Текст книги "Взгляд со второго этажа"

– Вероника, голова болит. Я хочу побыть одна. Потом тебе перезвоню.

– Ладушки! Держись, подруга!

Как она обо всем знает? Я набрала папу. Он долго не брал трубу.

– Да, дочь!

– Папа, я вернулась. Что трубку не берешь?

– Полицейский опрашивает по-поводу Семена. Ты ему о Калиненко рассказала?

– Я, а что?

– Ничего. Хорошо, что рассказала. Я ему еще размышлений подбросил. Пусть ищут гада! Ты как?

– Нормально, пап, голова только болит немного. Спроси у него, когда тело отдадут.

– Доча, не переживай, я все устрою, позвоню. Давай, пока, отдыхай.

– Пока, пап!

Николай принес чай, поставил на столик у кровати.

– Николай, принеси воды, забыла.

– Сейчас, принесу. Без газа?

– Да, лекарство принять.

Пока Николай ходил за водой, я переоделась в халат, достала пенталгин и снова легла. Николай поставил бокал передо мной.

– Спасибо, Николай, – я выпила таблетку с трудом.

Если бы не сильная головная боль, я не стала бы вообще лекарство пить. Терпеть не могу пить таблетки, трудно их глотать, это у меня получается в несколько заходов: надо сначала настроиться, потом сделать маленький глоток воды, положить таблетку на корень языка и только затем пустить в рот водопад. Николай знает, что надо минимум две трети стакана воды на этот ритуал, иначе таблетка «застревает», как мне кажется.

– Еще что-нибудь? – спросил в дверях Николай.

– Нет, спасибо. Я отдохну.

Когда Николай вышел, я поднялась, и села в кресло пить чай. В комнату прибежали мои коты. У них, внизу от дверной ручки, своя, кошачья, дверка, открывающаяся в обе стороны, в моей комнате и на кухне. Конечно, они сразу запрыгнули на колени и подставили свои спинки для процесса заглаживания.

– Хорошие мои! Да как я вас сейчас заглажу! За то вы мне голову потом лечить будете.

Мои коты мне всегда помогают, когда что болит. Они как чувствуют мои проблемы и укладываются лежать на то самое место, которое требует лечения: болит живот – они на животе, голова – ложатся сверху, спина – ложатся на грудь. Умники мои! Никто их не любит так, как я! Семен даже подопнуть мог! Да и Ванечка, чтобы меня позлить, может помучить кого из котов. Потом я стала понимать, что он так поступает, когда ему хочется дополнительного внимания. Сынок мой!..

Проснулась я от неясного шума голосов за окном. Коты спали рядом. Проснувшись окончательно, услышала, что во дворе довольно громко разговаривают двое людей: один из голосов – голос папы, второй, женский – не знакомый. Солнце уже клонилось к закату, отбрасывая красноватый цвет по стенам комнаты. Голова не болела, была свежей, слегка кружилась. Я потянулась в постели и села. Голоса во дворе тише не стали. Сейчас папа что-то назидательно втолковывал своей собеседнице.

Я встала и подошла к окну. Там, внизу, на крыльце, стояли папа и какая-то дама, внушительных габаритов, в темном, не по сезону, костюме. Папа что-то говорил ей, она записывала иногда в блокнот.

Спустившись вниз, я обнаружила папу уже в холле.

– Здравствуй, еще раз, доченька! – он шел мне навстречу, протянув руки вперед.

– Привет, папа! – мы обнялись и поцеловались.

Папа был в строгом темно-синем костюме, белой рубашке, без галстука. Уверена, так он оделся исключительно по трагическому событию. Обычно, летом, его нельзя было заставить одеть костюм темного цвета, всегда в светлом.

– Кто это был? – спросила я.

– Это меня догнала похоронный агент, прямо у твоего дома, пришлось с ней здесь разговаривать, в дом не хотел приглашать.

– Ладно. Пойдем в столовую, поговорим, – я повела папу за собой. – Николай, сделайте нам чай, пожалуйста.

– Мне кофе, – попросил папа.

– Одну минуту, сейчас, – Николай пошел за нами.

– Папа, что мне дальше делать? – начала я канючить. Мне захотелось вновь стать маленькой безответственной девочкой, за которую думает кто-то взрослый.

