Текст книги "День непослушания"

И вам тут будет спокойно. И будете вы тут вместе, рядом, как и жили. А когда-нибудь я вернусь и поставлю вам настоящий памятник – с фотографиями, памятник из камня. На века. Если вернусь.

Похоронив, достал из машины пистолет, который там оставил, потому что он мешал копать, загнал патрон в патронник и дважды выстрелил в воздух. Выстрелы прозвучали раскатисто и эхом заглохли в растущих неподалеку кустах. Затем собрал инструмент, положил в багажник и вдруг, вспомнив, вернулся. Встал над могилой и сказал, глотая комок, вставший в горле:

– Господи, иже еси на небеси… прими их души, пожалуйста! Они были очень хорошими людьми, очень! Если ты есть, сделай так, чтобы им было хорошо ТАМ! Сделай, Господи! А я… я постараюсь выжить и не посрамить их память. Обещаю!

Развернулся и пошел к машине. И я не плакал. Наверное, я разучился плакать.

Глава 3

12 июня, день. Вадим Гладин, он же Глад

Хорошо! Ох как хорошо!

Глад сидел на прилавке, спустив ноги, и ел мороженое, эскимо. Он любил эскимо, но только не шоколадное. Ну вот не любит он шоколадное, и всё тут! Шоколад отдельно любит, а мороженое шоколадное – нет! Мороженое должно быть снежно-белым, хрустким, но никак не коричневым и полурастаявшим, похожим на смешанное со снегом собачье дерьмо.

– Бей! Ломай! – Пацаны крушили витрины, стекла летели хрустальным дождем, и Глад их не останавливал: пусть позабавятся, делов-то. Развлекаться ведь надо! Магазин не жалко. Что, в городе мало магазинов? До конца жизни можно крушить! А есть еще и склады! А на складах чего только нет! Ох как хорошо…

Только вот девки куда-то попрятались. Суки просто растворились в пространстве! Неужели одни парни выжили?! Не может такого быть! А тогда в чем дело?

Это первый магазин, который они решили взять. Продукты, пиво, бухло – все как полагается. Можно оторваться пацанам! Вот только встает вопрос: а куда всем потом деваться? В смысле, где спать? Надо держаться вместе. Вернее, надо держать в своей кодле всех вместе. Чтобы все были под наблюдением, чтобы не устроили заговор, чтобы ночью нож в спину не воткнули. Или гвоздь в ухо.

Петрович рассказывал, как в тюрьме обходятся с крутыми мэнами. Ну, теми, что начинают на общество батон крошить. Типа он очень крутой, как вареное яйцо, он единоборствами занимался, всех завалит, всех положит! Ну как, это принято в кинах – вошел в хату некий спецназовец, и ему сам черт не брат. Тут же всех «торпед» раскидал, смотрящего зачмырил и живет таким вот героем!

Красиво, ага. Только не бывает так. Никогда не бывает. Одному на льдине нельзя. Не выживешь. Какой бы ты крутой ни был, тебе надо спать. А как только уснул, тут тебе и конец. Гвоздь на сто пятьдесят в ухо, и все. «Смерть наступила от кровоизлияния в мозг». Сактируют, и вышел вперед ногами.

Итак, большое помещение, в котором можно готовить жратву, в котором могут спать человек двадцать как минимум пацанов и которое расположено на Горе.

Общага? Нет тут хороших общаг. В офис нефтяников забраться? А где там готовить, где спать? Квартиру найти большую? Так пока ее найдешь… да и заперты они, открывать замучаешься.

А может, за город свалить? Найти коттедж где-нибудь у Юбилейного, в микрорайоне «Совхоз «Комбайн», и там устроить свою базу. Хм… нормально. Да. Это будет правильно. Но только вот два момента: туда, в «Комбайн», надо ездить. Значит, нужна машина. И во-вторых, эту ночь надо ночевать здесь. На Горе. Пока что – на Горе. А уже завтра с утра поехать на поиски коттеджа.

Черт! Детский сад! Вот же он идиот – в детском саду можно зависнуть! И матрасы есть, и кухня, небось, и продукты всякие имеются! И места хватит на всех!

– Глад! Глад!

