Текст книги "У истоков пирамид"

– Предлагают в жены? – спросила Ренехбет, и снова наткнулась на недоумение в круглых глазах Мерхет.

– Шери не женятся на таких, как я. Они могут взять одну из нас как гаша, если готовы отдать за неё достаточно.

– У тебя есть мужчина, Мерхет?

– Уари еще не выбрал мне мужчину.

Ренехбет все еще обдумывала её слова, переступая по узкой, петляющей вдоль берега тропке, когда увидела впереди мужскую фигуру. Она поняла, кто это, еще до того, как рассмотрела лицо.

– Да будет твой день ясен, уари-на, – сказал Себех.

***

Предсмертная судорога изогнула тело козла еще раз, его нога выпрямилась, изо рта струйками шла розовая пена. Кровь, хлеставшая из разрезанной глотки, понемногу иссякала. Однорукий чуть отступил от бежавших по камням красных ручейков, крючковатый посох, зажатый в единственной руке, сейчас напоминал его самого – худого, со склонившейся над умирающим животным головой.

– Несите топор, – приказал он негромко, и один из стоявших за ним людей отвернулся.

– Козел умер чисто, – он, как обычно, медленно выговаривал слова, – духи приняли его кровь.

– Воля духов ясна и так, – заговорил стоявший напротив него человек. Хрипящий, словно сожженный солнцем, голос его подходил внешности. Еще не старый, но худой и выглядевший изможденным, он, как и однорукий, сжимал в руке посох, – чего ты ждешь, Мертвый Лев? Люди Реки совсем скоро будут здесь. Мы принесем к черному камню их мужские части еще до того, как погаснет желтый огонь.

Однорукий чуть шевельнул посохом, по-прежнему не спуская взгляда с издыхавшего козла. Подошедший сбоку человек с топором посмотрел на него, и однорукий кивнул головой. Человек наклонился, поднял топор и опустил лезвие на шею животного.

– То, что ты говоришь, Красногубый, не воля духов Хаа-Та, а воздух изо рта твоей рогатой женщины, – ответил Мертвый Лев, наконец, отворачиваясь от жертвы, – мы узнаем, что они хотят, лишь когда догорит небесный огонь. Как дети Хаа-Та делали всегда.

Не дожидаясь ответа, Мертвый Лев двинулся по склону, за ним молча шел человек, державший за рога отрубленную голову козла. Кровь падала с неё градом тягучих капель, отмечая след.

Они были внизу, в одной из выемок между скалами – те, кто сейчас не охотился, не сторожил газелей, и не следил за людьми Реки. Его люди, клан Шестирогой Газели, и породнившийся с ними через женщин клан Красной Змеи. Голые дети игрались цветными камнями, женщины разделывали тушу дикой козы, какой-то юноша обстругивал древко стрелы.

Однорукий остановился у кострища, и человек, несший голову убитого козла, положил её рядом с ним.

– Здесь осталось мало травы, Мертвый Лев, – сказал мужчина с собранными кожаной тесемкой волосами. – Нам придется отгонять газелей почти за дневной переход.

– Мы прогневали духов Хаа-Та, – сказал Мертвый Лев, – дожди так редки сейчас, и небо не дает бурь. Почему, Харр?

– Я не знаю, – ответил Харр, – я не старейший, чтобы знать. Красногубый говорит, что нам надо уходить отсюда. Духи приняли нашу жертву?

– Козел умер хорошо, – сказал Мертвый Лев, – созови девушек, что охотились за жиряками. Мы будем готовить еду. Я посмотрю, что сделал Рагг.

С юга к ложбине почти отвесно подходила гладкая, темно-бурая скала. Мертвый Лев медленно шел к ней, опираясь о посох, культя его левой руки качалась, когда он спотыкался на камнях. У горы виднелся силуэт другого мужчины – как и большинство горцев, почти обнаженного сзади, если не считать пояса. Сейчас он как раз отошел от скалы на несколько шагов, и рассматривал её, склонив голову.

– Ты закончил, Рагг? – спросил Мертвый Лев, подойдя к человеку.

– Да, – ответил Рагг. Он отошел от скалы еще на шаг и протянул руку, – смотри.

