Текст книги "Нумизмат"

В это время во двор въехал большой крытый грузовик. Телохранители напряглись, но увидев выпрыгнувшего из кабины «КамАЗа» невысокого полноватого мужчину лет тридцати в кожаной короткой куртке и золочёных очках, расслабились, а старший даже соизволил подшутить над ним:

– Беги-беги, мадам уже спрашивала тебя, страшно гневалась, что тебя нет.

– В самом деле? – Пассажир грузовика рысцой рванул вверх по лестнице. Телохранители довольно заржали, а седой лишь скупо улыбнулся. В руке он по-прежнему держал липовый паспорт Силина, и у Нумизмата от волнения перехватило горло. Он боялся этого человека, ему казалось, что тот сразу увидит подлог. К счастью, седоватый так и не открыл краснокожую книжицу. Что-то коротко пикнуло, он приложил ладонь к левому уху. Силин ничего больше не слышал, но начальник охраны небрежно кинул паспорт Нумизмата своему подчинённому, коротко приказал: «Проверь», а сам быстрым шагом поднялся по ступеням и скрылся в доме.

Черноволосый парень, которому досталась паспортина лже-Трошкина, полистал документ, затем достал сотовый телефон и продиктовал в него номер паспорта и адрес прописки. Несмотря на холодный осенний ветер, Силин обливался потом. Сейчас раздастся ответный звонок, и этому бугаю скажут, что Трошкин Михаил Дмитриевич скончался в марте. И что же ему тогда делать?

«Отстреливаться, буду отстреливаться!» – промелькнуло в воспалённом мозгу Нумизмата. Но, покосившись на своих мощных собеседников, Михаил даже не потянулся к карману, где лежал пистолет. Шансов при перестрелке у него практически не было. Один против двоих, ещё трое в доме, и семь патронов в запасе. Не слишком удачный расклад сил.

Время тянулось мучительно медленно. Вернулись с носилками давешние собеседники Нумизмата, затем подошёл чем-то недовольный начальник охраны.

– Что там? – спросил его черноволосый, отдавая паспорт Силину.

– А-а, очередной закидон.

Седовласый достал пачку «Мальборо» и чуть дрогнувшей рукой раскурил сигарету. Лишь после этого он тихо, так, что его могли услышать только двое его людей, сказал несколько фраз. Черноволосый в ответ только засмеялся, зато второй присвистнул и сказал:

– С тихим шорохом, шурша, едет крыша не спеша.

Как раз в это время раздалось негромкое верещание сотового телефона. Черноволосый поднёс трубку к уху, и Силину показалось, что у него внутри замерло сердце. Выслушав информацию, телохранитель сказал в микрофон: «Хорошо» и, пряча в карман аппарат, обернулся к непосредственному начальнику:

– У этого все в порядке, только год назад загремел на пятнадцать суток.

– Да вы, батенька, хулиган?! – с усмешкой спросил седой.

– Да нет, – опять как-то неестественно зачастил Нумизмат. – Это отец меня, сука, упёк. Алкаш он у меня, как-то всю зарплату мою упёр и пропил. Ну я и не удержался…

Силин ненавидел себя в этот момент, ему казалось, что все, что он говорит, неестественно и фальшиво. Вымученный монолог Нумизмата прервало появление на ступенях крыльца мадам Балашовой в сопровождении свиты. На искусственном личике Анны Марковны застыла гримаса недовольства, сразу состарившая её лет на десять. Полноватый мужчина в очках все пытался ей что-то доказать, отчаянно прижимая руки к груди, а затем с недоумением разводя их в стороны. Но мадам, не соизволив произнести ни слова, нырнула в услужливо распахнутую дверцу «мерседеса», и через считанные секунды вся кавалькада чёрной стаей вылетела со двора.

– Опять Петруха втык получил, – услышал Силин за спиной насмешливый голос черноглазого строителя.

– Он кто у вас, прораб? – спросил Михаил, стараясь справиться с предательской дрожью в коленках. Он до сих пор не мог поверить, что так легко отделался. А ведь запросто мог погореть.

Тем временем к бетономешалке потихоньку стекался народ. Люди были разного возраста, телосложения, роста. Но что-то общее роднило их, делало похожими если не на братьев, то уж точно на родственников.