В магазин вбежал Серый, запыхавшийся от бега:

– Глад! Там хачи! Магазин дальше, на углу Бакинской, подломали! Курочат! Айда им пендалей дадим!

– Сколько их? – встрепенулся Глад, и сердце заныло в сладком предвкушении.

– Трое! Васька Спирт видал, прибежал! Говорит, трое, двое постарше, один помладше!

– Айда! – Глад хищно оскалился. – Мачете! Биты! Мочить будем! Россия для русских! Смерть хачам!

Глад ненавидел хачей. Однажды ему крепко досталось – он докопался до мелкого хача, отшакалил у него телефон и не успел уйти. На его беду, откуда-то вынырнули еще трое хачей – «старичков» призывного возраста, и что им Гладово карате! Его метелили, гоняли как футбольный мяч, и, если бы не прохожие, которые начали вопить, спасая несчастного русака от разозленных кавказцев, тут бы ему и конец. Или внутренности бы отбили, сделав инвалидом, или вообще на глушняк положили бы. Хачи, когда входят в раж, забывают обо всем на свете – лишь бы заглушить соперника. А то, что впереди маячит зона, на это уже наплевать. Бей! Режь! Топчи!

Глад подозревал, что у них в подобные моменты просто отключается мозг. Как у берсерков. Хотя нет. Берсерки, те не обращали внимания, сколько вокруг врагов. Их резали – они дрались. Их рубили – они дрались. Пока не упадут от потери крови или пока им не отрубят башку. Эти же тут же бросали свое «приятное развлечение», переставали топтать и резать, после того как обнаруживали вокруг себя опасность для своей драгоценной персоны. Сваливали, если видели перевес на стороне соперников.

В общем, тогда Глад сбежал, прихрамывая и кренясь на один бок, как подбитый корабль. А потом месяца два ходил морщась от боли. С тех пор люто ненавидел хачей и всех, кто на них был хоть немного похож.

Нет, так-то он ненавидел всех людей, но хачей – особо. «Хач» для него было чем-то вроде ругательства, как «гандон». И вот теперь, когда законов нет, когда можно творить что хочешь, ему хотелось почистить город от «черных»!

Через минуту вся кодла бежала по Бакинской в сторону бывшего КП ГАИ, пыхтя, скаля зубы, матерясь и обсуждая то, как они сейчас выпотрошат этих «черных».

Толпа, объединенная жаждой крови, – страшная вещь. Ни жалости, ни сомнений в своей правоте, ни каких-то других мыслей, кроме «убить», «растерзать», у такой толпы нет. Радостная ярость, предвкушение легкой победы (десяток вооруженных мачете и битами на троих!) – вот что витало над бегущими парнями. Тем более что почти все (кроме Глада) успели слегка насосаться спиртного: дорогих коньяков, экзотических ромов и виски. Хотя пьяны были больше от ощущения безнаказанности и вседозволенности, чем от выпитых пары глотков спиртного, Глад строго предупредил, что, если кто-то из них среди дня нажрется до состояния свиньи, он выпотрошит напившегося, как ту же свинью, а кишки прибьет к дереву. И заставит бегать вокруг, пока кишки не намотаются на ствол. Он читал о таком способе казни, и ему тогда это изуверство очень понравилось – своей зрелищностью и запредельностью жестокости. И Глад собирался в скором времени устроить такое представление. Ему не хватало только жертвы.

Копошение в угловом магазине увидели сразу – две фигурки повыше, одна низенькая таскали и укладывали что-то на асфальт возле витрины. Коробки, ящики, бутылки россыпью – весь ассортимент магазинчика. Он был небольшим, этот магазин, так что особо ценное тут вряд ли имелось. Обычный набор продуктов и питья, как в сельмаге.

Пацаны на ходу завизжали, заулюлюкали, размахивая своим оружием, и фигурки заметались, видимо, вгорячах не сообразив, куда надо бежать. Когда побежали, было уже поздно – волчья стая Глада по его команде растянулась в стороны, охватывая полукольцом и дорогу, и отход к пятиэтажкам, отжимая жертвы к стене магазина. Двое, не успевшие убежать, схватились за биты, которые были прислонены к стене, один, мелкий, рванул в глубь магазина, и Глад усмехнулся: оттуда нет выхода! У этого магазина нет второй двери! Только наружная! Он точно знает, потому что не раз видел, как разгружали машины с продуктами!

