Текст книги "Истукан"

Глава двенадцатая
Вторая экспедиция

Дима долго сидел возле могилы, смотрел на придавившие капитана Алистера камни. Представлял, как под ними, в глубине песка, разлагается изувеченное тело. Могила ясно указывала на участь тех, кто пятнадцать дней назад пропал в море. Из ста сорока двух пассажиров и двадцати девяти членов экипажа в бухту Спасения живыми выбросило лишь тридцать одного человека. Маюми сопровождала в Корон пятерых туристов – их поглотили клубы чёрного дыма. Мактангол плыл с женой и двумя детьми – они пропали в море. Музыканты Киану и Мигель лишились четырёх участников группы. Девочка Малайя осталась без родителей и тёти; теперь о ней заботился старик Баньяга, тётя Малайи была его давней знакомой. Тала Биналай потеряла трёхлетнюю дочку, а Маурисио и Кэй Биналай, соответственно, – племянницу. Клэр и Лоран в огне оставили троих друзей, приехавших с ними из Франции. Скорбный перечень утрат. Никто не чувствовал себя особенным в своей боли, здесь каждый был равен другому – мог оплакать если не погибших на пароме близких, то тех, кто остался в другом, обычном мире: готовил завтрак на электрической плите, принимал душ перед рабочим днём.

– Думаешь, есть причина? – спросила сидевшая рядом Клэр.

– Причина?

– Почему мы здесь, на острове.

– Крушение парома, – невесело отозвался загоравший на песке Лоран.

– Я о другом. О более глубокой, об истинной причине.

Риторический вопрос. Клэр удивилась бы, узнав, что Дима чуть ли не единственный из выживших способен на него ответить, только делать этого не собирается. По меньшей мере, не сейчас.

Сухой сезон окреп, принеся в бухту Спасения летний филиппинский жар. Северо-западные ветры сменились порывами юго-западных муссонов – слишком слабыми, чтобы по-настоящему тревожить море, и оно стыло рябым простором. На песчаных отмелях подрагивали шафрановые переплетения солнечных сетей. Воздух напитывался утомительным маревом: по вечерам отчасти свежел, давая людям передышку, а с рассветом неизменно окунал всех в пряное дыхание зноя.

Дима откинулся на спину. Лежал на утреннем солнцепёке и чувствовал, как, пульсируя и покалывая, затекает неудобно подложенная под голову рука. Закрыл глаза, и перед ним единым потоком закружились мириады песчинок, сливавшихся в колыхание мягкого упругого полотна. Диму затягивали зыбучие пески дрёмы. С каждым днём вялость одолевала всё больше. Из-за неё Дима не присоединился к первой экспедиции.

Дочь Самоедова отыскала путь, по которому ранее сбежал Мануэль. Пробившись через кусты выше сигнального костровища, она петляла по уступам, пока не упёрлась в отвесную скалу. Скала вздымалась неодолимой стеной, однако её вершину венчали несколько косматых деревьев, пустивших вниз длинные плети корней. Рита вскарабкалась по ним и обнаружила наверху просторный карниз. От карниза открылся прямой путь к последней преграде – эоловому останцу. Словно наспех слепленный из цементных пластин, он напоминал луковицу с тонкими слоями. Один слой, обвалившись, обнажал другой, из-под него выглядывал третий. Местами останец просматривался вглубь на десяток подобных слоёв – его поверхность была изрезана множеством складок, в которых гнездились кусты и низкорослые деревца. В итоге образовалась естественная каменная лестница, то пологая, то отвесная, а то и нависавшая над лежавшим внизу карнизом.

Поднявшись по «лестнице», Рита убедилась, что дальше видимых преград нет, и поторопилась вернуться в лагерь, сообщила остальным о сделанном открытии. К утру следующего дня Самоедов и Альварес организовали первую разведывательную экспедицию, правда, сами к ней не присоединились: отобрали добровольцев и наказали им искать любые признаки цивилизации. Исследователей провожали до смешного торжественно. Лоран попросил Клэр купить пачку чипсов, если ей встретится магазин. Смеялся над глупостью своей просьбы, однако напоследок добавил, что с радостью примет снэк-бокс из «Макдоналдса», даже если картошка фри и стрипсы на обратном пути остынут. Филиппинцы выискивали обрывки листков и наспех корябали номера телефонов, по которым следовало позвонить. Слёзно молили разузнать об участи других пассажиров парома. Проводы затягивались, и Альваресу пришлось подгонять исследователей.

