Текст книги "Белый Гонец"

– Помолюсь, помолюсь! – повторила Анна. – А ты ступай!

Мономах сделал шаг к сестре…

И Янка, теперь в монашестве Анна, которая могла стать женой самого византийского императора, а выбрала этот строгий монашеский путь, широко перекрестила его и сказала одно только слово:

– Иди!..

– …и победишь! – явственно послышалось вслед за тем Мономаху, хотя губы его сестры даже не шевельнулись.

И он, самый уважаемый и непобедимый князь Руси, только покорно кивнул ей и, придерживая рукой бьющий по ноге меч в ножнах, решительно направился к выходу.

Ратибор и обрадованный Ставр Гордятич быстро пошли за ним следом.

Выйдя из собора, Мономах перекрестился на его кресты и молча сел в свой возок. У него еще оставалось несколько минут езды, чтобы подвести итог мыслям: чем, все-таки, убедить Святополка пойти на половцев, как некогда тот уговорил его пойти на них. Надо же, – только и покачал он головой, – вроде бы то же, одни и те же слова, а какая большая разница.

Одно дело – отразить половца на своей земле, и совсем другое…

Святополк радушно пригласил Мономаха войти в шатер…

Святополк ожидал своего двоюродного брата около высокого шатра, поставленного на красивом берегу Долобского озера.

Это был статный, высокий, с длинной седой бородой человек.

Рядом с ним, докучая просьбой дать ему на кормление город своего троюродного брата, стыл в заискивающем полупоклоне и в то же время буравя его своей черной острой бородкой князь-изгой. Это был молодой еще человек, но уже успевший из-за своего неуемного властолюбия принести немало зла русской земле. Ему было все равно – привести за собой половцев, убить, отравить – лишь бы занять чужой стол. Чуть поодаль ожидал очереди тоже переговорить с Великим князем коренастый купец.

Воевода со старшими дружинниками стояли своим рядком.

Медленно текло время.

Святополк был в затруднительном положении. Он не знал, что ответить первому просителю и явно не хотел говорить со вторым. Поэтому изгою он уклончиво не говорил ни да, ни нет. А к купцу каждый раз старался повернуться спиной.

К тому же не до просителей было ему в этот час!

Заранее предупрежденный расставленными по дороге людьми, он больше всего хотел знать о каждом шаге переяславльского князя.

Вот он въехал в Киев. Ну что ж – кто по ком плачет, тот к тому и скачет!

Не стал заезжать в терем своего покойного батюшки. Хорошо! Торопится, значит…

Заехал в собор святой Софии. Ну, это на него похоже…

Выехал на дорогу, ведущую к Долобскому озеру…

Едет!

Вот он уже совсем близко…

Подъезжает!..

– Сам вижу! – отмахнулся от гонца Великий князь и решил, что негоже будет, если Мономах заметит его, заранее дожидающимся у входа.

Коротко бросив изгою: «После, после поговорим!», а купца, не удостоив даже взглядом, он снова вошел в шатер. Дружинников, ринувшихся было за ним следом, остановил:

– А вы куда? Вам след дожидаться его здесь! Князь все же, причем второй по чину, после меня. Так что проявите к нему честь и почет. Но – помните все, что я вам наказал!..

Затем Святополк встал у полога шатра и стал наблюдать, как приближается к нему возок двоюродного брата в сопровождении своего немногочисленного отряда под личным стягом.

Как только Мономах сошел на землю, он вышел из шатра и широко развел руки для приветствия.

Братья крепко обнялись и расцеловались.

Затем последовал черед дружины и двух просителей Великого князя.

Воеводу и дружинников Мономах поприветствовал, как давних знакомых, и даже боевых друзей, что и было на самом деле.

А что касается остальных…

В отличие от Святополка, Мономах приветливо поздоровался с купцом. Даже заговорщицки шепнул ему на ухо:

– Дождись меня! Может, понадобишься…

С изгоем же, наоборот, хоть и был тот ему троюродным или четвероюродным братом, ограничился лишь холодным кивком. И того с него хватит. Слишком уж много зла успел причинить Руси этот князь.

Все начиналось как нельзя лучше.

