Текст книги "Истукан"

Глава тринадцатая
Спасательный плот

В час утреннего отлива Клэр переплыла бухту Спасения, выбралась на выступивший из воды риф и застыла, глядя в безбрежность покачивавшегося перед ней моря. Когда-то в летнюю пору она так же стояла на кромке старинного каземата, увенчанного штангой современного маяка. Лоран любил, разогнавшись, нырять с каземата, а Клэр предпочитала просто смотреть вдаль. Под её взором холмы противоположного берега с клубами провансальских крон и черепичными кровлями расступались, обнажая морской горизонт, и Клэр ждала, что однажды отправится из тесного порта Сен-Мандрие навстречу бушующим валам. Отец обещал построить для Клэр яхту – вроде тех, что он проектировал для заказчиков, только лучше, значительно лучше. Обещания он так и не сдержал.

Закрыв глаза и прислушавшись к шелесту волн, Клэр с улыбкой узнала их голос. Представила, что стоит на башне каземата. Развернулась, обошла выкрашенный в цвета французского флага маяк. Переступила через битые бутылки, заветренные объедки и прочий мусор. Прошла по каменному хребту волнолома, затем спустилась на серый галечный пляж, где Лоран любил вечерами рассказывать о полюбившихся ему девушках. Поднялась от пляжа к малой пристани Северин – индустриальной окраине портового полуострова Сен-Мандрие. Здесь, на отшибе, стояло широкое здание, разбитое на коробки отдельных контор. Одна из контор принадлежала Франсуа Байо, отцу Клэр.

Вдохнув глубже, Клэр и сейчас, затерянная в тысячах километров от дома, отчётливо увидела вывеску с перекрещёнными якорями и профилем Каролины Реми, чьи прижизненные издания долгое время хранила бабушка. «Инженерно-конструкторское бюро семьи Байо». Отцу заказывали чертежи парусников, моторных лодок и рыболовных судов. Иногда его просили проследить за уже начатым кораблестроением или ремонтом, провести оценку судна для страховой компании перед покупкой или продажей, и ему приходилось выезжать на верфи, в порты других городов, а потом возвращаться с кипой фотографий и дни напролёт составлять рапорт. Отец любил и такую работу, но предпочитал корпеть над чертежами – вливал в них не ослабевшее с годами упоение художника, забыв о еде, лекарствах и домашних проблемах.

Франсуа окончил академию художеств в Тулоне. Долгие годы скитался по Провансу. Открыл несколько персональных выставок, но признания не добился. Женившись в сорок три, переехал в дом своего отца, Жермена Байо. Согласился помогать ему в бюро, а мечту вслед за Гогеном переселиться на Маркизские острова и приютить на полотнах местных дикарок предал забвению. Впрочем, продолжал писать картины и стал одержим синим цветом. Даже взялся перекрасить ранние работы. Любовь к синему он передал Клэр. Научил дочь распознавать бездну его неповторимых оттенков. И научил ни о чём не жалеть. «Мари? Почему вы плачете?» – «Потому что вы ́ не плачете. Я думаю о них. Господи, я всё вспоминаю».

С четырнадцати лет Клэр ухаживала за мамой – поздние роды подорвали её здоровье – и поддерживала отца в бюро. Училась в лицее Босье и знала, что однажды продолжит семейное дело. В итоге ушла из лицея за два месяца до выпускных экзаменов. Отец тяжело заболел и не мог выполнить взятые заказы. У него ослабло, а затем временно пропало зрение. Им с Клэр приходилось работать вдвоём: Клэр за письменным столом, заваленным разрозненными отчётами, а Франсуа рядышком, полусидя в раскладном кресле. В лицей Клэр не вернулась. Освоилась в бюро, попутно занялась самообразованием – читала книги, журналы, смотрела документальные фильмы. Поначалу справлялась неплохо, даже наняла помощницу, но весной прошлого года отец окончательно отошёл от дел, а к осени стало очевидно, что бюро придётся закрыть. Прежняя жизнь заканчивалась. Но Клэр не грустила. Отпускать тех, кто уходит, её тоже научил отец.

В декабре умерла мама. В дом съехались друзья и родственники, утешали отца, а он с негодованием отмахивался. Говорил, что нет повода грустить.

– Разве вы не знаете, что она прожила хорошую жизнь? Мы были счастливы. И за эти годы успели сказать друг другу всё, что хотели. Она знала, что я её люблю.