Когда они ушли, оживление в бухте не прекратилось. Все прощались с временным пристанищем. Многие с показным небрежением сбрасывали в общую кучу халаты и футболки, отказывались, как бы их ни уговаривал старик Баньяга, заниматься рыбалкой и в нетерпении расхаживали по пляжу, будто из-за ближайшего мыса в любой момент мог выглянуть борт посланного им на выручку катера. О благоустройстве лагеря никто не хотел и слушать – Самоедов и Альварес утратили власть над людьми. Михаил Аркадьевич с женой в итоге отправились к сигнальному костровищу нести оставленную другими вахту.

К обеду оживление стихло. Выжившие рассредоточились по пляжу и упрямо смотрели в море, но больше не обменивались поздравлениями. К вечеру, вымотанные слишком уж яркой вспышкой надежды, начали украдкой собирать поспешно выброшенные халаты. На море они поглядывали без прежнего воодушевления, а к закату собрались у сигнального костровища.

Первая экспедиция возвратилась к обеду следующего дня. Выйдя к костровищу, они уселись напротив группы встречавших и долго не решались заговорить. Возможно, предпочли бы для начала отдохнуть, однако Михаил Аркадьевич заставил их рассказать об увиденном.

Выяснилось, что первая экспедиция без труда прошла по тропинке, намеченной дочерью Самоедова, и выбралась на пограничную гряду, отре́завшую бухту Спасения от прочего острова. Гряда, в сущности, была оконечностью юго-восточного отрога, приставленного к единому островному хребту. Одна из столовых вершин хребта вздымалась километрах в восьми на северо-западе. Впереди лежал гористый склон, поросший тёмно-зелёной растительностью, до того густой, что в её переплетении не удавалось рассмотреть ни прогалин, ни речного русла. Габриэль подметил, что низкие облака на северо-востоке подсвечены зеленоватыми бликами – отражённым от мелководья солнечным светом. Идти туда не было смысла, путники вновь уткнулись бы в морской берег, и они пошли на юго-запад, обходя заросшие лощины и предпочитая двигаться по низинным выступам мелких отрогов.

За экспедицией увязался пёс Стинки. Кличку ему дал Тёрнер. Мактангол понадеялся, что пёс выведет всех к какому-нибудь поселению, однако вскоре Стинки исчез, и проследить за ним никто не успел.

Шли тихо, без лишних разговоров. Опасались встретить беглеца Мануэля. Всем запомнились слова Самоедова: никто не знает, чего ждать от такого человека. Искали подходы к основному отрогу, но неизменно упирались в скальную стену или затянутый подлеском вулканический курумник – нагромождение базальтовых валунов. Пройдя несколько километров вдоль южного берега и не обнаружив следов цивилизации, повернули на север – там накаты главного отрога измельчали и одолеть их было значительно проще.

Перевалив холм, экспедиция добралась до зловонной долины, которую дочь Самоедова назвала Гиблой. Долина началась разливом выходившей из неё реки и была отдана мангровому лесу.

Путники, едва ступив на его порог, увязли в топком иле, но настойчиво шли вперёд, надеялись продвинуться вдоль русла к столовой вершине. Под ногами булькала красноватая жижа. Потревоженная, она испускала гнилостное зловоние. Стоячие озёрца кишели москитами, они беззвучным облаком опускались на людей и заставляли их истово хлестать себя стеблями сорванной травы.

Чем выше поднимались путники, тем сложнее давался каждый новый шаг. Они перепачкались и выдохлись, вынужденные перебираться через туго сплетённую сеть мангровых корней. От влажного воздуха и общей затхлости кружилась голова. Кожистые, покрытые соляным налётом листья мангров липли к телу, с ветвей падали чёрные пиявки. Птицы брезговали пологом Гиблой долины, их не прельщало даже обилие крупных насекомых. Единственными звуками, наполнявшими округу, стали чавканье ила и шлепки по искусанной москитами коже.

