Текст книги "У истоков пирамид"

Вторая часть

***

Газель подняла голову и фыркнула, рога качались из стороны в сторону. Звери тоже что-то чувствуют.

Он присел на корточки, и начал причмокивать, медленно и размеренно покачиваясь из стороны в сторону – обычно это успокаивало животных. Теперь еще не хватало, чтобы остальные встревожились. Пасшиеся рядом газели отрывались от кустиков, которые ощипывали и, бросив короткий взгляд на человека, возвращались к еде. Он причмокнул еще раз, ласково повторяя ничего не значащие слова. Другие пастухи начинали напевать, но он не любил этого. Наконец, животное успокоилось, и снова обратило свое внимание на клочок бурой травы.

Газели беспокойны в эти дни, как если бы рядом бродили лев или шакалы – хотя кто знает, может и бродят – а может потому, что беспокойны охранявшие их люди. Охотники вернулись в стойбище четыре ночи назад – они были вымотаны и измучены жаждой. Сначала они долго пили тепловатую мутную воду из источника, потом еще дольше молчали. Их не расспрашивали – человек говорит, когда он хочет говорить. И, наконец, они начали говорить.

Хаа-Та, их земля, стала жестокой. Почти полную луну они шли по ней, спускались в ущелья, переходили через пустоши. За это время ни разу небо не дало им влагу. Они пили воду, пили кровь убитых животных, наверное, и собственную мочу, но, наконец, дошли до Обломанного рога. Озерцо почти пересохло, и вода в нем стала солоноватой, деревья у Четырех Скал чахнут и гибнут. Стоит ли удивляться, что страусы спустились вниз к Реке, а слонов даже его отец уже не видел.

Собака хрипло зарычала и гавкнула, один раз, потом другой.

– Тихо, Аг! – прикрикнул пастух, но Аг продолжал урчать, тревожно поводя ушами.

Посмотрев по сторонам, он ничего не увидел, но, все же, покосился на лежавшие у ног лук, колчан и веревку с петлей на конце. Оголодавшие шакалы вполне могут бродить рядом. Обычно они едят падаль, но, если ничего нет, то могут попробовать и зарезать одну из газелей.

Его клану, наверное, придется спуститься в низины, в болотистые, влажные земли Реки, где так часто начинается кашель. Там их будут ждать те люди, которые поклоняются рогатой женщине. Её вестники приходили к ним в стойбище опять. Красногубый не сказал, о чем они говорили, молчали и другие старейшины, но тем вечером все ели ячменные лепешки, а наутро зарезали горного осла у камня, и мудрейший внимательно смотрел, как он умирает.

Сам пастух не понимал, чем люди рогатой женщины лучше других людей из приречных селений – все они стоили друг друга, на его взгляд. Но старейшины, понукаемые Красногубым, уходили к Реке, чтобы поклониться её Богине-Корове. Теперь они решают, должны ли кланы покинуть свои Уну и переселиться к полуночи, во влажные земли. Чтобы они не решили, пускай решают быстрее, и вода, и трава для газелей здесь скоро закончатся.

Вдруг Аг подскочил на месте, рыча и яростно размахивая хвостом. В этот раз мужчина не стал приказывать ему, сразу потянувшись за луком.

Разгибаясь, он увидел движение – мчащегося на добычу льва трудно рассмотреть, как следует. Он еще раз нагнулся подхватить стрелы, но, как бы быстро ни двигался, зверь уже успел выйти на разгон. Газели кинулись врассыпную, лев явно пытался нагнать стоявшую у края молодую самку. Пастух резко натянул лук, но не выстрелил. Убить льва в одиночку? С луком, веревочной петлей и дротиком?

За эти несколько мгновений все и решилось. Чуть бы ближе позволили подобраться скалы, и этот день был бы последним для молодой газели, но так она еще успевала набрать скорость. Прыжок, другой – но расстояние между ней и хищником только увеличивалось, и, разочарованный, лев сбавил ход. Он пробежал еще немного, потом остановился, и повел кудлатой головой.

Аг залаял, вытянувшись как копье, уши напряглись и стали торчком – и мужчина вдруг понял, что охота льва, может, еще и не закончилась. Лев яростно принюхивался, бросая взгляды по сторонам, газели, отбежав в сторону, внимательно следили за ним.

