил я, – этого правительства не будет через несколько дней».

– Не понимаю, – упорствовал Камдессю, почему любители алкоголя должны платить меньше, чем в 1998 году?

– Да они не платят меньше. Они получают меньше. Если мы установим цену в 100 рублей за бутылку водки, то ее будут подпольно делать и продавать. Из любой гадости будут делать и травить людей. Это же реальная жизнь.

– Восстановив акциз до того уровня, который был в 1998 году, – продолжал тянуть свою линию Камдессю, – вы получите дополнительно 3,5 миллиардов рублей. В августе прошлого года люди не травились же.

– Еще как травились. Знаете ли вы, – не выдержал я, – что только за 1997-98 годы у нас от недоброкачественной водки погибло больше людей, чем мы потеряли за всю войну в Афганистане?!

– Просто потрясает, – перешел на другую тему Камдессю, – что в России налогообложение высокооктанового бензина составляет 1 цент за литр, в то время как в целом в Европе – 25 центо`в за литр, а в США, которые тоже производители, 10 центов за литр. Если бы вы в течение нынешнего года достигли уровня этого акциза США, то получили бы в бюджет дополнительно 20 миллиардов рублей.

– За счет чего, покажите? Вы берете весь бензин. А вы возьмите только высокооктановый и покажите, каким образом я получу 20 млрд На весь бензин мы не можем поднять акцизы. Это ударит по сельским труженикам, армии. У нас к тому же миллионы людей, у которых старые автомашины, прослужившие 10–15 лет. Их постоянно латают, и эти автомашины заправляются низкооктановым бензином.

– Извините, – согласился Камдессю. – Сейчас уточню цифры. Нам дали неправильную информацию. Надо было бы раньше ее дать нам.

– Вы же понимаете, – продолжал я, – что и в целом сопоставлять одни лишь цены в США и у нас просто нельзя. Вы сопоставьте долю этих цен в средней заработной плате в США, у нас и во Франции. И если Вы мне покажете, что эта доля у нас меньше, чем во Франции или Соединенных Штатах, тогда я подниму руки.

– Вы говорите, что не можете получить столько, сколько я предлагаю, путем увеличения акциза на бензин, – сказал Камдессю. – Хорошо. Но существует ряд других областей, в которых вы могли бы взять деньги. «Газпром», например. Кроме того, мы договорились, что обдумаете вопрос о пошлине в размере 5 экю за тонну вне зависимости от цены на нефть.

– Мы уже установили пошлину в 5 экю, но если цена за баррель будет выше 12 долларов. Больше пока брать не можем. В будущем, как мы считаем, цена будет повышаться. В постановлении правительства у нас записано прямо, что пошлины будут индексироваться.

Выяснилось, что директор-распорядитель не видел этого постановления. Не ведал он и о многом другом из того, что уже сделало правительство. Вместе с тем я как-то прочувствовал во время нашей беседы возможность того, что отдельные политики, или скорее политиканы, главным образом из России, целенаправленно снабжали его такой информацией, которая отнюдь не располагала Камдессю к договоренностям с нашим правительством.

Не хочу осуждать Камдессю, хотя и можно было бы предъявить ему ряд претензий. В целом он все-таки был настроен позитивно. Когда Камдессю, может быть, не совсем умело или не совсем со знанием наших дел подсказывал, как увеличить доход, то за этим, уверен, стояло в конечном счете стремление не дать рухнуть российскому бюджету. На его памяти была практика, когда на утверждение Госдумы представлялись нереальные по исполнению бюджеты, заранее ориентированные на неизбежную корректировку по расходам, а источником необходимых средств был в основном Международный валютный фонд. Камдессю не верил, что мы не пойдем тем же путем. Недоверчиво отнесся он и к моим словам о том, что мы надеемся на дополнительные доходы за счет заработавшей экономики. В качестве примера я специально привел не сырьевые отрасли, а машиностроение, где заказы в январе 1999 года по сравнению с январем(!) 1998 года выросли в три с половиной раза. На его лице был написан скептицизм.

Во время переговоров я проворачивал все это в уме и решил, что настал момент энергично подытожить.

– Господин Камдессю, я договорился с вами о том, что мы жестко обеспечиваем 2-процентный профицит. Я за это отвечаю. Может быть, для этого понадобится увеличить доходы на 11, а может быть, на 18 миллиардов рублей. Я сейчас эту цифру фиксировать не хочу. Могу вам зафиксировать мое отношение к профициту. Все. Понимаете? Давайте так и договоримся, потому что мы идем по кругу.