Первой, доведённая до слёз, не выдержала Клэр. Нащупав за ухом очередной бугорок присосавшейся пиявки, она заявила, что возвращается к берегу. Следом сдались Габриэль и Маурисио. Наконец Мактангол признал, что подняться по болотистой реке к столовой вершине невозможно. Проще уж напрямую карабкаться по скалам южного отрога. Мактангол стоял на месте, всматривался в завесу узловатых корней – они свешивались из не успевших опасть плодов и деревянистыми щупальцами утыкались глубоко в ил, – затем побрёл обратно.

Вернувшись к устью реки, экспедиция попыталась пройти вдоль берега на север, но там уткнулась в простиравшийся на добрые три-четыре километра гребенчатый откос, целиком заваленный базальтовыми глыбами. Маурисио заявил Мактанголу, что лучше повеситься на ближайшем суку, чем продолжать путь по скользким камням. Участники экспедиции его поддержали, и только Рита задорно перебиралась с одной глыбы на другую – выискивала проходы между зубцами гигантской гребёнки. Её живость никого не впечатлила, ведь дочь Самоедова единственная отказалась продираться по руслу Гиблой реки, будто наперёд знала ошибочность выбранного направления.

Путники повернули назад. Перебрались через южные накаты главного отрога и задержались на ночёвку. Пополнили запасы пресной воды – набрали её в захваченный из лагеря гермомешок, однако к ужину раздобыть ничего не сумели. Наутро они едва плелись, выискивая проторённую тропку от бухты Спасения и с трудом находя собственные следы. К сигнальному костровищу спустились грязные, со слипшимися от ила волосами. Ответив на докучные вопросы Самоедова и Тёрнера, ломанулись к пляжу – отмокать в морской воде и пить подготовленные для них кокосы.

Выжившие хотели в бытовой суете отвлечься от несчастий. Самоедов и Альварес только успевали распределять задания. Им удалось нарастить пальмовый навес над общим хранением в лагере, расширить тропу к скальному выступу, расчистить сам выступ от нависавших над ним кустов и, чему особенно радовался Михаил Аркадьевич, вдвое увеличить сигнальное костровище – когда оно полыхнёт, огонь взовьётся метров на шесть.

Желающих участвовать во второй экспедиции оказалось мало. В её успех никто не верил, а вновь блуждать по мангровому лесу не согласился бы даже исполнительный Габриэль. В итоге Самоедов отрядил в путь Багвиса и Маурисио, а Тёрнер – преданного ему Мактангола и свою филиппинскую жену Диану. Участие Риты не обсуждалось, все понимали, что ни мать, ни отец не удержат её в бухте Спасения. Состав экспедиции ограничился бы пятью участниками, но к ней присоединился Лоран. Француза соблазнила возможность сопровождать Диану – вдали от американца и в тягостной обстановке, где филиппинке «потребуется его мужская поддержка». К Лорану присоединилась Клэр, а вслед за ней на разведку вызвался идти и Дима.

К организации второй экспедиции Самоедов подошёл более основательно. Вчера весь улов скормил её будущим участникам. Старик Баньяга заготовил им впрок дюжину вяленых рыбёшек. Филиппинцы намесили кашицу из кокосовой мякоти и внутренностей морских ежей – залили её во фляги из кокосовых скорлупок. Кроме того, второй экспедиции Михаил Аркадьевич выдал две дюжины пакетиков кофе «Грейт тейст» и доверил им единственную кружку. Путники рассчитывали отправиться сегодня утром, однако на рассвете выяснилось, что Адриан забыл с вечера наполнить гермомешок пресной водой. Выход отложили почти на час, и Дима с французами уединились у могилы капитана Алистера. Там и задремали, пока их не разбудил Самоедов.

– Любопытно, – глядя на курган, промолвил Михаил Аркадьевич. – Можно сказать, нам повезло.

– О чём вы?

– Мы наблюдаем за тем, как тысячи лет назад в дикости зародилось земледелие.

– Не понимаю.

– Могила. Помнишь, в неё положили кокос? Древние поступали так же. Старались задобрить мертвеца, давали ему в путь драгоценные плоды.

Дима с Михаилом Аркадьевичем говорили по-русски, и Клэр, сидевшая рядом, выглядела озадаченной.