Хищник был тощий, спутанная, грязная грива, незаживший шрам на морде и ввалившиеся бока, по которым яростно стегал облезший хвост. Аг бешено лаял. Смерть посмотрела на пастуха желтыми глазами, и он натянул лук.

***

Третий день, как они переправились через Реку, но лишь сегодня утром окончательно покинули Ке-Ем, и пошли по горячим ущельям каменной земли. Шли медленно – часть людей тащила кожаные мешки с водой, другие волокли легкие лазни, сделанные из связанных стволов молодых деревьев. На лазни они положили товары для обмена. Долго рядили, что взять, но, в итоге все решило удобство переноски – свернутые плетеные циновки, ячмень и просо в мешках, и некоторые вещицы, с которыми было не жалко расстаться.

Сейчас небесный огонь стоял уже высоко, и горячий воздух дрожал над иссеченными горными остриями. Они шли, стараясь держаться правой стороны расщелины – там раньше появится тень вечером, и, изредка, попадались кустики и пятна травы, радовавшие глаз. Дно расщелины было бурым, покрытым слоем тяжелой пыли, с разбросанными тут и там желваками. Трудно поверить, что его предок плыл здесь на ладье.

– Аха говорил, что его люди доходили до священного камня горцев, но там никого не встретили, – сказал Скорпион, шедший рядом с Гор-Кха.

– Я помню, что говорил Аха, но нам все равно надо туда дойти – только оттуда можно повернуть на каменную россыпь. И ближе источника нет.

– А что мы будем делать, если не встретим горцев нигде, – Скорпион провел рукой по лбу, стирая пот, – не можем же мы искать их по всей каменной земле?

– И не будем. Тогда мы возьмем лучшие камни, какие найдем, выбьем знак на скале во славу Гору-Соколу и всем нашим хемму, и вернемся в Ке-Ем.

Гор-Кха помолчал, поправил топорик на поясе.

– Но лучше бы мы их встретили.

С давних времен люди Ке-Ем ходили в каменную землю – хотя и не всегда она была такой. Предания, сохранившиеся от времен их поселения у Реки, говорят, что дожди тогда шли куда чаще, и на бурых сейчас склонах зеленела трава. Там же, где вода выбивалась из-под земли, росли кусты и деревья, а земля была обильна жизнью. Здесь жили страусы, говорят, и слоны – на их костяки и сейчас иногда натыкались охотники, антилоп же и газелей было множество, хороший охотник никогда не оставался голодным.

Но потом проклятие легло на каменную землю. Дожди становились все реже, небесный огонь все горячее и свирепее. Зеленые луга на склонах бурели и высыхали. Редко теперь ущелья наполнялись водой, и держалась эта вода недолго – нечего было и думать, чтобы пройти на ладье, как успел сделать великий Мепи. Кое-где в каменной земле еще встречались источники, выбивавшиеся из-под камней, иногда вода текла под землей, в таких местах грудились деревца и разбегались пятна травы. Но за небольшими зелеными островками тянулась каменистая пустошь, глиняные отроги, серо-желтые, обточенные ветром скалы.

Каменная земля была неприветлива и, действительно, большей частью состояла из раскаленного на солнце камня. Но она не была ни безжизненной, ни бесплодной. Слоны и страусы ушли, когда исчезли зеленые луга, но другие животные смогли выжить. Выжили и люди.

А еще каменная земля была богата.

– Тяните осторожнее! Не наступать на веревки! – услышал он сзади и обернулся. Какой-то человек поднимался с земли, веревка, за которую он тянул, оборвалась. Для этой работы он отобрал самых сильных воинов, но даже они выглядели измученными.

– Скоро надо будет становиться на отдых, уари? – проговорил Перен, и это был полувопрос.

– Мы должны дойти до черной скалы с вершиной как голова антилопы, – сказал Гор-Кха, – и там будет тень. Мы же это решили на совете.

– Люди уже с трудом идут.

– Эти люди ходили в каменную землю землю не раз.