– Во-первых, не раскисай, что это ты? Жизнь не кончилась и тебе всего тридцать восемь. Во-вторых, у тебя есть сын, его еще пять лет учить.

– Тридцать девять, папа!

– Небольшая разница. Пусть тридцать девять. В твоем возрасте еще детей рожают.

– Ну, это уже лишнее! Впрочем, надо было еще рожать, сейчас жалею, что не стала. Ванечка уехал, а мне с ребеночком было бы легче. Правда, что я, дура, тогда еще не родила? Для себя?

– Не жалей! Все к лучшему, – твердо сказал папа.

Николай принес ему кофе, мне – чай.

– Что ты говоришь? Сема погиб – к лучшему?

– Да не это я имею в виду! Не передергивай. Встретишь кого, еще и родишь.

– Папа! Не сейчас об этом говорить, да! – я немного на него рассердилась за подобные разговоры в такой день.

– Ладно, не кипятись, Ольга. Давай о делах. Я тут подумал, решил нанять управляющего на твою фабрику. Есть у меня на примете один топ-менеджер.

– Па, смотри сам! Я же ничего в ваших делах не смыслю. Ставь, кого хочешь.

– Я думал, может у тебя кто есть? Ты же такая скрытная.

– Только не от тебя! Ты же все знаешь обо мне, когда тебе интересно. Впрочем, тебе интереснее твой бизнес.

– Так это же все для вас с внуком! Все вам останется!

– Или твоей жене…

– Оля, все уже давно урегулировано: брачный договор, завещание. Вы ничего с сыном не потеряете! А Ваня еще и приумножит!

– Па, да он еще такой маленький, о чем ты?

– Не вечно же он «маленьким» останется, если, конечно, ты ему волю не дашь!

Борис Павлович поморщился даже, от его постоянной боли за внука, которого, как пантера ото всех отгоняла Ольга, милостиво, на несколько часов, оставляя только со своей матерью, пока та была жива, со множеством наказов, исчезая на необходимый светский раут. К слову сказать, мать Ольги, интеллигентка, учитель во многих поколениях, дала ей великолепное экономическое и хозяйственное образование. Во времена голода на Кубани, после войны, имела образование среднее специальное, и была рада выйти замуж за перспективного коммуниста, что ей быстро удалось. Была она красива той сверхчеловеческой, внутренней красотой и природной русской практичностью, что еще встречаются в кубанской провинции. Молодой Борис, из технических работников, нещадно бил морды потенциальным конкурентам, по пьянке, лишь бы повод находился. А повод, да еще по пьянке, находился нередко…

«Что же сейчас думает Ванечка? – размышляла я, нервничая о его психическом состоянии. Этот самый главный человечек в моей жизни таковым и оставался. А если бы у меня были еще дети – какое бы место занял Ваня в моем сердце? Говорят, что младший ребенок – еще любимее. Не могу себе представить… Потому что других детей у меня нет. А могли бы быть еще дети: я сделала два аборта – один точно от покойного мужа… Мои физиологические ощущения ничем не отличались от банального извлечения плодного яйца курицы из ее тела, только за деньги. Ни о каком грехе я тогда не думала: десятки тысяч женщин делают аборты и разнятся между собой только уровнем боли, количеством денег и социальными последствиями. «А чем я их кормить буду? Жмыхом что ли? Как и скотину?»

Я-то могла своих прокормить безбедно. Но эти семеновские загулы с извинениями под окнами моего второго этажа, были так далеки от новорожденных детей, что я позволила себе эти два аборта, не задумываясь ни о смертном грехе, ни о Боге, когда мы считали аборт чуть ли не добродетелью по отношению к социалистическому государству…

Я вдруг вспоминала. Отец тогда чего-то задумал. Взял фермерское хозяйство, по знакомству, триста гектар, стал растить сначала картофель, после – подсолнечник, купил комбайн, еще один, еще, а когда по его земле стали прокладывать какую-то супер трассу федерального уровня, с огромной для себя выгодой все продал…

– Па, он еще такой несамостоятельный и податливый… субтильный.

– А кто все время кричал: это мой ребенок и буду его воспитывать, как мне надо? Не ты ли?

– Да, это мой ребенок и воспитывать его буду сама! – сама того не замечая, я перешла на истерический крик.

– Дочь, тише!

