Текст книги "Взгляд со второго этажа"

– Конечно, расстроил ты меня! Хотелось подольше с тобой пообщаться, – тут уже естественные слезы покатились из моих глаз.

– Ну, хватит трагедии! – папа встал с кресла. – К вечеру монашки приедут, Псалтирь над Семеном всю ночь читать будут. Ты, Оля, с Ваней, выходите хотя бы через час к гробу – народ-то приезжает прощаться.

Он вышел.

– Ладно, ма, я пока к Вике пойду, а ты будешь спускаться вниз – зайди за нами. Мы наготове, – уже открывая дверь, сказал Иван.

Я осталась одна. Было о чем поразмышлять, подумать. Вот приехал сын, мы с ним будем вместе целых девять дней, будем общаться, вместе завтракать, обедать, ужинать. А будем ли? Если смотреть правде в глаза, он, может, целыми днями будет мотаться по городу, показывать своей креолке наши достопримечательности. Вот-вот! Чую, так оно и будет, да!

Сильнейшее чувство обиды охватило меня. Не только обида, но и жалость к себе самой стали вдруг главными чувствами на данный момент. Голова понимала, что происходят естественные процессы взросления мальчика, переориентировка его интересов, но сердце разрывалось от жалости к себе, да, к себе! Я его выносила, родила в муках, ласкала, кормила, поила, любила, купала… Много счастливых лет мы были вместе! Голова понимала и раньше, что он женится, обретет свою семью, свою любимую женщину, оторвется от меня. Но сердце опять рвалось от жалости к себе: у меня отнимет счастье служить сыночку, любить его и заботиться о нем некая молодая особа, с которой он будет нежен и предупредителен, которую будет ласкать, обнимать и целовать. Как все несправедливо!

Я решила, что лучшего времени для печали у гроба мертвого мужа не найти, поправила траурный наряд, глядя в зеркало, и пошла вниз, стукнув по дороге в дверь Ваниной комнаты.

– Я вниз! – крикнула ему, не открывая дверь.

– Сейчас тоже спустимся! – ответил из-за двери сын.

Вот с таким печальным настроением я медленно спустилась вниз и подошла к гробу. Стоявшие здесь люди расступились, пропуская меня, со всех сторон были слышны слова соболезнования, негромко, как фон музыки в кинофильме во время какой-нибудь минорной сцены.

Спустились Иван со своей креолкой. Абсолютно все присутствовавшие посмотрели на них. Несколько мужчин подошли к сыну, пожали руку, что-то произнесли тихо. Сын серьезно кивал в ответ, благодарил за сочувствие. Дети подошли ко мне, встали рядом. Мы вместе глядели на мертвое лицо Семена, мужа и отца. Ванечка чуть склонился ко мне и шепотом произнес:

– Я не верю во все происходящее. Как во сне. И отца не узнаю. Неприятно все это. Не страшно, но неприятно как-то.

Я молчала. С сыном все в порядке, мои страхи, что он запаникует, ушли полностью. Захотелось опять покинуть всех и уйти в свою комнату на втором этаже, где я провела столько лет жизни в долгих раздумьях; о беспричинных страхах, вырастающих из ничего за пределами комнаты. Моя комната – моя крепость! Жизнь моя, казалось, останавливалась в пределах моих апартаментов, тут я была сама собой. То ускоряла, то замедляла течение мыслей, а вместе с мыслями и течение реальной жизни. Тут мы играли с Ванечкой, сюда вечерами приходил Семен, когда-то оставался на ночь, здесь мы подолгу болтали с Вероникой, делились своими тайнами. Впрочем, больше всегда говорила Вероника: жизнь ее была бурной и насыщенной событиями. Моим кредо была семья. Почему была? У меня есть Ванечка, папа. Все! Хватит! Я тихонько повернулась к Ванечке и сказала:

– Сынок, проводи меня к себе.

– Да, мама, – ответил Иван, взял осторожно меня под локоть и мы пошли наверх. Следом за нами пошла и Виктория.

– Я пойду, полежу немного. Если усну – разбуди через час, хорошо? – попросила я.

