Текст книги "Потому что могли"

– Гарантии? – прозвучал спокойный голос. – Мы клянемся Великой Царицей, что вы будете жить, не зависимо от обстоятельств. И еще раз повторяем, мы не причиним вреда. Нет смысла калечить вас.

Данька спросил сам себя: «Может, они зомби?» В голове все перемешалось. Живые. Мертвые. Смазались привычные представления о мире. Смысловая ткань порвалась, обнажив абсурдность. Это не были бездумные истуканы. Их речь осмысленна. Или кто-то говорит через них? Невидимый хозяин поработил волю мертвяков и словно кукловод дергает за нитки?

– Следуйте за нами. Мы приведем вас в подземный город.

– Без вариантов, – разочаровано прошептал кузнец. – У них преимущество – они мертвы.

– Совершенно верно, – сказала тень.

Люди спустились с холма.

– Погоди, но я четко ощутил, что они живые, – тихо произнес Данька.

– Иллюзия, – бросил кузнец. – Я тоже, когда мертвяков впервые увидел, почувствовал присутствие жизни, но…

Харон задумался и огляделся.

Тени не мешали их разговору. Они плотным кольцом окружили людей и иногда бросали короткие фразы: «не задерживаться», «сейчас налево», «тут направо».

– Да именно так, – продолжил растерянно говорить кузнец. – Они мертвые, а не живые. Кто-то делает живое мертвым. Теперь ясно, сами тени не опасны, они всего лишь исполнители. Хотели бы убить, сделали бы это немедленно, а не вели нас неизвестно куда.

– Делает мертвым? Убивает? Или ты имеешь в виду зомби? Кто-то воскрешает трупы?

– Какие зомби? Даниил, ты тормозишь или прикидываешься, что не догоняешь? – стал раздражаться Харон.

– А что?

– Убивать и делать мертвым – это две разные вещи. Зомби здесь не причем. Тени – живые, но они мертвые, понимаешь?

Данька все равно ничего не понял. Он еще больше запутался: «Ты либо мертв, либо жив. Третьего не дано. Или есть промежуточное состояние? Не убивает, но делает живое мертвым? Что за…».

…

Тени преувеличивали. Никакого города под свалкой не оказалось, когда Данька и Харон прошли через замаскированный проход. Была сеть лабиринтов, соединяющая катакомбы – вот и весь город. Подземелье освещалось электричеством. Эта мрачная цивилизация, как оказалось, знакома с плодами технического прогресса. Воздух намного чище, чем на поверхности. Похоже, работала система вентиляции. Данька все время ощущал кожей легкий ветер.

Тени провели пленников по длинному коридору, ведущему вниз. Как сказали мертвецы, на встречу с Великой Царицей.

Они вошли в большое помещение, в середине которого располагался стол, покрытый грубой тканью. Вокруг него – стулья, частью свободные, частью занятые особями женского пола. Кто из них царица не ясно. Все они одинаково небрежно одеты. Нарядом это было назвать трудно. Казалось, кто-то распорол мешки и сшил из них нечто на скорую руку. Огородные пугала – больше никаких ассоциаций не возникло. «Похоже, они отоваривались на свалке, как и Харон», – мрачно пошутил Данька.

Огромная люстра, состоящая из разновеликих осколков стекла неровно освещала лица женщин желтым светом.

– Ага, я так и думала. Они ошиблись, – отрешенно сказала одна из них, не поворачивая головы в сторону вошедших.

– Да, похоже на то. Я говорила, мы кончились. Мир разрушается, – подхватила разговор другая женщина.

Голос второй девушки прозвучал с тем же безразличием. Она растягивала слова. Это больше напомнило дом умалишенных. «Они что, накурились?» – удивился Данька и осторожно произнес:

– Здравствуйте.

Женщины не обратили внимания.

– Здравствуйте, – сказал кузнец.

В его голосе прозвучала нотка задора. Если это хозяева подземелья, то они не внушали доверия. Не чувствовалось в них авторитета. Даньке на мгновение показалось, что сейчас уйдет эта богадельня, уступив место настоящей Царице. Но они не ушли.

– Может, нас рано привели? – не стесняясь, спросил кузнец.

Только после этой фразы одна из женщин повернула голову и внимательно стала разглядывать пленников.

– Хотелось бы знать, с кем имею честь? – не без иронии произнес Харон.