– Да, но тогда они не волокли за собой лазни, – Перен не казался уверенным, – может, станем на отдых здесь, хотя бы короткий?

– Нет, – Гор-Кха не колебался, – но давай заменим их. Найди других сильных воинов, и пусть они теперь тянут веревки. Надо дойти до черной скалы.

И они продолжали свой жаркий путь, устало переставляя ноги по глинистой земле.

Полуприкрыв глаза на ходу, Гор-Кха вспомнил свою первую охоту среди раскаленных камней. Охотники пытались добыть орикса, но петлей и луком он владел еще плохо, и они два дня только даром выхаркивали пыль. Спали в каменных расселинах, а, однажды, набрели на рисунки на скалах – художества горцев, хотя и жители Ке-Ем иногда оставляли здесь свои следы. А потом, уже как уари, он приходил сюда на торжища – горные кочевники приносили то, что давала им их опаленная земля, а давала она много. Ке-Ем, бедный камнем, постоянно в нем нуждался – и здесь они получали камень. Какой угодно – белесый, бурый, черный, зеленоватый, крошащийся и твердый, как скала, для топоров, ножей, сосудов. Приносили они и все более ценившийся в Ке-Ем малахит, а иногда и горный хрусталь или раковины.

Взамен люди каменной земли просили совсем простые вещи – свиней и коз, лепешки из ячменя, полбу и просо, кремниевые ножи и плетеные циновки. Голые дикари, они чаще всего носили только кожаные сандалии, защищавшие подошвы от разогретого камня, и длинные кожаные чехлы, которыми оборачивали то, что делало их мужчинами.

Забредавшие на их стойбища охотники говорили, что даже женщины у них большую часть времени ходят нагими. Горные люди не знают стыда, они ночуют под маленькими кожаными навесами или просто на прикрытой циновкой земле, и берут своих женщин днем, у всех на глазах, молятся жестоким духам камня и высекают их на скалах.

Дикари кочуют по ущельям и пустошам, гоня перед собой небольшие стада полуприрученных газелей, охотясь по крутым скатам на ориксов и диких ослов, ища все более редкие луга и водные источники. Они давно поняли, что ценится в Ке-Ем, и что Ке-Ем может им дать, так и выживали.

Как-то они встретят их сейчас?

Оглянувшись назад, на шедших за ним воинов, Гор-Кха опять подумал об оставленном Нехе. Теперь там его жена – уари-на, тень крыла Нехбет. За ту почти луну, что Ренехбет прожила в Нехе, она изменилась – больше не казалась той напуганной девочкой, которую он взял впервые. Кажется, начала понимать, что значит быть первой женщиной всей округи. Впрочем, ждать от неё многого не приходится. Но есть Седжи, чтобы советовать ей и Себех, чтобы держать копье и булаву.

Себех… Вспомнив о нем, уари поморщился. Что-то странное происходило с ним. Он всегда отличался строптивым нравом – за это Гор-Кха его и ценил, только Себех мог сказать то, что другие не решались. Но вот уже два лета он становится все более мрачным и замкнутым – уходит на долгие дни охотиться в пустошах или прибрежных болотах, общается лишь со своими кровными. И шери из рода Крокодила заражаются непокорством – они не осмеливаются открыто перечить ему, но их взгляды угрюмы и дерзки на советах, и слушают они больше своего старшего, чем его. Трудно было решиться оставить Себеха в Нехе. И, все же, решение было правильное.

– Уари, ко мне только что подходили люди из моего рода, – отвлек его от размышлений Скорпион, – просили передать тебе их слова.

– Что они хотят?

– Уйти вперед и добыть зверя. Они опытные охотники, думаю, принесут нам мясо к привалу.

– Если я их отпущу, остальные тоже захотят, – недовольно сказал Гор-Кха, оглядывая скалы, – и сколько бы они не добыли, на всех не хватит.

– Я думал об этом. Скажи, что ты отправляешь их разведать землю впереди – и они сделают это. Но также достанут немного свежего мяса.

Гор-Кха задумался, не сбавляя шага.

– Хорошо, – наконец сказал он, – они найдут черную скалу?

– Да, им уже приходилось там бывать.