– Конечно, ма, разбужу. Иван и Виктория ушли к себе.

Я прошла до своей двери, остановилась, посмотрела назад. Там, внизу – смерть, в комнате сына – жизнь. У меня – покой? Только в комнате.

Я открыла дверь, прошла к кровати, сбросила туфли, легла. Повернулась на правый бок и закрыла глаза. Тихонечко забрались в постель коты. Как хорошо! Жизнь и смерть осталась там, за дверью, надо поспать. Думать ни о чем не хотелось, все в голове, вроде, встало на свои места. Завтра похороны, потом – поминки, потом – долгий сон. Я себе его позволю, заслужила. Сын будет встречаться с друзьями, гулять с креолкой, а я буду спать, очень долго спать, сутки. Или дольше. А вы все живите…. Семен будет в земле спать, а я – в своей крепости…. И Николаю скажу, чтоб никого не пускал…. Все! Сон сморил…

Глава третья
Вдовье время

Потом были монахини на всю ночь, с чтением Псалтири, горящие свечи, там, внизу. На следующий день – похороны, ошалевшие от горя родители Семена, высокопарные речи губернатора, «друзей» по бизнесу. И цепкие взгляды по сторонам знакомых нам полицейских офицеров. Поминки в «Малахите», молчаливая поездка домой. Наконец я сняла с себя черное, переодевшись в спортивный костюм: на улице похолодало.

На кладбище, Ванечка все время стоял со мной, бросил горсть земли на гроб и отошел в сторону. Краем глаза я заметила, что он закурил. Хотелось броситься к нему, вырвать сигарету и потребовать объяснений. Конечно, я не стала этого делать, дома поговорим.

Родители Семена подошли ко мне, мы, молча, обнялись и разъехались.

Дома мы, конечно, не поговорили, я лежала в кровати и смотрела в потолок. Потом папа позвал всех в столовую, по-семейному помянуть усопшего. Я так и спустилась, в спортивном костюме.

В столовой был накрыт скромный стол: легкие закуски, коньяк, водка, сухое красное вино. Папа пригласил Николая и Лену, нашу новую экономку. Папа сказал тост, все выпили, даже я, рюмку водки. Ваня так и остался в костюме, креолка – в черном платье, темного цвета одеждах Николай и Лена. Папа тоже оставался в строгом темном костюме. Я – как белая ворона. Наплевать, я – вдова.

Разговор не клеился, все быстро разошлись. Ваня с Викой пожелали всем «спокойной ночи», первыми и ушли к себе. Я не стала напрягать сына, выпила еще, с оставшимися, но поговорить так и не захотелось. Папа пытался втянуть меня в какую-то дискуссию, но я тоже попрощалась со всеми и ушла в свою крепость на втором этаже.

А дальше все пошло так, как я и предполагала. Я спала, изредка выбираясь в сад и цветник, ела без аппетита, Ванечка пропадал в городе с креолкой и друзьями, забрав машину своего погибшего отца, папа мой усердно руководил осиротевшим предприятием. Возвращался сын часто за полночь, я, как всегда, ждала его, волновалась, но виду не показывала.

Однажды, вечером, спросила Ванечку, изобразив равнодушие:

– Давно куришь?

– Ма, ну я же не «травку», – отшутился сын. Потом серьезно добавил, – Мама, я редко курю, и сигареты слабенькие.

– А зачем? Ни папа не курил, ни дед не курит.

– Ма, ну так сложилось. В университете многие вообще «травку» курят. Пристрастился. Кстати, Вика – против, и борется с моей вредной привычкой.

– Я тоже против. Но бороться с тобой не буду, ты уже взрослый и достаточно самостоятельный, – сказала я, видимо, с таким сокрушенным видом, что Ванечка тут же отреагировал.

– Ты не хочешь, чтобы я быстрее стал взрослым и самостоятельным?

– Не знаю, Ваня, – вздохнула я. – Одиноко мне. Без тебя. Но помни! Я всегда с тобой! Да!

– Знаю и ценю. Спокойной ночи, ма!