Рисунок шел через скалу – узкие линии, высеченные в камне, складывались в форму не сразу, узор открывался частями. Газель, наклонившая рога, смотрящий на неё сверху шакал, и странное переплетение линий, немного походившее на цветок.

– Духи услышат наши слова? – сказал Мертвый Лев, и это был лишь наполовину вопрос.

– Шестирогая Газель даст силу нашим рукам, – ответил Рагг, в его голосе не было колебания, – каждый раз, когда я оставляю знак на скале, они дают мне силу, и наша охота удачна.

– Пусть будет так, – Мертвый Лев махнул рукой в сторону костра, – матери варят похлебку из полбы. Есть немного мяса. Идем.

Чуть выше три женщины уже раздували огонь куском кожи. Другая женщина, сидевшая рядом, медленно высыпала зерна в сосуд из обточенного известняка.

Такие сосуды плохо давались горцам, и этот выменяли на прошлых торжищах у людей Реки. Надо ли их убивать сейчас? Почему бы не обменяться еще раз? Какая разница между одними и другими речными жителями?

Мертвый Лев не знал, как ответить на эти вопросы, и снова подумал, насколько труднее стала жизнь в Хаа-Та. Он помнил, как Матерь, дававшая ему еду в детстве (не его настоящая мать, та погибла, когда он был почти младенцем) рассказывала, а иногда и пела, о прошлых днях. Тогда дожди в их земле были частыми, на склонах росла трава и кусты, слоны еще не ушли к речным зарослям. Великие охотники убивали гигантов, и весь род пировал долгие дни, а лучшие из охотников носили подвески из слоновой кости.

Почему дожди теперь так редки и на что гневаются духи? Мертвый Лев много раз пытался понять это, но ничего не выходило. Красногубый и те из старейшин, что были с ним заодно, убеждали их идти к Реке. Они не хотели, чтобы роды Хаа-Та продолжали торговать с ближайшими селениями, потому что так сказала им рогатая женщина. Они прошли к ней через влажные заросли, и поклонились её богине с коровьей мордой. Мертвый Лев не ходил тогда с ними, и мало что мог возразить.

Сам он не видел особой разницы между людьми Реки из разных селений. Его слово весило на советах не так уж много, до того самого дня, когда он встретил льва, ставшего его хранителем. Теперь он чувствовал дух убитого льва рядом с собой, а к его речи прислушивались остальные старейшины.

Мертвый Лев посмотрел на склон. По нему прошла совсем юная девушка, голая, если не считать кожаных сандалий и ожерелья на шее. Подойдя к большому камню, она присела на корточки. В наготе горцы не видели ничего зазорного, как и в потребностях тела, при условии, что отправляли их за пределами стойбища. Женщины прикрывали перед лишь после того, как узнавали первого мужчину, и то не всегда.

Мертвый Лев вспомнил, как впервые оказался в том селении у Реки, где все взрослые люди носят вокруг бедер кусок странной материи, и гадал, зачем он им нужен.

Неважно, все это сейчас неважно. Вечером они должны, наконец, решить по крови убитого козла, что делать с пришлецами.

– Мертвый Лев, – услышал он оклик слева от себя и повернулся. Это был Харр, явно чем-то встревоженный, – они ушли из стойбища. Мужчины, что слушали Красногубого, и наши, и Красной Змеи. Они взяли луки.

***

Гор-Кха и Скорпион стояли у края каменистой осыпи. Несколько пятен травы, низкий кустарник напоминали о том, что вода еще не окончательно покинула эти места. Снова ожил ветер, окутывая лица духом горячего камня и сухой жары.

– Мои люди шли здесь, – сказал Скорпион, отрывая взгляд от земли, – остановились, разожгли огонь, съели что-то, наверное, жиряка, и пошли дальше.

– Почему они не пришли в лагерь? – спросил Гор-Кха, – ты же сказал им, где мы будем, и когда они должны вернуться.

– Я сказал им все, что ты мне сказал, уари, – Скорпион посмотрел на него, потом окинул глазами усеянный желваками склон, – я не знаю, где они. Может, все еще преследуют газель или орикса, может, остановились на отдых у другого источника.

– Других источников поблизости нет, – сухо сказал Гор-Кха, и еще раз посмотрел на небольшое кострище, – но они могли встретить кого-то опаснее орикса.