– Ну, опять «выдра» к чему-нибудь придралась?

– А как же без этого, она же просто так не приезжает. Обязательно ей нужно свою власть показать.

Разговоры велись исподтишка, вполголоса, с оглядкой на беседующее в отдалении начальство. Присмотревшись к строителям, Силин понял, что роднит их общее чувство усталости в глазах и какая-то застоявшаяся безнадёжность. Наконец, бригадир и прораб с недовольными лицами подошли к рассевшейся на бордюре фонтана бригаде.

– Ну, гуторьте, шо тэпэрь не понравилось этой скаженной бабе? – спросил рыжеусый.

– В голубой ванной слишком тёмная плитка, – с невольным вздохом ответил прораб. – Велено её сбить и выложить новую, более весёленького цвета.

Дружный мат, обрушившийся со всех сторон, был такой силы, что Силину показалось, что мадам Балашовой точно икнулось. Рыжеусый, а он здесь явно верховодил, лишь сплюнул себе под ноги и спросил:

– Когда?

– Сроки остались те же, – опять со вздохом признался прораб.

Людское негодование снова выплеснулось через край словесным потоком. Больше всех возмущался черноглазый парень:

– Нет, она что, хочет, чтобы мы здесь все подохли? У меня её дом уже вот где сидит! – орал парень, тыча себя ладонью под кадык.

– Ну тогда езжай домой, чего ждёшь?! – неожиданно окоротил его рыжий бригадир. – Давай-давай! Денег на билет я тебе дам, езжай хоть завтра.

– Ага, ты, Шалим, нашёл дурака! Я уеду, а ты денежки мои себе загребёшь? – хмыкнул черноглазый, остывая.

– Не себе, а поровну всей бригаде разделю. Ты чего здесь разорался? Что, у нас выход есть? Почти год пахать, а потом бросить все и айда в Запорожье на эфесе? Она таких, как мы, миллион найдёт, только свистнет.

Черноглазый покосился на своего напарника, но рыжеусый молчал, только смолил «Приму». Наведя порядок, бригадир начал распределять обязанности:

– Значит, так. Ты, горлопан, и Димка сбиваете плитку в ванной.

Сергунчик, бросаешь чердак и идёшь в помощь Мирону, – он показал рукой на рыжеусого, – все остальные продолжают заниматься своими делами.

Нехотя, поругиваясь, народ потянулся к дому. Всего Силин насчитал вместе с бригадиром двенадцать человек. Перед уходом черноглазый вспомнил про Силина и обратился к прорабу, благодушно курившему в сторонке, пока бригадир наводил в своём войске порядок.

– Пётр Васильевич, тут к нам на работу человек просится.

Он показал рукой на Силина и скрылся внутри дома вместе с ещё более молодым худеньким пареньком, имевшим на голове скорее не волосы, а какой-то белесый пух.

Нумизмат подошёл к прорабу, тот оценивающе оглядел его и неожиданно для Михаила протянул руку. Силин несколько опешил от подобного демократизма, но пухлую ручонку прораба сжал довольно крепко, без подобострастия. Он бы очень удивился, узнав истинную причину подобного панибратства. Пётр Васильевич Паршин ещё в студентах вычитал в каком-то журнале, что греческий миллиардер Аристотель Онасис подобным образом проверял экипажи своих судов на лентяев и работяг. Заскорузлая ладонь Нумизмата с въевшимися прямо в кость мозолями произвела сильное впечатление на прораба.

– Откуда? – спросил он Силина.

– Из Москвы, – ответил Михаил, теперь уверенно доставая свой липовый паспорт. В третий раз за день пересказанная им «строительная сказка» звучала без запинки и настолько естественно, что и сам Силин на секунду поверил в неё.

– А в какой организации вы работали? – насторожился Паршин.

Силин наугад назвал одну из фирм, заполонивших своими рекламами полстолицы.

– А, это вы тот дом на Ильинке реставрировали?

– Ну да, – подтвердил Нумизмат, пытаясь припомнить, где эта чёртова Ильинка находится.