Запыхавшаяся толпа обступила двух хачей, прижавшихся к стене магазина с битами на изготовку, и теперь, торжествующе улыбаясь, пацаны смотрели на покойников. Именно на покойников, потому что никем, кроме как покойниками, эти два смуглых подростка быть не могут.

– Ну что, черножопые, попали? – ласково улыбнулся Глад.

– Ты сам черножопый! – огрызнулся один из подростков, совершенно без какого-либо акцента. – На себя посмотри! Когда жопу мыл в последний раз? Месяц назад? А мы всегда моем после сортира, не то что вы, засранцы!

Улыбка Глада превратилась из «ласковой» в хищную гримасу волка. Верхняя губа приподнялась, обнажая белые зубы (один искусственный после того, как эта тварь Комар ему его выбил), глаза прищурились, и уже в следующую секунду Глад нанес удар.

Он целил, намечал удар в ключицу, высоко вскинув мачете, подобранное в хозмаге на остановке, но в последний момент, опуская клинок на жертву, изменил направление удара и размашистым движением подсек ноги противника. Тот не успел отреагировать, он ждал удара сверху, и потому мачете беспрепятственно врезалось в ноги парня на уровне коленей. Одну ногу клинок отсек сразу, во второй застрял, погрузившись в сустав почти до половины ноги. Глад дернул мачете назад, оно со скрежетом о кость вышло назад, и Вадик замер, с любопытством ожидая того, что произойдет дальше.

Хач вначале даже не понял, что случилось. При тяжелых травмах организм отключает ощущения. Боль приходит потом, после осознания тяжести раны.

Подросток покачнулся, тупо глянул на валявшуюся под ним ногу, выронил биту, уцепившись за стену, и тогда Серый вдруг взвизгнул, выдохнув из себя то, что сейчас объединяло всю эту кодлу:

– Бей! Режь!

Его мачете с хрустом врезалось в череп раненого, непонятно как удерживающегося на одной, уже подрубленной ноге, и практически располовинило череп, забрызгав и стену, и Серого красными густыми брызгами.

Второго убивали всем скопом, повизгивая от радости, сопя, торопясь нанести хоть один удар, хотя бы разок ткнуть клинком уже едва дергающееся, окровавленное, превращенное в отбивную тело.

Когда толпа отхлынула от тел, на месте остались два куска плоти, в которых с трудом можно было различить очертания людей. Голов практически не было – вместо них мешанина из костей, мозга и крови, животы вспороты, содержимое разбросано в стороны. Руки и ноги по частям валялись рядом, и белые кости были похожи на кусочки сахара.

И Гладу очень захотелось горячего чая. И лучше с лимоном. Горло пересохло.

А еще он обнаружил, что кончил. Прямо в трусы. И теперь там было мокро и противно. Но вообще, – ему было хорошо! Очень хорошо! И лучше и быть не может!

– Найдите спиногрыза! – приказал он хрипло, соображая, что в магазине должна быть туалетная бумага. Надо же почистить в трусах, не ходить же ТАК. – Он в магазине заныкался. Я его хочу допросить.

– Допросить! Допросить! – заржали довольные соратники, повязанные кровью и смертью. Теперь они были единое целое – Бригада! Теперь они настоящие жиганы! И теперь им никто не страшен!

Мальчишку нашли в складе, он прятался за ящиками с минералкой. Похоже, он пытался долезть к маленькому оконцу в стене у самого потолка, но по причине своей малости допрыгнуть не сумел. А может, и сумел, но надо ведь еще и подтянуться на руках, как-то пробить стекло маленькой рамы и потом уже пролезть наружу. И проделать это все в двух метрах от разъяренной толпы, убивающей его братьев. В общем, совершенно безнадежно. Никаких шансов. И тогда он, глупый, решил спрятаться.

Его, трясущегося и тихо подвывающего, привели к Гладу, устроившемуся в кресле директора магазина, как император на троне. Мальчишка обмочился от страха, и толпа, собравшаяся в дверном проеме, радостно гыгыкала, показывая на мокрые штаны и отпуская искрометные шуточки.