– Льва? – спросил Скорпион.

– Горцев.

Не дожидаясь ответа, он двинулся дальше, и Скорпион молча поравнялся с ним.

Гор-Кха сам понимал, что не стоит блуждать по здешним горам одному, но сейчас решил пренебречь опасностью. Пусть Сокол и сильная рука хранят его… при мысли об этом, он вспомнил последнее жертвоприношение, и что-то тяжелое сдавило сердце. Как он ни пытался выбросить из головы эту сцену, уари не мог отделаться от чувства, что его поход в горную землю не благословлен Отцом. И сейчас, бесцельно блуждая по окружавшим лагерь осыпям, он продолжал искать глазами знака, на земле или в небе.

– Смотри, уари, – вдруг остановился Скорпион, протягивая руку в сторону отвесного падающего вниз отрога.

Повернувшись, Гор-Кха некоторое время смотрел на гладкую, блестящую поверхность, испещренную какими-то линиями, но вдруг линии на его глазах сложились в узор. Орикс. Окружающие его охотничьи собаки. Дикий осел, нагнувшийся, словно пощипать травы, лев, мчащийся к невидимой добыче, слон. Иногда люди, с поднятыми руками, изогнутыми луками, веревочными петлями. Местами линии сливались в странные спиралевидные узоры. Он продолжал рассматривать их с тревожным чувством.

– Они приходят сюда, чтобы вызывать тут своих духов, – сказал Скорпион, и в его голосе уари тоже услышал подавленный страх.

– Я уже видел такие рисунки, – сказал он громче, чем намеревался, – они оставляют их во многих местах. Но здесь бывали и мы, Скорпион. Мы тоже оставляли свои знаки на скалах, и боги Реки сильнее духов безводной земли. Идем к лагерю.

Они повернулись и двинулись в противоположном направлении, тяжело ступая по высохшей глинистой корке. Гор-Кха на ходу обдумывал пришедшую ему в голову мысль, и, когда они подошли к последнему холму, отделявшему от лагеря, он сказал:

– Знаешь ли ты, как закончился поход в каменную землю великого Мепи?

– Он сразился с каким-то непобедимым воином и убил его, после чего остальные признали его избранным духами, – ответил Скорпион.

– Да, но где он нашел этого великого воина?

– Он просто шел по каменной земле…, – Скорпион запнулся и пожал плечами.

– Я слышал рассказы за очагом моего отца, – Гор-Кха чуть прищурил глаза, вспоминая, поставил ногу на камень и резко подался вверх, – через обвал быстрее. Так вот. Мепи и его люди плыли на ладьях по ущелью, видели знаки горцев. Потом они вышли из ладей и увидели черный камень с узорами, а рядом с ним – черепа.

– Уну, – кивнул Скорпион, – такие ставят по каменной земле.

– Да. И они остановились там. Потому что знали, что дикари не потерпят чужаков у их священного камня. И они пришли туда.

– То есть, мы найдем камень и будем драться с ними? – спросил Скорпион.

– Мы должны сначала найти камень и их. А потом посмотрим, на что согласятся они, и согласимся мы. Нас ведь не очень много. Зато мы принесли то, что они любят.

– Значит, нам надо найти Уну, – сказал Скорпион, карабкаясь вслед за уари. Ходить по обвалу было опасно, иногда камни скользили под ногами, но опытные охотники могли, таким образом, сокращать свой путь намного. Вот и сейчас, они медленно вылезли на вершину, под которой вид круто менялся.

Кривые, но деревца, кусты, трава, сначала желтоватая, но далее зеленая – здесь была вода. Она текла под землей, но в незапамятные времена люди смогли открыть и вывести её наружу. Возле огромных, почти в человеческий рост, буро-серых камней, под которыми струилась вода, располагался их лагерь. Кострища, сложенные припасы и товары, походные корзины, расстеленные на земле циновки. Все осталось, как и было после ночевки, когда они ушли… Нет, не все. Люди казались встревоженными – даже отсюда было видно, как они, разбившись на группки, оживленно говорят друг с другом, переходят от одной группки к другой и продолжают говорить. У края лагеря лежало что-то, укрытое… Гор-Кха понял, что именно.