– Хорошо, – повторил Гор-Кха, – отправь их вперед. Не больше, чем пятерых.

И Скорпион, кивнув, отошел от него и присоединился к группе людей, шедших отдельно. Они о чем-то говорили на ходу, а Гор-Кха, не пытаясь вслушиваться, продолжал думать. Победа над людьми Ме-Нари убедила людей, что новый Родитель – Гор-Сокол, силен и властен, и он правильно сделал, приняв «соколиное» имя. Убедила, но не всех. Себех вышел из побоища у Реки без единой царапины, и это, в глазах его кровных, подтверждало, что он избран Родителем. И не только его кровных – в Нехе хватало шери из других родов, которые осуждали еще его отца, сломавшего многие древние обычаи, заставившего их приносить жертвы духам земли у джедов, как это делали земледельцы из других речных селений.

А потом он сам объявил, что не только его, но и все Нехе хранит новый бог-Сокол, принесенный Седжи из далекого Аппи. Но также, что шери тоже должны поклоняться духам земли, что каждый род должен смотреть за своим скотом и не заходить на земли соседей, что споры между сыновьями Нехе решает он, а между дочерями – его уари-на… А также, что следующим уари станет его сын, сын Сокол. И ропот только усилился. И наиболее открыто выражал недовольство именно Себех, и люди, что были вокруг него.

Если Себех совершит подвиги в этом горном походе, его кровные только еще больше поверят в его избранность. Так что пусть посидит в Нехе. Нападать на него едва ли кто-то будет, а судить… Там есть Седжи, который поднимает жертвенный нож, лечит вывихи и укусы скорпионов – но также говорит о новом боге-Соколе. Власти его посоха, его жертвенного ножа хватит, чтобы Нехе было спокойно до возвращения, а там посмотрим. И да, там еще Ренехбет. Вспомнив гибкую девушку с большими, словно постоянно испуганными глазами, Гор-Кха улыбнулся. Она ласкова, хороша, когда ему нужен сочный цветок у нее между ног, она послушна, спокойна и, наверняка, будет хорошо судить женские споры. А больше от неё не потребуется.

– Уари, – услышал он голос Скорпиона, – мы решили, кто пойдет вперед.

***

Прошло семь или восемь дней после того, как ладьи увезли Гор-Кха и отправившихся с ним воинов на другой берег Реки. Ренехбет от самой встречи с ним у протоки возле Ме-Нари боялась мужа – а потом ей было страшно остаться без него.

Тот, кто пришел к Ме-Нари в ночь скорби, за кем она покорно шла, как пленница, гадая, зарежут ее или нет, вызывал у нее мучительный страх поначалу. Ренехбет до тошноты боялась его прогневать, не зная, каким может быть этот гнев – гнев победителя. К её удивлению, все оказалось не так страшно. Муж был сдержан и молчалив, но ни разу не выказал в отношении нее грубости. Он терпеливо объяснял её обязанности, иногда даже старался проявлять заботу в каких-то мелочах – предлагая ей лучшие куски еды, или подсказывая, как перетирать малахит.

Было, впрочем, то, что долго вызывало у нее страх – их соединение. Когда он впервые взял ее, в день свадебного обряда, Ренехбет испытала только мучительную боль. Всхлипывая и вытирая кровь с бедер потом, она гадала, где же то, о чем любили судачить старшие женщины. Где сила Небет (то есть, конечно, Нехбет, она уже начинала привыкать говорить, как люди из Нехе), которая вливается в тело, наполняет безмерным счастьем и заставляет кричать? Неужели кричать ей придется только от боли, каждый раз, когда муж её пожелает? Она со страхом ожидала ночи. Первая боль вскоре унялась, но радости не приходило, и она, сжав зубы, терпела.