Глад сердито свел брови и, подняв правую руку, важно сказал:

– Тихо, бродяги! Будем суд творить! Не мешайте!

Все тут же затихли, и Глад, наслаждаясь произведенным эффектом и своей ролью властителя-судьи, торжественно сказал:

– Этот черножопый со своими подельниками-крысами без нашего разрешения на нашей территории посмел заниматься мародерством. Что за это ему причитается?

– Смерть! Смерть! – закричали соратники и подвинулись чуть вперед, чтобы быть готовыми ударить по жертве.

– Смерть, – медленно кивнул Глад. – Но смерть бывает разная. Легкая смерть и тяжелая смерть. Он должен умереть, но… мы же справедливые пацаны, ведь так, бродяги?

Толпа невнятно заболботала, но никто не подхватил его слова. Они пока не понимали, к чему ведет вожак.

– Пусть он нам расскажет, где собираются черножопые! Сколько их! Куда прячутся! Чем занимаются! И тогда мы дадим ему легкую смерть. Согласны, братва?!

– Согласны! – заорали все радостно, предвкушая развлечение. Допрос – это весело!

– Раздевайся! – вдруг, сам не зная почему, приказал Глад. – Ну! Быстро! Снимай с себя все!

Мальчишка, как сомнамбула, медленно, завороженно глядя на Глада, снял рубаху, потом скинул сандалии, стянул штаны, трусы и остался в одних носках, прикрывая руками половые органы. Глад довольно ухмыльнулся и, кивнув на мальца, крикнул в толпу:

– А что, похож на девку, а, пацаны?

– Аха-ха-ха! – заблажили подельники. – Похож! Грех убивать без развлечения! Петух! Петушара!

– Потом… – кивнул Глад. – Потом это обсудим. А пока – пусть расскажет все, что знает. Расскажешь, петушара? Не слышу! Чего ты там шепчешь, Машка!

– Расскажу! – всхлипнул мальчишка. Ему было максимум десять лет – мелкий, худосочный, никак не похожий на девку. Если только на совсем мелкую девку, у которой ни сисек, ни жопы. Но Глад вдруг испытал возбуждение, глядя на это тщедушное тельце.

Кстати, Закон, по рассказам Петровича, не возбраняет пользоваться услугами «петухов». «Петух», он на то и «петух», чтобы удовлетворять запросы черной масти. Где на киче взять бабу? А «петухи» всегда под боком. Униженные, обиженные. «Обиженка» – так их и зовут.

И малец рассказал. Оказалось, все хачи сейчас базируются совсем недалеко, в общежитии «Бакланки» – так на Горе называли общежитие профессионально-технического училища. Там обычно учились совсем отмороженные, те, кого выперли из школы, или хачи, которых в «Бакланке» абсолютное большинство. Почему в «Бакланке» столько хачей, Глад не знал. Да по большому счету и знать не хотел. Он принимал это как факт – есть «Бакланка», и есть там толпа хачей, которых надо гонять, а лучше убивать. Всех до единого – ибо не люди, а мразь, грязь под ногтями, дерьмо собачье засохшее – вот кто эти нелюди!

Глад никогда не задумывался: а что же они ему такое сделали, за что он их так ненавидит? Ну да, один раз крепко отмудохали, но он и до того их ненавидел, до избиения.

И родаки их ненавидели, хотя внешне на людях никогда не позволяли себе выражать презрение к «черным». Всегда вежливо, с улыбкой здоровались с семьей чеченцев, живущих рядом на лестничной площадке, и даже отпускали радостные сюсюкающие замечания в адрес мелкой соседской чеченской девчонки, черной, как сажа, бормочущей свои тупые каркающие речи, непонятные нормальному человеку.

Слышали бы эти чеченцы, что говорили в их адрес родаки Глада, сидя на кухне и попивая чай! О-о… сравнение с животными было самым мягким из их высказываний! И Глад тут был совершенно согласен со своими родителями. Животные! Настоящие животные! Генетический мусор! Улыбаются, рожи свои делают приветливыми, а сами так и норовят башку отрезать! Будь его воля, атомную бомбу бы бросил на них всех!

Р-раз! И нет Кавказа!

Р-раз! И казахов на хрен!