– Я в собственном доме! Хочу – и кричу!.. Не доводи меня лучше, опять три дня болеть буду! – я вскочила с кресла и стала бегать вокруг спокойно сидящего в другом кресле отца, по оплошности разбив свою чашку с чаем. Папа благоразумно взял свой кофе в руки.

– Николай, принеси холодной минералки! – кажется, впервые в жизни я назвала своего слугу «на ты». А, может и раньше так бывало, в моем подобном состоянии нервной расшатанной системы…

Спустя короткое время, в дверь постучал Николай.

– Да! – крикнула я.

Вошел Николай с минералкой. Лицо его было улыбчивым.

– Ваша вода, мадам! – торжественно произнес он. – Видимо, русская моя душа легче переносит обращение к себе на «ты», нежели по имени-отчеству.

– Браво, Николай! – воскликнул папа. – А ты помнишь, чтоб я, когда тебя по имени-отчеству назвал? Вот истинная интеллигентность! И слуга в своей тарелке, и ты в ранге.

– Спасибо, сэр! – Николай почтительно согнулся.

– Отчего же, милейший, – в ответ, но менее благочестиво раскланялся Борис Павлович.

– Ну, шуты, – уже улыбалась я, резко поменяв настроение.

– Браво! – Борис Павлович был доволен своими утехами. – Если бы столько смеха разносилось в моем скорбном доме в такой день, и я попросил бы похоронить себя, с волей в завещании, в джинсовом костюме и под hard rock!

– Ты, пап, как скажешь, хоть падай!.. Все равно, спасибо. – Я чмокнула его в чисто выбритую, округлившуюся холеную щечку.

– Ну, Коля, давай, в тесном кругу помянем преждевременно усопшего Семена Арсеньевича, привнесшего в наш дом неоценимый капитал!

Николай разливал коньяк по рюмкам. Я тоже засуетилась: сбегала на кухню за шоколадом и лимоном. «Может, мяса подрезать?» – подумала я, но быстро отставила эту мысль и накромсала твердого сыра. Поднимаясь по лестнице, напустила на себя печаль вдовицы, с легкой слезинкой в глазах. «Скоро Ванечка прилетит. Надо будет попросить папиного шофера его встретить, прямо сейчас!»

Я схватилась за телефон.

– Сыночек, ты где сейчас?

– Мама, не волнуйся, через три-четыре часа буду дома, рейс прямой.

– Папин шофер тебя встретит, у нас дождливо.

– Дядя Виталий? – уточнил Ванечка.

– Он, сынуля, он, – по радио объявят.

– Хорошо, ма, но я не один, с подругой прилечу. Она ярая католичка и не может бросить меня в беде.

– Кто она, Вань? – сердце мое судорожно забилось. Уж не та ли креолка, про которую он рассказывал? Или метиска?

Но было уже не до выяснения отношений, и я поспешила навстречу мужчинам, тем более что папа уже приоткрывал дверь и звал меня в третьем лице

– Куда же эта козочка запропастилась?

Я поставила поднос на сервировочный столик. Папа уже разлил по рюмкам коньяк.

– Николай. И ты с нами. Давай, за упокой убиенной души Семена.

Все выпили, не чокаясь, закусили кто чем. Папа вообще не закусывал, а сразу налил вторую рюмку.

– Давайте еще по одной!

Никто не отказался, лишь я пригубила коньяк и поставила рюмку на поднос. Папа положил в рот кусочек лимона. Зазвонил его телефон.

– Здравствуйте, господин Калиненко!.. Спасибо, Александр Владимирович, спасибо!.. Такое несчастье. Да, Семен Арсеньевич был чрезвычайно талантлив. Да! Послезавтра похороны, в двенадцать… Ну что Вы, какая помощь? Друзья-конкуренты, как-никак. Справимся с наследницей. Я Вас искренне благодарю за Ваше участие! Можете приезжать и завтра, в любое время, попрощаться. До встречи!

Ваня, Ванечка! Когда же ты прилетишь? Как же ты будешь на мертвого отца смотреть? – не унималась я. – Остались мы с тобой сиротинушки. Слезки опять предательски потекли из глаз.