Вот и весь разговор. Ванечку совершенно не тянуло ко мне, у него не возникало прежней потребности пообщаться со мной, наши отношения переросли в некие другие, взрослые, как я понимаю, и независимые, что я тоже понимаю, но не могу принять сердцем.

Мы потерялись во времени. Ваня в городе, я сплю, немного работаю в саду, мысли перелетают от одной темы к другой, без всякой системы, нет возможности сосредоточиться на чем-то одном. Часто болит голова, ноет в груди и пояснице, потеют спина, ладошки.

Однажды приехал папа и сказал:

– Оля, завтра девятый день. Все распоряжения я сделал, будьте готовы, к шести вечера. Ваня улетает поздно вечером, – он внимательно посмотрел на мою равнодушную физиономию и добавил: – Что-то случилось?

– Все нормально, папа, Ваня стал взрослым, – уныло реагировала я.

– И что же в этом плохого, если даже ты, наконец, это поняла?

– Я становлюсь ему неинтересной. Он просто уважает и любит меня, как мать.

– Это нормально, Оля, он – взрослый, самостоятельный мальчик, мужчина. Он учится в престижном университете, у него блестящее будущее…

– Если в армию не загребут, – уныло добавила я.

– Опять ты об этом!

– А о чем я должна думать? О ком, как не о сынуле? – я повысила голос. – Что он в армии? Инвалидом стать или погибнуть, не дай бог? Издеваться над ним все будут, да?

– Оля, не передергивай! Иван самоутвердится в армии, как настоящий патриот, мужчина. Возмужает…

– Не бывать этому! Да! – Я совсем завелась. – Папа, ничего хорошего он в армии не получит! Может быть, в английской…

– У него нет подданства, Оля.

– Сделаем, да! – я завелась еще больше, похолодели затылок, руки. – Все сделаю, что смогу!..

– Выйдешь замуж за английского принца? Ты успокойся и поучись во Франции пока, там посмотрим, – папа неожиданно погладил меня по голове. Такие нежности! Вообще терпеть не могу, когда трогают меня за голову! Особенно гладят. Не знаю, почему. Неприятно. Сразу электричество пробегает по голове и позвоночнику. Бр-р-р! Папа забыл.

– Не надо, – я отстранилась необидно, холодок не прошел, конечно. – Ладно! Не будем об этом, все устроится, папа…. Что за учебу ты мне придумал?

– Ладно, пока проехали, только пока – подчеркнул папа. – Завтра сына вечером отправишь, и не к сороковому дню готовься, а к отъезду, учебе. Почувствуй себя молодой, студенткой. Ты же у меня красавица, умница, может быть.

– Хорошо, – я почувствовала себя успокоенной. Папина присказка «может быть» мной не уловилась пока. Потом вспомнилось, когда поумнела, через несколько лет.

– Завтра утром приедет переводчица, Наталья, Натали, познакомитесь. И общайтесь каждый день, хоть по телефону, поможет в поездке. Она – твоя ровесница, из хорошей семьи, отец – чистокровный француз. Натали не замужем.

– Сколько ей лет, точно? – спросила я, просто так, чувствуя, что папа торопится, но отпускать его почему-то не хотелось.

– Сорок, кажется, – ответил папа. – Ровесница.

– Посмотрим, – вздохнула я. – Ладно, езжай. Ты же торопишься?

– С чего ты взяла?

– Чувствую. Езжай.

– Да, работы много. К поминкам без тебя все приготовят. До завтра, Оля!

– Пока, папа!

Он уехал. Дальше все прошло как обычно: до часа ночи прождала Ванечку, через каждые десять минут подходя к окну. Вышла встретить их, с Викторией, пожелала «спокойной ночи» и пошла к себе, в одиночестве, усталости и скверном настроении. Коты уже спали в постели. Чтобы их не потревожить, легла с краешку и, на удивление, моментально уснула.

Я открыла глаза утром, в девять часов. Что творится в доме – не было слышно. Коты спали в креслах, видимо, ночью я их все-таки потревожила, бедняжек! Начала опять болеть голова.