– С Семёновым мы на параллельных потоках учились. Сейчас он глава фирмы, а я вот здесь… – Паршин не докончил фразу, лишь неопределённо махнул рукой в сторону особняка. Последний разговор с хозяйкой ещё довлел над ним. Затем он взял себя в руки и задал несколько вопросов по существу:

– Что можете делать?

– Все. От кладки до отделки. Плотницкие, столярные работы, подвесные потолки, натяжные потолки, циклёвка паркета, плитку кладу…

– А мрамор?

– Приходилось, – кивнул головой Михаил. – Установка сантехники, жестянщиком могу.

Паршин задал несколько чисто теоретических вопросов и убедился, что долговязый мужик с громадными ручищами действительно хорошо разбирается в профессии. Прораб сразу как-то поверил, что перед ним истинный мастер своего дела. В новичке не было суетливого мельтешения дилетанта, он себя не расхваливал: «Приходилось, работал, знаю», но за простотой ответов чувствовался опыт и талант.

– Эй, Шалим! Подойди-ка! – позвал прораб появившегося на крыльце бригадира. Когда тот подошёл, Паршин кивнул на Силина и сказал:

– Вот, человек просится в бригаду, может, возьмём?

Силин всю свою жизнь не любил рыжих. Очень редко среди них попадались нормальные люди, все больше упрямцы и властолюбцы.

«Не возьмёт», – сразу понял он и оказался прав. И без того некрасивое, продолговатое лицо Шалима исказилось злой гримасой, он моргнул длинными белесыми ресницами и сухо отрезал:

– Своими силами управимся.

– Смотри, брат! – покачал головой Паршин. – До сдачи осталось десять дней. Если в срок не уложимся, то ты больше меня теряешь. Я-то на окладе, это вы на сдельщине. Обдерёт вас мадам как липку.

– Справимся, не впервой, – буркнул рыжий и отошёл к грузовику, с которого уже сгружали длинные рулоны линолеума.

Паршин обернулся к Силину и огорчённо развёл руками.

– Извини, брат. Договор подписан с этими вот орлами. Мест нет. – И также отошёл к машине, командуя, куда какой линолеум нести.

«Да, похоже срывается моя затея», – подумал Нумизмат. Безнадёжность и усталость просто подкосили его. Машинально он уселся на бортик фонтана, бездумно наблюдая за суетой строителей. Вскоре его окликнул рыжеусый, пришедший за раствором с новым напарником.

– Ну шо, не взял? – спросил он.

– Нет, прораб вроде не против, да бригадир ваш развыступался. И так, говорит, справимся.

Рыжеусый, Силин вспомнил, что его звали Мироном, отчаянно замотал головой, а его напарник откровенно засмеялся и высказал своё мнение:

– Шалим делиться не хочет. Общак-то один на всех. Верно говорит Шпон, подохнем мы на этой хибаре.

– А что, работы много? – поинтересовался Силин.

– Выше горыщи, – скупо отозвался Мирон, закидывая в носилки вязкий раствор.

– Надо отсюда мне выбираться, – вслух высказал свою мысль Михаил и запоздало посмотрел вслед уехавшему грузовику. Уже вечерело, тащиться обратно до платформы ой как не хотелось, особенно после такой неудачи.

– А тебе куда ехать? – спросил напарник Мирона Сергунчик, невысокий мужичок в заляпанном раствором и краской комбинезоне.

– К Казанскому вокзалу, недалеко от него.

– А, далековато, а то подожди, часа через два за нами автобус приедет, правда, нам в другой район, Хорошево-Мневники.

– Да какая разница, полчаса на метро.

– Тогда сиди жди. Или вон в вагончик иди, там теплее.

– Ладно, – охотно согласился Нумизмат. Лучшего выхода он не видел.

Но «пазик» приехал лишь в восьмом часу вечера, и все это время строители, словно муравьи, не прекращали работы. Лишь раз они собрались в вагончике попить чайку и перекусить. Угощали крепким «купчиком» и Силина. Нумизмат пустил в ход все своё артистическое обаяние, так живо интересовался делами бригады, что скоро узнал почти всю историю строительства особняка Балашовых. Оказалось, что такая махина выросла всего за год. Начинали строить её хохлы с «нуля» и тянули до сдачи «под ключ». Все это время они трудились по двенадцать часов в день без праздников и выходных, смертельно устали и соскучились по оставшимся в Запорожье семьям.