– И они прорастали, – продолжал Самоедов. – Появление плодовых деревьев на могиле древний человек объяснял могуществом загробного мира, а потом сообразил, что дело в удобренной и вспаханной земле.

– Удобренной мертвецами?

– В том числе. А главное, за могилами следили. Очищали их от сорняков, отпугивали от них диких зверей. Идеальные садовые условия. Постепенно человек догадался вспахивать землю и ухаживать за ней без всяких погребений, хотя долгие века продолжал окроплять её кровью – в память о силе загробного мира.

– Получается, невежество и суеверия иногда помогают, – заключил Дима.

– Получается, что так…

Самоедов задумался. Прошло несколько минут, прежде чем он улыбнулся собственным мыслям и вспомнил о Диме.

– Вам пора. Экспедиция начинается. А этот… Лоран точно пойдёт?

– Да.

– Хорошо. Знаешь, афиняне содержали в городе парочку-другую распутных людей. Закрывали глаза на их распутство и даже потакали ему. Считали, что это удобно. Как думаешь, почему?

– Чтобы… грех распутников оттенял их благочестие? – удивлённый вопросом, выдавил Дима.

– Не совсем. Когда приходили засуха, или эпидемия, или какоенибудь ещё бедствие, под рукой всегда находился тот, кого можно без сожалений принести в жертву богам. Распутники буквально становились козлами отпущения.

Дима, не сдержавшись, хохотнул, до того неуместно прозвучали слова Михаила Аркадьевича. Едва экспедиция покинула лагерь, он пересказал французам слова Самоедова, и они привели Клэр в восторг.

– Волшебно! – смеялась француженка. – Малыш Лоран превратился в развратного козла. Ну хоть убережёт нас от чумы.

Лоран на слова Самоедова внимания не обратил, только спросил: «Значит, на могиле капитана прорастёт кокосовая пальма?» – чем вызвал новый приступ смеха у друзей.

Провожать вторую экспедицию никто не вышел.

Низкорослые узловатые деревья крепко сидели на скальном карнизе, и взобраться по их корням не составило труда. Так же легко Дима преодолел ступени останца. Изначально готовился помогать Клэр, но пока сам напрашивался на её помощь – француженка придерживала трость, когда Диме требовалось освободить руки.

Надеясь отыскать подъём на столовую вершину, исследователи на этот раз отправились прямиком на север. В сущности, они шли параллельно Гиблой долине, расстилавшейся по другую сторону отрога. От него к восточному берегу отходило несколько радиальных гребней, и за кратким спуском неизменно следовал утомительный подъём, однако, памятуя ужасы мангрового леса, никто не жаловался. Рита убегала от экспедиции, появлялась вновь то сзади, то сбоку, а то и вовсе поджидала путников на каменистой прогалине впереди. С такой же независимостью передвигался пёс Стинки; он настиг вторую экспедицию в конце первого часа и теперь её сопровождал.

Мактангол топором помечал тропу – каждые двадцать-тридцать шагов делал зарубки, поочерёдно выбирая дерево то слева, то справа. Ещё недавно обычный администратор круглосуточного 7-Eleven, он уподобился первопроходцам времён конкисты, даром что был филиппинцем, точнее индиос. Так местные испанцы нарекли аборигенов, а уж филиппинцами называли исключительно самих себя. Аборигены в свою очередь предпочитали называться каюмангами, то есть «коричневыми». Дима рассказал об этом Клэр и добавил, что испанцам на Филиппинах в колониальные времена было запрещено заниматься физическим трудом.

– Почему? – удивилась Клэр.

– Чтобы не подрывать престиж Испании. В худшем случае они устраивались сборщиками налогов. Что угодно, главное, не перетруждаться.

– Хорошо, что среди нас нет испанцев, – усмехнулась Клэр.

Одолев очередной гребень, исследователи вышли к травянистому изволоку. Их встретила довольная Рита. Она держала на вытянутой ладони мшистый камень, словно подзывала остальных оценить его красоту.

– Невероятно… – подойдя, выдохнули Багвис и Маурисио.