Все поднялись: я – с постели, Николай и папа – из кресел. Николай стал собирать посуду со столика, я ему помогала. Внезапно заболело внизу живота. Месячные, что ли? Рано. Я быстро перечислила в уме своих партнеров, благо, долго над этим задумываться было не надо. Опасности беременности не было.

Вновь звонок на папину трубу.

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич!… Благодарю Вас… Это такая утрата для всей нашей семьи… Спасибо! Да, буду рад принять вашу дружескую помощь. Да, на Широкореченском хороним… послезавтра. Завтра сюда привезут, попрощаться. Церемония на кладбище в двенадцать и Вы, непременно приходите, можно и завтра. Семен Арсеньевич всегда оценивал вашу профессиональную хватку, этику и взаимопонимание,.. во взаимоотношениях разного рода… Спасибо, еще раз. До завтра.

– Константин Дмитриевич звонил, поклон всем и соболезнование.

Мы поклонились нашему губернатору. Приятный молодой человек, подумала я, и тут же вспомнила о Калиненко: чего дед обрадовался, что я в полиции назвала его имя?

Вопрос остался без ответа, да мне он и не требовался.

Рассевшись по креслам, стали обсуждать текущие дела. Неестественно часто папа спрашивал мнение Николая, который, в общем, приходился нам дальним родственником, по маминой линии, но прижился у нас как «прислуга за все», кроме моей стряпни, стирки и прочих женских дел. Вопрос о постоянной экономке подвисал при папе в воздухе всегда!

– Тебе что, работы по горло? – спрашивал папа. – Огород, птица, корова? Справляешься – и ладно.

И тут, вдруг, он же сам, предложил завести постоянную экономку!

Я взглянула на него даже со страхом: тот же пот по спине, озябли руки, ноги, заболела голова. Будто я только услыхала о гибели Семена.

– Сейчас, Оля о тебе. Ты – главная наследница. Надо немного вспомнить институт, надо несколько подучиться. Я не намерен втаскивать тебя по самые уши в тонкости производства косметики и парфюмерии, но свежий женский взгляд может многое перевернуть в нашем бизнесе, да и Калиненко станет учтивее и осторожнее. Тем более, с твоей внешностью косметикой только и заниматься! – категорично отрезал папа, помедлив. – После девятого дня полетишь на пару недель в Париж. Потому экономка нам и необходима.

Я слушала его излияния как через меховую шапку, соглашалась с ним в одном и противилась в другом. Кто я такая? Какая может быть учеба?

– Мадам, это такая честь! – поддержал папу Николай.

– Переводчица у тебя будет первоклассная, семинары и производство – по четыре часа два раза в день. Еще и время останется подышать сентябрьским воздухом Булонского леса… Решено! – дед, казалось, решил это давно. – Девять дней Семену справим, Иван – в Лондон, ты – в Париж, – повторил он.

Все-таки быстро я научилась владеть своими эмоциями! А может, это просто мне жалко саму себя? Вот руки, ноги потеют, в груди покалывает – это другое, остеохондроз, нейроциркуляторная дистония или как там их зовут, а это – другое, артистизм, да высшего качества!

Я тут же успокоилась. В Париж – так в Париж! Решимость во взоре сменила слезки-колески.

От папы не укрылось мое решительное выражение лица, и он с гордостью на меня поглядел.

– Вот, это моя дочь! – Родина прикажет, Ольга сделает. – Ну, спать! Машину за внуком отправил, значит в гостевой остановлюсь. Он медленно встал и пошел к двери.

– Оля,.. Управляющий – он и есть управляющий, а надзором должна ведать ты, хозяйка! – уже не совсем трезвым голосом говорил папа. – Есть у меня хлопчик на примете. Талантливый менеджер. Пока у Калиненко работает, но между нами договоренность уже есть… Все, спать! Николай, проводи!

– Спокойной ночи, папа, – пожелала ему я.

– Доброй ночи! – папа вышел из ее комнаты, слегка поддерживаемый под руку Николаем.

– Спокойной ночи, мадам, – сказал Николай. – Ванечка приедет, я сообщу.

– Ты думаешь, я усну? – спросила я. – Отдыхай, завтра будет тяжелый день. Не знаю, как его переживу!

Последние слова я сказала уже с некоторой наигранностью. Честно – думала только о Ванечке и его реакции на происшедшее. Как он увидит мертвого отца? Я пыталась представить себе его поведение и не могла. Наверно, надо будет держать его за руку? Впрочем, Ваня же приедет со своей подругой, перед ней он не должен дать «слабинку».