Потянувшись, я пошла в ванную комнату. От души я хлестала себя прохладными струями воды. После душа полегчало, голова болеть перестала. Накинув халат на влажное тело, я пошла вниз. Проходя мимо дверей сыночка, прислушалась: там стояла тишина. Наверно, еще спят. Завтра ему улетать! Даже сегодня, ночью! Боже мой! Так мало мы с ним виделись! Я не нагляделась на него, не наговорилась.

С тоскливым лицом, которое можно было принять за выражение траура, я прошла на кухню. Там уже суетились Николай и Лена. Девушка готовила, Николай помогал ей в неквалифицированном труде. Они негромко о чем-то беседовали.

– Доброе утро! – вяло поздоровалась я.

– Здравствуйте, Ольга Борисовна, – отозвались работники.

– Как Вы себя чувствуете? – спросила Лена.

– Нормально, – ответила я и выдавила из себя ослепительную улыбку. – Вам помочь? Я только переоденусь. Делать нечего, дети спят.

– Да мы справляемся, Ольга Борисовна, – бойкая Лена в ответ тоже улыбнулась, только искренне, в отличие от меня. – Завтракать будете?

– Нет, спасибо, не хочу. Ладно. Если понадоблюсь – зовите.

Я буду на улице. Да, еще! Ваня спустится – пусть выйдет ко мне.

– Хорошо, Ольга Борисовна, – ответил Николай. – Вы в саду?

– Да.

Я поднялась к себе, переоделась в спортивный костюм и вышла на улицу через запасной выход, прямо в сад.

Стояла довольно теплая погода, осеннее, ярко-синее небо было заляпано кое-где тяжелыми белоснежными ватными облаками. Я прошла в сад, потом в цветник, посмотрела, что надо сделать. Листва еще только начала опадать, цветы тоже совсем не завяли, но я решила взять грабли и собрать то, что уже отжило свой срок. Работалось легко, настроение улучшилось, глубоких мыслей в голове не наблюдалось.

Из-за угла дома появился Ванечка. Я бросила грабли и пошла к нему навстречу. Мы расцеловались в щеки.

– Привет, ма! – сказал сын. – Как спалось? С утра уже работаешь?

– Работаю. Отвлекает от мыслей о том, что ты ночью улетишь, – я ласково улыбнулась. – Надо сегодня собраться. Снеси грязное в ванную, я постираю.

– Хорошо, мама, принесу. Но брать с собой ничего не буду – налегке прилетел, так и улучу.

– А черный твой костюм?

– Надеюсь, в ближайшее время никого убивать не будут.

– Окстись! – я трижды переплюнула через плечо. – Идите, позавтракайте с Викторией, Лена накормит. И давай, сегодня не уезжай никуда, побудь дома перед отъездом. Скоро гости придут.

– Мама, мы только на пару часов смотаемся с Викой, попрощаемся с друзьями, – попросил Ванечка умоляюще. – А гости и без меня обойдутся. Да мы вернемся к шести!

– Ну вот, опять из дома! – я покачала сокрушительно головой.

– Ма, ну, правда, на два часа, и сразу вернемся!

– Ладно! – вздохнула я. – Только позавтракайте!

– Окей, ма! – Ванечка еще раз чмокнул меня в щеку и пошел в дом.

– У тебя деньги есть? – крикнула я, когда он подходил к дому.

– Есть, не переживай!

Я стояла на одном месте и смотрела, как его худая фигурка исчезла за поворотом. «Он у меня один остался, как же сильно я должна его беречь!»

Работа продолжалась. Опавших листьев оказалось немало, нагребла целую кучу. Поработав еще около часа, я пошла в дом. Зашла на кухню и попросила Николая сжечь листву в саду.

– Обязательно, Ольга Борисовна, прямо сейчас, – Николай вытер руки и направился к двери. Я стояла и смотрела, как ловко Лена управляется с приготовлением блюд.

Когда он вышел, Лена спросила:

– А Вы всегда раньше все сами делали? И убирались, и готовили, и стирали?

– Ну да, – удивленно ответила я. – Я привыкшая к физической работе, детство-то в деревне прошло.