В руках у Риты лежал не камень, а спелый плод манго. Окраина изволока заросла невысокими красноватыми деревцами. В их перистых кронах на длинных, до полуметра, шнурах свисали крупные плоды. Манговая роща оказалась препятствием пострашнее любых завалов. Путники застряли в ней часа на два. Мазались липким соком, смеялись, перекидывались косточками. Вели себя как дети, дорвавшиеся до родительского тайника с конфетами. Объевшись, падали на землю отдохнуть и напоминали остальным об участи Адриана, однако вскоре, восстановив дыхание, хватались за очередной плод. Даже Стинки, ко всеобщему смеху, не отказался от манго и с жадностью слизывал его мякоть с рук Дианы.

Лоран распушил хвост и выплясывал перед молодой филиппинкой. Ухаживал за ней, поднося наиболее зрелые плоды, рассказывал о своей вилле в Кост Шод, откуда открывался прекрасный вид на родной для Лорана и Клэр городок Ла-Сен-сюр-Мер. Говорил, что из гостевой комнаты видны острова Два Брата и суетящиеся там поутру рыбацкие лодки. Едва ли Диану впечатляли его слова, но Лоран не унимался и только успевал отмахиваться от Клэр, напоминавшей другу, что вилла не его, а родителей и вообще-то арендованная, а в гостевой комнате у них пахнет канализацией.

Пиршество сменилось сном, которому не противились ни хмурый Мактангол, ни подвижная Рита. После сна Клэр прогулялась по роще и обнаружила, что деревья растут подозрительно ровными рядами. Подозвав Диму, указала ему на это.

– Думаешь, их тут посадили? – с сомнением спросил он.

– И где хозяин? Где плетень? Почему никто не стреляет в нас солью?

– Ну, роща может быть старой. Хозяин уехал или помер. Глядишь, ещё чуть-чуть, и мы найдём старые поля риса, овса и ржи. А там найдутся и одичавшие свиньи с курицами. Вот тогда заживём по-настоящему.

– Я бы предпочла заряд соли, – с погрустневшей улыбкой вздохнула Клэр.

– И злого старика-садовода?

– О да! Я готова сделать ему массаж пяток.

– Что?

– Да. Целый час массировать его старые растрескавшиеся пятки. И ногти ему подпилить. И повыщипывать волосы из ушей.

– Меня сейчас вырвет.

– Что угодно! Только бы добраться до интернета и написать родным.

Из манговой рощи путники выходили в приподнятом настроении, однако напоследок заметили, что два дальних дерева обобраны. На земле под ними валялись обветренные косточки.

– Мануэль, – догадался Дима.

– Как думаешь, почему он сбежал? – на ходу спросила Клэр.

– Чтобы не слушать, как ты рассказываешь про пятки стариков.

– Нет, я серьёзно.

– Крыша потекла, – предположил Дима. – Как у Майкла.

Вторая экспедиция приблизилась к изножью столовой вершины, и выяснилось, что перед ней лежит вершина пониже – сейчас к ней открылся прямой путь по скальной гряде, и Мактангол повёл всех прямиком на запад. Ничто здесь не напоминало об ужасах Гиблой долины: ни москитов, ни пиявок, ни лопающихся болотных пузырей. В островной чаще, словно в ботаническом саду, смешались сладкие и пресные запахи с отдушкой нежной горечи. Одни деревья зацветали, другие плодоносили, а третьи стояли по-осеннему оголённые и невзрачные. В переплетении густой растительности не всегда удавалось проследить, кому принадлежат те или иные ветви. В одном пучке порой одновременно встречались грубые листья с режущей кромкой и мягкие листья вроде пальмовых – толстые и плотные, будто лакированные. В разливы зелени вплетались накаты охряных и амарантовых оттенков. Взгляд, непривычный к подобной пестроте, терялся. Не верилось, что две недели назад он повсюду встречал пыльно-серые и чёрные полосы города.