Святополк радушно пригласил Мономаха войти в шатер. Они сели друг напротив друга на покрытых узорчатыми коврами скамьях. Позади, как повелось, по чину, расположились воеводы и старшие дружинники.

Но как только Мономах взглянул на бегающие глаза брата, да на то, как посматривают на Великого князя его люди, он сразу понял, что все тут было настроено, а точнее, подстроено против него. Святополк был верен своей привычке загребать жар чужими руками – не зря про него шла упорная молва, что он даже займы дает в Киеве под большие проценты, через подставных людей. Вот и сейчас, не желая портить отношений с братом, от которого зависело шаток или прочен его Киевский стол, он решил укрыться за спинами своих бояр.

И не так-то просто будет переломить их, закаленных во многих битвах крепче любого меча и вынудить отступиться от своего князя.

Но коль уж приехал – то надо!

Мономах кашлянул, давая понять, что готов говорить и, встретив благожелательный кивок Святополка – приглашение к началу разговора, сказал:

– Брат…

Великий князь сразу помрачнел лицом и насупился – он не любил, когда даже Мономах обращался к нему так.

Но Мономах, словно не замечая этого, обвел глазами стоявших перед ним дружинников, снова остановился взглядом на Святополке и повторил:

– Брат…

Все ожидали, что он начнет, как всегда, осторожно и издалека. Про дела в Константинополе и Европе, кичась, как считали некоторые, тем, что состоит в родстве едва ли не со всеми царями и королями, и сам имеет не меньше прав на византийский престол, чем нынешний кесарь – Алексий Комнин.

Те же дружинники Святополка, что ближе знали Мономаха, встали поудобнее: интересно послушать, что скажет на этот раз переяславльский князь? Он всегда говорит о таких удивительных вещах, что порой замечаешь, что слушаешь его с широко раскрытым ртом. И откуда только он все знает – и про великого полководца Александра Македонского, и про римских кесарей, и даже про крестовый поход, который идет сейчас на Иерусалим? Хотя неудивительно: если батюшка его, покойный Всеволод Ярославич, знал пять языков, да мать – византийская принцесса, – как не набраться всякой книжной и прочей премудрости.

– Брат! – в третий раз сказал Мономах и вдруг начал с самого главного, ради чего, собственно, и приехал: – Доколе мы будем терпеть половцев? Доколе русская земля будет страдать от их набегов? Не пора ли нам с тобой собрать всю Русь, да сообща выступить на поганых?

– Вот те раз! – даже крякнул от неожиданности Ставр Гордятич. – Мне велел молчать. А сам что творит?

– Чш-шш!! – строго остановил его игумен и, как бы благословляя Мономаха взглядом, нравоучительно шепнул: – Аще угодно будет Богу, чтобы успешно решилось это дело, то какая разница с конца разговор начинать или с начала?

Опытный в боевых делах, Ратибор, хорошо зная, какая польза бывает от внезапной атаки, тоже согласно кивнул словам Мономаха и продолжал стоять с самым спокойным и невозмутимым видом.

Зато Святополковы советники выглядели растерянными. Они оказались явно не готовы к такому началу.

Ну и хитрость выдумал этот переяславльский князь! Попробуй сразу ответь такому…

И никому из них – ни Ставру Гордятичу, ни Ратибору, ни опешившему Великому князю с его дружинниками – было невдомек, что это вовсе никакая не хитрость или уловка.

Мономах, и впрямь, думал начать издалека, чтобы поучительными примерами из истории подготовить всех, а потом уж сказать про поход всей Руси в Степь, но по дороге все увиденное, услышанное и бурлившее в нем последние годы так НАКИПЕЛО, что он сам, того не ожидая, сразу сказал об этом!

– Но, князь, – первым приходя в себя, развел руками Святополк и, явно уводя беседу в сторону, примиряюще улыбнулся, – насколько мне известно, все половецкие набеги уже прекратились!

– В эту зиму, да! – согласился Мономах. – Но, чтобы их не было в следующую, и через десять лет, и даже через сто, я предлагаю – собрать всех князей воедино и объединенным русским войском самим выступить в Степь!