Однако женщина и бровью не повела, будто не расслышала шутки. Она медленно проговорила:

– Мы жрицы партеногенеза. А вы – мужчины.

«Я – мужчина? Кто бы мог подумать? Час от часу не легче. Жаль, поблизости нет уборной, чтоб я мог убедиться в этом», – позлорадствовал Данька.

Ему начал надоедать вялый диалог.

Кузнец продолжил:

– Мне бы хотелось знать, кто из вас Великая Царица, и что мы здесь делаем. Надеюсь, мой вопрос не бестактен?

– Причем здесь тактичность? – удивилась женщина. – Мы все вместе и есть Великая Царица. А вы нам не нужны. Тени ошиблись. Они привели вас вместо женщин.

– Так мертвецы не различают полов?

– Вы сами ответили на вопрос. Они же трупы, зачем это им знать. Главное, чтоб они приводили в наш город всех двуногих, а там разберемся.

– Кстати, для чего вам женщины?

– Какие же все-таки мужчины тупые существа. Как для чего? Для размножения посредством деления женских половых клеток. На сегодня это самый прогрессивный способ продолжения рода, который могло придумать человечество с момента сотворения и до времен, когда мир погрузился в свалку.

Даньки не без обиды произнес:

– Но весь мир не свалка. Есть и другие места, где ее нет. Есть иная жизнь.

– Нет! – отрезала женщина. – Мир кончается там, где кончается свалка.

– Тогда мы откуда?

– Вас нашли среди мусора.

– Но мы-то появились…

– Нас это не касается!

«Откуда такое дремучее упорство? – подумал Харон, – совсем бабы под землей одичали».

– Мужчины, – с металлом в голосе обратилась жрица. – Вы утомили нас разговорами. Уходите. Тени вас проводят на поверхность.

Ничего, кроме разочарования не вызвала эта встреча. Пленники молча последовали за мертвецами.

«Странная и мрачная цивилизация женских особей живущих под землей и признающих лишь свой мир, – подумал Данька, – и тени, скорее всего, являются отходами со свалки. А что, мусорные големы. Или все-таки мертвецы?»

Харон и Данька поднялись на поверхности.

– Куда теперь? – спросил Данька.

– Идем обратно, – ответил кузнец. – Попробуем вернуться на старое место и оттуда продолжить путешествие.

– Странные ощущения, Харон. Будто облили грязью, а потом еще и оплевали.

– Цивилизация, блин, – раздраженно произнес кузнец, надевая на лицо маску. – Надеюсь, на этот раз мы доберемся без приключений.

Тринадцать лет

Данька настороженно наблюдал за Серышевском сквозь большую дыру в бетонном заборе. Город будто вымер. Многоэтажные коробки стояли безмолвно и обреченно, как люди ждущие расстрела. Окна светились бледно-желтым, но свет казался неживым. Это противоречивое чувство: дома – творение людей, но в них нет ничего человеческого. Неужели, мелькнула Данькина мысль, Харон прав в том, что город мертв?

Данька перевел внимание на улицы. Улицы пусты. Дорожное покрытие разбито. Похоже, тяжелый автотранспорт изуродовал асфальт. Дозор, который обычно патрулировал границу свалки, отсутствовал. В этой части была только обветшавшая стена. И, что поразило в первый момент, Серышевск начинался сразу за это стеной, чего не было никогда. Данька прекрасно видел, это не служебные здания патрульной территории, а жилые строения. Граница города приблизилась.

– Теперь прощай. Дальше ты сам, – Харон протянул руку. Данька ответил рукопожатием и стал снимать респиратор. – Оставь себе. Может быть, пригодится. Да и в воздухе что-то дымом пахнет.

– Спасибо тебе. Удачи.

– И тебе. Будь осторожен. Не забывай, там самоходки и многоножки.

– Спасибо, учту.

– Счастливо. – И Харона проглотил туман.

Данька с осторожностью прокрался по опустевшей улице. Он остановился, снял респиратор и прислушался. Где-то полунамеком возник звук движущегося транспорта, но он оказался настолько тихим и призрачным, что можно поклясться, что показалось. Данька продолжил путь, решив зайти в ближайшее здание.

Поднимаясь по грязной лестнице, он иногда останавливался на этажах, стараясь уловить хоть какой-то движение. Но нет. Стояла мертвая тишина.