– Смотрю, Вы и в саду управляетесь, – Лена разговаривала со мной, не отрываясь от работы.

– Я люблю с цветами возиться. Николай с деревьями, я с цветами. Позже мы с тобой и «закрутками» займемся, вишней, салатами. Ты умеешь?

– Умею! – засмеялась Лена. – Я ведь тоже деревенская. Мы еще грибы маринуем.

– Ну вот, поработаем! – я обрадовалась, что папа нашел такую экономку. – Я пошла к себе, отдохну немного. Сейчас дети спустятся завтракать, покорми их.

– Конечно! Отдыхайте, Ольга Борисовна! – разговаривала Лена, не поворачиваясь ко мне.

Я вышла.

Папа ночевал у меня в доме. Его «волчица» куда-то уехала. Сегодня он занимался организацией поминок.

В комнате я снова скинула с себя всю одежду и пошла в ванную. После душа упала в кровать и включила телевизор. Пощелкала пультом, нашла какое-то ток-шоу и попробовала вникнуть в суть происходящего. Плохо получалось. Показывали несчастных мужчин и женщин, ожиревших до безобразия. У всех какие-то проблемы, думала я, кто-то толстый, кто-то бедный, кто-то богатый и мучится, куда деньги девать. Я вот, кажется, одна осталась. Сына увела другая, молодая женщина, да еще не русская. А он еще так молод, неопытен. За ним уход нужен…. Что я думаю? Какой уход? У них там прачечные, кафе полно. Боже мой, что я несу? Вот от армии его как-то откосить надо! Ладно, пока учится, его не тронут.

Я сделала телик потише, легла на спину, закрыла глаза. Тихонько прыгнул на кровать котик Марсик, другого, Студента, как я его назвала, Студика, где-то не было. Марсик улегся мне на живот и заурчал. Я гладила его и почувствовала, наверно, такое же блаженство, как и кот, которого нежила.

В дверь постучали.

– Кто там? – спросила я.

– Ольга Борисовна, приехала переводчица, Наталья Пьеровна, – ответил из-за двери Николай.

– Пусть проходит ко мне! Я в постели. Сейчас встану. А где папа?

– Борис Павлович в кабинете, с Натальей Пьеровной уже побеседовал. Сейчас, Ольга Борисовна, я ее приглашу.

Подниматься не хотелось.

В дверь вновь постучали, тихонько, но уверенно.

– Войдите! – я села в постели и приготовилась оценить свою будущую спутницу по путешествию.

Молодая женщина, среднего роста, стройная, светловолосая, с голубыми глазами. Бедра почти такие же широкие, как у меня, только в талии пошире, средних размеров бюст. Одета Наталья была в светло-голубой брючный костюм, желтую футболку с какой-то надписью на груди. Не люблю желтый цвет одежды!

– Здравствуйте! – приветствовала она меня. – Ольга Борисовна?

– Добрый день, – изобразив лучезарную улыбку, ответила я и встала с постели. Мы пожали друг другу руки. – Присаживайтесь.

Наталья прошла к окну и села в кресло. Походка у нее была мягкая, вкрадчивая, как бы неуверенная. В отличие от моей. Я хожу очень уверенно.

Какое-то мгновение мы с любопытством рассматривали друг друга. Потом Наталья спросила:

– Ольга Борисовна, Вы когда-нибудь бывали во Франции?

– Нет, не пришлось как-то. Давайте на «ты» и зовите меня по имени, пожалуйста! – попросила я.

– Давайте, так будет проще в путешествии.

– Ну, расскажи о себе, – попросила я.

– Профессиональный переводчик: французский, английский, немецкий; разведена, воспитала троих сыновей… Ну, еще не совсем воспитала, – засмеялась она. – Старшему двадцать один, среднему – девятнадцать, младшему – семнадцать. Живу с младшим сыном, в одиннадцатый класс пошел, остальные разъехались, кто куда. Старший учится в Париже, надеюсь, встретимся, средний в армии, вот, скоро должен вернуться.