Я легла, свет гасить не стала, было как всегда слегка страшно, несмотря на присутствие рядом нескольких мужчин: на проходной всегда дежурили два охранника, да еще и папин телохранитель. Коты повыползали кто откуда и прыгнули ко мне в постель. Мне стало спокойнее, но сон не шел.

Видимо, я все-таки задремала, потому что открыла глаза от звуков за окном. Я тут же вскочила с постели и бросилась к своему окну во втором этаже, распахнула его и закричала, увидев сына:

– Ванечка, Ваня, идите сразу ко мне в комнату! Оба идите!

– Привет, ма! – Иван помахал рукой матери. – Вещи в холле пока оставим… Идем!

Я накинула халат поприличнее и побежала к выходу из комнаты.

Машинально прикинула, какое бы выражение лица принять, но тут же сообразила, что иду, бегу встречать сына и лицо само осветилось нежностью. Встретились в коридоре у дверей моей комнаты. Я крепко обняла сына и всего расцеловала.

– Ма, ну хватит, достаточно! – Иван стал осторожно высвобождаться из моих объятий. – Вот, познакомься! Виктория, это мама, зови ее просто – Ольга, ей понравится.

Последние слова Иван сказал по-английски.

Виктория подошла ко мне, обняла неожиданно, с нежностью, и на плохом русском языке вынесла мне целую кучу соболезнований и наставлений, что я должна быть сильной женщиной, Богу было угодно принять душу усопшего отца Ивана именно сейчас и что она ежедневно будет молиться за убиенного Семена.

Я слушала ее труднопонимаемую русскую тираду и где-то внутри даже шевельнулась нежность к этой несколько объемистой, но с точеными попкой и грудями, темнокожей девушке. Она там, рядом с моим Ванечкой, каждый день, наверно… В тот же миг вместо подступающей нежности наступило чувство хрипучей ревности. Эта Виктория больше, чем наполовину, отобрала у меня Ванечку! Стервочка! Нет, полностью я тебе сына не отдам!

И в то же время я что-то ворковала ей нежненькое, гладила по густым мелко вьющимся длинным волосам, и уже приготовилась сыграть роль безутешной вдовы, как вдруг взгляд мой скользнул по лицу сыну.

Иван выглядел совершенно спокойным, немного усталым и явно равнодушным к происходящему.

– Я вещи наши заберу в комнату из холла, – спокойно произнес он и уверенно пошел к лестнице. Остановился у поворота, посмотрел на меня. – Виктория немного говорит по-русски. Пообщайтесь. Я еще в туалет сбегаю.

Мы с девушкой так и стояли обнявшись. Виктория перестала ворковать и тоже повернула головку в сторону своего бойфренда. Мне почудилось, что и эта чужестранка была шокирована спокойствием моего сына. В прослезившихся глазах ее читалось недоумение. Погиб его отец, а он не прижался к ним, не обнял, успокаивающе, не всхлипнул, не треснул его голос от постигшей беды!

Я отстранилась от Виктории, взяла ее за руку и повела к себе в комнату. Мы сели на мою постель.

– Это из такой болшая беда! – снова заговорила креолка. – Бат Айвон э-э-э силный, стронг, он несет потерю достойно!

– Ваня, называй его Ваней, – попросила я. – Мне так привычней. Если сможешь. Хорошо? Попробуй.

Виктория на секунду задумалась и стала повторять: Ванья, ноу, Ваннья, Ваниа, Ваня, Ваня, да? Так?

– Так, так. Ваня, – согласилась я. – При нем зови его как хочешь, ладно?

– Ладно, Олга, – согласилась Виктория. – Ванья мне говорит, Ваня, да, ты из нравится так зовут тебя – Олга.

– Зови так, согласна, но правильно – Ольга.

Имя мое никак не выходило верно у девушки: «л» все равно выходила жесткой.

Постучавшись в дверь, вошел Ванечка.

– Ну, как вы, дамы, подружились? – спросил он.

– Да, сынок, все нормально.

– Да, Ванья, все олл райт! – добавила Виктория.