Почему казахов? Да пошли они все! И калмыки тоже. Все пошли на хрен! Все!

Пацаненок рассказал интересную вещь. Итак, хачи уже объединились и сейчас тусуются в общаге «Бакланки». Пособирали туда девок, что нашли на улицах, и сделали из них шлюх. Ну и курочат потихоньку близлежащие магазины. Как сегодняшняя троица. Верховодят в «Бакланке» чечены, главный из них Аббас, с ним его два брата – Ибрагим и Джамал. Они сами не из «Бакланки», а приехали сюда с семьей. Те двое, кого кодла растерзала, тоже были чеченами, братьями этого пацана.

Аббас и его братья начали собирать по улицам всех чеченов, дагов и азеров. Ну и армян до кучи – они хоть и не мусульмане, а все-таки с Кавказа, свои. Еще к ним прибились татары и какие-то нерусские. Все теперь живут по адатам, то есть по укладу, установленному у чечен с самой старины. По ним девки – добыча джигитов, а тех, кто не подчиняется, не хочет жить по адатам, – в расход. Сегодня убили троих русских пацанов, а может, и не русских. Но Аббас сказал, что они русские. Эти пацаны не хотели принимать ислам, не хотели жить по адатам, потому их зарезали. Девки ублажают джигитов, они общие. Девки все русские, только кавказские девки правильные, их шлюхами делать нельзя. Это не по адатам. А иноверцев можно.

Рассказ пацаненка постоянно прерывался выкриками кодлы, слушающей допрос, и Гладу даже пришлось рявкнуть на них, выпалив матерную тираду такой грубости, что вообще-то за такие слова можно и на перо насадить. Настоящие сидельцы, как рассказывал Петрович, практически не ругаются матом. Потому что за вроде как безобидное: «Пошел ты на х…!» – можно легко получить заточку в брюхо. Ведь ты практически предложил человеку стать «петухом», а за такое только смерть.

В общем, когда допрос закончился, кодла горела жаждой мести и мечтала рвать этих хачей на мелкие кусочки. Чего они русских угнетают, твари?! Пусть едут в свою Чечню!

Вообще-то этот Аббас сделал то же самое, что хотел сделать Глад. Только раньше. Как это он так ускребся, Гладу непонятно. Раньше вышел из комы? Наверное. И это вот было Вадиму обиднее всего! Теперь подминать под себя район будет гораздо труднее. Гораздо! Как бы и его самого, Глада, в расход не пустили. Их там, как сказал этот мелкий, человек тридцать.

– Так, пацаны! – начал степенно Глад. – Сдается мне, что «черные» не люди. Это петушня! А с «петухами» как надо поступать?..

Когда всем уже надоело терзать почти потерявшего сознания мальчишку, окровавленное тело поставили на ноги, и Серый полил его сверху донизу «Жидкостью для розжига». Воняло керосином, и Глад криво и довольно улыбался – любил он это дело! Раньше были только кошки да собаки, неосторожно подпустившие к себе Глада, но вот до людей дело так и не дошло. Но ему нравилось читать о том, как где-то, в каком-то городе одноклассники подожгли пацана или девчонку, и те бегали, полыхая, как живые факелы. Классное, наверно, зрелище!

Мальчишку вывели из дверей магазина, Глад щелкнул зажигалкой, которую нашел тут же, за прилавком, и вполголоса приказал:

– Беги. Отпускаю!

И поднес огонь к мокрой спине мальца.

– Класс! – довольно выдохнул Серый. – Видали? Живучий скот! Другой бы сразу сдох, а он метров десять пробежал, не меньше!

– Да он и щас живой, – удивленно заметил жилистый парень с кривым носом, видимо, сломанным в раннем детстве и почему-то не поставленным на место. Звали его Гвоздь, ясное дело, от фамилии. Гвоздев он был. Мать его воспитывала одна, Глад знал их семью. Алкаши, одно слово. Но парень так-то дельный, крепкий. Таких нужно привечать, к себе поближе держать. Он один из первых пришел в кодлу, как и Серый.

– Точно, живо-ой! – восхищенно протянул Серый, глядя на красно-черный шевелящийся кусок плоти. – Ты поглянь, у него вся кожа сгорела, а все шевелится! Точно, нелюди какие-то эти хачи!