– Идем, – отрывисто бросил он через плечо, – спускаемся быстрее.

Скользя по камням, перепрыгивая через маленькие, пару раз едва не упав, они оказались внизу быстрее, чем он ожидал. Двое человек уже спешили навстречу – Перен и Ша, старейшина и старший воин Уиши.

– Сколько их? – вопреки правилам, Скорпион заговорил первым, но вмиг смолк, словно смутившись своей дерзости.

– Четверо уари, – ответил Перен, сделав вид, что вопрос исходил от того, – мы увидели осла у вон тех камней, и трое охотников решило добыть его…

– Я же приказал, никому не покидать лагерь, – резко оборвал его Гор-Кха.

– Я не думаю, что они собирались отойти далеко. Осел был совсем рядом, еще чуть-чуть, и они достали бы его из луков. Там они и нашли их. Тела принесли сюда ночью, я думаю.

Гор-Кха искоса посмотрел на Скорпиона, гнев заставил окаменеть его лицо, лишь ноздри раздувались.

– Идем, покажешь, – сказал он, и все вместе, они двинулись к противоположной стороне лагеря.

Когда они подошли, стоявшие там воины расступились.

Тела лежали на земле, лицами вверх, не подготовленные еще к последней дороге в закатную землю предков. Совершенно нагие, с них сняли даже сандалии. Черные струпья отмечали места, куда вонзились стрелы. И черная, засохшая уже корка в промежности, вместо того, что делает мужчину мужчиной.

– По ним стреляли из луков, так и убили. Двоих добивали камнями по голове. Потом…, – Перен кивнул, указывая на раны между ног.

Это, как раз, никого особо не удивило. Так иногда делали даже в Ке-Ем. А горные кочевники всегда отрубали поверженным врагам то, чем они при жизни могли доказать свою мужскую силу – чтобы унизить, либо как подношение кровожадным духам своей безводной земли. При этом не делали разницы между человеком и животным – Гор-Кха сам видел однажды охотника-горца, к чьему поясу был привешен высушенный огромный член убитого им льва.

– И забрали все, что у них было.

– Кто-нибудь видел самих горцев, их следы? – спросил Гор-Кха. Перен и Ша покачали головами.

– Собирайте совет. Мы наполним здесь свои бурдюки и выходим на утро. Но перед тем, как спать, вы выберете воинов – пусть одни сторожат до того, как белый свет станет над скалами, другие потом.

– Да, уари, – кивнул Перен.

Гор-Кха снова повернулся к телам и увидел, как Скорпион опускается на одно колено рядом, и бережно переворачивает мертвеца на правый бок, как ему и должно лежать перед уходом к предкам. Его губы сжались так, что рот был почти не виден, но ноздри дрожали, а широко открытые глаза словно пытались запомнить, как выглядел погибший родич.

– Горная земля хочет крови, – глухо сказал Гор-Кха, – раз так, они получат кровь.

***

Межень, вода в Реке низка, и назавтра – праздник. Пусть день низкой воды – не самое большое из празднеств в Нехе, но первое, которое она здесь встретит. Если, конечно, не считать празднования победы над Ме-Нари, в день, когда до последнего казалось, что её просто принесут в жертву.

Её мужчины нет. Уже больше десяти дней. Вечера начинали казаться ей удручающими, и она приглашала Мерхет, чтобы было с кем говорить у тлеющего очага. Та, избавившись от своей робости, оказалась живой и веселой собеседницей, и Ренехбет радовалась, что гаша рядом с ней.

Но ночей на пустой циновке это не могло скрасить. Ренехбет ворочалась, вслушиваясь в далекие звуки ночи, пока тяжелое бдение не сменялось тяжелым же сном. В ту ночь сновидения были особенно тягостны – лица и звериные морды сменялись друг другом, и страх все нарастал. Проснувшись, Ренехбет долго лежала с открытыми глазами, пытаясь понять, что это значило. Ей вспомнился разговор с Седжи. Может, змеи Хатха пытались украсть и её душу? И получилось ли это у них? Девушка нащупала на груди оберег – обточенную кость клюва коршуна, висевшую между малахитовых дисков. Не стоит так бояться, Нехбет защитит её.