На одном из этажей ему послышалось осторожное попискивание и шорох. Крысы? Но что-то неестественное и безликое было в этих звуках. Данька подошел к двери одной из квартир. Опять насторожился. Звуки где-то рядом. Он приложил ухо к прохладному металлу двери и чуть не потерял равновесие. Перепугался. Сердце бешено заколотилось. Данька в первое мгновение не понял, что происходит. Дверь под тяжестью его тела медленно приоткрылась. Писк и шорох усилились.

Данька стоял на пороге квартиры, не решаясь войти. Нет, это были звуки не живого. Шорох оказался шипением. Протяжное «ш-ш» периодически повторялось. Писк короткими редкими импульсами напомнил сигналы о помощи. Данька прошел в небольшой зал. Огляделся. Мутные витрины стеллажей, серый ламинит, брошюры и книги, опушенные пылью на журнальном столике рядом с диваном – здесь давно не убирались. Затем он проследовал в спальню. Комната блестела чистотой. Вместо кровати на полу лежал прозрачный кокон похожий на гроб. Внутри камеры спал человек. Рядом стояли аппарат искусственного дыхания, кардиограф, еще какое-то оборудование. Данька неуверенно сделала шаг вперед, чтоб лучше разглядеть. Он боялся разбудить человека, но чутье подсказало: спящий не проснется.

Данька, уже не боясь, осмотрел комнату, зашел в другие, остановился, и его осенило. «Черт! Так значит… Спящие везде», – запаниковал он, выбежав из квартиры, стал заходить в другие помещения. Двери также были открыты, и в каждой комнате лежал человек, подключенный к медицинскому оборудованию. В очередной раз Данька выбежал на лестничную площадку, пытаясь сообразить, что же произошло с городом.

Тогда он и услышал неприятный звук, напоминающий скрежет металла о камень. Он донесся снизу. Данька замер. Прислушался. Звук повторился. Кто-то двигался по ступеням. Все ближе и ближе. Он глянул в пролет и заметил мелькнувшее тело гигантского насекомого. Металлический лязг. Именно об этом и говорил Харон. Тело странного существа поблескивало и отливало голубовато-серым цветом. Робот.

Данька поднялся на пару этаже выше, стараясь не шуметь. Многоножка, не спеша, поднималась по ступеням.

«Твою мать! Хоть какое-нибудь оружие было бы!» – выругался он. Поднявшись еще выше, вновь глянул в пролет. Многоножка остановилась именно на том этаже, где недавно побывал Данька. Он мог поклясться, хоть и не видел, робот зашел именно в ту квартиру, которую он недавно покинул. Инстинкт подсказал: робот шел по его следу.

Данька вновь услышал противный скрежет металла. Затем тишина. Опять скрежет: многоножка рыскала по комнатам. Он поднялся еще на пару этажей. Потом на три. Здесь Данька увидел небольшую дверь, за которой уборщики обычно хранили инвентарь. Он кинулся к ней. На его счастье она оказалась открытой и не пустовала. Плюнув на все, Данька с грохотом выкинул инвентарь и, найдя лом, взметнулся еще на один этаж и скрылся в квартире. Он слышал, как многоножка уверенно стучала по ступеням. Вот она на лестничной площадке. Лязг металла стал еще громче. Робот стремительно приближался к двери, за которой спрятался Данька. Металлический звук раздался рядом и стих. Пара секунд нестерпимого ожидания, и дверь медленно отворилась. Из проема выглянула голова гигантского насекомого, и Данька изо всех сил вонзил лом в многоножку, ударив плечом о дверь. Робот дернулся, щелкнул челюстями. Даньку отбросило к стене: по его телу прошел электрический разряд. «Вот об этом я не подумал», – пронеслась мысль. Многоножка протиснулась в помещение, но лом, застрявший у основания головы, как тяжелый рычаг вывернул шею стальному насекомому. Оно плюнуло снопом искр и, подергав лапами, быстро затихло.

Очнувшись, Данька увидел тело стального монстра. Его голова была неестественно вздернута. Из шеи торчал заостренный конец лома. «Бежать! Срочно! – взорвались слова, – но куда?!»