Далее. Правительство будет стремиться к тому, чтобы покупательная способность населения в 1999 году в целом была не ниже чем 85 процентов от периода с 1 января до 17 августа 1998 года, а в 2000 году уже полностью индексирует все потери населения от августовского кризиса 1998 года. Правительство будет делать все от него зависящее для постоянного – хочу это подчеркнуть особо – подъема реальных доходов населения. Если хотите, запишем в коммюнике, что МВФ рекомендует нам, чтобы все дополнительные источники были задействованы для достижения этой цели. Вы удовлетворены, – спросил я?

– Хорошо, – согласился директор-распорядитель. Но тут же зарезервировал за собой право «зафиксировать понимание» по другим проблемам кроме бюджета. Некоторые из них, по его словам, будут определены во время приезда следующей миссии МВФ. В ответ на мою просьбу уточнить, о какой миссии идет речь, Камдессю сказал, что следует продолжить встречи и в Москве, и в Вашингтоне, чтобы разработать – «мы уже близки к этому» – согласованное заявление в соответствии с установленными формами в МВФ. Оно явится основанием для предоставления кредита Российской Федерации.

Напоследок Камдессю сказал: «Есть еще вопросы, связанные с печальной историей компании “Фимако”. Мы должны получить документ о результатах расследования. И тогда МВФ может скорректировать систему предоставления вам средств, систему перечисления денег. Кроме того, чтобы восстановить честь жены Цезаря, я должен получить письмо от Генерального прокурора Российской Федерации о том, что обвинения, которые были выдвинуты против Центрального банка России, необоснованны».

– Жена Цезаря вне подозрений, – парировал я, в то же время понимая, что шутками тут не отделаешься.

– Я хочу сказать, что эта история наносит огромный ущерб вашей стране, – продолжал Камдессю. – Я не желаю усложнять положение, но в будущем, очевидно, не следует перечислять наши средства, предназначенные России, на счет в каком-то третьем банке в Лондоне, Цюрихе или Нью-Йорке. Не хочу этого, потому что считаю, что это ставит вас в какие-то «треугольные» отношения с нами.

Мне оставалось сказать директору-распорядителю, что Генеральная прокуратура России ведет следствие и, пока оно не закончится, не смогу просить прислать письмо в МВФ об отсутствии претензий к Центральному банку. Одновременно подчеркнул, что к нынешнему руководству Центробанка, насколько я знаю, претензий не предъявляется. Если же причина задержки в предоставлении кредитов России в «треугольных» отношениях, то чего же проще – не нужен будет никакой контроль за использованием нами получаемых средств, если МВФ просто переведет их с одного своего счета на другой свой счет и зачтет эту сумму за выплату долгов России по кредитам.

Что касается «Фимако», то в печати были приведены кое-какие факты из ее истории: зарегистрирована на Нормандских островах по поручению Евробанка, 78 процентов капитала которого принадлежит России. В «Фимако» – малоизвестную в то время офшорную компанию с уставным капиталом в 1 тыс. долл. – Центробанк перевел в одном лишь 1993 году помимо одного миллиарда долларов из собственных средств еще 500 млн и, наконец, 800 млн долл. из траншей, полученных от МВФ. В дальнейшем закачка средств в «Фимако» продолжалась. Компания использовалась и на рынке ГКО, будучи «своей» и в то же время «иностранной».

Мои познания в области операций «Фимако» или с помощью «Фимако» за пределы этой информации не распространялись. Но я, так же как и Камдессю, знал, что она фигурирует в одном из уголовных дел Генпрокуратуры. Решил эту тему с подачи Камдессю не «подхватывать» в беседе.

Несмотря на трудные переговоры, расстались мы с Камдессю на хорошей ноте. Но к этому времени уже стало ясно, что возможность реального продвижения к соглашению с МВФ, хотя и зависит от той личности, которая находится во главе фонда, определяется в наибольшей степени позицией Соединенных Штатов.

Кстати, практически одновременно с Камдессю у нас проходили встречи с президентом Международного банка реконструкции и развития Дж. Вулфенсоном. Самые лучшие воспоминания остались у меня и моих коллег от бесед с этим незаурядным, доброжелательным человеком, стремившимся вникнуть в суть проблем, познать особенности нашей российской действительности и максимально, в меру своих возможностей, помочь нам.

С глубокой признательностью отнесся к письму Вулфенсона, направленному им по следам моего снятия с поста председателя правительства. В этом письме высоко оценивается деятельность нашего кабинета и выражается недоумение по поводу его отстранения.