– Как! Самим? В Степь?! – недоуменно, словно давая понять своим дружинникам, что ослышался, переспросил Святополк.

– Да виданное ли это дело? – первым, густым басом, поддержал его воевода. – Дело руссов – сидеть по укрепленным городам да встречать половца на валах и речных переправах. Главное – не пускать их в глубь русских земель.

Ставка рванулся было вперед, чтобы объяснить воеводе, что не может больше обескровленная переяславльская земля быть таким княжеством-крепостью между Степью и Русью. Да и сколько раз обходили их степняки, чтобы напасть на другие города и тот же Киев… Но, перехватив взгляд Мономаха, он только опустил руки и сжал кулаки так, что все услышали их хруст.

– Вот оно как… – задумчиво покачал головой Святополк. – И когда же это ты, князь, выступать предлагаешь?

– А как только сойдет снег и просохнут дороги! – спокойно, точно речь шла о простой поездке на охоту, ответил Мономах. – Прямо этой весной!

Тут уж дружинники Святополка пришли в себя и послышались их возмущенные голоса:

– Да ты что, князь!

– Слыхали?

– Зима на исходе!

– Скоро землю пахать, а мы крестьянина и его коня – на войну?!

– Великий князь, скажи хоть ты ему, что со времен наших прадедов этого не бывало!

Святополк успокаивающе кивнул крикнувшему это дружиннику, все лицо и шея которого были изуродованы боевыми шрамами, и вопросительно посмотрел на своего брата:

– Да, князь? Дружина моя верно молвит! Виданное ли дело – самим в Степь идти? Да еще и весной!

– То-то и оно, что самим! – убеждая и Великого князя и его советников, горячо заговорил Мономах. – Тогда наша слабость, что мы сто лет в Степь не хаживали, силою обернется! То-то и оно, что весной! Ибо сейчас кони у степняка слабы после зимней бескормицы. Для тяжкого боя бессильны.

Мономах говорил про то, что половцам, которые привыкли жить у себя в вежах, не таясь, и в голову не придет, что русские осмелятся оставить свои укрепленные города, валы да переправы и напасть на них.

А Мономах выждал паузу, чтобы лучше вняли тому, о чем он только что сказал, уже с упреком, поочередно заглядывая в глаза каждому из стоявших перед ним бывалых воинов и, подолгу не отводя взгляд, продолжал:

– А вам я, дружинники, многими победами славными, удивляюсь. Коня… смерда жалеете. А про то, что, откормив за лето свои табуны, половец отберет и урожай, и коня, а самого смерда в рабство угонит, словно знать не хотите!

Он опять помолчал и тоном, каким говорил с ними, бывало, на ночных привалах у костров, спросил:

– И вообще, мало мы с вами за половцами по русской земле гонялись, да, стыдно вспомнить, и от них тоже побегали? Теперь пусть они побегают от нас! Да не где-нибудь, а в своей Степи! Степь большая – спрятаться негде!

Дружинники Святополка засмеялись, но, взглянув на своего князя, закашляли, осеклись.

– Полон отобьем, наших русских людей, которые уже и не чают, что мы их когда-то спасем, вызволим! – продолжал уговаривать Мономах, с радостью замечая, что лица многих дружинников при этом потеплели. Вспомнив про алчность брата, не преминул воспользоваться и этим: – Да и добычу возьмем! Великую! Какой никогда еще не бывало! Откуп с каждой вежи, что сдастся сама, и всё, что сможем увезти с тех городов, которые мы возьмем на щит!

Тут уже оживился и сам Святополк. Как будто увидев перед собой табуны лошадей, потоки серебряных монет, парчу, шелка… он даже невольно зашевелил пальцами, подсчитывая, сколько можно получить от этого похода, если все будет так, как говорит Мономах.

А Мономах видел перед собой лишь сожженные русские веси, вытоптанные половецкими конями поля, лежавшие вдоль дорог трупы, а еще едущую на санях женщину и глаза ее ребенка…

И потому, наверное, тон и слова переяславльского князя становились все более убедительными.

– Оно-то, конечно, так… – уже слышались с той стороны осторожные голоса.

– Хорошо бы одним ударом степняка от Руси отвадить…

– А ну как проведает он о наших планах? – могучим басом оборвал их воевода Святополка.