– Скорей бы домой, – вздохнул один из строителей. – Димке вон хорошо – ни жены, ни подруги. Хоть ещё на год оставайся.

Все засмеялись. Димка, голубоглазый херувимчик с волосами, как пух одуванчика, скривил пухлые губы и важно изрёк:

– А я, может быть, и в самом деле здесь останусь. Женюсь на москвичке, всего-то и делов.

Чувствовалось, что парень хочет казаться старше, чем он есть, на вид ему было лет шестнадцать, не больше. Силин давно понял, что мальчишка в бригаде на подхвате: принести, отнести, поднести, сварить чай.

– Женилка ещё не выросла, кавалер, – пробурчал бригадир и, дав лёгкий подзатыльник обиженному Димке, скомандовал: – Хорош базарить, двигайте работать.

После чаепития у Силина родилась неплохая идея. Он зашёл в сторожку у ворот, небольшой, но уютный домик для охраны, там временно помещался прораб со своими бумагами и чертежами.

– Пётр Васильевич, если вам все-таки понадобится рабочий, то позвоните по этому телефону, попросите позвать Михаила, – сказал Нумизмат, протягивая Паршину клочок бумаги с номером Надежды.

– Хорошо, – кивнул головой прораб. Он продолжал рассматривать эскизы интерьера и даже не поднял головы.

Уже стемнело, когда автобус привёз бригаду в столицу. Силин со всеми вежливо распрощался и двинулся в сторону ближайшей станции метро. Строители же толпой отправились в противоположную сторону, все очень устали, и никто не догадался оглянуться. Тогда бы они увидели бы, что, пройдя метров двадцать, их новый знакомый развернулся и двинулся вслед за ними.

4. «ВМЕСТО ВЫБЫВШЕГО ИЗ ИГРЫ…»

Как оказалось, жили украинцы в десятиэтажном общежитии бывшего текстильного института. Силин даже рассмотрел, как во вспыхнувшем окне на третьем этаже появилась белобрысая голова Димки.

К Наде на квартиру Михаил в этот день пришёл очень поздно.

– Не ждали? – спросил он открывшую дверь женщину.

– Да нет, вы все-таки обещали позвонить, если уедете.

– Это верно.

За ужином он сказал хозяйке:

– Завтра-послезавтра я точно ещё буду в столице, а вот потом – не знаю.

– Что, кончается командировка? – с явным сочувствием спросила Надя.

– Да, все рано или поздно кончается. Жизнь сначала всегда кажется вечностью, а умирать приходится. Хочешь ты этого или не хочешь.

Надя удивлённо посмотрела на него, впервые в голосе Михаила прозвучали философские нотки. Ей захотелось спросить своего странного постояльца, кто он, чем занимается и какое дело привело его в столицу. Эти вопросы давно уже мучили женщину. Но Нумизмат вдруг спохватился, резко поднялся из-за стола и пожелав хозяйке спокойной ночи удалился к себе в комнату.

В этот вечер он особенно внимательно изучал криминальную хронику по всем каналам.

С утра он предупредил Надю, что придёт домой поздно, но весь световой день слонялся по городу без видимой цели. Как обычно, накупив периодики, долго сидел в сквере за памятником Пушкину, просматривая её. Затем прошёлся по магазинам, пополнил свой багаж справочником различных охранных систем для квартир, офисов и машин. Ближе к вечеру Михаил зашёл в хозтовары, после чего отправился в Хорошево-Мневники.

В ожидании возвращения украинской бригады с работы Нумизмат изрядно замёрз, автобус в этот вечер пришёл ещё позже вчерашнего, ночь уже сгустила осенние сумерки. Михаил стоял далеко, лиц приехавших он не видел, но не сомневался, что это именно та самая бригада, двенадцать смертельно уставших людей. На время хохлы сбились в толпу, что-то оживлённо обсудили, затем все двинулись к общежитию, а двое в противоположную сторону. Силин знал, что там находится дежурный магазин. Минут через двадцать эти же двое вернулись в общежитие с полными сумками. Нумизмат узнал обоих: Димка, вечный мальчик на побегушках, и черноглазый взрывной Шпон.