Тронуло меня и то, что в июне 2000 года, приехав в Москву на полтора дня, Вулфенсон встретился с президентом Путиным, председателем правительства Касьяновым и не оставил без внимания меня – мы провели с ним полтора часа, непринужденно беседуя на многие темы. Полностью разделил его озабоченность в связи с неравномерностью развития демографической ситуации в мире. По словам этого глубоко мыслящего человека, именно это и приведет уже через 30–40 лет к серьезнейшим катаклизмам. «Думаете, я в МБРР работаю из-за высокого жалованья? Нет, я хочу быть полезным, особенно в преддверии развития такой ситуации», – сказал Вулфенсон.

Я абсолютно уверен в искренности этих слов.

Но это уже позже. В момент нахождения правительства у власти переговоры с Вулфенсоном и его командой шли конструктивно, с успехом. Были согласованы крупные займы от МБРР на развитие угольной промышленности, социальные нужды. Но их получение опять-таки находилось в зависимости – это по уставу Банка – от факта соглашения с МВФ. А ключи от соглашения находились, как бы это ни отрицали при встречах со мной американские представители, в руках США – главного акционера МВФ.

Накануне моей поездки в Давос, где раз в год собираются на форум известные представители деловых, политических кругов, главы правительств и даже государств, 14 ноября 1998 года, я получил послание вице-президента США А. Гора. «Я поручил моим советникам изучить нынешнее экономическое положение России и выработать оптимальные рекомендации, как России следует поступить в дальнейшем, – писал Гор. – Я направляю вам эти оценки. Это откровенный, даже резкий документ, но он честно отражает наши взгляды. Мы хотим разработать конструктивные предложения о том, каким образом США и другим странам работать с Россией в интересах обеспечения экономической стабилизации и продвижения реформ».

Позже удалось выяснить, что автор прилагаемого к письму А. Гора «Меморандума по вопросу о российском экономическом кризисе» Л. Саммерс – один из видных американских экспертов, первый заместитель министра финансов США.

Глазам своим не поверил, знакомясь с этим документом, как во многом созвучны его оценки с нашими по поводу причин экономического кризиса в России. Хочу процитировать дословно:

«Уроки из усилий по проведению преобразований, предпринимавшихся до сих пор.

Кризис обострил то, что было ясно уже некоторое время назад. В России нет главных основ здоровой рыночной экономики: доверия к национальной валюте как источнику ценности (или даже средству платежа в крупных сделках); банковской системы, которая выдает кредиты не связанным с ней частным фирмам; правовой системы, которая защищает права собственников и инвесторов; справедливой системы регулирования и сбора налогов, которая обеспечивает предсказуемый, конкурентный, прозрачный деловой климат, эффективно обеспечивает правительство финансовыми ресурсами и не служит механизмом государственной коррупции.

В России существует по крайней мере две школы мысли на то, почему эти основы до сих пор не были развиты в России. Первая из них утверждает, что для развития этих основ требовалось длительное время везде, даже на Западе. Кроме того, у российских реформаторов были нереалистичные ожидания относительно сроков разработки рыночных инструментов, законов и накопления рыночного опыта, которых никогда не существовало в России. Согласно другой школе, США и Западная, а также Центральная и Восточная Европа не могут служить моделями для России. Более важное значение для нее могут иметь азиатские пути развития, которые в большей степени зависят от сотрудничества и взаимосвязи государственного и частного секторов.

Вероятно, правы и те, и другие. Но для России главным является роль государства. Иронией последствий советского периода является то, что опыт коммунизма серьезно подорвал, а может быть, даже и разрушил доверие российского народа к государству, его желание делегировать ему власть, его веру в способность государства обеспечить эффективную социальную защиту…

Модель рыночной демократии остается правильной для России, однако ей должна быть обеспечена поддержка со стороны государства, которое создает конкурентную, упорядоченную, предсказуемую и прозрачную среду. Нет никаких культурных или исключительно российских особенностей в том, что страна не смогла в течение последних шести лет идти к инвестированию и росту. Наоборот, плачевные экономические результаты объясняются естественной реакцией со стороны части российского населения и бизнеса на очевидные неудачи в области политики регулирования и правовой системы».

Ключевой фразой была следующая: «Премьер-министр Примаков и его правительство стоят перед чрезвычайно сложной, но неизбежной задачей выработки нового экономического курса».

Все это звучало как явная критика в отношении авторов и проводников экономической политики в России в предшествовавшие девяностые годы. Но почему об этом в таких определенных выражениях американские руководители не говорили ни Гайдару, ни Чубайсу, ни Федорову, ни Черномырдину, наконец, Ельцину? Почему тогда, до нашего прихода, они не определялись в пользу серьезного вмешательства государства в экономику – конечно, цивилизованного и с полным учетом перехода страны к рыночным отношениям, – в пользу резкого усиления роли государства?