– Да! – поддержал его тот. – А на это, что скажешь, брат? Шило в мешке и то не утаишь, а тут – целое войско!

– А мы через купцов ложный слух пустим… – понизив голос, многозначительно поднял указательный палец Мономах. – Идем, мол, брать богатый град Корсунь!

– Нет! – вдруг выкрикнул дружинник со шрамами.

– Что значит нет? – нахмурился Мономах.

Он знал этого дружинника, как одного из самых мужественных и честных, едва ли не во всем русском воинстве. И, откровенно говоря, даже втайне надеялся на его поддержку.

– Не бывало такого, чтобы руссы подло, как ночной тать, шли на врага! – твердо сказал тот, не отводя дерзкого взгляда от глаз князя. – Еще со времен великого Святослава мы всегда говорили всем прямо: «Иду на вы!»

– А мы и скажем! Мы даже пошлем им такую грамоту! – примирительно улыбнулся ему Мономах. – С самым лучшим гонцом! – он мгновение помолчал и с хитринкой добавил: – Как только, не доходя до Корсуня, повернем на Степь!

– Поганые Божьи храмы жгут, – неожиданно подал голос игумен. – Священников убивают. Жрецы из лесов вышли. От истинной веры, которая только-только укоренилась на Руси, людей хотят оторвать! Снова Перуну да поверженным идолам поклоняться! А мы тут еще раздумываем, идти или нет?..

– Верно молвишь, отче! – кивнул игумену Мономах. – Я про это как-то и не стал говорить, думал, здесь все православные, и так всё понятно…

А дальше, обращаясь уже к одному только Святополку, закончил:

– Не за себя, за всю Русь и тех, кто больше всего страдает от поганых: простых горожан и смердов – стариков и старух, мужиков, их жен и детей – прошу. Для того и приехал сюда. Я все сказал. Теперь твой черед отвечать, Великий князь! Идем на Степь?

Святополк долго сидел, не поднимая головы, затем решительно встал во весь свой могучий рост и, к радостному изумлению своего воеводы с дружинниками усталым и тихим голосом сказал:

– Да вот он я… Готов уже!

Мономах порывисто сделал навстречу ему шаг и, заключая в крепкие объятья, от всего сердца сказал:

– И тем великое добро всей земле русской сотворишь, брат![2]2
  Фраза заимствована из подлинных источников.


[Закрыть]

– Это еще откуда, кто таков? – нахмурился Мономах.

– Уф-фф! – выдохнул Мономах, выйдя из шатра и с наслаждением подставляя лицо еще по-зимнему морозному, но уже ласкающему первым весенним дуновением, ветру. – Легче в жестокой битве побывать, чем один такой спор выиграть!

– Такой спор десятка битв стоит! – коротко возразил Ратибор.

– Я, как только услыхал, что ты про дело начал, думаю, все – можно сразу уходить не солоно хлебавши! – поддакнул Ставр Гордятич.

В шатер вошли и вышли один за другим несколько гонцов. Затем появился со своим ящичком игумен и, наконец, сам Великий князь.

– Всё! Эти пусть едут! – кивнул он вослед поскакавшим с грамотами гонцов. – А остальных, – к тем князьям, что ближе живут – завтра, а то и третьего дня из моего дворца приказы отправим.

Мономах согласно кивнул. Завтра так завтра. Есть еще время. О многом надо перетолковать с братом в его тереме-дворце. Есть у него кое-какие задумки и по пешцам, по их вооружению, и по тому, как добираться до места, и надо заранее решить, каким строем – походным или боевым – пойдут они по Степи.

Братья еще раз обнялись и разошлись до вечера.

К Святополку тут же направился, находившийся все время у самого входа в шатер, князь-изгой.

На полпути он поравнялся с Мономахом, и взгляды их встретились.

В глазах Мономаха на какое-то мгновение промелькнула жалость и сочувствие, что судьба так жестоко распорядилась с этим так же, как и он, Рюриковичем. Но тут же в них появился непримиримый стальной блеск, как ко всем врагам Руси, и он громко посоветовал Великому князю:

– Не обещай ему ничего, брат! Все равно он больше того, что уже имеет, не получит!