Все изменилось однажды, когда Гор-Кха, посмотрев на нее, не стал брать сразу, а принялся медленно гладить, по шее, груди, животу и ниже. И, уже напрягшаяся, Ренехбех вдруг с удивлением почувствовала, как откликается её тело, как по нему разливается теплая дрожь и наполняется сладким тянущим зудом низ живота. Последовавшее соединение уже не было ей неприятно. А на утро, проснувшись, она обнаружила, что лежит в объятьях мужа, и он ласково проводит пальцами по её шее – и знакомая сладкая боль вернулась опять. И, когда он брал её в этот раз, Ренехбет вдруг показалось, что её тело затопил разлив, как бывало с Рекой – мощный и сокрушительный, она дрожала, выгибалась и кричала, не в силах облечь в слова наполнявшее её счастье, о котором раньше не имела и понятия. Когда же все окончилась, муж не откинулся от неё, а обнял, и она прижималась к нему, все еще дрожа от пережитого.

А после этого Гор-Кха впервые говорил с ней – не объясняя, что надо делать. Просто говорил, распрашивая о её детстве, о Ме-Нари, о семье. И Ренехбет вдруг поняла, что рядом с ней каждую ночь спит не свирепый чужак с гортанным говором, а действительно тот, кто стал её мужчиной. И она не так отчаянно одинока здесь, как ей казалось.

Но теперь он ушел, и сегодня, как и в предыдущие дни, ей нужно было выйти одной в Нехе. И не просто выйти – вчера к ней пришла женщина, чьего имени она не запомнила, но это была одна из тех, кто ходил вместе с Седжи. Она сказала, что жрец приглашает её к себе в жилище на следующее утро. Ренехбет за время, проведенное в Нехе, уже отвыкла, что местные женщины разговаривают с ней, как с равной – все они опускали глаза, и в голосе звучал благоговейный страх. Нельзя сказать, что посланница Седжи была непочтительна, но страха в ней не было совершенно точно, а слова жреца она передала так, что было неясно, приглашение это или приказ.

Ренехбет все еще не понимала старого жреца. Тогда, на берегу, и потом, он обращался к ней, как когда-то отец – но его взгляд, становившийся пронзительным, когда он говорил о своем Боге-Соколе, и сейчас пугал её, как испугал в тот самый первый день. И еще тревожнее становилось от того, что она поняла – Седжи у её мужчины вызывал сходные чувства. Конечно, Гор-Кха никогда бы этого не показал, но она видела явное – жрец, с его изогнутым посохом в правой руке смотрел на уари без всякого страха, и говорил с ним как с равным. Единственный в Нехе… хотя нет, есть еще Себех.

Но что Седжи хочет от неё сейчас? Может сегодня – день какого-то обряда, о котором она не знает, а должна знать? На этой неделе она рассудила еще один женский спор – две сестры спорили из-за мужчины, обещанного их семье, и приняла от другой женщины жертву Нехбет об удачном разрешении от бремени. Все ли она сделала правильно?

Нехе, залитое солнечным светом, давно уже проснулось. Когда Ренехбет, за спиной которой следовала Мерхет, проходила мимо хижин, во многих из них оставались только дети и женщины. В этой части селения жили шери – такой разницы не было в Ме-Нари. Сейчас многие из них ушли в каменную землю вместе с Гор-Кха, а из тех, кто остались, некоторые отправились на охоту. Шери в Нехе воевали, охотились или торговали – часто отправляясь для этого на ладьях вверх и вниз по Реке. Младшие же, еще не взявшие в руки лук или булаву, пасли скот на лугах за взгорьем.

Нехе лежал между несколькими каменистыми руслами высохших ручьев, хижины опускались с пригорков вниз, не доходя, однако, до дна – низины затапливались при разливах по весне. Седжи жил у другого края холма, рядом с жертвенным шестом и камнем Гора-Сокола. Прямо за хижиной начиналось кладбище – старое место упокоения, и люди избегали ходить туда после наступления темноты. Но жрец не боялся потревоженных теней.

– Пусть Нехбет осветит твой день, уари-на, – девушка подняла голову, отвлекшись от своих мыслей. К ней обратилась высокая женщина, стоявшая у одной из последних хижин. Запястье руки, которую она подняла в приветствии, украшал отделанный крокодильими зубами браслет – явно жена одного из шери. Она, не отрываясь, глядела на Ренехбет своими очень темными, широко расставленными глазами. Солнце поблескивало на гребне из слоновой кости, скреплявшем её прическу.

– И да будут сильны и здоровы твои дети, – ответила Ренехбет, как нужно было отвечать, не сбавляя шаг.