Неделей позже отец написал последнюю картину. Из оттенков синего, без малой примеси других цветов. «Здравствуйте. Бернар!» – «Здравствуйте, мадам». – «Вы сделали то, о чём я просила?» – «Да». – «Вы отнесли всё в синюю комнату?» – «Всё… Мадам, нам всем очень жаль». Отец, не снимая полотно с мольберта, оставил его сохнуть, а сам вышел на веранду. Сел в кресло-качалку. Раскачиваясь, всматривался в синие воды моря и плакал. Клэр прежде не видела его слёз. Не решалась спросить, о чём он плачет. А к вечеру отец ушёл навсегда. Клэр осталась одна. В опустевшем доме. Открытая новому миру и новой жизни.

В начале февраля она закрыла стеклянные двери опустевшего бюро и передала ключи новому арендатору. Долго не решалась уйти. Вдыхала солёный воздух. В непогоду морские брызги покрывали пристань, орошали стоянку и долетали до стен бюро. Сейчас, в бухте Спасения, когда очередная волна разбилась о риф, Клэр позволила себе обмануться. Повернув голову и не открывая глаза, увидела соседние конторки – супермаркет, аптеку, фирму, ремонтировавшую парусные корабли, – и проход к ночному клубу местного мафиози. По крайней мере, мафиози его называл отец. Франсуа веселило подобное соседство. Если они с маленькой Клэр засиживались в бюро, она наблюдала, как к клубу стягиваются военные с расположенной неподалёку вертолётной базы. Базу теперь перенесли в Йер, а тогда она неизменно поставляла мафиози новых клиентов. Он нанимал для них мини-автобус, чтобы к утру развозить нагулявшихся солдат по домам и казармам.

Сейчас, как ни странно, больше вспоминались не чертёжный стол, не судна, покачивавшиеся у пристани, не мальчишки, прыгавшие с каземата, а дешёвый запах курицы, которую жарили в соседнем супермаркете. Её аромат поднялся из памяти до того явственно, что Клэр невольно открыла глаза, на краткое мгновение уверовав, что силой мысли перенесла себя домой.

Нет, она по-прежнему была в бухте Спасения. На берегу её ждали Дима, Лоран и игравшая со Стинки девочка Малайя.

Краткое путешествие домой помогло Клэр принять решение.

Вчера на рассвете вторая экспедиция спустилась с Обзорного плато. Путники торопились в лагерь, подбадривали друг друга надеждой вечером вместе сходить в «Макдоналдс», на худой конец в «Джолиби». Вперёд вырвался Лоран, он будто угадывал ароматы чизбургера и веселил Клэр: подпрыгивал, руками закручивал воображаемые усы и, подражая Джеку Монтерею из «Чипа и Дейла», тянул: «Сы-ы-ы-ы-ыр». Багвис и Мактангол не разделяли его веселья и приговаривали, что корабль, привлечённый сигнальным костровищем, заглянет в бухту на час-другой, но едва ли задержится на целые сутки, поджидая остальных выживших, – никто не захочет выбиваться из графика, а потом платить штрафы. Маурисио успокаивал их, уверенный, что его жена Кэй и сестра Тала остановят хоть целый авианосец и не отпустят его, пока Маурисио к ним не присоединится.

Страхи и надежды оказались пустыми. Клэр поняла это, когда выбежала к углям сигнального костра и встретила удручённые взгляды Роуз и Аналин. Не было ни самолёта, ни корабля, ни захудалой моторной лодки. Когда вспыхнул костёр, на вахте стоял Адриан. Точнее, лежал. Филиппинец уснул, едва сменив на скальном выступе Эрнестомладшего, и в слезах корил себя за неосмотрительность. Адриан не знал, кто именно зажёг костёр. В ночной сутолоке разобраться было трудно. Когда стихли радостные крики, Тёрнер и Самоедов провели перекличку, но без толку. Одно они знали наверняка – головню под сухие пальмовые листья бросили нарочно. Перекинуть её из защищённой ямы ветер не мог. Значит, кто-то намеренно уничтожил с таким трудом возведённое костровище. Но кому из выживших придёт в голову лишить всех главной надежды на спасение?

– Мануэль? – осторожно спросила Клэр, когда Роуз рассказала ей о случившемся.