– Ой, и ты не боялась его в армию отправлять? Наталья удивилась:

– А чего бояться? Почти все служат. Всего год. Главное, свой стержень проявить в первые дни. А у моего Бориса стержень лидера есть, уже сержант…

– Наташа, но ведь там страшный беспредел! Как в тюрьме! Дедовщина!

– Да брось, Ольга! Все гораздо лучше, чем ты думаешь. В армии. Борис, правда, привилегированный вояка, снайпером служит. Он еще до армии стал КМС по стрельбе.

Я немного помолчала.

– А я боюсь своего Ванечку в армию отдавать, да! Все сделаю, чтобы его отмазать!

– Ну и зря, – решительно произнесла Наташа. – Он в армии еще возмужает. Станет мужчиной, настоящим. Это не слова, это реальность, Оля!

– А я не верю в эту реальность! Ванечка такой беззащитный!

– Да какой же он беззащитный? Он у тебя в Англии учится, один. Чего же ты переживаешь? Самостоятельная жизнь – хорошая школа для армии, – пыталась убедить меня Наташа.

– Наташенька, я не представляю своего сына в военной форме, замученного и заморенного!

– Да все это в прошлом, Ольга! У меня и старший, Павел, отслужил, потом уже во Францию поехал учиться. Все в порядке, главное, позитивно смотреть на жизнь.

– Он же у меня один, – тихо проговорила я.

– А что, разве имеет значение, сколько у тебя детей? – тихо, но твердо спросила Наталья. – Я всеми своими детьми дорожу, одинаково. И защищать, и сочувствовать, и скорбеть, не дай Бог, буду о любом.

Мы посидели, молча, думая о своем, о детях, наверно. Я, по-крайней мере, думала о Ване.

– Понимаю, – сказала я. Хотя совсем мне была непонятна эта красивая, уверенная в себе женщина. Что-то было в ней неприемлемое мной, моей внутренней философией.

Тем временем в столовой стали собираться гости. Папа позвал нас вниз. Из родственников Семена Арсеньевича пришла только заплаканная сестра его матери, тетка. Родителей не было. Она единственная оставалась в вуали. Папа оказывал внимание всем приходящим, служил этаким распорядителем. Появилась и Люся, новая жена отца. Она выглядела хорошо, в траурном дорогом брючном костюме. И все равно, я ее выносила с трудом, о чем и поделилась с Натой, севшей рядом со мной.

– Оля, да она ничего! Ревнуешь? Сколько ей? – спросила Ната.

– Пятьдесят два, – отчеканила я, как приговор.

– Да она молодец для своих лет!

Я пожала плечами и промолчала.

Наконец все расселись. Немного выпили. Вспоминали Семена.

Ровно в семь появились Ваня и Виктория, полные достоинства и соответствующей скорби. Все приглашенные приподнялись и пожали сыну руку, с короткими спичами соболезнования. Что было ранее преподнесено и мне. Я была уже одета в темно-серое платье, черные колготки и черные, но открытые туфли. Папины ювелирные подарки сверкали на мне. Из всей нашей компании выделялась только Наталья, в светлом голубом костюме и желтой майке, которая уже не казалась мне противной. Кушали и выпивали немного. Разговоры были сдержаны и немногословны. Папа спросил тетку Семена:

– Родители не придут?

– Нет. Они хотят побыть вдвоем, – ответила та.

– Ну, им виднее.

– Они так его любили! – всхлипнула тетка.

– Ну-ну! Не плачьте? – сказал папа. – Скорбь для нас всех одна… Мы все его любили.

– Но каково родителям! – не унималась тетя, постоянно промокая глаза платком.

– Бог воздаст злодею! – серьезно сказал папа.

Мы с Натой тихонько разговаривали.

– Скажи, Оля, ты любила своего мужа?

– Не знаю. Наверно. Но очень недолго.

– А почему недолго? – спрашивала Наталья.

– Поймешь меня, если я скажу, что влюбленной я была, когда поняла, что беременна. А сейчас думаю, что эта была не любовь, а огромная благодарность за будущего ребенка.

Наталья слушала, глядя мне в глаза.

