Текст книги "Сенатский секретарь"

VIII

В сумерки на гауптвахту пред Адмиралтейством был приведен сенатский чиновник и посажен под арест. Поздняк был несколько спокойнее. Он немного пришел в себя и обдумал свое положение. Он считал себя виноватым – пред царицей. Поэтому она, быть может, не захочет его спасти от строгого начальника. Он никому не сказал об ее милости к нему, но он имел неразумие сохранить изорванный указ. А эти два клочка выдали его теперь головой и обнаружат все дело, как оно было…

«Потрафилось все так, как если бы я проболтался, рассказал все всем… – думал Поздняк. – Я выдал тайну! А царица велела держать ее крепко».

Что будет с ним, Поздняк никак не мог себе представить. Ему казалось, что государыня непременно разгневается за то, что все дело огласилось, и не захочет вновь спасти его от суда и наказания.

Ввечеру около гауптвахты появилась молодая женщина и долго бродила по площади и около здания. Наконец, решившись, она приблизилась и обратилась к солдатам с просьбой сказать об ней караульному офицеру. Офицер вышел. Женщина, плача, стала просить его допустить ее видеться с арестованным чиновником.

Это была Настенька Парашина, знавшая уже о судьбе, постигшей жениха. Побывав на квартире Поздняка и в Сенате, девушка узнала страшную, невероятную весть, что ее Иван Петрович совершил государственное преступление, подписавшись на подложном указе под руку самой монархини.

Караульный офицер не имел никакого предписания не допускать никого к арестованному и поэтому, поколебавшись, согласился.

– Вы его невеста? Верно ли это? – переспросил он молодую девушку.

Настенька побожилась, крестясь и плача.

– Ну что ж… Идите.

Офицер провел девушку в маленькую горницу около караульной, где сидел арестованный. Поздняк ахнул при виде невесты и готов был заплакать от радости.

– Что же все это значит, Иван Петрович? Что вы наделали?.. – заговорила Настя, когда офицер вышел и они остались наедине.

– Ничего я, Настенька, не делал. Так уж все случилось. Недогадлив я…

– Зачем вы не поехали в Царское? Как вы решились на эдакое страшное дело! Царица бы простила вас. А теперь что же?.. Теперь, говорят все, вы в Сибирь пойдете…

Поздняк молчал, уныло понурившись…

– Как могли вы, Иван Петрович, такое страшное дело надумать?

– Какое?

– Подписаться под руку царицы…

– Помилуй Бог! Не стыдно ли тебе меня в эдаком подозревать. А говоришь еще, что любишь! – воскликнул Поздняк. – Не бывал я никогда мошенником!

– Так объясните… Что все это?.. Были вы в Царском Селе?

– Был.

– Видели царицу?

– Видел, Настенька… И все вышло слава Богу. Царица простила… А потом я…

Поздняк махнул рукой.

– Написал подложный указ… Зачем?

– Ох, нет, нет… Но что и как вышло, какая вышла беда – этого я не скажу никому. И тебе не скажу…

– Виноваты же вы в чем-нибудь, коли арестованы?

– Ни в чем, Настенька. Я виноват, что не изорвал в клочки или не сжег первый указ. Собирался десять раз – духу не хватило! Нечаянно, иное дело! А как пришлось рвать в клочки – руки не действовали, отказывались. Как погляжу на подпись, так руки и опустятся! Да, признаюсь, на память хотел сохранить…

– За что же вы арестованы? – приставала Настя.

– За напраслину, клевету. Обвинен, что якобы подписался на указе.

– Так кто же подписался, если не вы?

– Не скажу, Настенька, не могу.

– И мне не скажете?

– Никому. Слово дал. Зарок. Клятву. Пускай будет, что Богу и царице угодно. Знай только, дорогая моя Настенька, что твой Иван Поздняк – честный человек.

– Верю и я в это… Но ничего, ничего не понимаю. У вас в Сенате солдаты мне говорили и два чиновника тоже объясняли, что вы подлог сделали… А вы говорите – нет… Я вам верю… Но что теперь будет. Вас судить будут и засудят.

– Не знаю.

– В Сибирь сошлют?

– Не знаю… Не верится. Но из службы исключат. И я буду нищий… И тебе не жених. Дядя также от меня откажется.