Святополк с облегчением – вот выручил, так выручил брат, теперь и объяснять мне ему ничего не надо, даже не обиделся на такое обращение. Он лишь дождался, когда к нему подойдет проситель, и бессильно развел руками: мол, слыхал, что я могу поделать? Хоть нас и двое, а все-таки как-никак – съезд князей!

– Ах, так? Ну, ладно!

Княз-изгой яростно взмахнул головой, сел на своего коня и, бешено нахлестывая плеткой, помчался прочь.

Ратибор хмуро поглядел ему вслед и подошел к князю.

– Не нравится мне все это, – тихо сказал он.

– Что именно? – не понял Мономах.

– Слыхал больно много! – объяснил Ратибор, показывая глазами на превратившегося в точку изгоя.

– Ну, все, да не все!

Мономах загадочно подмигнул воеводе и подозвал к себе купца, от которого в который уже раз отвернулся, делая вид, что занят крайне важным делом, Святополк.

Он давно знал и уважал этого торговца.

– Что – тяжба? – кивая на брата, спросил он.

Купец, не отвечая, только молча мотнул головой.

– Я чем-то могу помочь?

– Вряд ли. Я ведь не стол у него просить пришел!

– А что же?

– Да так… Одолжил денег одному ростовщику, через которого Великий князь киевлянам под проценты деньги дает, а тот возвращать не желает. Думал, через твоего брата на него поднажать, а он, вишь, даже слышать меня не хочет!

– Д-да… – покачал головой Мономах. – И много одолжил?

– Много не много – а все деньги!

– Ну, ладно! Не могу я тебя, так ты меня – выручишь?

– Я? Тебя?!

– И даже не меня, а – всю Русь!

– Да я, да… – засуетился купец.

– Погоди, тут дело непростое, я бы сказал, даже опасное, – остановил его Мономах. – Так что не торопись с ответом. В Степь надо идти. И даже не идти, а ехать, – покосился он туда, где уже исчезла точка от князя-изгоя. – Как можно быстрее! Сможешь?

– Конечно! – кивнул купец.

– И не сробеешь?

– А что мне бояться? У меня охранная грамота от главного хана имеется. Никакой половец даже пальцем меня не тронет!

Мономах горько усмехнулся, слыша эти слова. Для него они не были новостью. Набеги – набегами и войны – войнами, а купцы обеим враждующим сторонам нужны были всегда. Кому-то ведь нужно сбывать награбленные товары и кому-то продавать взятых в плен мирных жителей…

Сам этот купец, насколько было известно Мономаху, никогда не занимался такими делами. Считал это не Божьим делом, и что богат только тот, кто в Бога богатеет. То есть и зарабатывает честно, да еще и делится своим богатством с другими людьми. И правильно делал. Но в то же время, он, как никто другой, умел доставать то, что очень любят ханские жены: всякие редкостные ткани и благовония. Да и самого главного хана не забывал почтить дорогими подарками, а иногда даже выполнял его тайные поручения в Константинополе и латинских странах.

Но тут дело было особого рода… И Мономах обязан был честно предупредить честного человека о возможной опасности.

– Половец-то, может и не тронет, а вот сам хан… – вздохнул он. – Тут, понимаешь, в чем дело!..

Мономах отвел купца в сторону и вкратце рассказал о том, что было на встрече со Святополком. Начал со своего предложения всей Русью выступить в Степь, и закончил предложенной им хитростью с Корсунью.

Польщенный таким вниманием со стороны переяславльского князя и особенно его доверием, купец даже не замечал, что их разговор подслушивал подкравшийся к ним и притаившийся за раскидистым дубом юноша в дорогой шубе, собольей шапке и отороченных мехом сапогах.

– Ну как, берёшься съездить к Степь – передать эту ложную весть? – сказав все, что посчитал нужным, спросил Мономах. – За труды заплачу, не обижу! Сколько хочешь?

– Да будет, князь, я… и так съезжу! – махнул рукой купец. – Мне за то любой наш торговец спасибо скажет. Половцы ведь – они нам как кость поперек горла стоят. Не будет их – без опаски и с ромеями, и с арабами торговать станем! Я и сам тогда куда боле получу, чем на деле своем потеряю! – показал он глазами на Святополка.