Данька быстро спустился по ступеням, прислушиваясь, вышел на улицу и огляделся. Снял маску. Воздух пах дымом. До его слуха донеслись слабые звуки работающей машины, похожие на металлическое лязганье. Так обычно гремят тракторы на гусеничном ходу. Данька направился вдоль улицы. Ноги сами понесли его куда-то. Казалось, чем дальше в переплетение улиц, тем безопаснее. Лязганье зазвучало громче, смешавшись с глухим тарахтением, оно приближалось, эхом отдаваясь от бетонных стен то тут, то там. Машина была поблизости. Данька нырнул в подъезд.

Он услышал, как машина, не торопясь, проехала по улице. Данька рассмотрел ее в приоткрытую дверь. Самоходка оказалась похожей на танк, только вместо башни – подвижная платформа с двумя пулеметами и прожектором, разрезающим полумрак голубым светом.

Дождавшись пока машина скроется за углом, он осторожно выбрался из подъезда и, постоянно оглядываясь, направился в противоположную сторону. Данька зашагал уверенней, но в этот момент звук стремительно приблизился. Он обернул и застыл на месте, вжавшись в стену. Данька понял, что не успеет забежать за угол. Самоходка была рядом. Она ослепила его. Щелкнули затворы пулеметов. «Теперь точно все», – промелькнула беспомощная мысль. В висках от волнения зашумело. Данька прикрыл веки, но сквозь их тонкую кожу он ощутил свет, бьющий наотмашь, разрушающий жизнь, обесценивающий все. Теперь не существовало ни его, ни мира. Он не верил, что после смерти ждет новое бытие, не тешил себя этой мыслью. Теперь она казалась наивной. Все время она была спасательным кругом, дающим надежду на лучшее хоть не здесь, так в другой жизни. Мысль о загробном царстве – розовые очки.

Секунды шли слишком долго. Данька только сейчас расслышал сквозь удары сердца голос разума: машина почему-то медлит. Она, видимо, прицелилась, но не стреляла. «Черт! Чего же она ждет?! Сволочь! Хватит издеваться! – ругался Данька. – Ну! В конце же концов!» Железный монстр лишь издавал сытое урчание. Затем двигатель самоходки взревел. Она развернулась и уехала.

Данька сполз по стене. Нет больше сил. Ни физических. Ни душевных. Только пустота и тишина внутри. Он глубоко вдохнул. Сердце испуганным зверьком металось в груди. Дыхания не хватало.

Серышевск стал чужим за несколько часов. Улицы опустели. Лишь военные машины шныряют по дорогам да роботы-многоножки в зданиях. Люди подключены к медицинской аппаратуре. Накопилось много вопросов, на которые он хотел и в то же время не желал знать ответы.

Он встал и осторожно пошел по улице, собираясь завернуть за угол, но, не дойдя до него, Данька услышал реактивный гул, взрезавший воздух. Что-то ухнуло вверху. Он заметил позади силуэты вооруженных солдат. Их было не менее десяти. Затем примерно такое же количество людей в мгновения ока выросло перед ним. Они повалили Даньку на тротуар, заломили руки за спину.

– Объект пойман, – услышал он спокойный голос над ухом.

Данька почувствовал, как игла вонзилась в шею. Он провалился в вязкий сон.

Каждый раз, как только он пробуждался, неведомая сила затягивала его в темноту, и в памяти оставались обрывки фраз и размытые цветные пятна. Сон холодными когтистыми лапами вновь и вновь утягивал его в небытие. Один раз расслышал голоса, звучащие словно вдалеке – не разобрать, пахнуло сыростью, кожа окунулась в прохладу, запястья жгло. И тут белый морок ускользающих образов воскрес и исчез. И вновь руки ныли, холод пробегал по коже, неприятные запахи били в нос. Голоса стали четче. Данька различил отдельные фразы.

– В какую камеру?

– Да как Наставник сказал.

– Но там женщина.

– Знаю, – недовольно прозвучал голос.

– Ну, иди. Быстрее. Кажется, он приходит в себя. Господин Наставник распорядился сюда, значит, сюда. Не обсуждается.

Его бросили на жесткую постель. Он почти очнулся, но не мог пошевелиться. «Чем они меня накачали?» – всплыла вялая мысль.