План Силина горел синим пламенем, но врождённое упрямство заставило его пойти за мирно беседующей парочкой через большой сквер к самому общежитию. Стоя под большим деревом, он долго наблюдал за окнами на третьем этаже, не выпуская при этом из поля зрения и крыльцо огромного здания.

И опять судьба сыграла на его стороне, хотя Нумизмат чуть было не прозевал момента, ради которого он мёрз в этот вечер. На крыльце появилась щуплая фигура в чёрной вязаной шапочке, с матерчатой сумкой в руке. Силин всем телом подался вперёд. Без сомнения, это был Димка-Одуванчик. Помахивая сумкой и насвистывая, он двинулся мимо Нумизмата в сторону магазина, и свет от окон общежития на секунду высветил его по-детски круглое добродушное лицо.

Выбравшись из кустов, Силин пошёл вслед за ним. Но убедившись, что Димка и в самом деле направляется в магазин, Нумизмат остался в сквере, на самом краю не очень длинной, метров тридцать, аллеи. Минут через пятнадцать Михаил увидел знакомую подпрыгивающую фигуру пацана, но за ним, метрах в пяти, шёл ещё кто-то, похоже, женщина.

Нумизмат с досадой скрипнул зубами, но тут женская фигура свернула за угол ближайшего дома, и Михаил, облегчённо вздохнув, неторопливо двинулся по аллее, напряжённо прислушиваясь к лёгкому шуршанию Димкиных шагов за своей спиной. Силин чуть неудачно рассчитал скорость, они сошлись в самом центре аллеи, под единственным фонарём. Димка, обгоняя неторопливо движущегося впереди себя верзилу, машинально глянул в его лицо и удивлённо воскликнул:

– Здравствуйте! Это вы? Что, работу так и не нашли?

– Нет, но надеюсь, что скоро найду, – отозвался Силин, насторожённо оглядываясь по сторонам. Аллея с обеих сторон оказалась пустой, и нервная дрожь тут же одолела его большое и сильное тело.

– А что же вы тут, у нас, делаете? Вы вроде, у Казанского живёте? – неожиданно насторожился парень.

Но было уже поздно. Нумизмату показалось, что кто-то свернул пространство вокруг него наподобие бумажного кулька, повторяя конус идущего от фонаря света и отделяя этим сквер от остального мира. Уже ничего не боясь, Силин вытащил из кармана длинный столовый нож. Димка отшатнулся назад, но Михаил с высоты своего роста схватил его за шиворот и ударил ножом в грудь пацана. Тело Одуванчика даже подпрыгнуло вверх, с такой силой лезвие вошло точно в сердце парнишки. Тот не успел ни крикнуть, ни простонать, лишь коротко прохрипел и начал заваливаться вперёд.

Но Нумизмат не дал ему упасть, он оттащил Одуванчика за кусты и лишь там позволил соединиться с землёй. Тяжело дыша, Силин опустился на одно колено, перед глазами плыли красные круги, словно он только что поднял невероятную тяжесть. Немного переведя дух, он склонился над телом Димки. Убедившись, что тот безнадёжно мёртв, Михаил обшарил его карманы, собрал какую-то мелочь, заглянул в сумку. Там оказалась бутылка водки, две булки хлеба и батон самой дешёвой вареной колбасы. Мужики из бригады в тот вечер решили кутнуть, для полного счастья им не хватило самой малости – пол-литра водки да немного закуски. Это и предопределило судьбу Одуванчика.

Сунув Димкину сумку в свою, Силин протёр рукавом рукоять ножа, огляделся по сторонам и быстрым шагом покинул сквер.

Лишь в метро он рассмотрел, что немного крови осталось на тыльной стороне ладони. Сунув руку в карман, Нумизмат обтёр руку о подкладку, сел на диван. Под ровное гудение вагона сразу навалилась усталость, да так, что, задремав, он чуть было не проехал свою остановку.

Надя очень удивилась, когда Силин выложил на стол продукты.

– Что это вы так потратились?

– Да нет, это я так, приобрёл по случаю. Надя, мне бы завтра днём остаться у вас. Мне должны позвонить сюда. Вы уж извините, я дал ваш телефон.

– Ну, это не проблема. Завтра же суббота, – улыбнулась хозяйка.