Глад ощерился, сжал в руках мачете и громко крикнул:

– К бою, пацаны! Порубим нелюдей!

– Порубим! – прокричали два голоса и неуверенно затихли.

Серый негромко буркнул:

– Глад, их человек тридцать! Валить надо! Щас нас самих тут порубят!

И тут откуда-то грянул выстрел. Россыпь крупной дроби хлестнула по кодле, кто-то упал, кто-то закричал и запрыгал на одной ноге, видать, ранен. И Глад тут же понял, осознал всей своей звериной сутью: «Бежать! НАДО БЕЖАТЬ!»

– За мной, братва! – Он рванул прочь от магазина, от шевелившегося и тихо натужно стонущего комка красной плоти, от смерти, бегущей через дорогу и вопящей: «Аллах акбар!» Мозг Вадима сработал как надо, а тренированное тело понесло его вперед с такой скоростью, что кодла тут же отстала, пыхтя, матерясь и пытаясь его догнать. И вряд ли им удалось бы уйти, если бы хачи не задержались возле сожженного мальчишки, который все еще пытался подняться на четвереньки и протягивал руки к пробегавшим собратьям.

Как ни странно, глаза у него видели, а может, он услышал знакомые крики, в любом случае он позвал своих, и они остановились, с минуту решая, что делать – бежать за убийцами или же помочь единоверцу. А пока решали, Глад со своей кодлой успел уйти далеко.

Но не вся кодла успела уйти. На месте остался один из пацанов – не самый авторитетный, но один из тех, кто был с Гладом с самого начала и ходил с ним на промысел – обирать пьяных, долбить бомжей, гоп-стопить лохов. Витек Коновалов его звали, погоняло – Конь. Дробь нулевка, выпущенная из вертикалки двенадцатого калибра, вошла ему в колено, прямо под чашечку. Он стоял немного боком к стрелявшему, так что по случайности, по закону подлости, ему почему-то досталось больше других. Одна дробина – в колено и две – в ляжку и в зад. Те, что в ляжку и в зад, ерунда, только кровили. Но вот та, что в колено, вывела его из строя начисто.

Хоть он и просил кодлу его не бросать, вопил вслед, но куда там! Никто его не слышал. А если бы и слышал, что они, идиоты, чтобы подставляться под ствол? Своя шкура дороже!

12 июня, день. Аббас Омаев

Когда кодла скрылась за углом пятиэтажки, преследовать ее больше не стали. Высокий черноволосый парень с узким, хищным лицом встал на колени над обожженным мальчишкой и что-то спросил по-своему, по-чеченски. Тот тихо ответил, можно сказать, проскулил. Аббас снова задал вопрос. И снова мальчишка ответил. В этот раз он говорил дольше, и лицо Аббаса бледнело и бледнело. Наконец, мальчишка замолчал и закрыл глаза. Похоже, потерял сознание. Тогда Аббас достал из ножен длинный узкий нож, что-то сказал, провел рукой по лицу, как это делается на молитве, и осторожно, почти нежно воткнул нож мальчику под лопатку. Тот даже не дернулся. Возможно, был уже мертв, а может, просто ничего не чувствовал – разве сравнится боль от вонзившегося в сердце ножа с болью тела, на котором сгорела кожа? Эта боль, от ножа, была болью милосердия. Болью, заканчивающей земное существование. И пусть теперь Аллах примет душу несчастного, погибшего от рук неверных.

– Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар! – трижды произнес Аббас, и вся толпа нестройно повторила:

– Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар!

– Джихад! Резать русаков! – почему-то по-русски, жестко, с пафосом сказал Аббас. – Джихад! Всех русаков, кого увидите, убивать! Девок – в гарем! Если будет возможность захватить живьем, брать, но не рисковать! Если есть опасность, убивать на месте! Сдавшихся – на базу! Там с ними поговорим.

Вообще-то было легко объяснимо, почему Аббас говорил по-русски. Хотя и ненавидел русских истово, со всей силой своей волчьей души нохчо. Его отец и старший брат погибли на чеченской войне. И здесь он оказался не просто так – Кадыров выжил их семью из Чечни, объявив террористами, и даже снес бульдозером дом, в котором жил один из его братьев, примкнувший к священному джихаду и расстрелявший кадыровского полицейского.