– Меня зовут Эмме, уари-на. Эмме, – негромко, но ясно произнесла женщина, когда Ренехбет проходила мимо.

Это уже не было необходимо. Её обычно приветствовали жестом, но, если и обращались голосом, то не представлялись. Девушка кивнула, и, чуть напрягшись, прошла мимо Эмме, которая не сдвинулась с места, следя за ней глазами.

Ренехбет очень хотелось оглянуться на странную женщину еще раз, но, стесняясь это сделать, она спросила Мерхет:

– Ты знаешь её?

– Встречала, уари-на, но имени не знала, – ответила та, – она появлялась на праздниках, и на ней всегда было много украшений. Её муж – известный охотник, и, кажется, из рода Крокодила.

Через некоторое время Ренехбет все же, не утерпев, оглянулась, но женщины уже не было.

Когда они дошли до жилища Седжи, небесный огонь уже поливал землю яростным жаром. На плоском холме с ровной площадкой наверху темнел длинный джед с деревянным изображением и черепом сокола, вокруг – ряд жертвенных камней. Там же, где холм уступом спускался к каменистому ложу ручья, стояла его хижина.

Обожженные глиняные кирпичи образовывали углы и основание, стены же, как и у большинства, были сложены из скрепленных глиной веток. Её жилище выглядело лучше, но Ренехбет все же подходила с опаской. Вспомнив их первую встречу, она невольно глянула на предплечье, где еще розовел шрам, оставленный его ножом. Тогда он соединил её, нагую и испуганную, с богиней-коршуном. Но что он скажет сейчас?

Они увидели Седжи, когда до хижины оставалось не более тридцати шагов. Старый жрец, сидевший на камне у тропы, ведущей на холм, при ее приближении встал и вышел вперед. В его руке был все тот же крючковатый посох, кожаная повязка стягивала волосы.

– Пусть светел будет твой день и спокойна ночь, – неспешно сказал он, когда Ренехбет приблизилась к нему.

– Пусть день твой будет ясен, а ночь спокойна, – ответила приветствием Ренехбет, – твоя женщина сказала мне, что ты хотел со мной говорить.

– Наа не моя женщина, а женщина Гора, – проговорил Седжи – но да, нам надо поговорить. Поднимешься со мной к джеду, уари-на?

Ренехбет кивнула, и они медленно двинулись вверх по тропинке. Поняв невысказанный приказ, девушка сделала Мерхет знак подождать внизу.

Холм встретил их душным безветрием, разогретым жаром небесного огня. По левую руку от Ренехбет тянулось сухое русло, позади карабкались на соседний холм хижины, спереди же были каменные знаки, поставленные кое-где над могилами.

Ренехбет смотрела на круг из валунов, намечавших будущее святилище и черные жертвенные камни, окружавшие джед, ожидая, что скажет Седжи. Старый жрец коснулся посохом одного из камней.

– Первый, который мы принесли сюда, и который обмазали жертвенной кровью, – сказал он, – но это лишь начало. Гору-Соколу нужно святилище, дом, где его будут прославлять. И твой уари с этим согласен.

Ренехбет кивнула, не очень понимая, куда он клонит. Мысль о том, чтобы построить дом для Гора, как был построен такой же для Нехбет, уже высказывалась при ней. Но это должна была решать не она, а мужа сейчас нет. Седжи молчал, оглядывая площадку, а потом спросил:

– Знаешь ли ты, что здесь было, когда я только приплыл в Нехе?

Ренехбет пожала плечами, не очень понимая, что он хочет услышать.

– Каким было Нехе? – снова спросил Седжи.

– Нет, – ответила девушка.

– Роды мало общались друг с другом. Они приносили жертвы своим хемму, но не знали, отчего Река разливается каждым летом, отчего небесный огонь освещает землю, и почему людей по ночам иногда мучает страх. Я говорил еще с Каихо, отцом твоего мужчины. Он тоже видел, что жить у Реки так, как жили наши предки, нельзя. Он хотел, чтобы люди из соседних селений приходили сюда, и долго строил святилище Нехбет. Каихо должен был бы со временем принять мудрость Гора-Сокола, но умер… и тогда его сын поднял булаву. Его юная душа была открыта новому, и он принял соколиное имя и силу Гора-Отца.