Металлический грохот – дверь закрыли. Скрежет засовов. Поворот ключа. Эти звуки с бесцеремонностью вонзились в мозг, но не смогли прогнать оцепенения. Данька опять отключился. Ему показалось, тело упало вниз и вправо. Он скользнул в мир сновидений. Кошмар затопил сознание. Сюрреалистические сцены возникли одна за другой, не оставляя следов в памяти, будто вихрь небытия уничтожал их. Ему вновь приснился Серышевск, населенный людьми. Люди бродили в оцепенении, будто зомби, не замечая, как мимо ездили самоходки и ходили роботы-насекомые.

Данька очнулся. Он лежал на животе. Шея затекла. Мышцы болели. Перевернулся на спину, огляделся. Камеру освещала тусклая лампочка. Над его головой склонилось чье-то лицо, и Данька, разглядев черты, без труда узнал незнакомца, не поверив глазам.

– Алька?

– Ну, да.

– Ты… Это… – Данька приподнялся и сел, рассматривая лицо при тусклом свете. – Алька? Ты?

– Да я это, я. И ничего удивительного в этом нет. Я думала, ты давно умер.

– Что, значит, давно?

– Прошло столько времени…

– Всего какие-то сутки.

– Ты чего? С дуба рухнул? Тринадцать лет минуло, как ты исчез на свалке!

– Ничего не понимаю. Ты меня разыгрываешь?

– Конечно. В ожидании суда, чем мне еще заняться, – обиженно произнесла она.

– Прости. Я плохо соображаю.

– Это видно, – произнесла Алька, улыбнувшись. – Интересно, чем они тебя накачали? Видел бы ты себя со стороны.

Она почти не изменилась, лишь горькие морщинки залегли в уголках рта и глаз. А глаза те же: живые, добрые. Знакомый овал лица. Прическа, правда, другая: волосы были коротко острижены и торчали ежиком.

«Твою мать, – подумал Данька, внимательнее разглядев ее, – действительно прошло несколько лет».

– Алька, только сейчас я понял, как скучал. По тебе, по знакомым. Ведь у меня нет дома, кроме Серышевска. Расскажи мне все. Кстати, как Микки?

Она опустила глаза.

– Что с ним? Он умер? Его подключили к тому медицинскому оборудованию, что я видел в квартирах? Или…

– Нет. Микки теперь Наставник. Пока есть время, я все расскажу, что случилось за эти тринадцать лет.

Рапорт

Микки поймал себя на мысли, что произошедшее в каморке бригадира мусорщиков отдает нарочитостью и театральностью, причем театральностью самой низкой пробы. Пошлость и примитивность, желание придать значимости, но неумение сделать это. Словно хозяин кафе, загнанный в рамки клишированных представлений, решил угостить завсегдатаев чем-то особенным, а на выходе – низкопробное питье и дешевая закуска. И ты невольно пьешь и ешь. Делаешь глоток, и обжигающий напиток оставляет неприятный привкус. Этот мат, эти возгласы: «Да если бы я знал!», «Да я бы никогда!» Даже фигура Наставника, всплывшая в разговоре с мусорщиком, подобно злому гению, теперь нелепой тенью болталась в мыслях, как огородное чучело на ветру. Наставник, кажется, скукожился, потерял цвет и объем, превратился в амебу. Та же искусственность. Нельзя главу комитета воспринимать всерьез. Елочная мишура осыпалась, обнажив пустышку.

Палыч вначале выглядел удрученным и растерянным, затем переменился. Морщины горечи и неудовольствия куда-то делись, взгляд отрешен, словно не его отчитывают. И в конце тирады мусорщика, вроде, заиграла улыбка на устах. Микки захотел одернуть его: нельзя же так явно выказывать презрение, но мусорщик не заметил.

Наконец, когда они покинули ангар, старший дозорный произнес:

– Да ты, Микки, не думай. Не стоит. Все обойдется. Понимаешь?

Палыч кинул фразу так, будто они уже долго беседовали.

Микки промолчал. Ощущение фарса улетучилось. Он решил, чувства его обманули. Ощущения были обманом, или… Или все-таки это правда? Правда то, что словоизвержения мусорщика надуманны, как будто он пытался напялить чужой костюм, а тот рвался по швам, но человек с ослиным упрямством продолжал повторять: все в порядке, отличная вещь, впору, беру, почему бы и нет. «Неужели, – подумал дозорный, – мне показалось?» А Палыч продолжал говорить, не переставая, будто волшебная мельница, жернова которой кружатся и вертятся, перемалывая время в муку слов, а слова оказались верткими, как слизни, ускользали от смысла, и Микки не мог понять, о чем речь.