Когда дело раскрылось, их убивать не стали, но дом снесли и приказали убираться куда хотят. Хоть в Африку. Если останутся, тут им и конец. И они уехали. Три брата, мать, сестры.

Так вот, в его тейпе теперь были не только чеченцы, которых здесь было совсем мало. Тут были и дагестанцы, и татары, и калмыки – кого только не было! А как отдавать приказы? На чеченском? Так они его не понимают. А русский язык само собой знали все. Так что выбора не было: между своими, нохчо, – на чеченском, общие приказы – на русском.

Аббас поднялся, подошел к русскому, который испуганно таращился на парня, стоя с окровавленным ножом в руке. Тот встал над ним и укоризненно помотал головой, поцокал языком:

– Ц-ц… вот как неприятно, правда? Больно, наверное? Бежать никак нельзя, да? Сейчас ты нам расскажешь: кто такие, откуда взялись, где сидите. Все расскажешь!

Он рассказал. И когда его повесили на дереве, его кожа свисала почти до земли, отделенная от самого пояса и до шеи. Такое делали «духи» в Афгане, Аббас читал об этом и всегда мечтал повторить такое с русаком. И повторил.

До утра тот не дожил. Умер уже часа в три ночи, когда обескровленное тело отказалось поддерживать жизнь. Но к тому времени сознания в нем уже не было.

Сожженного мальчика чеченцы подобрали и унесли с собой, чтобы похоронить утром, а этой ночью запланировали набег на детсад «Ручеек», где вроде как должны были засесть бандиты-русаки. Окружить всем известный «Ручеек», не дать уйти этим уродам – дело несложное. Русаков всего девять человек, а нохчо – тридцать четыре. Никто не уйдет! Откуда узнал про «Ручеек»? Да про «Ручеек» Глад ляпнул, когда издевались над мальчиком.

12 июня, вечер. Настя Самойлова

Мать Лены Самохиной была совсем еще молодой женщиной, можно сказать – почти девушкой. Моложе Настиной матери. И такая же красивая. Она лежала в спальне, спокойная и безучастная ко всему на свете, такими безучастными бывают только мертвецы. Ее одели во что-то строгое, вроде как официальный костюм – темно-коричневый, с юбкой ниже колен. Кружевная белая блузка и… Но почему-то она была в кроссовках. Белых «Найк», почти таких же, как у Насти.

Настя с недоумением посмотрела на эти кроссовки, потом на свои, и Лена, заметив ее взгляд, как-то странно виновато ответила на незаданный вопрос:

– У нее с ног туфли слетали. Не налезали. Мы с папой решили надеть кроссовки. Все лучше, чем с босыми ногами, ведь правда же?

Настя промолчала. Чем лучше? Какая разница мертвецу, в чем его хоронят? Она всегда искренне считала – если… нет, когда она умрет, так ее толкни ногой в яму – да и хрен с ней! Какая разница мертвецу, в чем и как его хоронят? Ее-то в этом теле уже не будет! Она улетит! Куда? Да кто знает, куда?! Может, на небеса, как говорят попы, а может, переселится в другое тело, как пишут фантасты. А может, и вообще растворится в информационном поле. Только ее бывшей оболочке уже все равно, куда бы Настя из нее ни делась.

– А что вы собирались с ней сделать? – глухо спросила Настя, не глядя на новую знакомую.

– Я не знаю, – тихо ответила Лена и всхлипнула. – Папа сказал, что, может, все-таки обойдется… тогда мы ее отвезем на кладбище и похороним как положено.

Настя не спрашивала, что означало «обойдется», и так ясно что. Отец Лены надеялся, что не умрет. И не дошел до квартиры.

– Теперь я не знаю, что делать! – безжизненным голосом сказала Лена. – Папа умер, мама умерла… телефоны, ни один, не отвечают. Я звонила бабушке, они с дедушкой в Ленинском районе живут, так они трубку не берут. Тоже, наверное, умерли. Я ждала папу…

Настя оглядела Лену внимательно, снизу доверху – симпатичная девчонка. И ухоженная. Ясное дело, ее любили, ее холили и лелеяли. И куда вот теперь ей деваться? В самом деле, куда?