Роуз пожала плечами. Каким бы чудаковатым ни представлялся сбежавший филиппинец и как бы ни злились на него другие за украденную катушку капроновой верёвки, подозревать его в поджоге было глупо – любое подозрение упиралось в основной вопрос: «Зачем?»

– Кому-то понравилось на острове, и он не хочет возвращаться? – предположил Дима.

– Если бы ты не пошёл с нами в экспедицию, – с вялой улыбкой промолвила Клэр, – я бы сказала, что диверсию устроил ты.

Дима уставился на Клэр.

– А что? Ты ведь ещё не весь материал собрал. Вот и решил задержаться на недельку-другую.

Результаты второй экспедиции усилили общую угнетённость ночным происшествием. Узнав, что остров необитаем, выжившие отчаялись. Альварес повторил, что паром затонул на оживлённой магистрали, что по-настоящему необитаемых островов в Миндорском проливе нет, предположил, что участники экспедиции могли ошибиться и не разглядеть очевидных следов цивилизации, однако его никто не слушал. Успокоить всех в очередной раз удалось Самоедову. Для начала он защитил от нападок несчастного Адриана, затем озвучил идею, в последние дни часто посещавшую Клэр.

– Мы построим лодку, – заявил Самоедов. – И сами доплывём до ближайшего берега. Достаточно нескольких человек, чтобы привести подмогу.

Клэр слушала, как Самоедов советуется со стариком Баньягой и помощником Альваресом, как Роуз говорит, что строить лодку – безумие, предрекает гибель экипажу самодельного судна. Затем Самоедов попросил высказаться Габриэля. Тот учился в Филиппинском морском технологическом колледже, на «Амок Лайт» попал по кадетской программе, куда от колледжа отправились два лучших воспитанника, и в отличие от большинства палубных кадетов занимался не только мытьём и покраской трюма. Габриэль ходил на вахту с третьим помощником капитана, работал с боцманом на баке, а в свободное время стоял на мостике со вторым помощником. Трудился, не считаясь с усталостью. В доказательство показывал шрам на лбу – разбил голову, наступив на комингс во время одной из утомительных вахт. Филиппинец верил, что построить лодку и вручить себя власти волн лучше, чем сидеть на месте и ждать истощения. Помолчав, Габриэль признал, что сам на верфях не работал и о строительстве кораблей имел лишь общее представление.

– Великолепно! – выдохнула Роуз. – У вас, Михаил, подбирается отличная команда.

Кажется, Самоедов успел усомниться в собственном предложении, но тут слово взяла Клэр. Она кратко рассказала об «Инженерноконструкторском бюро семьи Байо» и заверила всех, что шанс разжиться сносным судёнышком у них есть. Если верить Альваресу и Габриэлю, плавание в любом случае предстояло не самое дальнее. Лоран с Димой поддержали подругу. Выжившие приободрились, зашептались. В их голосах вновь зазвучала надежда.

– Лодку будут охранять двое караульных. Круглые сутки. – Последние слова Михаила его жена перевела громко и отчётливо, то ли надеясь, что беглый Мануэль затаился поблизости и хорошо её слышит, то ли подозревая, что диверсию устроил кто-то из своих, и желая его припугнуть.

Когда все разошлись, Самоедов взялся детально расспросить участников второй экспедиции о том, что они видели, попросил нарисовать карту острова, а наутро отправил по их тропе небольшой отряд во главе с пронырой Багвисом. Вторая экспедиция упивалась скорым возвращением домой и не подумала захватить плоды манго. Багвис и четверо других филиппинцев ушли исправлять эту ошибку.

Тёрнер распорядился наполнить яму малого костра углями и собрать миниатюрное костровище – на прежний масштаб не хватало ни времени, ни сил. Убедившись, что оно стоит надёжно и при необходимости вспыхнет, американец примирился с тем, что Самоедов привлёк к подготовке спасательного плаванья почти всех выживших. В первую очередь Михаил планировал сделать внушительный запас провизии, для чего филиппинцы взялись бить острогами и вялить рыбу, собирать и высушивать на солнце плоды манго. С кокосами было проще, они не требовали обработки.

Клэр, старик Баньяга и Габриэль долго спорили, как строить лодку, вновь и вновь пересматривали скудный запас инструментов и выбирались из бухты Спасения, чтобы осмотреть доступные деревья. В итоге Клэр позволила себе краткий отдых – в час утреннего отлива выбралась на риф. Вслушиваясь в приглушённый рокот моря и вспоминая родной Ла-Сен-сюр-Мер, отказалась от лодки.