Несмотря на новые усиленные моленья Насти рассказать ей всю правду, молодой человек не прибавил ни слова разъяснения.

Офицер вскоре снова явился и попросил девушку уходить. Он все-таки боялся идти в ответ за то, что допустил ее видеться с арестованным. Настя простилась, горько плача, и вышла.

Между тем в тот же вечер придворная дама, сопровождавшая государыню на прогулке, уже знала все происшедшее с сенатским секретарем и тотчас же приняла свои меры. За два дня перед тем она, по приказанию государыни, разузнала все про Поздняка, узнала, что он женится, и все передала. Теперь она поспешила тоже донести немедленно до сведения государыни про общее смущение в Сенате и аресте секретаря.

На другой день в Царскосельском дворце в числе других сановников дожидался очереди с докладом и Дмитрий Прокофьевич Трощинский.

Он был угрюм, расстроен, почти ни с кем не разговаривал и только на вопрос одного из присутствовавших, полицмейстера Рылеева[4]4
  …Рылеев Никита Иванович (ум. 1808) – обер-полицмейстер (с 1784 г.) и губернатор Санкт-Петербурга (с 1793 г.), принадлежал к старинному дворянскому роду, восходившему к середине XVI в.


[Закрыть], ответил озлобленно:

– Да… Стряслась беда… Срамная… Вам по вашей должности известно, вероятно, все…

– Известно, Дмитрий Прокофьевич… Такого, признаюсь, никогда, кажется, на Руси не бывало. Какая дерзость! Весь Питер толкует о преступлении. Но изволите видеть… Цель непонятна. Преступление совершается с целью. Какая тут цель была?

– Изорвал указ нечаянно и заменил своим. И сошло бы, если бы не мое сугубое внимание… – объяснил Трощинский.

Через полчаса докладчик по невероятному преступлению стоял перед императрицей, сидевшей за столом, и, волнуясь, злобясь и стыдясь вместе, объяснил ей, как приключилось «срамное деяние» в Сенате.

Государыня молча выслушала весь доклад, потом взяла «подложный» указ, внимательно осмотрела его, потом взяла два куска другого указа и тоже стала разглядывать…

– Изволите видеть… – указывал Трощинский. – Вот чернила вашего величества. А на этом указе и чернила наши, сенатские, сероватые. Я буду умолять ваше императорское величество… – добавил Трощинский, – о примерном и беспощадном наказании преступника. Если бы это было в моей власти, я бы его казнил за кощунство…

– Кощунством именуются совсем иные преступные действия, Дмитрий Прокофьевич… – холодно заговорила государыня. – Не надо преувеличивать! Императорская подпись святого ничего не заключает в себе… Русский монарх и без того так твердо и так высоко стоит, что не нуждается в маленьких подпорках… А льстивое преувеличение монарших прерогатив и царского значения, на мой женский рассудок, кажет именно вроде подпорки, шеста, поставленного у гранитной скалы, будто ради ее пущей твердости. Даже забавно… Вот что я вам скажу, мой любезный… Этот якобы поддельный указ – настоящий, что б вы про чернила ни говорили. Это моя подпись.

– Ваше величество, но этот разорванный доказывает… – начал было Трощинский.

– Доказывает, что секретарь ваш шалил, сидя дома. Это нехорошо делать с царскими указами, но это не преступление. Он написал два указа, один вы подали мне для подписи, а другой оставался у него… Вероятно, он счел его не красиво написанным. А затем ради шалости он сам его моим именем подписал. И даже очень искусно. А потом, конечно, разорвал. Просто шалость. И за это надо ему сделать выговор…

– Но помилосердуйте, государыня… По чернилам подписи и по всей бумаге я знаю, что этого указа я не подавал вам к подписанию. Вот настоящий… А этот подложный… И эта подпись…

– Это моя подпись, Дмитрий Прокофьевич.

– Ваше величество, вы, по несказанной доброте, желаете спасти негодяя, не стоящего ваших милостей. Вы признаете из жалости подложную подпись своею…

– Нет, это я писала. Я не могу отказаться от своей подписи. Это было бы нечестно.

– Господи помилуй!.. – выговорил Трощинский, потерявшись, и прибавил, разводя руками: – Как же повелите поступить?