– И с братом поговорю, решу твое дело! – пообещал Мономах. – В накладе не оставлю!

– Вот видишь? Ну, как с тебя после этого деньги брать? К тому же, ты сам сказал, для Руси это надо. А это все равно, что родной матери в беде или болезни помочь, а потом затребовать с нее денег! Так что, князь, сделаю все, как велишь.

Купец клятвенно прижал ладонь к груди, желая заверить Мономаха, чтоб тот не сомневался в нем, но в этот момент раздался вскрик схваченного игуменом за ухо и подведенного к князю отрока.

– Это еще откуда, кто таков? – нахмурился Мономах. – Подслух?

– Нет, я… – захныкал отрок.

– Сын это мой! – подсказал купец и знаком попросил игумена отпустить парня.

– Как звать? – мягчея, спросил Мономах.

– Звенислав, во святом крещении Борис! – с готовностью ответил отрок.

В далеком Киеве послышался удар колокола, и он, повернувшись на него, благоговейно перекрестился.

– Хороший отрок, богобоязненный! – сразу успокоившись, одобрил игумен и отошел в сторону.

– Он – всегобоязненный! – с горечью махнул купец и строго спросил сына: – Ты что это тут делал? Подслушивал?!

– Я не хотел… я только… это не нарочно… – забормотал отрок, испуганно пятясь от отца.

– Все! Поедешь со мной в Степь! – остановил его тот.

– Как! Ты и сына с собой возьмешь? – удивился Мономах.

– А куда его теперь девать? – пожал плечами купец. – Не оставлять же мне его теперь здесь! Да и хан скорей поверит, увидев, что я родным сыном рискую!

Лицо отрока позеленело и перекосилось от страха.

Мономах заметил это и пожалел его.

– Может, все-таки лучше оставить его здесь?

– Да нет, прости, княже, я лучше знаю своего сына! Он и тайну подслушанную растрезвонить может, и вообще, пора учить его мужеству! Сейчас отправлю домой обоз, который оставил тут рядом, в двух шагах, а после этого, на двух лошадях, мы быстрей ветра домчим до главного хана. Тем более, он сейчас невдалеке, вместе со всеми другими ханами отмечает конец зимних набегов!

Он низко поклонился Мономаху, а затем повернулся к Звениславу и строго сказал:

– Сбегай к обозу и передай мой приказ немедленно отправляться в обратный путь, без меня! Да! И без тебя тоже! – приостановил он со всех ног бросившегося было выполнять наказ отца сына. – И быстро назад. Одна нога там, а вторая тут!

– Ай-ай, какая оплошность Мономаха! – покачал головой Белдуз.

Пир, на который, по приглашению главного хана Ороссобы, собрались почти все половецкие ханы, был в самом разгаре, когда ковровый полог стремительно распахнулся, и в шатер вошел маленький коренастый степняк в серебряном наличнике.

Огромные богатыри-телохранители, не рискуя даже приостановить его, только склонили перед ним могучие шеи.

– Белдуз! Хан Белдуз пришел! – послышались одновременно приветливые, испуганные и мстительные голоса.

Вошедший, сняв наличник, почтительно поприветствовал сначала старшего хана, затем – всех остальных. После этого он занял одно из самых почетных мест, и, с нескрываемым вызовом, огляделся вокруг.

Посреди шатра, в сложенном из степных камней очаге, тлел священный огонь. Ороссоба, старый, высохший, как осенняя степь, сидя на самом высоком войлоке, уже долго, не отрываясь, смотрел на него и даже не слышал, как участники пира хвастаются друг перед другом захваченной этой зимой в русских землях добычей.

Все временно, все тленно в этом мире! – говорил его застывший, отсутствующий взгляд. – В прах превратятся и шелк, и ковры, состарятся молодые рабы и рабыни, потеряют свой аромат самые изысканные благовония, а приятно отягощающее ладонь золото и звонкое серебро перетечет неверными ручейками в реки иных времен и моря чужих судеб…

Ничто, казалось, уже не волновало в этом мире человека, по мановению одного пальца которого могла ожить и прийти в движение вся бескрайняя Степь.