– Мы соберём плот, – вернувшись на берег, заявила она Самоедову. – Не «Кон-Тики», конечно, бальсовых стволов у нас нет, но… Надёжный и крепкий. Из бамбука.

Самоедов не спорил, и команда Клэр, к которой присоединились Лоран, Дима, Мактангол и Маурисио, отправилась в ближайшую бамбуковую рощу – одну из тех, что открыла вторая экспедиция. Сейчас пригодилась бы украденная Мануэлем капроновая верёвка, но старик Баньяга удачно посоветовал изготовить крепления из гибких лиан ротанга, чьи кольца обвили немало деревьев на подступах к Гиблой долине. Рулевое весло, два боковых противовеса и мачту Клэр хотела собрать из бамбука, а под парус выбрала ПВХ-полотно с цитатой из «Новой международной версии Библии». Тёрнер ранее пробовал использовать его под сбор дождевой воды, однако за дни, проведённые в бухте Спасения, не упало ни одной дождевой капли, и американец не возражал. Клэр опасалась, что парус окажется излишне тяжёлым, но других вариантов у неё не было.

– А если сшить парус из футболок? – предложил Дима.

– Нет, – качнула головой Клэр. – Его разорвёт первый же порыв ветра. Но из футболки можно сделать флаг.

– Глупо отправляться в плаванье под белым флагом. Мы ведь не собираемся сдаваться.

– Поверь, я с радостью сдамся первому встречному катеру.

Песок и обломок коралла заменили Клэр чертёжную доску с грифелем. Габриэль и Альварес делали замечания и уточняли назначение отдельных элементов будущего плота. Работа продвигалась уверенно. Между тем вылазки из бухты Спасения стали обыденным делом. Выжившие обследовали южную часть острова, надеясь отыскать новые плодовые деревья, собирая манго, выискивая заросли бамбука и ротанга.

Наверх из бухты не поднимались разве что лунатик Майкл, сорокашестилетний повар с «Амок Лайта» хромой Йонас, боявшаяся тропических джунглей Тала и бедняжка Малайя – её не отпускал старик Баньяга. Рыбак не мог совладать с любознательной девочкой и придумал для неё историю о тикбаланге – злом духе с рогами и длинными руками, рождённом заманивать путников в наиболее гиблые части леса. Старик заявил, что тикбаланг принимает разные обличия, и выжившим известно лишь одно из них – обличие воришки Мануэля, устроившего пожар на пароме, запалившего сигнальное костровище, а теперь мечтавшего подре́зать крепления на строящемся плоте. Баньяга говорил до того красноречиво, что запугал не только Малайю. Каждое новое злоключение выжившие то ли в шутку, то ли всерьёз объясняли невидимым вмешательством Мануэля или его дурным глазом, даже если речь шла о ссадинах, полученных при рубке бамбуковых стеблей. Клэр веселилась, слушая суеверные причитания филиппинцев, но Дима заметил, что Мануэля ждёт не самый тёплый приём, если он надумает вернуться в лагерь, и Клэр испугалась за беглеца.

– На плоту поместятся четыре человека? – спросил Дима, когда Клэр вечером увела его в лагерь отдохнуть возле общего костра.

– Да.

– И ты уже знаешь, кто поплывёт?

– Думаю, самые лёгкие и проворные. Вроде Багвиса. Ну и я, разумеется, поплыву.

– Не боишься?

– Боюсь.

– Как вы вообще сориентируетесь в море? Мы даже с Обзорного плато не видели других островов!

– Поплывём строго на восток. Альварес и Габриэль сказали, что это лучший вариант. До Миндоро тут ближе всего.

Дима встал с подстеленного халата и прошёлся вдоль пригорка, рассеянно посмотрел на отдыхавших неподалёку филиппинцев и вскрывавшего очередной кокос Лорана.

– Значит, будете ориентироваться по солнцу? – наконец промолвил Дима и остановился у затухавшего костра.

– Не только. Да и с солнцем не всё просто. Ровно на востоке оно поднимается в дни весеннего и осеннего равноденствия. Чтобы точно ориентироваться по нему, нужно знать его склонение на конкретный день, а тут не обойтись без астрономических таблиц.

– И как же тогда?