– Очень просто…

Екатерина разорвала два клочка указа на мелкие куски и бросила их в корзину у стола.

– До шалости чиновника у себя на квартире нам нет дела… – выговорила государыня, улыбаясь. – Не надо было его обыскивать. Если мы пороемся у иного в бумагах, то, может быть, найдем листы, подписанные именами Александра Македонского, короля Магнуса[5]5
  …Король Магнус – имя нескольких норвежских и шведских королей средневековья, а также правителя Ливонии при Иване IV.


[Закрыть] и всех королей Людовиков французских…

– Простите, ваше величество! – воскликнул Трощинский, – но я прошу вас еще раз поглядеть внимательнее, ваша ли это подпись… Таких чернил у вас, государыня…

– Дмитрий Прокофьевич, дело не в чернилах! – холодно вымолвила Екатерина. – Считать эту подпись подложною, не узнавать ее – есть… пожалуй даже… государственное преступление.

Трощинский несколько оробел от голоса государыни, поспешил молча склониться и, получив бумаги, вышел.

IX

Однако сановник из мелких чиновников, педант и упрямица, не сдался.

Трощинский был глубоко убежден в том, что государыня или по доброте, ради спасения чиновника, или ради иных высших соображений признала явно подложную подпись за свою, не желая допущения мысли о возможности такого дерзкого преступления. Но тогда за что же он, Трощинский, пострадал, прослывя за опрометчивого государственного мужа, не признавшего монаршей подписи и поднявшего шум «из-за сновидения».

– Весь срам на меня пал!.. – озлобляясь, говорил Трощинский. – Негодяй остался безнаказанным, а я осмеянным!

Через два дня, явившись снова с делами в Царское Село, Трощинский, окончив доклад государыне, выговорил взволнованно:

– Ваше императорское величество, дозвольте мне за мою верную службу просить вас о милости несказанной.

– Что такое, Дмитрий Прокофьевич? – ласково отозвалась Екатерина.

– Просьба, ваше величество.

– О чем?.. Я готова всякое возможное для вас сделать…

– Но это такая просьба, с какими еще никто не дерзал обращаться к вашему величеству.

– Вы меня удивляете… Зачем же… Почему же вы с такою просьбой надумались ко мне обращаться?..

– Необходимость, нужда… безысходность положения… Исполнить таковую мою просьбу, ваше величество, можете, однако, совершенно спокойно… Дело самое простое… для вас ничего не стоящее.

– Тогда я ее исполню с удовольствием, не понимаю вашего предисловия… – улыбнулась государыня. – Говорите!

– У меня есть заранее приготовленный указ. Дайте мне ваше царское слово подписать его, каков бы он ни был. Дело самое пустое…

Трощинский достал из портфеля написанный лист и, держа его в руках, прибавил с чувством:

– Доверься мне, царица-матушка, и подпиши его не читая…

Императрица после мгновенного колебания протянула руку и вымолвила:

– Извольте… Подпишу! Но прочту все-таки…

Трощинский положил на стол бумагу. Екатерина просмотрела ее… Лицо ее тотчас стало сурово, но она резким движением взяла перо и подписала.

Указ повелевал заключение в крепости сенатского чиновника Поздняка за преступление по службе, но без объяснения, в чем именно оно состоит.

Трощинский просиял и стал горячо благодарить. Государыня ни слова не вымолвила и отпустила его, кивнув головой.

Вслед за Трощинским тотчас вошел личный секретарь государыни Храповицкий[6]6
  …Храповицкий Александр Васильевич (1749–1801) – действительный тайный советник (1801 г.), сенатор, один из статс-секретарей Екатерины II, выступал как поэт.


[Закрыть].

– Задержи-ка мне, Александр Васильевич, Трощинского в приемной разговорами… – быстро вымолвила она.

Храповицкий поспешил исполнить поручение, а через четверть часа Екатерина поднялась и явилась в соседней горнице, где было много чиновников, дожидавших приема. Императрица ответила на поклоны и прямо направилась к Трощинскому, которому что-то рассказывал, конечно умышленно, Храповицкий.

– Дмитрий Прокофьевич, я к вам с просьбой… Сейчас мне на ум пришло…

– Что повелеть изволите, ваше императорское величество? – ответил этот, склоняясь.