Я вспомнила те далекие годы, когда я была счастлива именно потому, что беременна, стала взрослой, получила доступ в настоящую жизнь!

– Семену сказала, что жду от него ребенка только на шестой или седьмой неделе беременности. Он был вроде рад, подарил мне красивую золотую цепочку, предложил выйти замуж. Какое-то время все было хорошо, а потом Семен начал гулять… по бабам, ну, ты понимаешь! Я все ему прощала, злилась, ругалась, конечно. Старалась сохранить семью, да. Так, все переменно было, он каялся, извинялся, какое-то время все было хорошо, потом опять – срыв. Пьянство, женщины… В общем, последние месяцы и не спали даже вместе. А ты чего развелась?

– У меня все прозаичнее. Он полюбил другую женщину. Вот и все. Честно сказал – и я его сразу выгнала.

– Он тебе помогал?

– Помогал. Деньгами. А с детьми так связей и не наладил. А вот следующий мой, правда, гражданский муж, очень хорошо нашел подход к мальчикам, они друзьями стали. Мальчики его отцом зовут. Да и верно: отец не тот, кто генетический, а тот, кто воспитал.

Наташа выпрямила тело, едва заметно потянулась. Как пантера, вольно, хищно. Мне уже стала нравиться моя переводчица, все непонимания можно преодолеть. Мне показалось, что Наташа будет моей подругой.

– Знаешь, мы всегда жили небогато, иногда – бедствовали даже, продолжала Ната. – Сейчас-то все нормализовалось, хорошая работа, дети взрослые. Но когда вспоминаю прожитые годы, становится страшно: как я все это выдержала?

– А я тоже, росла в деревне, без достатка. Это уже во времена перестройки папа очень удачно вел фермерское хозяйство, скупил акции «Газпрома» у всей деревни, продал государству свою землю под строительство какой-то стратегической трассы. И купил эти фабрики, а мы стали буржуями, – я засмеялась. – Как вспомню себя в детстве, так мурашки по коже. Одно платье, да одни туфли, да одно пальто на осень, зиму и весну. Еда – почти все с огорода, ничего особо в магазине и не покупали. Уже когда деньги появились, и мы сюда переехали, стала от деревенских привычек отвыкать. А в институте меня долго еще «деревней» обзывали… Я и сматериться могу.

– Я тоже, когда достанут.

Сидящие за столом разделились на группы, беседовали. Кто-то попрощался и уехал.

– Может, пойдем наверх? Чай? Кофе? – предложила я Наталье.

– Я кофе предпочитаю, – сказала Наталья. – Крепкий. Тогда я в тонусе. Особенно сваренный в турке.

– Сейчас, Лена сделает, – мы поднялись, я поблагодарила гостей, что пришли помянуть Семена Арсеньевича, и вышли из столовой.

– Может, посидим еще в саду, поболтаем? – мне уже не хотелось так быстро отпускать эту уверенную в себе женщину. Но у нее дома сын, несовершеннолетний, нельзя ее задерживать по собственной прихоти.

Мы прошли в сад, я заказала Лене сварить кофе Наталье, и чаю себе.

Лена принесла кофе и чай. Мы с новой подругой болтали о том, о сем. О нарядах, еде, о детях, немного о мужчинах. Ната сообщила, что ее нынешний гражданский муж устраивает ее во всех отношениях, и они даже подумывают еще об одном ребенке, или сколько Бог даст.

– Ты что? В нашем-то возрасте? – искренне удивилась я.

– А что такого? Я здорова, друг не пьет, не курит, зарабатываю я неплохо. Дети вот-вот станут совсем самостоятельными. Я вполне готова снова почувствовать вкус материнства.

– Не знаю. Мне было бы страшно, – проговорила я медленно. – Впрочем, у меня и на примете никого нет. Да и негоже с кем-то связываться через несколько дней после похорон мужа.

– Ничего, придет время! – подбодрила Ната. – Ты красивая, молодая, богатая.

– Ладно тебе! Посмотрим! Надо еще сыночка выучить и от армии спасти.