И Клинтона, и Гора особенно в предвыборный период 1999–2000 годов их оппоненты-республиканцы упрекали за то, что они слишком много «дали России». По сути эти упреки безосновательны. В экономическом плане, даже не только материально, но и в реальных рекомендациях практически ничего не дали, а в научно-техническом многое получили, да за бесценок, в том числе и через «утечку мозгов» из России. С горечью, болью сказал в одном из своих интервью Президент Российской Академии наук Ю.С. Осипов: «Мы должны понимать, что многие представители самых перспективных направлений науки XXI века, получив прекрасное образование и воспитание в научных школах Академии наук и лучших университетах России, пополняют сегодня научные сообщества и фирмы США, Германии, Франции, Канады и других стран».

Политика «приручения» России, на которую делали ставку руководители США в девяностые годы, стоила им совсем недорого. Готов по этому вопросу «взять под защиту» и президента Клинтона, и вице-президента Гора.

Но вернемся к американскому меморандуму, направленному мне вице-президентом США. Кроме оценок текущего положения и причин кризиса в России в нем содержался ряд предлагаемых мер. Многие из них уже осуществлялись нами. Например, жесткое ограничение эмиссии, отказ от эмиссии для финансирования «неизбирательного спасения банков», отказ от мер по сокращению конвертируемости рубля, переход к политике «плавающего» валютного курса «с возможностью его фиксации в будущем, когда будут созданы адекватные макроэкономические условия», ликвидация долгов в сфере выплат зарплат и пенсий, проведение аудиторских проверок банков «для того, чтобы определить немногие из них, которые нужно сохранить в соответствии с предложениями Центрального банка», замена собственников и управляющих неплатежеспособных банков, обеспечение более состязательных и прозрачных «процедур приватизации», увеличение сбора налогов в денежной форме и т. д.

Другие предложения совпадали с нашими намерениями: налоговая реформа при снижении уровня налогов, но их сбор на более широкой, предсказуемой и честной основе, «чтобы перевести субъекты из неофициального в официальный сектор», изменение «системы российского налогового федерализма в сторону лучшего сочетания доходов с ответственностью», «отделение банков от крупных финансово-промышленных групп», «реализация на практике законодательства о разделе продукции для разблокирования поступления миллиардов долларов в форме прямых иностранных инвестиций в российский энергетический сектор», разрешение «более широкого участия иностранных банков в деле строительства здоровой, хорошо управляемой банковской системы, которая кредитует «реальный сектор экономики», гарантия защиты прав интеллектуальной собственности. И дальше: «поставить вне закона конкретные недобросовестные действия главных акционеров, бороться с преступностью и коррупцией в органах милиции». Ну как будто американцы слышали наши обсуждения на заседаниях правительства и возвращали нам наши собственные планы в виде своих советов!

Но были и такие рекомендации, которые на данном этапе мы осуществить не могли. К примеру, повышение пенсионного возраста, отказ от субсидий и прямых кредитов, специальный налоговый режим для иностранных инвестиций в энергетическом секторе.

После получения послания А. Гора, сопровожденного меморандумом, с положениями которого во многом был согласен, в хорошем настроении поехал в Давос, где должна была состояться моя встреча с вице-президентом США. После выступления на форуме, в котором я обозначил основные направления деятельности правительства, поехал в резиденцию Гора. Он меня встретил очень любезно. В основном разговор касался событий в Косово, но вот в холл деревянного двухэтажного коттеджа, где происходила беседа, зашел Ларри Саммерс. Обратившись к нему, я сказал, что полученный нами меморандум – очень интересный документ. Каково же было мое удивление, когда он, улыбаясь, ответил: «Но вы же далеки от выполнения рекомендуемых «ключевых мер». Вот, оказывается, откуда «дул ветер». Напомню, что эта встреча происходила уже после того, как прошли первые контакты с МВФ.

Гор явно стремился разрядить обстановку, подчеркивая важный характер проводимой беседы. Но на душе от этого не легчало. Неужели до такой степени можно заранее программировать линию, вне зависимости от того, как действует или как намерен действовать твой собеседник? Оказывается, можно.

Я в этом убедился и при встрече с моим давнишним знакомым, первым заместителем госсекретаря США Строубом Тэлботтом 23 февраля 1999 года в Белом доме в Москве. Перед встречей мне был вручен меморандум Тэлботта под названием «Вопросы экономики». Чего только в нем не было! Сначала утверждение, что США инициировали «пакет многосторонней помощи» России со стороны «Большой семерки». Затем прямые угрозы: «В течение последнего года наш диалог по вопросам экономики стал походить на диалог глухих… если вы сделаете ошибочный вывод, что мы желаем вам зла, что мы желаем вашего провала, возрастет вероятность того, что нам не удастся договориться по другим вопросам».