– Просьба всенижайшая, сердечная. Обещайте мне, дайте слово исполнить, в чем бы дело ни заключалось…

– На смерть пойду, государыня, если указать изволите, – восторженно произнес Трощинский, польщенный такою милостивою беседой при посторонних лицах.

– Нет, дело простое, ничего для вас не стоящее. Достаньте-ка тот указ, который сейчас подписала я по вашему желанию.

Трощинский быстро достал бумагу из портфеля, который лежал на окне, и подал ее.

– Ну, вот… Этот самый… Дайте слово исполнить мою просьбу без гнева и без ропота?..

– Все, что изволите… – заговорил Трощинский другим голосом, предчувствуя, в чем дело…

– Разорвите этот указ.

Трощинский склонился молча и, немного меняясь в лице, разорвал лист пополам.

– Благодарю вас! – выговорила Екатерина. – Это доброе дело сделано вами. Ведь вся ошибка была в чернилах. Чернила очернили чистого человека в ваших глазах.

Трощинский вернулся в Петербург вне себя и, несмотря на позднее время, проехал в Сенат, где все его подчиненные по обыкновению были еще налицо, не смея разойтись до возвращения его из Царского Села.

– Доставить сюда сейчас Поздняка! – приказал он экзекутору.

Через полчаса сенатский секретарь, взволнованный, предстал на глаза его.

– Я докладывал ее величеству о твоем неслыханном преступлении! – строго сказал Трощинский. – Государыня желает знать, как все это произошло. Поэтому сознавайся и расскажи мне, когда, зачем и почему решился ты на подлог.

Поздняк пристально присмотрелся к лицу сановника и, вздохнув, вымолвил:

– Я ничего, ваше превосходительство, сказать не могу. Ни единого слова не могу прибавить.

– Сознайся, и наказание тебе будет легче… Ну, простое исключение из службы. Не сознаешься, на поселение в Сибирь пойдешь, а в крепости сгниешь. Даже хуже, много хуже будет.

– Как Богу и царице угодно.

– Так ты ничего не скажешь?! – крикнул Трощинский.

– Не могу. Помилосердуйте…

Наступило молчание.

– Ладно. Ладно… – заговорил Трощинский без конца. – Ладно, негодяй… Ладно… Так применим к тебе высшую меру.

И, кликнув солдат, сановник приказал:

– Отвести его в крепость и сдать от моего имени дежурному по караулу. Скажи, что долго у них не насидит. Его указано завтра судить по-военному и расстрелять… Ну, ступай…

Побледневший как смерть, Поздняк двинулся через силу; но, когда он был в дверях, Трощинский остановил его.

– Слушай. Ну, ради моих милостей к тебе… Ведь я же тебя из ничтожества взял и… Ну, из благодарности ко мне. Признайся, как дело было… Расскажи все, и пойдешь вот, сядешь сейчас за свой стол… Все забудем. Как если б все это нам обоим одним злым сновидением было… Ну, голубчик Иван Петрович, сознайся.

– Ваше превосходительство! – воскликнул тронутый до глубины сердца Поздняк. – Не могу я… Бывают такие дела на свете… что ум за разум заходит. Всей бы душой желал сознаться вам во всем, за все ваши благодеяния… И не могу. Хоть голову рубите – ни слова не скажу…

Трощинский изменился в лице от гнева, молча махнул рукой и отвернулся. Поздняк вышел и двинулся за солдатом, схватив себя за голову руками.

Через несколько минут экзекутор, тотчас же вызванный начальником, приказал Поздняку идти домой.

– Как?! – выговорил этот, не веря ушам.

– Идите домой! Дмитрий Прокофьевич приказал. Завтра узнаете резолюцию о себе.

– Ничего не понимаю… – произнес Поздняк, дрожа от радости. – Он приказал сейчас в крепость… Я ничего не понимаю.

– Ну, сударь мой… – озлобленно крикнул экзекутор. – Вы-то еще в этом деле можете кой-что понимать! А вот Дмитрий Прокофьевич и мы все – так действительно никакого дьявола понять не можем!