– О! Мама уже научила называть меня по-русски? Ну что? Спать? Мы ужасно устали, тяжелый перелет, все так быстро!.. Отца завтра привезут? – спросил Иван. – Вика говорила, что у нас хоронят на третий день. Это послезавтра?

– Да, Ванечка, похороны послезавтра. Губернатор обещал быть.

Виктория с трудом вслушивалась в наш разговор, но явно поняла слово «губернатор».

– О! Мистер Семен был болшой бизнесмен, иф зе гаверна вилл… О, простить менья! Опять инглиш. Молчу, – девушка была смущена.

– Губернатор, президент, мэр – какая разница! Тьфу! – Иван наконец проявил какие-то эмоции. – Человека нет. Ма, мы спать пойдем.

– Иван, ты из диссидент! Ю маст лав ё гавемент, – строго сказала Вика.

– Да плевал я на наше правительство! И на ваше. Я – сам по себе, они – сами по себе. Пойдемте спать, я сильно устал. Спокойной ночи, точнее, уже утра. Ма! Рано нас не буди, хор?

– Ванечка, утром же папу привезут!

– Ну, я высплюсь, выйду попрощаться, как положено, но дайте сейчас поспать! Мы с тобой завтра как следует поговорим.

Он подошел ко мне, чмокнул в щеку.

– Не расстраивайся! Да, и прими мои соболезнования, – Иван выпрямился. – Честно говоря, лучше бы завтра и похороны устроили… Ладно, мы – спать.

Ребята вышли из комнаты. Я сидела на своей постели несколько одуревшая. С такими разбежавшимися в разные стороны мыслями, что, казалось, их уже никогда не собрать. Вот тебе и приехал сынок! Он, кажется, и не осознал до конца, что отца его больше нет на свете. Реально заболели голова, живот, опять похолодели кисти и стопы, по спине побежали струйки пота. Началась менструация. Я пошла в ванную.

Пока я спала, не слышала, как привезли Семена, как устанавливали в холле гроб с его телом, украшали венками лавки, на которых стоял гроб. Коты лежали с обеих сторон моей головы так, что открыв глаза и осознав возвращение из мира Морфея в мир живых и мертвых, первым делом уткнулась носом в мягкую вкусно пахнущую шерстку одного из своих любимцев. Потихоньку голова стала забиваться предстоящими сегодня пренеприятнейшими и печальными хлопотами по встрече гостей, принятию соболезнований, игрой в безутешную вдову.

Я встала и пошла в душ. Проблем с одеждой не возникало: цвет траура и подаренный папой изумрудный гарнитур.

Меня никто не тревожил, хотя на часах было уже половина двенадцатого. Ванечка еще, наверно, спит. Он большой любитель как следует выспаться. Даже папа, встающий ни свет, ни заря, не был слышен. Я выглянула во двор, сердце ёкнуло: во дворе стояла большая черная машина-катафалк, суетились люди в черных костюмах.

Среди них обнаружился папа, он ходил по двору со вчерашней гренадершей в строгом костюме, они что-то интенсивно обсуждали. К воротам подъезжали машины, выходили наши знакомые, и незнакомые, проходили в дом, выходили, уезжали.

Я со второго этажа наблюдала все это как продолжение одного из жутких снов, частенько преследовавших меня всю жизнь.

Пора было спуститься вниз, но опять заболела голова и я решила выждать еще несколько минут. Так и стояла у окна, пока не постучали в дверь. Это папа.

– Да, открыто, – грустно сказала я.

– Здравствуй, дочь! – торжественно сказал он. – Можно войти?

– Па, ну что ты, конечно, заходи.

– Оля, как ты? Надо спуститься вниз, хоть на полчаса, наши знакомые желают выразить тебе соболезнования… Положено, потерпи.

– Да я в порядке, па!.. Как он там выглядит?

– Все нормально. Просто бледный. Пуля ведь в сердце попала, умер сразу, – папа помолчал мгновенье. – Ну, дочь, ты же готова? Пойдем вниз.

– А Ванечка проснулся? Я хочу с ним выйти.

– Проснулись, жених и невеста. Знаешь, кто у этой Вики отец?

– Понятия не имею.

– Высокий полицейский чин, на Сейшельских островах. Так что девушка не из простых!

– Ладно. Где Ваня?

– Они еще у себя в комнате, собираются, я их разбудил уже.