– Ах, да! Совсем я что-то в столице потерял счёт времени.

– А с этим что делать? – Надя показала пальцем на бутылку водки. – Хотите выпить?

– Нет, оставьте до лучших времён.

Весь следующий день Силин провёл дома, только с утра вышел, чтобы выкинуть в мусорный бак сумку строителей. Он ждал звонка, но того все не было. Нумизмат не находил себе места. Он прокручивал все возможные варианты: может, бригадир настоял на своём или прораб потерял бумажку с номером его телефона. Несколько раз звонили, Силин вскакивал с места, подходил к двери и, затаив дыхание, вслушивался в мягкий говорок Нади. Но увы, звонили то ей, то детям. К вечеру Михаил пережил все стадии ожидания: волнение, тревогу, отчаяние, безнадёжность.

«Неужели я чего-то не учёл? – думал он. – Выходит, пацан зря отдал Богу душу. Забавно, что в этот раз я не испытал никаких эмоций. Привыкаю, что ли?

Собственно, кто этот Димка? Одуванчик и есть одуванчик – дунул, и нет его, как не было. Что он значит по сравнению со мной? Полный ноль. Таких, как он, бросают во время войны на пулемёты целыми батальонами, что батальонами – дивизиями! Его смерть оправдана целью. На войне мало кто думает о цене жизни, главное – победа…»

Его размышления прервал очередной телефонный звонок. Силин даже не приподнялся с койки, он уже не верил в удачу. Но спустя несколько секунд Надя постучала в дверь:

– Миша, это вас.

– Да, я слушаю, – сказал в трубку Нумизмат и затаил дыхание. Голос прораба он узнал сразу.

– Скажите, вы ещё не нашли себе работу?

– Нет.

– Тогда приходите завтра к восьми утра к тому месту, куда вас доставили в прошлый раз. Мы вас посмотрим в деле.

– Хорошо, до завтра.

«Сработало!» – с облегчением подумал Силин, кладя телефонную трубку на рычаг.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Ленинград. 1943 год. Пинчук.

Поздним декабрьским вечером из подъезда дома по улице Декабристов появилась высокая мужская фигура. Шёл человек очень неуверенной походкой, что определяло множество причин. Блокадный Ленинград освещался лишь свежевыпавшим снегом, а человек, пробиравшийся вдоль тёмных домов, плохо видел. Только память коренного питерца позволяла ему ориентироваться в лабиринте проходных дворов. Сил не хватало, он часто останавливался, отдыхал, тяжело и часто дыша, вслушиваясь при этом в мёртвую тишину заиндевевшего города, не звучат ли вдали гулкие шаги патруля. Он не имел полагающегося для хождения в комендантский час пропуска. Но идти ему было не так далеко, и поздний прохожий надеялся проскочить. А все потому, что человек, к которому он направлялся, появлялся в своей квартире только вечером, да и то не всегда.

Услышав тихий стук в дверь, Василий Пинчук немного вздрогнул, закрыл жалобно скрипнувшую дверцу буржуйки и, подойдя к входной двери, негромко спросил:

– Кто?

– Василий Яковлевич, это я, Мезенцев, Шура.

– А, Шура, Шура, студент! – с явным облегчением произнёс хозяин дома, открывая хитроумные замки. Пропустив гостя в дом, он тщательно запер двери и обратился к гостю, греющему над буржуйкой озябшие руки:

– Замёрз, Шура? Да, зима ещё больше завернула. Прямо Сибирь, а не Питер. Ты сегодня один, без Анны Александровны?

– Она умерла на прошлой неделе, – глухо отозвался гость.

– Господи помилуй! – всплеснул руками Пинчук и перекрестился. – Всех, значит, Господь прибрал, один ты, Шура, остался.

– Да, последний.