О том же она думала, пережевывая лепешки из проса, которые Мерхет принесла ей на завтрак. Она уже убедила девушку завтракать вместе с ней, и, осмелевшая, та сидела рядом, разрезая кусок зажаренной свинины костяным ножом. Ренехбет думала о том, что совсем не знает, что делать на празднике, а тем более, как вести его. Седжи сказал, что она может к нему обращаться, но стоит ли его спрашивать просто так? Но от кого же, кроме него самого, можно такое узнать?

– … они сделали много, много ячменной воды, уари-на, и сегодня должны принести жертвы своему духу Пе. Мы зайдем к ним, пока тень еще длинна, и заберем два кувшина. Нер поможет мне их нести, – болтала тем временем Мерхет.

– Ты отдала ему что-то за помощь? – спросила Ренехбет.

– Нет, Себех сказал ему помочь нам.

Себех. При упоминании этого имени Ренехбет сморщилась, словно раскусив плохую ягоду. Она вспомнила встречу два дня назад на тропе у заводи. Себех говорил почтительно, но усмешка бродила по его губам, и Ренехбет догадалась, что он видел их купающимися. В Ме-Нари она, как и все остальные, часто плавала голой, не заботясь о чьих-то взглядах, но в тот раз почувствовала гнев.

– Нер из рода Крокодила? – спросила она.

– Да, ему столько же лет, сколько нам, а он уже плавал на торги на остров Аба. Оттуда он привез фигурки из слоновой кости.

– Хорошо, – Ренехбет подняла чашку и запила еду глотком прохладной воды, – мы пойдем за ячменной водой с утра. Заканчивай еду и завязывай сандалии.

Этот обычай распространился по всему Ке-Ем очень быстро. Как-то отец сказал ей, что еще его отец в детстве не знал ячменного напитка, но потом прибывшие с верховьев Реки люди принесли это умение в Ме-Нари. Полуобжаренный ячменный хлеб клали в воду и держали на жарком солнце. Не у всех это получалось равно хорошо, у некоторых ячменную воду было невозможно пить. Но другие делали напиток по настоящему вкусным – терпкая вода щипала язык, освежала и делала легкими мысли. В Ме-Нари её пили, в основном, по праздникам.

Но здесь, в Нехе, это был обычный напиток. Иногда в воду просто клали кусок особым образом приготовленного ячменного хлеба – вода имела слегка терпковатый привкус, хорошо утоляла жажду, и долго не портилась. Для праздников же готовили настоящий напиток из зерен перебродившего ячменя – темный, хмельной, пряный. Она узнала, что, по решению Гор-Кха были люди, которые не занимались ничем другим, кроме как делали его. За этим напитком прибывали ладьи из других селений, привозившие в обмен вяленое мясо, кость и другое.

Они встретили Нера, когда дошли до каменистой тропки, круто опускавшейся вниз с пригорка. По правую руку от неё, Ренехбет уже это знала, были хижины шери из рода Крокодила. Он поднял руку, приветствуя их – невысокий, но с сильными руками, юноша, тщетно пытавшийся отпустить бороду. Пожалуй, не намного старше её самой. Обменявшись приветствиями, они двинулись дальше, Нер шагал слева от Мерхет, тихо разговаривая с ней.

– Ты будешь участвовать в играх? – обратилась Ренехбет к юноше, когда они прошли уже немалую часть пути.

– Да, уари-на. Я хорошо лазаю и мечу камни в васи.

– Твои кровные будут с нами на жертве воде?

– Да. Но когда тень дойдет до третьего камня, шери уйдут к нашей жертвенной площадке, и принесут жертву Родителю.

– А ты разве не уйдешь с ними?

– Я еще не шери, и не получил крокодильего имени.

В роду Крокодила, как сказал Себех во время прошлого разговора, все взрослые мужчины имели второе, «крокодилье» имя. Кроме самого Себеха, у которого оно было единственным.

Мужчина, у которого они брали ячменную воду, казался старым, хотя вскоре она поняла, что это не так. Он был еще крепок, но его корявые руки, наливавшие напиток в каменный сосуд, подрагивали, и тяжелые, ничем не присыпанные веки нависали над покрасневшими глазами. Ренехбет вдыхала терпкий запах перебродившего ячменя, пропитавший, казалось, все вокруг, и думала.