Мы пошли к Ивану.

Я постучала в дверь.

– Да, войдите! – ответил Ваня.

Мы с дедом вошли. Я поздоровалась.

– Хай, Олга! – приветствовала меня Виктория. – Мы готовы.

– Привет, ма! – Ванечка надел строгий черный костюм, темно-бордовый галстук, темно-синюю классическую рубаху. На ногах тоже сияли чернотой модные туфли. – Как ты?

– Нормально, сынок, – ответила я. – А ты?

– Нормально тоже, не переживай, это жизнь. И смерть.

Я, молча, подошла к нему и обняла.

Ванечка тоже приобнял меня и поцеловал в щеку.

– Ну, пошли! – дед первый вышел из комнаты и стал спускаться вниз. Следом за ним шли под руку мы с сыном. Вдруг Виктория обогнала нас и взяла под руку папу. Он глянул на нее несколько удивленно, но руку принял.

Гроб стоял посредине холла, между лестницей и входной дверью. Лавок не было видно, все было заставлено цветами и создавало впечатление основательного постамента. Мы с сыном подошли с одной стороны, я пустила слезу, положила руку на холодный лоб Семена. Буквально на несколько секунд. И убрала. Слезы потекли из глаз вполне естественно. Я украдкой взглянула на сына. Виктория уже держала его под руку. Из глаз ее текли настоящие слезы. Ванечка, молча, смотрел на бледное, усатое лицо отца. Он был строг, но спокоен. Я думала, что творится сейчас у него в душе и не могла понять, хотя раньше мне казалось, что очень тонко чувствую его настроение.

Немного закружилась голова. Подходили и отходили со словами соболезнования какие-то люди, знакомые и не очень. Я чувствовала себя совершенно спокойной, но слезам высыхать не давала. Подошли с соболезнованием и оба вчерашних офицера.

Мы простояли у гроба еще минут пятнадцать, и я сказала:

– Спасибо всем, кто пришел проститься с моим мужем и высказать слова соболезнования нашей семье. Спасибо! Но мы пойдем, отдохнем, извините.

Толпа слегка зашумела о чем-то, мы поклонились всем и стали медленно подниматься на второй этаж. Ванечка поддерживал меня за руку.

– Ваня, пожалуйста, скажи Виктории, что нам надо поговорить наедине, – настойчиво попросила я.

– О чем, ма? – удивился сын.

– Нам что, и поговорить не о чем? – я немного была раздражена его вопросом.

– Хорошо. Я сейчас к тебе приду, только провожу Викторию.

Я пошла к себе. Ванечка пошел с Викой, папа занимался внизу, у гроба, принимал и беседовал с гостями. В комнате я плюхнулась в кресло и прикрыла глаза. Хотелось спать, ныла спина, и тянуло ноги. Скорее бы прошли похороны! Еще завтра только! Завтра будет еще тяжелее, думала я, весь день на людях. На поминальный обед после похорон папа откупил на три часа зал в «Малахите». Хорошо, что у него полно персонала и денег! Интересно, губернатор придет?

В дверь постучали.

– Войдите! – я не сдвинулась с места, не было моральных сил.

Вошел Ваня, прошел мимо меня и сел в кресло у окна.

– Как ты, мам? – все-таки поинтересовался он участливо.

– Ничего, сынок, нормально. Честно говоря, думала, будет хуже, – я натянуто улыбнулась и смотрела на сына, он – на меня. Мне так хотелось подойти к нему, обнять, поцеловать, погладить по голове. Но в его взгляде появились какая-то жесткость, серьезность, я бы сказала, даже некоторая отстраненность от всего происходящего. С дедом-то он не был особо ласковым никогда, уважал его безмерно, подсмеивались друг над другом, а между нами почти всегда были очень нежные отношения. Слушался он меня безупречно. Он был для меня, да таким остался и сейчас, любимейшим существом на свете. Раньше Ванечка это понимал и чувствовал, и тоже давал волю своим нежным чувствам по отношению ко мне. До четырнадцати лет я позволяла ему даже спать рядом со мной, что бесило Семена до белого каления. А уж когда муж вдруг увидел, что я стала переодеваться в присутствии сына, а Ванечке было-то лет десять, да, он отправил сына из комнаты и прочел мне целую лекцию об эстетическом и половом воспитании мальчика: сыновья ни в коем случае не должны видеть мать в «неглиже»! А ты, мол, раздеваешься и на него внимания не обращаешь. Ты что, не понимаешь, что это растет мужчина? Мы тогда с Семеном основательно повздорили, но больше я старалась переодеваться в присутствии сына.