– Погоди, Палыч. Остановись.

И они остановились.

– Что?

– Ты о чем?

– Пиши рапорт, доклад, что угодно, расскажи всю правду. Не гнушайся деталей. Ничего не скрывай. Это мой совет.

Они вновь зашагали в сторону корпуса дозорных.

– Ничего страшного не случилось…

– Палыч, ты в своем уме?! У тебя чего, фундамент треснул, или крыша поехали, или то и другое? Данька пропал. Понимаешь, пропал? Может, жив он, а, может, нет. Никто не знает, а ты предлагаешь…

– Да успокойся, наконец. Пропал, значит, пропал. Здесь эмоции не помогут. Рассуждай здраво. Ты меня слушаешь?

– Да.

– Пиши рапорт о том, что произошло, а я смягчу ситуацию.

– Каким образом? И вообще, ты о чем? Я не въезжаю.

– Полегче с выражениями. Я о том, что, если надо, дойду до Наставника и все объясню. Не спрашивай, как сделаю, но беру на себя. Ясно? Иди, садись за рапорт и… Пиши, короче.

Последние слова Палыч произнес удаляясь. Микки еле расслышал их. Они растаяли в прохладном воздухе.

Микки остался один на патрульной территории. Мысли и тело сковали невидимые кандалы вопросов, что остались без ответов. Театральность? Так случилось это, в конце концов, или нет? Да, случилось. Он только не желал в это верить.

Он машинально похлопал себя по карманам, извлек сигареты, прикурил. И как сизый дым, что безвольно плыл по воздуху, так и Микки отпустил мысль на свободу. Новая затяжка. Еще. Доза никотина дала иллюзию уверенности. Сквозь синий дурман случившееся представилось иначе: Данька исчез, но раньше надо было предполагать такой исход, раньше.

Он успокоился, поняв, что эмоции ни к чему не приведут.

«Палыч прав», – заключил Микки, оказавшись в своей комнате и садясь за стол. Вынув из ящика лист и ручку, сосредоточено посмотрел на белое поле.

Итак. Он мог описать произошедшее с самого начала. Да, с того момента, когда увидел уродливое тело свалки в бинокль. Туман рассеялся и коричневое… Нет. Стоп. Смешно ведь. Это же рапорт, а не художественное произведение, значит, писать надо по существу. Но отчет без художественных прикрас не вытанцовывался. Они настойчиво лезли на бумагу. Краем сознания, он догадался: они занимали пустые места, где Микки не хотел чего-то рассказывать. Писать все, как есть? Писать только правду? А что есть правда? Мысли, как озорные блохи, запрыгали. Они заполнили внутреннее пространство своим бесполезным шумом.

Микки задался вопросом: кто первый предложил съездить на свалку? Микки вспомнил столовую и фразу о тенях, брошенную Данькой. Значит, началось с Даньки. Затем Палыч подтвердил, что писал доклад о свалке, хотя туда и носу не совал. Выходило, что идея возникла на пусто месте? Затем бар. Вот тут они развернулись на полную, и, вроде, как он, Микки, загорелся мыслью, а старший дозорный не стал отговаривать, а наоборот. И вроде, как он виноват, но Палыч… Что он сказал тогда? Это же случилось не давно, и почему тогда… Он сказал что-то о билетах. Точно, билеты куплены, места заняты в зрительном зале. Что-то в этом роде. Шоу? Опять спектакль? А потом колесо завертелось. План начал осуществляться и…

Микки отложил ручку и прислушался к голосу тишины. Тишина сказала ему, что он упустил деталь, может, не одну, а несколько деталей, которые бы все разрешили, но вот что за детали. Микки искал виновных, не себя в этой истории, не свою ответственность. О ней он хотел умолчать. Но внутри, каждый раз, Микки задевал заусенцу, и она отзывалась болью. Казалось бы, маленькая заусенца, но столько неприятностей и неудобств несет. Он вначале решил: дело выглядело просто. Но другая часть его – называй, как хочешь – «второе я», «подсознание», «внутренний голос», «интуиция» – старалась перекричать рассудок. И вот тогда, как спасительные шоры, как наваждение, являлась уверенность: упущен какой-то важный эпизод. Может, слово или фраза, случайная мысль, жест, взгляд, поворот головы и так далее. Да, деталь, и эта деталь…

Его тщетные попытки отыскать ее прервал телефонный звонок. Это был Палыч.