Хм… а Насте – куда? Голова кругом!

Стоп! Интересно, а может, одни девочки выжили?! Нет, правда, как в том старом фильме, как он назывался… голова не варит… нет, не вспомнить. Только там в будущем остались одни женщины, и размножались они вроде бы почкованием. Польский фильм или чешский. Ну и попали в будущее двое замороженных мужчин. И развлекались там. Только вначале их чуть не кастрировали. Глуповатая комедия, конечно, но вообще-то очень похоже – там из лаборатории вырвался вирус и убил всех мужчин. А женщины стали выживать как могли! Запросто ведь может такое быть! Почему бы и нет? Сейчас каких только вирусов проклятые ученые не выращивают! Всякую дрянь!

Настя смотрела в сети про лихорадку Эбола и про СПИД тоже смотрела. Говорят, это все американцы придумали, чтобы людей на Земле извести. Оставить только немножко, чтобы их, американцев, обслуживали как рабы. А остальных всех убить. Называется – теория заговора!

Ох, так и с ума сойти можно… А если и правда такое случилось? Одни только девочки выжили на всем белом свете?

– А ты не знаешь точно, что там в мире случилось? Что точно случилось? – спросила Настя осторожно, опасаясь выглядеть лохушкой перед девчонкой явно года на три ее младше. – Я в отключке была и только недавно очнулась. Гляжу – а там бабушка мертвая лежит! Я сама-то в гости приехала, из Москвы… мама отсюда родом.

– Из Москвы… – Девчонка чуть улыбнулась. – Я хотела бы жить в Москве! У вас там прикольно! Метро есть! Ночные клубы всякие! И вообще… Москва!

Девчонка сказала это с таким выражением, что Настя чуть не поморщилась. Честно сказать, она не очень-то любила Москву. А за что ее любить? За толпы в метро, когда тебя несет поток людей, дышащих перегаром, воняющих гнилыми зубами и дешевыми духами? За то, что тебе едва не ломают ребра при входе в вагон метро? Или за снобство одноклассников, хвастающихся последней моделью айфона?

Да, в Москве можно сделать карьеру и сделать бизнес. Но жить там – это все равно как жить в офисе! То ли дело какие-нибудь там Багамы… белый песок, теплое море.

Или Корфу – все цветет, все пахнет, и прозрачное море… красота!

Но вонючую Москву… да ну ее к черту!

Когда говорила об этом маме, та раздраженно фыркала и говорила, что Настя дура, достойная наследница бабушки, считающей Москву вертепом и сатанинским кублом. А на самом деле Москва – центр цивилизации, покруче всяких там Нью-Йорков и грязных, зачуханных Парижей с их толпами негритосов и арабов.

Но тут Настя с мамой была согласна: ей Париж ну о-очень не понравился! Опасный город! Эти негритосы на улицах – мерзкие, потные, один хотел ущипнуть маму за попу, и мама так ему врезала – с размаху, прямо в нос, что кровища брызнула, и черная рожа отлетела метра на два! Другой негритос хотел что-то сказать, и мама его обложила таким трехэтажным матом, что он попятился и потянул за собой побитого другана, сообщив ему, что это крейзи русские. И от них можно ждать чего угодно. Настя тогда от души повеселилась! Хохотала, аж слезы полились!

Нет, мамочка ее была еще той оторвой, а иногда просто восхищала Настю. Такой и должна быть женщина – надо уметь дать отпор любому отморозку! И она, Настя, такая же!

– Пойдем на кухню, будешь рассказывать. – Настя зашагала из комнаты и Лена послушно пошла за ней.

Потом так же послушно, повинуясь приказам Насти, нагрела чай в электрочайнике, разлила его по красивым фарфоровым чашкам, буднично-аккуратно нарезала сыра, колбасы из продуктов, которые не донес папа, и они уселись обедать. Точнее, ужинать, судя по времени.

Лена, пока собирала на стол, рассказывала хорошим литературным языком, грамотно и даже с научными терминами. Видно сразу – девочка из благополучной семьи, отличница и послушная дочь.

Так оно и оказалось – мама Лены была учительницей, преподавала русский язык и литературу. Папа – преподаватель в университете, историк.