Поздняк, не помня себя от радости, побежал на свою квартиру… После крепости, Сибири, каторги, военного суда и расстреляния, которые промелькали в его голове, ударяя по сердцу, он был почти счастлив при мысли, что цел и невредим и на свободе. Он догадывался невольно, что Трощинский его просто пугал… Доклад царице имел, очевидно, иные последствия. Однако, вернувшись к себе, Поздняк, несмотря на страстное желание повидаться с Парашиными, не решился отлучиться из дому и просидел сутки безвыходно в ожидании своей участи.

Наутро он получил бумагу из Сената – формальную отставку.

– Нищий! Лишен всего… – вымолвил Поздняк. – Лишен даже девушки, которую люблю…

Но едва только молодой человек выговорил эти слова, как в дверях его квартиры показалась Настенька, счастливая, сияющая радостью и румянцем на щеках.

Она бросилась на шею жениха.

– Ничего не будет! Все слава Богу! – воскликнула она.

– Я отставлен… Настенька. А нищий тебе не пара. А мне жизнь без тебя – та же Сибирь.

– Ничего не будет… Иван Петрович. Слушайте. Слушайте!.. «Моя милая, успокойтесь, не плачьте. Ваш жених получит другую должность и женится на вас». Кто это мне сказал, Иван Петрович? Кто это так сказал?.. – восторженно воскликнула девушка, представив кого-то другого перед изумленным Поздняком.

– Дмитрий Прокофьевич?.. – спросил он.

– Царица! – вскрикнула Настя.

– Царица?

– Да. Да… Я была в Царском…

И Настя рассказала жениху, как она решилась на тот же поступок, что и он. Она была в Царскосельском парке, на той же дорожке и у той же скамеечки, что и первый раз. Она рассказала все царице про арест его из-за напраслины. И царица сказала ей, чтобы она успокоилась, что никакой беды не будет. И Настя повторила снова те же слова государыни.

Поздняк перекрестился несколько раз и горячо расцеловал девушку.

Затем он стал снова переспрашивать ее о малейших подробностях ее свидания с государыней.

– Очень удивилась она… – объяснила между прочим Настя, – когда я ей сказала, что не вы подписались под ее руку. Что виновен другой человек. И его надо судить. А не вас!

– Как? Что ты?..

– Да. Очень удивилась. Спросила меня, знаю ли я все дело… как это было… от вас. Я ответила, что вы ничего мне не захотели сказать. Тогда царица еще больше удивилась и сказала так: «Даже вам ничего не сказал?» Я говорю: ни слова не хотел сказать, но я-то знаю, говорю, и верно знаю, что не Иван Петрович, а другой какой негодный человек подлог этот сделал…

– Ах, Настенька, Настенька!.. – весело воскликнул Поздняк. – Что же государыня на это сказала?

– Рассмеялась и сказала: «Молодец, держит свое слово!» А потом сказала мне, что все обойдется слава Богу, что вы должность другую получите и мы обвенчаемся…

Поздняк снова расцеловал невесту, а затем вдруг выговорил:

– Настенька! Пойдем Богу молиться. Вместе.

– Идемте. Сначала за царицу помолимся, а потом за себя! – радостно согласилась девушка.

X

Прошла неделя, другая, третья… Прошел месяц.

Исключенный из службы сенатский секретарь ничего не дождался. Все, что сказала ему его невеста, на что они надеялись, все оказалось мечтой.

Поздняк, не имея жалованья, нанял себе угол в Выборгской и не имел даже на что купить хлеба. Он с трудом доставал для переписки бумаги, ибо такой работы было в столице мало. На службу его никто не брал. Многие лица, узнав от него, какая его постигла судьба, не хотели давать никакой должности и как бы сторонились от него.

Уныние напало на молодого человека, а затем и отчаяние… Последнею каплей, переполнившей горькую чашу испытаний, было свидание его с родственником-богачом. Когда Поздняк обратился к нему за помощью и рассказал свою беду, не объясняя все-таки, как было все дело, родственник выгнал его вон и не велел более переступать порог своего дома.