Далее в меморандуме «констатировалось»: «Несмотря на усилия МВФ, визит Камдессю, его последующее письмо, а также длительный визит его команды в январе, ваше правительство пока не проявило реальной готовности к проведению сугубо технических дискуссий, необходимых для достижения соглашения о новой программе займов. Тем не менее по итогам ваших встреч с Мадлен (Олбрайт. – Е. П.), вице-президентом Гором и другими в Давосе у нас сложилось впечатление, что вы считаете это политическим вопросом – Билл Клинтон, дескать, может просто заявить, что Россия должна получить поддержку МВФ и остальные члены семерки согласятся с этой рекомендацией».

Далее приводился целый набор аргументов против незамедлительной договоренности с МВФ: «В течение считанных месяцев деньги будут либо съедены инфляцией, либо потеряны в результате бегства капитала, причем бремя российских долгов станет еще тяжелее, а экономика окажется в еще более тяжелом положении. Независимо от поддержки со стороны МВФ, если у вас не будет рациональной экономической программы, вам придется включить печатный станок для того, чтобы заплатить по счетам, либо залезть в долги». А затем общее заключение: «Результаты проведенного в МВФ анализа совершенно ясны. Существующий бюджет не позволяет выплачивать зарплаты и пенсионные пособия. МВФ не стремится к уменьшению этих бюджетных расходов, однако для того чтобы защитить зарплаты и пенсии, вам нужен новый план расходов и более высокий уровень поступлений в бюджет. Кроме того, программа МВФ необходима для того, чтобы открыть дорогу к пересмотру погашения долгов».

«Так же, как и в переговорах о контроле над вооружениями, – снисходительно советовал Тэлботт, – переговоры с МВФ требуют большого объема трудной технической работы. Обеим сторонам необходимо укрепить доверие и проработать огромное количество сложных вопросов. Однако в настоящий момент, несмотря на большую заинтересованность сторон, все еще не создан фундамент для взаимного доверия и урегулирования основных технических проблем. Именно это должно стать отправной точкой вашего взаимодействия с МВФ».

«Должно стать», «следует сделать», «вам нужно решить» – не слишком ли много императивных интонаций?

Они вовсю проявились и в разделе меморандума «Что делать»: вам и МВФ необходимо прийти к согласию по поводу того, каким образом можно обеспечить рациональную основу бюджета. Необходимо, чтобы МВФ на основе сугубо технических и конкретных данных понимал, каким образом вы собираетесь обеспечить поступления в бюджет большого количества денежных средств для финансирования всех приоритетных направлений вашей политики и создать противовес заложенным в бюджете необоснованным посылкам относительно курса рубля, инфляции и расходов. Необходимо, чтобы вами были приняты фундаментальные политические решения, с тем чтобы добиться прогресса в этих областях и дать международному сообществу возможность оказать соответствующую поддержку.

А дальше уже требования, касающиеся даже внутренних дел правительства России: координатор по вопросам взаимодействия с МВФ должен быть наделен полномочиями по урегулированию возможных разногласий между различными структурами правительства. По вопросам структурной перестройки банковского сектора следует обеспечить вашим сотрудникам необходимую поддержку, позволяющую им решить эту задачу. Следует также спросить у них, в чем, по их мнению, заключаются проблемы.

«Хочу, чтобы вы понимали, – говорилось в меморандуме, – сколько политических и экономических усилий мы в это вложили. Речь идет о многих миллиардах долларов – и не только о фондах, предоставляемых по линии МВФ, но и о том, какого рода содействие предполагается оказать в погашении долга. Это означает, что такая же решимость должна быть проявлена и с вашей стороны – решимость предпринимать активные шаги».

Не скрою, я был возмущен, прочитав это «эссе» по вопросам экономики. За кого они нас принимают? Неужели Тэлботт, кстати, один, как я уверен, из наших доброжелателей и тех, кто по-настоящему знает Россию, думает, что настало время с нами разговаривать таким тоном? Я не сомневался, что ему «помогли» в составлении меморандума. Но это не меняло дела. Тэлботт – это не секрет – очень близок к президенту Клинтону. Поэтому я решил во время встречи со Строубом, с которым – еще раз хочу подчеркнуть – нахожусь в приятельских отношениях, поставить все точки над «і». Этой беседе придавал особое значение, так как из меморандума Тэлботта отчетливо сквозило, что решения МВФ диктуются Вашингтоном.