– Мы поплывём на восток, а значит, наш путь ляжет по параллели. Главное, убедиться, что плот не заносит севернее или южнее. Колумб, кстати, тоже плыл по параллели. В его эпоху не умели высчитывать долготу и…

– Ты можешь определить координаты нашего острова?

Клэр показалось, что за вопросами Димы стоит нечто большее, чем объяснимая забота. Он будто сверялся с собственными мыслями и делал выводы, напрямую к предстоявшему плаванью не относившиеся.

– Приблизительно высчитать нашу широту нетрудно, – кивнула Клэр. – Вообще пригодился бы астрономический ежегодник, в нём расписано склонение навигационных звёзд. Но можно обойтись и Полярной звездой. Главное, сверяться с ней во время верхней или нижней кульминации.

– Это как?

– Ну, Полярная звезда не совсем совпадает с северным полюсом мира. А через десяток тысяч лет вообще уйдёт так далеко, что Полярной назовут другую звезду.

– Если на Земле останется кому следить за небом и твоими таблицами, – весело заметил Лоран.

– Сейчас Полярная звезда, – продолжала Клэр, – находится примерно в градусе от линии небесного меридиана. Поймай момент, когда она его пересекает, измерь её высоту над горизонтом, и высчитаешь широту.

– А долготу? – неожиданно вмешался Тёрнер.

Разговором Димы и Клэр заинтересовались лежавшие возле костра филиппинцы, следом подтянулись остальные, в том числе Тёрнер и Самоедов. В наступившей вечерней темноте они вслушивались в рассказ о навигационных звёздах, будто прочерченный по ним путь мог по волшебству перенести их домой, минуя преграды морских течений и волн. Лишь Габриэль сидел со скучающим видом.

– Долготу? – Клэр вздохнула. – Только если вы – британский парламент и у вас в кармане затерялись двадцать тысяч фунтов стерлингов.

– И как это понимать? – поморщился Тёрнер.

– Я определю долготу не раньше, чем открою «непрерывное движение и универсальное лекарство». То есть вечный двигатель и панацею.

Тёрнер мотнул головой. Филиппинцы подбросили в огонь хворост, и в свете костра американец посмотрел на Клэр с таким недоумением, словно заподозрил у неё слабоумие.

– Это из Свифта, – пояснила Клэр. – Он говорил… В общем, неважно, что он говорил. Важно, что долготу нам не высчитать. Тут не обойтись без хронометра.

Тёрнер поднял мясистую руку и показал серебристый корпус часов.

– Хронометра, – повторила Клэр, – а не простых часов. Важна точность. Мы почти на экваторе, и ошибка тут стоит дорого. Просчитайтесь на один градус – и промахнётесь на сто с лишним километров. И хронометра мало. Нужны астрономические таблицы, потому что важно знать точное астрономическое время на нашем острове.

Тёрнер опять показал часы с металлическим ремешком, врезавшимся в его покрытое тёмными волосами запястье.

– Точное, – повторила Клэр. – Астрономическое. Оно отличается от обобщённого времени по часовому поясу, которое вы выставили у себя на часах.

– Разве нельзя самим составить таблицы? – с неизменным подозрением спросил Тёрнер.

– Можно, – согласилась Клэр. – Галлей двадцать лет наблюдал за Луной и составил.

– Ты хотела сказать «Галилей»?

– О господи… – выдохнула Клэр. – Если коротко, то нужно знать координаты и точное астрономическое время конкретного порта, например Манилы. И время того места, где мы находимся сейчас. Высчитав разницу, мы узнаем нашу долготу. Четыре минуты разницы составляют один градус долготы. Всё просто. И нам недоступно. Но долгота нам не нужна. Нам даже точная широта не понадобится. Мы же не собираемся искать крохотный островок посреди океана. Нам нужно лишь двигаться на восток.

Клэр замолчала и демонстративно легла на траву, показывая, что на сегодня лекция окончена. Тёрнер, не удовлетворившись её объяснениями, принялся расспрашивать Габриэля. Кадет сдержанно отвечал на вопросы американца, а Клэр предпочла уйти на пляж. Едва ступив на тёплый песок и почувствовав на лице солёное дыхание ветра, рассмеялась. Вспышка раздражения прошла. За Клэр устремился Дима, и вместе они отправились гулять вдоль кромки прибоя.

– Если бы ты знала координаты нашего острова, это помогло бы? – неожиданно спросил Дима.