Поднявшись по сыпучим уступам краснозёма, путники вышли на малую вершину хребта, которую назвали Малым плато. Деревья на краю вершины стояли в юбках из распушённых листьев монстеры и напоминали раскорячившихся танцовщиц с иссушенным многоруким телом. Само плато покрывали низкорослые пальмы и разрозненные рощицы, но земля под ними, перемешанная с галькой, оставалась свободной от подлеска, лишь изредка выпускала к солнцу чахлые папоротники и отдельные цветки. Обзор отсюда открывался скупой, но хорошо просматривалась Восточная стена острова, её редкие утёсы и ложбины, под которыми белели узкие полосы пляжей. От пляжей море уходило пятнистое. Первыми шли зелёные, затем коричневые пятна, цветом обязанные разросшимся в них водорослям. Дальше начинался пегий коралловый лабиринт с просторными, будто подсвеченными изнутри бирюзовыми отмелями и обнажёнными выступами рифов. Накат волн разбивался о рифы белой пеной, по её завиткам можно было точно определить границы природного мола, а за ним простиралась пересечённая тёмносиняя равнина моря. Ни судов, ни берега, ни даже мелких островков Дима не разглядел.

Шустрый Багвис и неугомонная Рита разведали подъём на столовую вершину и позвали остальных. Склон, соединявший вершины, рассекали несколько заросших кулуаров. По кромке одного из них экспедиция и двинулась наверх, надеясь в ближайший час заглянуть на северную часть острова. Тяжелее всего приходилось Мактанголу, тащившему общий запас воды. Остальные ограничились более скромной ношей из остатков провизии. Стинки, суетившийся поблизости, вовсе шёл налегке, чем неизменно вызывал шутливую зависть у Димы и Лорана.

– Собираешь материал? – спросила Клэр и протянула Диме руку, чтобы он опёрся на неё, перескакивая очередную расселину.

– Собираю. – Дима демонстративно проигнорировал руку француженки и чуть не поскользнулся на поехавших под его ногами камнях.

– Удобно, наверное. Что бы ни случилось, ты можешь спрятаться. Сказать себе, что это случилось не с тобой, а с твоим героем.

– Удобно.

– И скучно.

– Почему?

– Ну, вокруг тебя не скалы, птицы и небо, а текст. Набор символов. Ты выбираешь наиболее удачные строки, переписываешь себе целые абзацы событий. Но разве это жизнь?

Дима не стал спорить. Идти, балансируя на кромке кулуара, и без того было утомительно.

– А меня сделаешь героем своей книги? – Клэр задорно улыбнулась.

«Зависит от тебя». «Посмотрим». «Из тебя выйдет отличный герой». «Почему бы и нет?» Дима не знал, какой ответ выбрать. Ругал себя за то, что не умеет говорить ёмко и остроумно, как говорили его персонажи.

– Сделаю.

– А каким героем?

«Красивым». «Смелым». «Героем, которого полюбят… который погибнет, но красиво… который запомнится…» Не то. Звучит отвратительно.

– Дикой, – ответил Дима. – Ты у меня получишься дикая.

– Хм… Если дикая, как Риз Уизерспун, то меня устраивает.

– Решено.

– А сделаешь меня гла́вным героем? – Клэр игриво вытянула губы, словно пыталась подкупить Диму обещанием поцелуя.

– Главным героем будет остров.

– Остров! – с обидой покривилась Клэр. – Скукотища. Кто захочет читать об острове? Даже о тропическом. Разве что другие острова. Ну или голая норвежская скала. Нет… Людям нравится читать о людях, остальное – фон, каким бы он ни был чудесным.

– А если мой остров – живое дышащее существо? Громадный исполин допотопных времён? А люди ползают по его телу – такие крохотные и неповоротливые жуки, неспособные понять вселенскую значимость их прибежища.

– Вселенская значимость? Уже лучше. Хотя я предпочла бы что-нибудь попроще. О поцелуях под тропическим небом, о шуме прибоя.

– Будут и поцелуи. Только нужно собрать соответствующий материал.

Клэр рассмеялась, а Дима наконец остался доволен своим ответом.

Вскоре путники выбрались на плато столовой вершины. Оно оказалось не менее полутора километров в диаметре и совершенно плоским, если не считать нескольких пригорков. Центр плато был отдан худосочным стволам палаванской вишни, к приходу гостей едва успевшей переодеться в свежую листву и не в пример другим деревьям позволившей траве густо разрастись под её кронами. Обойдя палаванскую рощу, путники двинулись к возвышавшимся впереди, на северной кромке плато, обломкам базальтового гребня.