На празднике воды должны присутствовать люди из всех родов в Нехе – так ясно сказал Гор-Кха. Они должны принести жертвы, по порядку, Реке, Гору-Соколу и Нехбет, а потом участвовать в играх. Что делать, если люди Себеха не захотят этого? Может ли она им приказать? Она уже поняла, что многие старшие шери, а также сам Себех, не были довольны её мужчиной. Гор-Кха знал бы, что делать, но где он сейчас?

Закончив переливать напиток, мужчина поймал ложкой, один за другим, два куска ячменного хлеба, и переложил их сосуд.

Потом они вместе сказали свою благодарность Пе, духу ячменной воды, преклонив колени перед его жертвенным камнем, и вылив туда капли напитка, после чего Нер и Мерхет подхватили сосуд за ручки.

– Донесете его до жилища? – с сомнением спросила Ренехбет, глядя полную почти до краев посудину. Тонкие стенки из шлифованного диорита расширялись с двух краев, образовывая выступы, за которые следовало браться. Сосуд казался тяжелым.

– Донесем, уари-на, – сказал Нер, улыбнувшись, и у Ренехбет возникло чувство, что улыбка была предназначена Мерхет.

– Несите тогда. Я приду назад сама.

Ренехбет поняла, что без помощи Седжи ей не обойтись. Если она просто придет на праздник, то, наверняка, делает что-то не так, что вызовет гнев и у Седжи, и у прочих жителей Нехе. Что-то в животе противно засосало при мысли, что опять придется взглянуть в пронзительные глаза жреца, а, может, увидеть и его мрачных женщин. Но что еще делать?

Чтобы дойти до хижины Седжи, нужно было или обойти длинной кружной тропой мимо хижин, или пройти прямо через холм, срезав дорогу между валунами, и Ренехбет выбрала второй путь. Подхватив льняную накидку руками, она осторожно переставляла ноги с камня на камень.

Решив чуть сократить дорогу, девушка ступила на камень. Теперь надо было опереться на другой внизу, и она бы приземлилась у начала тропинки, ведущей как раз к камням Сокола и хижине Седжи. Она сделала шаг, ища опору, но промахнулась, и её нога скользнула мимо камня. Почувствовав, что теряет устойчивость, Ренехбет рванулась вперед и вниз, приземлилась не на тропку, а чуть рядом с ней, и, со всего маху, налетела на большой, ребристый желвак. Её косточка ударилась о камень с глухим стуком, и в глазах потемнело. Девушка схватилась обеими руками за ушибленную голень, и отчаянно затанцевала на одной ноге, пытаясь справиться с острой болью. Место удара мучительно пульсировало, и Ренехбет, зажмурившись, скулила, как ребенок. Пока она прыгала и корчилась, убор Нехбет, уложенный утром на голову, свалился наземь. Испугавшись, девушка остановилась и, втягивая воздух сквозь сжатые зубы, осторожно попыталась приподнять его. С облегчением поняла, что череп коршуна цел, и кусочек горного хрусталя не вывалился. Дрожащими руками укрепив его опять в волосах, она кое-как, заковыляла дальше. К счастью, до жилища Седжи уже оставалось совсем немного.

Когда, кривясь от боли и стараясь беречь поврежденную ногу, Ренехбет выбралась на расчищенную площадку перед кладбищем, то увидела, что у хижины Седжи поперек входа стоит палка. Это значило, что человека внутри нет. Неужели она столько брела по жаре и покалечилась напрасно? Надо возвращаться, но, сделав еще пару шагов, девушка заохала, стиснула зубы и поняла, что никуда пока не пойдет. Оглядевшись, она поджала ушибленную ногу и доскакала до большого округлого камня. Тяжело опустилась на него, обхватила голень и начала бережно тереть, надеясь хоть немного утишить боль.

Ренехбет сидела так какое-то время, пока не услышала знакомый голос:

– Что с твоей ногой, уари-на?

Резко обернувшись, она увидела, что к ней направляется Седжи. Он ступал медленно, опираясь на свой посох, и, казалось, тоже боролся с какой-то болью на каждом шагу. Как всегда, от его острого взгляда Ренехбет смешалась, и скорее пролепетала, чем произнесла, слова приветствия.