– Ну, ты как там? Все в порядке? Наставник в курсе. Сегодня он в хорошем расположении духа, так что я на всех парах к нему. В смысле, до завтра откладывать не стоит. Часа через три зайду, и мы пойдем к Непорочным Отцам. Рапорт готов?

– Нет.

– Что? Ты чего? В носу ковыряешь? Срочно пиши!

На том конце бросили трубку. Микки услышал искаженный звук, который превратился в угрожающий щелчок затвора. Он почти физически ощутил, как его поставили лицом к стенке, хрустнули обоймы, взведены затвор, автоматы наизготовку, прицеливание. Скоро приговор приведут в исполнение.

…

Старший дозорный с неодобрение прочел рапорт Микки. Брезгливая мина держалась все время, пока Палыч пробегал взглядом строчки. В конце он покачал головой.

– Ну, что я могу сказать вам, коллега, – язвительно произнес старший дозорный. – В принципе неплохо, но мало и чего-то не хватает. Соображаешь, чего не хватает? Я скажу. Остроты нет.

– Но это не художественное произведение, – растерялся окончательно Микки. – Мы не на дегустации блюд.

Палыч, скривив рот, вернул лист.

– Микки, ты прав. Рапорт – официальный документ, но никто тебе не мешает поставить слова так, чтобы привлечь внимание к своей персоне.

– Палыч, ты о чем?

– Ладно, проехали.

– Я все хотел узнать, а кто такие Непорочные Отцы? Или секрет?

Палыч опять забрал лист с рапортом и, убрав его в папку, произнес:

– Я заберу его за не имением лучшего и… Как сказано в одной умной книге: нет ничего в мире тайного, что не станет явным. А те слухи, подобные мошкаре, кружащейся вокруг Отцов, не более чем стремление людей к сказке, к чуду. Мы не должны осуждать слухи. Это естественно. Просто не надо замечать их, и все. Но Непорочные, как ты понимаешь – дети из пробирки.

Микки не понял в первую секунду, но затем уточнил:

– Искусственное оплодотворение?

– Да. Люди сдают половые клетки. Так формируется банк – генофонд будущих Непорочных Отцов. Конечно, сохраняется анонимность, в документах имена доноров не фигурируют. Только номера. Точнее время и дата сдачи материала. Периодически этот самый материал извлекается из банка и… Дальше объяснять?

– А к чему такая сложность? Почему бы ни выдвигать на должность Отцов обычных людей, зачатых естественным способом? По-моему, здесь неоправданное усложнение, даже не усложнение. Искусственное оплодотворение сейчас не такая дорогостоящая операция. Я, хотел сказать, зачем это бессмысленное условие?

– Не бессмысленно. Непорочные не знают своих биологических родителей, а это плюс: они не связаны эмоционально с социум, у них нет привязанности к прошлому. Ведь, пойми, разруливая сложные задачи, важно иметь холодный и трезвый ум, лишенный предрассудков. Отрешенность дает большую объективность в выработке правильного решения. Если короче, незнание семьи – один из факторов, влияющих на объективность точки зрения.

– Любая точка зрения субъективна.

– Справедливое замечание. Но их несколько, следовательно…

– Ясно. Но ведь их кто-то выращивает, воспитывает?

– Это тоже Непорочные Отцы.

Микки с недоверием посмотрел на Палыча, а тот и бровью не повел, словно сказанное старшим дозорным – истина, не терпящая и тени сомнения, и все не шутка.

Происхождение Непорочных Отцов показалось невероятным. Быть того не могло. В их истории много надуманного и абсурдного. Хорошо, еще одна бюрократическая структура, но зачем так мучится, чтобы создать совет, исполняющий решения Наставника? Снова это свербящее ощущение маскарада. Оно возникло темным призраком, а призрак, словно черная птица, взмахнул крыльями и исчез в тумане мыслей. И само собой Микки вспомнил о свалке. Сейчас она почему-то воскресла, металлически гремя коричневым телом, и стала медленно и неумолимо надвигаться на Серышевск. Опасность исходила от свалки – мелькнула мысль. Свалка, вползая на улицы, заглатывала дома, с хрустом пережевывала, оставляя бетонные обломки и покореженный металл. Шершавые бока чудовища перепахали землю и… Микки прогнал видение.