На обзорную точку гребня карабкались по очереди, все сразу на нём бы не уместились. Первой наверх, будто юнга на марс фок-мачты, взлетела Рита, напугав остальных порывистостью движений – сразу за гребнем начинался крутой обвал. Дочь Самоедова, поражённая увиденным, замерла. На Димины вопросы не реагировала. Кажется, проторчала бы наверху до темноты, если бы её не согнал Мактангол.

Последними на гребень взобрались Клэр и Дима. Перед ними открылся весь остров. Он был не таким уж большим, а столовая вершина, теперь названная Обзорным плато, располагалась почти в самом центре. До Северной береговой стены – километров пять, до западного мыса – километров семь, а до неразличимой отсюда бухты Спасения – четыре. Остров напоминал эмбрион или, точнее, креветку. Он изогнулся неравномерной дугой, словно скукожился от дувших ему в лицо юго-западных муссонов, и отгородился от них тремя крохотными барьерными островками.

От западной оконечности острова до Обзорного плато шёл единый центральный хребет с десятком массивных отрогов по обе стороны. На юге хребет заметно снижался и распадался на гребёнку менее выраженных отрогов – вдоль одного из них и прошли обе разведывательные экспедиции.

Хребет, в общем протянутый километров на пятнадцать, Дима назвал Креветочным. Чуть погодя Клэр указала на две низинные долины под Обзорным плато. На юге стелилась Гиблая долина, даже с горной высоты выглядевшая малоприятно, а на северо-западе лежала Светлая долина, до того укромная и притягательная, что не верилось в её доступность и девственность. Подобные долины, кажется, по всему миру застроены туристическими домами и давно изжёваны глазами жвачных двуногих. Светлую долину рассекала полноводная Светлая река. Она петляла между лужайками, в верхней трети течения поднималась по сужавшемуся распадку и верховьем терялась в вершинных пещерах Креветочного хребта.

Между треугольником обеих долин и соединявшего их Обзорного плато темнели базальтовые валуны Висельного гребня, где застряла первая экспедиция.

– Висельный гребень? – удивилась Клэр.

– Ты сама рассказывала. Маурисио там хотел «повеситься на ближайшем суку». Вот я и подумал, что такое название подойдёт.

– Нравится чувствовать себя первооткрывателем?

– «Опутаю названиями всё вокруг и приручу это место», – тихо ответил Дима.

Его слова унесло порывами ветра – словно зёрна будущих приключений разбросало по ближним лесам и дальним берегам острова. Дима не сразу сообразил, почему увиденный простор вызвал не только восторг, но и грусть.

– Никого нет, – подсказала ему Клэр.

Француженка была права. Ни домов, ни гаваней, ни причалов. Куда бы ни обращался взор, всюду стыла не оглашённая присутствием человека тишина. А дальше – необозримая, мертвенно-синяя гладь моря. И помощи ждать неоткуда. И небо не бороздят спасательные самолёты.

Обзорное плато оставляло в неизвестности множество укромных уголков острова. На его берегах, под скалами, могли скрываться обжитые туристами бухты, ничто не мешало где-нибудь притулиться рыбацкому селению. Выжившим пассажирам «Амок Лайта» ещё предстояло изучить приютившую их громадину затерянной в волнах суши. Но вид пустующей Светлой долины убеждал Диму, что остров необитаем.

– Идём, – позвала Клэр.

Путники долго спорили, не зная, где заночевать. Скудные запасы пресной воды гнали их обратно, в изножье Малого плато, однако в конце концов они условились переждать ночь здесь, на столовой вершине, чтобы с первыми лучами солнца найти проход в Светлую долину. От прохлады горного ветра экспедиция укрылась на опушке палаванской рощи, и всё же, привыкшие к прибрежному теплу, путники мёрзли. Спали беспокойно, терзаемые ужасом перед безлюдностью острова, а далеко за полночь их разбудила Рита. Дима не сразу понял, что так обеспокоило дочь Самоедова. Когда же она привела его к южной кромке плато, Дима разглядел карминовые отблески в ночных облаках и, опередив остальных, прокричал:

– Сигнальный огонь! Кто-то запалил костровище!

– Неужели спасены? – с надеждой отозвалось несколько голосов.