– Да, Седжи, он тоже мне так говорил, – осмелилась сказать Ренехбет, гадая, неужели жрец вызвал её сюда лишь для того, чтобы повторить свои слова и слова Гор-Кха, – и я, вместе с ним, просила Сокола о мудрости у его жертвенных камней.

Седжи молчал, никак не показывая, что услышал её слова, и глядя в сторону жертвенного камня. Но потом, неожиданно, повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

– Легки ли твои, сны, уари-на? – спросил он резко, – сейчас, когда твой мужчина далеко, не терзают ли злые духи твой сон?

– Иногда такое бывает, – сказала Ренехбет, не понимая, что именно хочет узнать жрец.

– Мы все страдаем от этого, – губы жреца дрогнули, – ночью, когда гаснет небесный огонь, черный шакал Хатх выходит из своей норы. За ним же ползут его жены, и жены эти принимают вид змей. Ты видишь их глаза, когда смотришь в черную воду ночью. Кода они доползают до земли, то ищут нас. Они вползают в уши и под веки тех, кто спит. Страх, что мучит нас во сне, приносят эти ночные змеи. Они хотят украсть твою ка, твою душу.

– Но ведь они не могут её украсть совсем? – в селении, где выросла Ренехбет, объясняли ночные страхи совсем иначе, – когда мы встаем утром, страхи рассеиваются.

– Человек не знает, что его душа украдена, – сказал Седжи, все так же пристально глядя в её глаза – но, потом, в бою или на охоте, желтая кровь, яд змей Хатха, заполнят его жилы, и страх овладевает им. Тогда он гибнет. Если же украдена душа женщины, то порча переходит на её ребенка.

Жрец помолчал, рассматривая могильные насыпи на склоне.

– Змеи Хатха не единственные из ночных духов, которых нужно бояться, уари-на. Когда я был юн, как ты, я видел как женщина, чья душа была украдена старыми духами, перерезала горло своему ребенку, а потом своему мужчине. Она бежала по селению, и в её глазах была ночь, хотя небесный огонь горел ярко. За ней гнались, но она бросилась в воду и плыла, пока не утонула. И так бывает, если душа похищена.

– Зачем ты говоришь мне об этом, Седжи? – девушка старалась не опускать взгляд, хотя глаза жреца сверлили её лицо, – разве Нехбет не хранит меня?

– Тебя – хранит, уари-на. Но в Нехе много людей, и много ночных духов, ищущих чужие души. И, если они украдут душу человека, то он станет опасен. Ты должна научиться видеть таких людей, уари-на.

– Как узнать такого человека?

– Нехбет скажет тебе.

Седжи помолчал чуть, но девушка не задала ему нового вопроса.

– Сколько родов шери в Нехе и округе? – вдруг спросил он.

– Не знаю, – Ренехбет пожала плечами, пытаясь скрыть недоумение.

– Семь, – сказал Седжи – у каждого свой хемму, и люди приносят ему жертвы. Так и должно быть. Но некоторые из этих хемму могут быть кровожадны и опасны для других. Встретив такого человека, ты увидишь гнев и ночь в его глазах, даже если он об этом не знает. Ты должна будешь видеть это, Ренехбет.

Кажется, впервые он обратился к ней по имени, вместо того, чтобы назвать уари-на. Ренехбет посмотрела на него, он молчал, глядя на неё в ответ.

– Почему ты говоришь мне все это сегодня, Седжи? – наконец спросила она, – есть ли что-то, что мне угрожает? Или уари-на должна что-то знать, а я не знаю? Я не росла в Нехе, ты знаешь. Скажи мне, что ты хочешь, Седжи.

– Я хочу, чтобы ты запомнила мои слова, – старый жрец покрепче перехватил рукой свой посох, – Гор-Кха теперь далеко. Пусть крыло Сокола хранит его там, но здесь, в Нехе, теперь ты старшая. Нехбет даст тебе мудрость, даже если меня не будет рядом.

– Почему тебя не будет рядом? – спросила Ренехбет.