– Что с твоей ногой? – повторил он, не пытаясь на них ответить.

– Я ударилась о камень, – робко сказала девушка, – очень больно.

И, спохватившись, добавила:

– Но я смогу быть завтра на празднике.

– Я посмотрю.

Седжи пропустил мимо ушей её последние слова и медленно побрел к ней. Сейчас она видела, что выглядит он плохо – лицо словно посерело, зато белки глаз налились желтизной, пальцы сжимали посох судорожно, словно мужчина хватался за него. Он медленно опустился перед ней на корточки, взял её ногу и начал бережно ощупывать место ушиба. Ренехбет кривилась, но заставляла себя не стонать, когда его пальцы скользили по её голени, сгибали и разгибали ногу.

Наконец, Седжи разогнулся.

– Твоя кость цела, уари-на, – сказал он неспешно, – и это хорошо. Я знаю, тебе сейчас больно, но через несколько дней все пройдет. Женщины Гора помогут тебе дойти до дома, и я скажу им, чтобы они дали тебе травы, и научили заклинанию против боли.

– Благодарю тебя, Седжи. Мой мужчина говорил, ты много знаешь о врачевании.

– Я узнал много от моего отца, а тот от своего отца. Но еще больше мне помогла узнать мудрость Гора-Сокола. Что ты ищешь здесь этим утром, уари-на?

– Я… я не знаю, что мне делать завтра, – решившись, Ренехбет наконец выговорила то, зачем шла, – я знаю, что должна прийти и призвать духа Реки, и что надо… – она смешалась.

Седжи отпустил её ногу, и Ренехбет осторожно поставила её обратно на землю. Он внимательно посмотрел на неё.

– Ты же дочь уари, – негромко сказал жрец, – разве ты не видела, как открывал праздники твой отец?

– Видела, но сейчас все не так. Я в Нехе, люди меня не знают, и я не знаю, что говорить.

Губы Седжи не дрогнули, но вокруг глаз собрались морщинки, и у Ренехбет возникло странное чувство, что суровый жрец ей улыбнулся.

– Я могу тебе это рассказать, уари-на.

…когда Седжи закончил говорить, Ренехбет почти забыла и о страхе, который он у неё вызывал, и о том, как болит нога.

– Я сделаю, как ты сказал, Седжи. Но ты говоришь, я должна видеть, кто из людей Нехе отвергнут Соколом, и в ком сильны духи ночи. Говоришь, что они опасны. Но как мне понять, кто это?

– Ты поймешь. Ты уже не нагая девчонка, что вошла в обиталище Нехбет в тот день. Ты – та, что вышла оттуда, та, которой Нехбет дала свое имя и силу. Здесь, в Нехе, в Ме-Нари, в любом из селений Ке-Ем, ты – Ренехбет. И скоро тебе не нужно будет спрашивать моих советов.

– Я поняла, – Ренехбет не была уверена, что действительно поняла, но боялась ответить иначе. Она осторожно поднялась, сделала шаг, заскрипела зубами и подавила желание застонать – я пойду готовиться к завтрашнему дню.

– Подожди, – Седжи движением руки остановил её, – я позову женщин Гора, они помогут тебе.

Он, все так же медленно, опираясь на посох, двинулся к своему жилищу, а Ренехбет следила за ним глазами, думая о сказанном.

Вскоре они появились вместе с ним – две, а не три, как обычно, хотя их имена все еще путались в ее голове. Женщины молча подошли к ней, она повернулась, думая, что кто-то предложит ей плечо, чтобы опереться. Вместо этого они, склонившись, сложили накрест руки, и сказали ей сесть. Растерянная, Ренехбет опустилась, они выпрямились и, также молча понесли её.

Она робко попыталась воспротивиться, говоря, что и сама сможет идти, но одна из них, с широким, скуластым лицом, спокойно сказала ей:

– Мы донесем тебя, уари-на. Все хорошо.

И они несли её через все Нехе, иногда останавливаясь, чтобы передохнуть, и Ренехбет видела, как люди замирают у них на пути, и почтительно поднимают руки в приветствии.