– Палыч, – выдавил он, – что-то мне не по себе.

– Брось, Микки. Непорочные Отцы ознакомятся с рапортом, возможно, зададут вопросы, сделают замечания, наверно, и все.

– Я их представляю призраками. Они не реальны.

– Не смеши. Кто? Отцы? Они такие же люди, как и все, только из пробирки. И слухи, что ты знаешь о Непорочных – забудь. Выкинь из головы.

– А великий исход из города тоже слухи?

– Ты о чем?

– Я слышал истории о серышевцах, которые однажды покинули город, но о причинах великого исхода я не знаю.

– И ведь словосочетание какое придумали: «великий исход», – хмыкнул Палыч.

– Ну, не великий, а просто исход.

– Допустим, что он случился. Представим себе это на минуту. И как ты это видишь? Как представляешь? Люди снялись с насиженных мест? Покинули уютные и теплые квартирки? Серышевцы, имеющие все: газ, воду, тепло, связь, вдруг отказываются, не хотят жить по-старому? Абсурд! – раздраженно закончил Палыч. – Ладно, Микки, пошли. Хватит лясы точить. Непорочные ждут нас.

Дозорные покинули патрульную территорию. На автомобиле они доехали до центра города, где черной скалой над всеми зданиями возвышался небоскреб «Комитета».

Микки сидел на пассажирском кресле, молчал, разглядывая Серышевск. Мимо проплывали серые дома, люди шли по тротуарам, блики солнца играли на мокром асфальте – недавно проехала поливальная колонна машин. Ему казалось, что это происходит не с ним, а с чужим человеком, носящим его имя и фамилию, его биографию. Сейчас в авто находится чужая физическая оболочка. Она очень похожа на него. Но где он настоящий?

Палыч припарковал авто и через короткое время они оказались в огромной комнате.

Окна закрыты вертикальными жалюзи. Высокие потолки, глянцевые стены, изумрудного цвета ковер мерцал при электрическом свете, будто крупинки драгоценных камней вплетены в ткань. Ноги утопали в теплом ворсе. Из мебели – лишь несколько столов, поставленных друг за другом, множество стульев. Непорочные занимали дальнюю от входа часть столов.

– Здравствуйте, господа, – произнес кто-то из Отцов. – Вы, если не ошибаюсь, дозорные? Так? Майкл Старфилд и Семен Павлович Зорин?

– Все верно, – отозвался старший дозорный.

– Проходите. Прошу. Занимайте места. Будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях, – закончил пресной шуткой Отец.

Микки не смог разглядеть лиц Непорочных. Взгляд не цеплялся за них. Лица оказались незапоминающимися, а вот белые одежды, похожие на туники, привлекли внимание.

Дозорные сели.

– Господин Зорин нам все сообщил. Есть много неясностей. Мы надеемся разрешить их сейчас. Рапорт готов?

Палыч достал из папки исписанный лист и передал его Отцам. Один из них взял рапорт и погрузился в чтение. Теперь у Микки было достаточно времени разглядеть лица членов комитета. Внешне ничего особенного. Скорее, серые будничные маски людей, спешащих на работу, занятых своими повседневными делами. Индивидуальность стерта, потому как она скрылась где-то в глубине тела и не желает выходить наружу. Лица Отцов должны быть монументальны и торжественны. Это изваяния из камня, и что-то надмирное есть во взгляде, в выражении. Внутренняя уверенность. Тихая торжественность, ибо с торжественным лицом творится великая история. Микки отчего-то считал именно так, но реальность с вымыслом разошлись. «Хотя, – решил он, – с чего бы вдруг? Они обычные люди, как и все. С ними встретишься взглядом в толпе и забудешь в следующую секунду». Непорочные никогда не выступали на телевидении. Микки не вспомнил ни одной передачи. А вот Наставник мелькал иногда. Его глаза будто смотрели тебе в душу, но не было ничего противоестественного или удручающего во внимательном взгляде. Предложения он говорил четко, отделяя каждое слово, наполняя, казалось, великим смыслом любой даже самый простой звук, слетающий с уст.