И в тот же день, будто злая судьба захотела этого, Анна Павловна Парашина запретила дочери видаться с «господином» Поздняком, говоря, что нашла ей другую хорошую и выгодную партию…

Спустя месяц после исключения секретаря из службы к нему явился на его новую квартирку-угол неизвестный человек, хорошо одетый, по виду важный, и заявил, что является по делу. В коротких словах объяснил он Поздняку, что предлагает ему выгодное частное место, где он будет получать пятьсот рублей жалованья, а впоследствии и более…

Поздняк обрадовался и тотчас согласился. Но незнакомец поставил условием получения этого места, чтобы он рассказал подробно и искренно, что за темная история была у него в Сенате. Был ли им подделан указ с подписью императрицы. Человеку, способному на подлог, он места дать не может. Поздняк отказался наотрез объяснить что-либо по этому делу. Незнакомец предложил снова выгодное место и единовременное пособие в триста рублей еще до получения этого места.

Поздняк не догадался по наивности и чистосердечности, что неизвестный человек просто подослан купить его тайну. Быть может, даже самим Трощинским.

Его только удивила настойчивость и щедрость незнакомца.

– Как было все дело об указе, я никому никогда не скажу! – ответил Поздняк.

– Подумайте, вы умираете с голоду… А тут средства большие…

– Ну, и помру… и с голоду, и с горя, а все-таки ничего рассказывать не стану.

На этом беседа их и кончилась.

Через три дня после посещения неизвестного господина Поздняк получил повестку, приглашавшую его явиться к обер-полицмейстеру Рылееву. Молодой человек смутился.

– Неужели не конец всем бедам и мытарствам?! – воскликнул он.

Наутро унылый и смущенный отправился он по вызову и был тотчас же позван в кабинет обер-полицмейстера.

– Вы господин Поздняк? – спросил его Рылеев.

– Точно так-с.

– Какую желаете вы получить должность, по какому ведомству?

– Всякому месту буду рад. Я погибаю… – отозвался Поздняк. – Я исключенный из службы и нищий… Меня никто не возьмет на службу, если сильный человек не вымолвит за меня словечко.

– Вы ошибаетесь, господин Поздняк. Во-первых, я приму вас на службу с удовольствием, если вы того пожелаете… Во-вторых, вы – Владимирский кавалер[7]7
  Владимирский кавалер – награжденный орденом Св. Владимира.


[Закрыть]! В-третьих, вы – не нищий, потому что у вас сто душ, пожалованных вам государыней… Вот указ… А вот крест…

Поздняк стоял ошеломленный…

– К этому я имею добавить вам, что государыня императрица жалует все это вам за то, что вы умеете, несмотря ни на какие терзания, держать ваше слово крепко и не выдавать чужих тайн. Какое это слово и какая это тайна – я не знаю, но государыне, очевидно, все это известно… Извольте получить…

И Рылеев взял со стола и передал Поздняку футляр с крестом Св. Владимира 4-й степени, затем указ о пожаловании ста душ из государственных крестьян в Белоруссии.

– А завтра, – продолжал Рылеев, – прошу быть здесь в качестве помощника правителя моей канцелярии. Мне такие люди, как вы, нужны. Да и всякому начальнику нужны. Я же принимаю вас к себе на службу по приказанию, не смею выражаться – по совету государыни императрицы.

– Что мне делать, научите?! – воскликнул наконец Поздняк, выйдя из своего столбняка. – Как мне заслужить все эти милости царицы?

– То, что сделает иногда своему подданному наш монарх Екатерина Великая, – выговорил с чувством Рылеев, – иному бывает не в силах заслужить за всю свою жизнь…

Через три года видный столичный чиновник, богатый, уже давно женатый на любимой девушке и семейный, Иван Петрович Поздняк, встретил на улице тихо проезжающую мимо императрицу и, очутившись в трех шагах от саней, опустился на колени в снег…

– Просите о чем? – спросила государыня, остановив экипаж.

– Нет, ваше величество, я благодарю за все, что имею незаслуженно…

– Кто вы?

Поздняк назвался и напомнил государыне дело об указе. Екатерина узнала бывшего сенатского секретаря и улыбнулась ласково.

– Служите верой и правдой отечеству и монарху, – вымолвила она, – выходите в люди. И если когда станете государственным деятелем, то… держите данное слово так же крепко. И притом еще…

Государыня усмехнулась весело и прибавила:

– …Узнавайте монаршии подписи не по чернилам, а по почерку.

– Нет, ваше величество, будут узнавать их не одни глаза мои! – воскликнул Поздняк. – Благодарное сердце будет узнавать их!