Когда, наконец, они добрались жилища уари, женщины не поставили её на землю, как она ожидала. Вместо этого, они внесли её в комнату, осторожно уложили на циновке. Потом одна из них – Ренехбет нерешительно спросила её имя, и та ответила «Гери» – достала из мешочка на поясе какие-то травы и начала разжевывать их, бережно нанося кашицу на больное место. Закончив, она достала оберег из кости и повесила его Ренехбет на шею, и научила её заклинанию, утишающему боль, которое теперь нужно было произносить.

Вторая – Наа, как она назвалась – подложила ей под голову кожаный валик, налила ячменную воду в кружку, поставила рядом с лежанкой и положила оставшуюся от завтрака лепешку так, чтобы можно было дотянуться, не поднимаясь. Потом спросила, не нужно ли Ренехбет чего-то еще.

Ничего больше не было нужно, и женщины вышли, оставив её одну. Девушка лежала в тишине и чувствовала себя совершенно сбитой с толку. Голень нещадно ныла, она знала, что скоро там нальется здоровенный кровоподтек, но не это смущало её – и раньше ей приходилось расшибаться. А вот поведение Седжи и женщин плохо укладывалось в голове.

Она так ярко помнила день прибытия в Нехе – враждебные взгляды, знаки чужих духов вокруг, свою тоску и отчаяние. Но страшнее всех ей тогда показались именно жрец с его острым, словно раздевающим догола, взглядом и женщины, что были с ним – их лица, когда они пели песню Гору-Соколу, их руки, безжалостно срывавшие с неё одежды и ощупывавшие во всех местах. Она тогда была уверена, что находится среди врагов, и даже не пыталась найти на их лицах сочувствие. Потом, окончательно уверившись, что убивать её не будут, она начала присматриваться к Нехе, но Седжи и его женщины по-прежнему казались ей чужими и враждебными. Она думала, что и сама для них такая.

Но вот – они заботились о ней, как… здесь Ренехбет даже не знала толком, с кем сравнить. Мать она почти не помнила. Отец не был суров с ней, но и не сказать, чтобы много ей занимался. Он следил, чтобы дочь была не голодна, и выглядела, как должно выглядеть дочери уари.  В остальном, по его разумению, о ней должны были заботиться женщины рода, в первую очередь, его старшие дочери. Но от сестер Ренехбет чаще видела тычки и жестокие шутки, чем заботу. И уж точно они не стали бы так себя утруждать потому, что она просто ушибла ногу. Так кто же эти женщины ей? А Седжи?

День тянулся медленно. Ренехбет лежала на циновке, потом, устав от безделья, поднималась и хромала по жилищу, занимаясь обычными делами, снова ложилась Но вот, когда дневной свет уже начинал краснеть, принося вечернее дыхание, и жара спадала, она услышала шорох открываемой заслонки, и приподнялась, ожидая, что сейчас войдет Мерхет, или, может быть, одна из женщин Седжи.

Но это не была ни одна из них. В ее отгороженную от остального жилища комнату медленно вошла женщина, и Ренехбет на мгновение замерла, пытаясь ее узнать. И память подсказала – жаркий день, вскинутая в приветствии рука. «Эмме, уари-на, меня зовут Эмме».

– Да будет день твой ясен и ночь спокойна, – спокойно проговорила вошедшая, – я Эмме, уари-на. Могу я поговорить с тобой? Я ждала тебя у святилища Нехбет, но твоя гаша сказала мне, что ты сильно расшиблась и лежишь в жилище.

На последних словах она чуть подняла голос, словно спрашивая.

– Просто ударилась ногой о камень, ничего страшного, – настороженно сказала Ренехбет, совсем забыв об ответном приветствии, – ты хочешь говорить со мной?

Эмме молча кивнула.

– Тогда сядь здесь, – Ренехбет указала на скамеечку в углу, – и поговорим.

Эмме так же молча подошла к скамеечке и опустилась на неё, подобрав накидку и открыв округлые колени. Девушка, наконец, смогла рассмотреть свою гостью.

Женщина, чуть старше, чем Гор-Кха, явно уже приносила детей, но тело её еще не увяло – грудь стояла высоко, кожа была гладка. И она была притягательна – в её лице, очень темных глазах, тяжелых плечах и полной груди было то, что ценила Нехбет, и что заставляло оборачиваться проходящих мимо мужчин.