– Потому что наше ка может в любой миг покинуть нас, – сказал Седжи, – наши души уйдут к закату, откуда когда-то пришли наши предки. Но Гор-Сокол не оставит своих детей. Я проживу достаточно, чтобы увидеть, как строится его дом, и как твой уари еще раз вернется с принесенной им победой.

Он повернулся к камню.

– Теперь обратимся к кормчему небесной ладьи, уари-на.

Спускаясь по холму, Ренехбет думала о разговоре со жрецом, вновь и вновь вспоминая его странные слова. Он говорил ей о духах ночи, о людях, чья душа была ими похищена, о ночном шакале Хатхе – зачем? Может, ей просто полагалось знать это. Но может, и нет. Она оглянулась вокруг, приостановившись. Хижины на склонах двух холмов, каменистое русло сухого ручья, стук камня о камень, голые дети, игравшиеся в тени акации. Ничего, что могло бы вызвать страх, но Нехе вдруг снова показалось Ренехбет чужим и враждебным. Она оглянулась, ища глазами Мерхет. Девушка стояла в нескольких шагах за ней, остановившись, когда остановилась Ренехбет.

– Видела ли ты человека, чью душу похитили ночные духи, Мерхет? – вдруг спросила она.

– Нет, уари-на. Там, где я родилась, все носили обереги, и духи ночи не могли причинить нам вред, – ответила Мерхет, – здесь, в Нехе, я иногда слышала о таких людях, но сама их не видела.

– А откуда ты родом?

– Хижины нашего рода там, за холмами, пол-дня пути от Нехе, уари-на.

Кроме больших селений, в долине Реки были разбросаны и множество мелких деревушек – обычно в них жил один род. В таких деревушках нет собственных джедов, и люди из них приходят на празднества или торжища в селение, чьего хемму признают. Такие деревушки были и вокруг Ме-Нари, и вокруг Нехе. Но в окружавших Ме-Нари деревушках не отдавали своих дочерей прислуживать шери. А здесь это случалось.

Она еще раз посмотрела на девушку. Мерхет была чуть старше её, но не намного. Невысокая, шире её в бедрах и плечах, грудь, которую та не прикрывала, уже налилась соком. Она была готова к деторождению, и Ренехбет впервые задумалась, есть ли у неё мужчина и, если нет, желает ли она его.

– Идем, – сказала она ей, – я хочу окунуться в Реку. Небесный огонь очень жарок сегодня.

Они спускались к берегу долго. Ренехбет понимала, что ей нельзя купаться перед остальными, даже женщинами, потому что уари-на не должны видеть голой. Выше по течению, за небольшой рощицей, было хорошее место. Деревья заслоняли от нескромных взглядов и давали тень, а тихая заводь позволяла плескаться, не боясь, что течение утащит в глубины Реки – как погиб её брат два лета назад.

У заводи, действительно, не было никого. Испуганная змейка скользнула под деревья, когда Ренехбет сбросила оборачивавшую бедра ткань. Она развязала сандалии и потянулась, наслаждаясь тенью и слабым ветерком, скользившим по разгоряченной коже.

– Раздевайся и ты. Искупаемся вместе, – приказала она Мерхет, и та послушно вынула костяную застежку.

Ренехбет плавала хорошо, как и все в Ме-Нари, но Мерхет, когда вода коснулась её смуглой груди, испуганно замерла, а потом попятилась назад. Так она и сидела на мелководье, пока Ренехбет, наплававшись, не вылезла из воды.

Жаркий даже в тени, день быстро высушил их кожу, Мерхет помогла уари-на обернуть льняную юбку вокруг бедер. И Ренехбет успела поймать её удивленный взгляд, когда потянулась, чтобы помочь ей сделать то же.

– Как случилось, что ты стала гаша́ моего мужчины, Мерхет? – спросила она девушку, когда та заканчивала завязывать повязки от сандалий.

– Когда разливы жестоки, и мужчины возвращаются с охоты без добычи, нам тяжело жить, – ответила Мерхет, поднимаясь, – не на что выменять топоры и стрелы, циновки и чаши. Тогда мужчины предлагают дочерей родам шери из Нехе, тем, кто готов отдать достаточно.