Но разговор о появлении на пиру хана Белдуза сразу дошел до слуха главного хана.

Он поднял глаза, следуя оживающим взглядом за синей струйкой дыма, которая уходила в отверстие посреди крыши, и уже властными и зоркими, опустил их на вошедшего хана.

– Почему сразу не приехал на мой зов?

– Не смог, хан. Прости, были дела поважней пира! Но на второй, как видишь, откликнулся сразу и даже загнал двух коней! Что случилось?

Ороссоба хотел прогневаться, что Белдуз осмелился опоздать на его пир, тем более что такое уже было, и не раз. Но, решив, что, видать, у того, и правда, были на то серьезные причины, мысленно махнул рукой на его ослушание.

– Да вот! Приехал сначала этот, – кивнул он на сидевшего среди половцев князя-изгоя. – Говорит – Руссы на Степь хотят идти!

– Руссы? На нас? – даже забыв от удивления про обычай, запрещающий младшим переспрашивать старших, не поверил Белдуз.

– Да никогда они не пойдут на Степь! – раздались уверенные голоса.

– Чтобы они вышли из-за своих валов?

– Оставили города?

– Да речные переправы?..

– Тихо! – властно поднял руку старший хан и, показывая на купца, уже мягче продолжил: – А потом прискакал этот. И говорит, что Русь действительно готовится выступить в поход этой весной. Но вовсе не на Степь, а на богатый град Корсунь!

– Дозволь спросить, хан!

– Спрашивай!

– И что же вы решили делать?

– А мы еще не решили. Мы только решаем, что лучше сделать, – сцепил кончики пальцев, унизанные перстнями с драгоценными каменьями, Ороссоба. – Предложить ли руссам богатый откуп или, пока еще есть время, уйти в самую глубь Степи, куда не дотянутся даже копыта их быстрых коней?

– Трусы! – злобно прошипел хан своему соседу. – Сначала разузнать все, как следует надо, а уж потом решать!

– И что же ты предлагаешь? – усмехнулся тот, грызя баранью лопатку.

– Еще не знаю! – снова шепотом огрызнулся Белдуз и громко сказал: – Дозволь, хан, мне самому спросить этих руссов!

– Да они и так уже, вроде бы, все сказали, но если хочешь – спрашивай! Но помни, это – мои гости!

Белдуз согласно кивнул и обратился к князю-изгою:

– Скажи, князь! Ты своими ушами слыхал то, что твои уста принесли нам?

– Да, хан! Конечно! – клятвенно стукнул себя в грудь князь.

– И от кого ж-же?

– От самого Великого князя и Мономаха!

– Где? – продолжал допытываться Белдуз.

– На их съезде!

– Это что же, тебя, изгоя, пригласили на съезд князей?

– Н-нет, – уже менее уверенно ответил князь. – Но я сидел у самого входа в шатер, где он проходил, и слыхал все!

– Ай-ай, какая оплошность Мономаха! – покачал головой Белдуз. – И про Корсунь тоже слыхал?

– Чего не слыхал, того не слыхал, врать не буду.

– А говоришь, что слыхал всё!

– Люблю предателей, но ненавижу их! – снова шепнул соседу Белдуз и, продолжая свой расспрос, обратился теперь к купцу: – А ты откуда про Корсунь знаешь? Тоже Великий князь рассказал?

– Нет, у меня есть знакомый ростовщик, – охотно принялся объяснять купец, – через которого Святополк дает под проценты займы киевским людям. Так вот у этого ростовщика есть другой ростовщик, который ему очень много должен, и мой ростовщик, очень обеспокоенный, как бы его ростовщик не разорил его, после съезда князей, высказал мне свои опасения…

– Все ясно! Можешь не продолжать! – остановил его жестом Белдуз и с полупоклоном повернул голову в сторону старого хана.

– Позволь попросить тебя кое о чем, хан?

– Проси!

Белдуз поднялся со своего места и, пройдя к старшему хану, прошептал:

– Вели этим… своим гостям удалиться! Что им делать тут, когда решается судьба всей Степи?