– Ма, все будет хорошо, – успокаивающим голосом сказал Иван. – Это называется судьба. Не оставил же он нас нищими. Я доучусь, продолжу его дело. Мне нравится управлять на производстве, бизнес. Лекции нам классные читают, интересно безумно!

– Я вижу, ты хорошо одет. Без моего совета. Тебе кто-то помогает, да?

– Ну, мам, я же смотрю, как ребята одеваются! Да и Виктория всегда что-нибудь подскажет. Она стильная!

Опять кусочек ревности шевельнулся во мне: какая-то чернокожая девица одевает моего сыночка, дает ему советы! Это всегда была моя обязанность, да!

– Ма, я же не буду звонить тебе по всякому пустяку, каждый раз, когда надо куда пойти! Что, я плохо одет?

– Да нет, все нормально, так, накатило, – я через силу улыбнулась и спросила:

– Как ты там?

– Мама, все замечательно! Я же говорю, учусь добросовестно, лекции, семинары интересные, к левостороннему движению привык, машина – класс! Смотри, как я поправился! Все путем!

– Не скучаешь? – с робкой надеждой в голосе спросила я.

– Некогда скучать! Весь день чем-то занят, иногда вечерами собираемся с ребятами, классно!.. Отца жаль. Кто его?

– Да кто бы знал? У полиции, кажется, только одна версия – конкуренция в бизнесе.

– Может быть, – задумчиво произнес Иван. – Россия, одно слово. Нам профессора часто говорят, что Россия бедна из-за мафиозной структуры экономики…

– Кстати, дед посылает меня учиться во Францию, на две недели, – перебила я сына. – Надо вникать в бизнес. Он нанимает какого-то управляющего, но хочет, чтобы и я всегда была в курсе дел. С переводчицей поеду.

– Наконец-то от своих котов и цветочков оторвешься, – ехидно прокомментировал сын.

– Ваня, не надо так! Ты же знаешь, что у меня ты – главная забота. Сейчас я должна обеспечивать тебя. Папы нет. А я еще ничего в этом бизнесе не смыслю.

– Справишься, у тебя получится, – уверенно сказал Ванечка. – Если что, обращайся ко мне. Да у тебя дед под боком. Думаю, глупого менеджера он не пригласит.

– Ты хоть каждый день трусы, носки меняешь?

– Мама, ты такие… глупые вопросы задаешь! Извини. Да я почти каждый день в разной одежде хожу… Много спортом занимаюсь, бег, теннис, бокс. Ты не представляешь, как там прикольно!

– Все у тебя прикольно, да! А я тут одна остаюсь!

– Мама, брось! У тебя сейчас с производством много дел интересных появится, новые люди, новое общение. Все образуется, вот увидишь!

Мы болтали с сыном еще минут пятнадцать. Я даже позабыла на время, что внизу лежит мой мертвый муж, Ванечкин отец. Да и сын не выглядел подавленным.

Я решила своим видом напомнить Ване, по какому поводу он здесь, и напустила на себя вид подбитой горем вдовы. Это получилось неестественно: внутри меня столкнулись противоречивые чувства – если бы не убили Семена – я бы не увидела сыночка еще очень долго. Ужасное внутреннее состояние. Но радость встречи с сыном пересилила все остальное. Какое же я чудовище!

Постучал в дверь и тут же вошел папа.

– Вот вы где! Беседуете? Ты рассказала Ивану, что едешь учиться?

– Да, папа, рассказала.

– Напоминаю: ты, Ольга, уезжаешь после сорокового дня, Ваня – после девятого. Я передумал.

– Но папа! Пусть Ванечка до «сороковин» останется! – взмолилась я.

– Никаких! Учиться надо! – отрезал Борис Павлович. – Разболтается тут.

– Разболтаться – не разболтаюсь, но дед прав, учиться надо. Честно говоря, меня всего на неделю отпустили, – Ванечка опустил голову. – Хотел тебе, ма, позже сказать, знал, что расстроишься.