Василий Яковлевич открыл топку буржуйки, сунул туда ещё парочку коротких поленьев, но закрывать дверцу не стал – так было и теплее, и светлее. Оба, и хозяин, и гость, присели около живительного огня и долго молчали. В колеблющемся свете пламени было особенно видно, насколько они разные. По росту и комплекции они напоминали Дон Кихота и Санчо Панса. Мезенцев-младший унаследовал пропорции своего отца, хотя лицом вышел в мать: рыжеватый, курносый, с крупными веснушками по всему лицу. Сейчас он сильно исхудал, волосы приобрели серый оттенок, веснушки словно растворились на бледном лице, щеки впали. Массивные очки с толстыми линзами Шуре приходилось связывать на затылке верёвочками, иначе они неизбежно валились с заострившегося носа. Из-за близорукости его в своё время не взяли в армию, сам он даже в ополчение не пошёл, желание было, но понимал, что, с его штатскими манерами, будет только обузой и живой мишенью.

Коренастая же фигура хозяина квартиры и его округлое лицо сохранили даже некоторую свежесть, столь не свойственную прочему люду в эту самую страшную третью блокадную зиму. Солидную лысину Василия Яковлевича грела вышитая узбекская тюбетейка, толстые белые катанные пимы и овчинная телогрейка тоже хорошо предохраняли хозяина от мороза. Маленькие глазки Пинчука, почти лишённые ресниц, выдавали природную хитрость и некое благодушие. Вот и сейчас он ударился в воспоминания.

– Да, а какая семьища была! Погоди, это сколько ж вас было человек? Первыми умерли бабки, Вера Ильинична и Зоя Федоровна, мать вашей матушки. Так?

– Да, – тихо подтвердил Александр. – Бабушки ушли первыми.

– Потом сестричка твоя младшая, Олечка, в ту же зиму. Сколько ей было?

– Двенадцать, – все тем же затухающим голосом сказал Шура.

– Такая маленькая… и пожить не успела. А рыжая была! Копия мать, и голос звонкий, прямо как звоночек.

Губы у Шуры задрожали, сестрёнку свою он любил больше всех. А Пинчук, не замечая этого, продолжал вспоминать:

– Потом умерла сестра ваша сводная, Ольга Павловна. А ведь никто этого не ожидал – цветущая женщина, вылитая мать, Нина Андреевна, первая жена профессора. Как она переживала, когда её муж погиб в ополчении! Потом Софья преставилась, младшая дочь от первого брака. Ну, эта с рождения была болезненной. Затем сам профессор ушёл в мир иной, батюшка ваш, царствие ему небесное, святой человек! Затем Андрей Николаевич, дядя ваш родной, это вот уже недавно, по осени, затем жена его, Валентина Семёновна. И стало быть, ваша матушка убралась намедни. Сколько ж это?.. – Он на секунду задумался, потом подвёл итог: – Девять душ! Боже мой!

У его гостя уже откровенно по щекам текли слезы.

Пинчук отнюдь не голословно перечислял умерших. Он их всех прекрасно знал. В семье Мезенцевых он появился ещё до первой мировой войны, пятнадцатилетним парнишкой. Шустрый и расторопный слуга успевал везде: и в лавку сгонять за товаром, и печи протопить. В четырнадцатом году Мезенцев пристроил Пинчука в свой санитарный поезд, и лишь бурный водоворот революции разлучил их.

Снова появился Василий в Ленинграде уже в двадцать восьмом году. Судя по его рассказам, за это время Пинчук успел объездить полстраны. Во время нэпа он разбогател. Но большевистское наступление на частный сектор разорило и его, заставив бежать с насиженных мест. По старой памяти Мезенцев, в те времена уже завкафедрой в институте, пристроил бывшего слугу завхозом. В этой должности Василий Яковлевич проявил себя во всей красе. Не было дня, чтобы профессор не вспоминал его либо с восхищением, либо с руганью. Пинчук проявлял просто чудеса расторопности и изворотливости в деле снабжения родного института стройматериалами и медпрепаратами. И при этом «хитрый пёс», так иногда профессор называл завхоза, никогда не забывал про собственный карман.

Когда в сентябре сорок первого враг прорвался к самым окраинам города, с Пинчука сняли бронь и отправили в окопы. С полгода о нем не было слышно ничего, лишь в феврале сорок второго он появился в квартире Мезенцевых измученный, исхудалый, после ранения. Дом его разбомбили, так что с неделю он квартировал у профессора, в его обширнейших восьмикомнатных апартаментах. Шура запомнил, как Пинчук частенько вздыхал, сидя у горячей печки: «Ах, какая у меня квартира была, полная чаша! Десять лет обустраивал!»