– Нет. Мы не сможем высчитывать координаты в плаванье. Значит, координаты острова сравнивать будет не с чем. Если только не заняться счислением пути.

– Это как?

– Ну, забрать чудо-часы нашего американца, иногда бросать с плота лаг и засекать, как быстро он от нас удаляется.

– Что-то вроде примитивного спидометра?

– Да. Кстати, Магеллан на Филиппины приплыл именно с таким. Записывал скорость своих кораблей, считал общее время в пути и примерно понимал, куда они переместились от исходной точки.

– Значит, точные координаты тебе не помогут?

– Нет… У нас с лагом не получится. Да и он ненадёжный. Нужно делать поправку на течения. Парус потянет на восток – по лагу мы решим, что плывём, и довольно быстро. А в действительности нас, например, будет течением сносить на запад – мы и за сутки толком с места не сдвинемся.

– Ясно…

На следующий день Самоедов отправил несколько дополнительных экспедиций на Обзорное плато. Исследователи спустились в Светлую долину и пришли в восторг от её защищённого уюта. Там нашлось бы место для полноценного лагеря. Кокосов в Светлой долине было больше, чем в бухте Спасения, и её лагуна, отгороженная от моря более массивным рифом и вытянутыми с берега скальными створками, обещала богатую рыбалку. Однако о переселении не было и речи. Тёрнер сразу заявил, что Светлая долина для выживших подобна мышеловке. Изгиб береговой линии и три барьерных острова скроют их от проходящего в море судна, даже если оно пройдёт поблизости. С американцем никто не спорил. Все ждали, когда плот отправится за помощью, и предвкушали его успешное плаванье.

Вечером следующего дня Клэр продемонстрировала друзьям самодельный навигационный прибор.

– Это арбалестриль. Или градшток. – Клэр с гордостью показала Диме и Лорану две ветки, выструганные и подготовленные для измерения высоты Полярной звезды.

– Ты говоришь о двух палках? – уточнил Дима.

– Именно.

– И две палки помогут тебе не сбиться с курса.

– Тебя что-то смущает?

– Да нет… – Дима неуверенно повёл плечами.

Рассмеявшись, Клэр объяснила ему принцип работы примитивного градштока.

– Длинная палка – ось. В ней сантиметров тридцать пять. Прикладываешь её толстым концом к щеке, под глазом. Вот так. Держишь её подзорной трубой. Затем берёшь короткую замерную планку. В ней около двадцати сантиметров. У неё на обоих концах – торцевые надрезы. Видишь? Вообще надо было сделать обычные отверстия, но дрели у меня под рукой не нашлось. Планку прикладываешь к оси перпендикулярно – так, чтобы через один надрез видеть Полярную звезду, а через другой – горизонт. То есть водишь ею по длине оси, пока не поймаешь оба ориентира. Главное, чтобы между ней и осью сохранялся прямой угол. Понятно?

– Да.

– Затем фиксируешь планку. Я примотаю её куском ткани. Получится крест. Или une arbalète.

– Поэтому «арбалестриль»?

– Верно. Если от обоих концов планки провести прямые к толстому концу оси, то угол между ними и будет приблизительно равен нашей географической широте, высчитать её несложно. Нам повезло, что мы возле экватора, тут Полярная висит невысоко, поэтому и градшток компактный. Где-нибудь в Баренцевом море пришлось бы городить целую виселицу.

– Можно сделать насечки на оси. Заранее установить, сколько градусов на каждой из них, и не возиться с вычислениями.

– Можно, – согласилась Клэр. – Но мы ничего высчитывать не будем.

– Зачем тогда градшток?

– Нам достаточно определить высоту Полярной звезды над горизонтом. И градшток я зафиксирую намертво – планка не должна сдвинуться. Мы будем сверяться с градштоком каждый раз после захода солнца. Если расстояние между звездой и горизонтом окажется больше, чем длина планки, то…

– Вы отклонились на север.

– Верно. А если меньше, то – на юг. Собьёмся на полградуса или градус – не беда, всё равно упрёмся в берег. Не в Миндоро, так в Лусон. Мы должны очень постараться, чтобы уж совсем уйти на северо-северо-восток и очутиться в Филиппинском море. Тогда плот вынесет хоть в Тихий океан. Это вряд ли, но… Градшток нас подстрахует. А завалиться на юг нам нестрашно. Габриэль сказал, что в море Сулу мы, куда ни поплывём, обязательно наткнёмся на остров. Их там десятки.