Ороссоба несколько мгновений подумал и, решив, что просьба Белдуза справедлива, объявил об окончании пира и приказал слугам проводить купца и изгоя в приготовленные для них шатры.

– Да проследи, чтобы наши дорогие гости ни в чем не имели нужды! – прикрикнул он им вдогонку.

– И жен своих попроси уйти, – продолжил Белдуз и, перехватив недовольный взгляд старика, пояснил: – Уж очень они любят то, что привозит им этот купец!

Старший хан нахмурился, но выполнил и эту просьбу Белдуза, и, когда в шатре остались одни только ханы, тот спросил:

– Что они просят за свое предательство?

– Как всегда! – пожал плечами главный хан. – Князь – помочь ему выгнать из города своего брата, чтобы сесть там на стол. А купец, известное дело что – золото!

– Ну, с князем мне все ясно, – презрительно махнул рукой Белдуз. – А вот купец для чего пожаловал? Зачем нам надо знать про то, что Русь пойдет на Корсунь?

Вошедший слуга молча подложил в огонь лепешки сухого верблюжьего навоза, смешанного для аромата с пригоршней высушенных прошлогодних трав. Ороссоба стал долго смотреть в очаг, на его синий дым и, наконец, задумчиво, словно бы нехотя возвращаясь в эту, по сути прожитую уже им жизнь, находясь как бы уже не тут и не совсем еще там, сказал:

– Выгод от его сообщения действительно много. Мы можем, например, известить византийского императора о планах руссов – Корсунь все же его город! А можем сами, пока они будут стоять под крепостными стенами Корсуня, напасть на оставшуюся без войска Русь!

– Коней откормить сначала надо! – послышались возражающие голоса ханов.

– Какой может быть набег, если они едва держатся на ногах?

– Вот если бы руссы отложили свой поход на месяц-другой…

– Или бы корсунцы смогли продержаться такое время…

– А?

Но главный хан снова смотрел на костер и внимал только своим мыслям. Иначе наверняка, бы услышал эти последние слова и заметил, как вдруг вспыхнули глаза хорошо услышавшего их Белдуза…

Очнулся он только, когда тот вновь с почтением окликнул его:

– Ну, что ты еще хочешь? – устало спросил он.

– Прошу тебя, вели опять привести сюда русского князя! – уже не столько прося, сколько требуя, сказал Белдуз.

– Зачем?

– Надо! Я хочу задать ему один вопрос.

Старший хан бровью показал телохранителю на полог шатра, и не прошло минуты, как тот привел изгоя, который, судя по его бледному лицу, приготовился к самому худшему… Тем более, что к нему, поднявшись со своего места, подошел самый страшный из всех этих ханов – сам Белдуз.

Но тот не стал брать нож, которым половцы режут скот, пытают пленных или добивают раненых, а, наоборот, с деланно-ласковой улыбкой спросил:

– Скажи, а гонцов к князьям уже отправили?

– Да!..

– Эх-х! Жаль… – огорчился Белдуз.

– Но не ко всем! – тут же добавил заметивший это князь.

– Та-ак, – погасший было взгляд Белдуза вновь оживился.

– Троих послали прямо с Долобского озера. А к остальным пошлют, может, завтра…

– Так-ак – та-ак! – поощряя его взглядом, заторопил Белдуз.

– А к тем, кто совсем рядом, – и вовсе третьего дня!

– Хорошо! Молодец! – обрадовался хан, узнав всё, что желал. – Ступай обратно!

– Как! И это все? – удивился князь.

– А ты что еще хотел? В твоем шатре все то же, что здесь! Ведь приказано, чтобы ты ни в чем не нуждался! Или, может, ты хочешь вот это?

Белдуз взял со стола кусок сырого мяса, что половцы ели наряду с вареным, а варить мясо они научились у русских совсем в последнее время, и поднес его прямо к лицу изгоя.

Тот отшатнулся и выскочил из шатра.

– Ай да Белдуз! – захохотали ханы.

– Вот насмешил!

– И выпроводил надоедливого гостя, и не обидел его при этом!

– Что ты задумал? – спросил старый хан после того, как ханы отсмеялись. – Чего ты хочешь?