Народ в Ленинграде резко пошёл на убыль, так что квартиру он подобрал себе быстро, в том же районе старого города. К этому времени Пинчук уже пристроился по интендантской части, получил звание старшины, а со временем начал помогать и семье своего благодетеля: то крупы подкинет, то маргарина с полкило, раз даже конских костей принёс. Вздыхал только, что все очень дорого и опасно.

Большую семью надо было кормить, рабочие карточки получали только сам профессор, его дочь Ольга Павловна да жена родного брата, Андрея Николаевича. Все остальные числились иждивенцами и паёк получали

соответственный – гораздо меньших размеров. Так что глава клана Мезенцевых, ни секунды не колеблясь, начал менять на продукты фамильные драгоценности. Надеялись, что кошмар под названием «блокада» скоро кончится, но чуда не происходило, и постепенно все золото и камешки перетекли в руки ушлого старшины.

Но даже несмотря на всю эту немалую помощь, род Мезенцевых неизменно сокращался. Атмосфера всеобщей любви и обожания работала, как это ни странно, против семьи. Смерть каждого из родственников болезненно сказывалась на всех остальных. Пока жив был сам Павел Николаевич, он ещё как-то хорохорился и тормошил родных, не давая им медленно умирать в воспоминаниях. Сам он до последнего работал в госпитале и умер прямо там, в ординаторской, от приступа острой сердечной недостаточности. Брат его, инженер-кораблестроитель, потерявший ногу ещё в гражданскую, не смог морально поддержать семью и вскоре угас сам, продолжив цепную реакцию смертей. За главу семьи осталась мать Александра. Последнее, что она принесла Пинчуку, были обручальное кольцо, серёжки скромненькие, без камней, ещё девичьей поры, да десяток серебряных монет, принятые старшиной с большой неохотой, на вес.

Ещё в начале их сотрудничества Мезенцев предложил своему доставале антиквариат: картины, статуэтки, предметы прикладного искусства. Но Пинчук от них сразу же отказался:

– Там, где я достаю продукты, этого не поймут. Что делать, пролетарии, они в этом деле ни бум-бум.

Цепкая память Пинчука подсказывала ему, что больше с Мезенцевых взять нечего. Все то, что украшало женщин и составляло гордость мужчин, прошло через его руки. Поэтому к приходу Шуры он отнёсся спокойно, не ожидая каких-либо материальных выгод.

– Попей чайку, Шура, морковный, но с сахарином. – Пинчук налил студенту в кружку желтоватую жидкость, и тот принялся пить небольшими, но жадными глотками, нещадно обжигая сладким кипятком губы. Лицо его при этом несколько порозовело, снова проступили редкие, но крупные веснушки.

– Мама прошлый раз карточки на месяц потеряла, поэтому и пришла к вам, – тихо объяснил Александр, не отрывая взгляда от кружки.

– И ведь ничего не сказала! – всплеснул руками старшина. – Я бы ей и так провианту достал, по старой памяти.

– О вашей семье-то ничего не слышно? – поинтересовался Мезенцев-младший.

– Ах, да, Шура, вовремя вспомнил! – Пинчук даже ударил себя ладонью по обширному лбу. С некоторой торжественностью он извлёк из внутреннего кармана мятый конверт.

– Вот, на прошлой неделе с оказией передали. И дочка моя, Нюра, и жена проживают теперь в Пермской области, деревня Ключи.

– Слава Богу! – искренне обрадовался Шура.

– И не говори, главное, что подальше от этого ужаса.

Семья Пинчука, жена и дочь, успели выехать из города в августе сорок первого, проскочив чуть ли не с последним эшелоном, под самым носом у фрицев.

– Ну ладно, я что-то все о себе. Ты-то как себя чувствуешь, Шура?

– Плохо, – отводя глаза, признался студент. – Силы теряю, а мне нельзя. Отец незадолго до смерти все твердил, что мне умирать нельзя. Со мною род прервётся. А Мезенцевы ещё при Петре первом потомственное дворянство получили… Мне нужно что-то… из еды. Я не прошу просто так, нет! Я понимаю ваши проблемы, Василий Яковлевич, вы так рискуете. Вот, я принёс…