Дима взял заготовленные для градштока палки. Долго осматривал их, прикладывал ось к лицу, пробовал водить по ней планкой. Затем спросил:

– Ты сказала, что сверяться с градштоком будешь после захода солнца. Почему?

– Вообще им чаще измеряли высоту полуденного солнца. Здесь, на острове, мы определим точный полдень по наиболее короткой тени, а в море возникнут проблемы. Да и смотреть прямиком на солнце – не самая приятная задача. Раньше моряки использовали затемнённые стёклышки. С Полярной таких проблем не возникнет, но горизонт ночью не разглядеть. Одновременно горизонт и звезду можно поймать только в сумерках. К тому же в тропиках они короткие, значит, замеры мы будем проводить всегда примерно в одинаковое время.

– Ясно… – выдохнул Дима, возвращая палки Клэр. – С ума сойти с этими замерами. Казалось бы, плыви себе и плыви.

– Опишешь в книге? – усмехнулась Клэр.

– Смеёшься? Читатель уснёт на втором абзаце твоих объяснений. Нет. Моим героям хватит пары строк, чтобы вычислить и широту, и долготу. Как-нибудь обойдутся без секстантов и астрономических таблиц.

– Это как, интересно?

– Что-нибудь придумаю, не сомневайся.

Дождавшись сумерек, Дима с Клэр отправились на рифовые выступы. С берега Полярную звезду разглядеть не удалось бы, обзору мешал северный утёс, а с рифа она предстала во всей холодной красоте – там, где ей и положено быть: на самом кончике хвоста Малой Медведицы. Прежде чем зафиксировать планку, Клэр дала Диме проверить точность своих наблюдений. Не сомневалась в них, но видела, что Диме не терпится принять участие в навигационном тайнодействии. Накрепко перевязав палки лоскутом хлопчатобумажной ткани, Клэр задержалась, чтобы насладиться ночным небом. Дима, к счастью, её не поторапливал.

Задрав голову, он назвал тропический небосвод «союзом северного и южного неба». Сказал, что это цитата из Гончарова. О Гончарове Клэр знала мало, но с его определением согласилась. В самом деле, удивительно было наблюдать привычные дубль-вэ Кассиопеи и Орион одновременно с Канопусом и Южным Крестом, прежде знакомыми Клэр лишь по книгам. Прижавшись к Диме, Клэр пальцем начертила ему киль, корму и парус великого птолемеевского Корабля Арго, несколько веков назад затонувшего в чёрных волнах космоса и теперь по вине астрономов разбитого на отдельные созвездия.

Клэр с Димой потерялись в чувстве ласкающей беспомощности. Их подавило молчаливое присутствие бесконечно далёких миров, достичь которых не помогли бы ни астрономические таблицы, ни самые надёжные из построенных человеком кораблей. Градшток, сигнальное костровище и суета слабых людей, возжаждавших спасения, показались до смешного ничтожными. Клэр с Димой так бы и стояли на рифе, но вскоре их погнал вечерний прилив. Вода подступила к щиколоткам, и Клэр нехотя предложила вернуться на берег.

Двадцатого марта, если верить насечкам на Диминой трости, почти месяц спустя после крушения «Амок Лайта», спасательный плот был построен и оснащён. Клэр беспокоили ротанговые крепления, да и ПВХ-полотно паруса не внушало доверия. Под его тяжестью мачта скрипела так, будто её сделали из пустых пластиковых бутылок. Клэр усомнилась в расчётах и весь вечер – последний вечер перед плаваньем – донимала старика Баньягу и Габриэля расспросами о Миндорском проливе, самом глубоком из всех проливов, соединявших море Сулу с прочими морями. Кажется, её волнение передалось даже палубному кадету, прежде невозмутимому и уверенному в каждом ответе.

В надежде обрести покой Клэр закрыла глаза, вернулась на пристань Северин, отворила стеклянную дверь конструкторского бюро, услышала, как отец напевает «О мой корабль», сделала шаг вглубь и возле кульмана увидела его долговязую фигуру. Заметив дочь, Франсуа улыбнулся. В его улыбке Клэр прочла обещание. Отец обещал, что всё будет хорошо. Завтра Клэр отправится в самостоятельное плаванье. Сбудется то, о чём она мечтала, стоя на башне старинного каземата в Сен-Мандрие.