Наталья засмеялась.

– Спасти! Ольга, это смешно. Ладно, когда серьезно займешься своими проблемами, позвони мне, у меня есть в друзьях некий влиятельный вояка из горвоенкомата. Он поможет.

– Спасибо! Я обязательно воспользуюсь твоей помощью! Папа даже говорить об этом не хочет, будто и не его это внук.

– Может, он прав, а не ты?

– Нет! Я права! И это не обсуждается больше! Да! Хорошо?

– Хорошо, Оль. Я не подумала, что для тебя это так серьезно.

– Еще как серьезно! – очень эмоционально воскликнула я. – Понимаешь, я должна его охранить от всех напастей и бед. Года три назад он мне сказал: мама, ты своих котов любишь больше, чем меня. Я аж остолбенела! И в очередной раз поняла, что сын – святое в моей жизни!..

– А вы с ним в церковь ходите? – тихо задала вопрос Наталья.

– Нет. Он не может долго в церкви находиться, да и у меня голова и ноги начинают болеть.

– Плохо. – Наталья помолчала. – Ну, это ваше личное дело!

– А ты ходишь?

– Да, на каждую воскресную службу. Правда, пост не всегда держу, – улыбнулась Ната, разрядив обстановку. Мне стала неприятно, что я ничего почти в религии не понимаю, что прислушиваюсь к тем из нашей деревенской родни, кто что скажет.

– Как говорит Ванечка, Богу у меня в душе, если Он вообще есть. Я его пытаюсь убедить, что Бог есть, но доказать не умею. Ваня говорит: если есть Бог, почему Он так несправедлив к окружающим, к нему, в частности. Вообще, я с ним отчасти согласна: не понимаю, зачем надо ходить на службы, читать дома эти молитвы, я ведь не грешная. Моя тетка говорила, что аборт – смертный грех. Да, были у меня аборты; но если это – смертный грех, то ад будет состоять из женщин больше, чем наполовину… А по воскресеньям и церковным праздникам работаешь? – спросила я ее.

– Знаешь, нам батюшка говорил на проповеди: если ты утро воскресенья проводишь на Божественной литургии, если ты регулярно исповедаешься и причащаешься, если ходишь в храм по праздникам – в эти дни у тебя нужды нет работать. Если Церковь ты посещаешь раз-два в год, заходя на десять минут, поставить свечку – можешь без особого страха работать по воскресеньям, нет в этом греха. Вот так!

Тема меня задела за живое, и я переменила ее.

– Ну а в Париже, вместе жить будем? – спросила Наталью.

– Как скажешь. Можно в одном номере, хочешь – в разных, – она хитро улыбнулась. – Мало ли что тебе на ум придет?

– Нет, что ты! Давай жить вместе! – запротестовала я.

– Давай! Может, сын мой в гости заедет, я вас познакомлю…

– Да! Я тебя еще попозже со своим познакомлю. Представляешь, у него подружка, как ее, креолка! Я в шоке!

– Не переживай! Мой Борис тоже с какой-то иностранкой дружит, – подбодрила Ната. – Может, будут у нас интернациональные внуки!

Она засмеялась негромко. В сад вышел папа.

– Ну, вот и хорошо, Натали все еще здесь, – он потер руки, подошел к нам. Чмокнул меня в щеку. – Познакомились?

– Уже подружились даже, кажется, – весело добавила я, взглянув на переводчицу. Наталья кивнула головой в знак подтверждения.

– Тогда я на пару минут еще раз украду Натали, пошептаться о делах.

– Шепчитесь, я помогу на кухне.

– Мы быстро, – сказал папа.

Они с Натальей отошли, я допила чай. «Приятная женщина, – уже думала я. – Вежливая. Простая, умная и красивая, а какая уверенная – троих детей воспитала, да еще не против родить! Вот этого пока не понимаю. Я, наверно, раскидала бы свою одну большую любовь на всех детей, и каждый остался бы немного обделенным. Но я ей совсем не завидую. И ревновать бы никогда не смогла. Не дай Бог! Впрочем, нам с ней нравятся, наверно, разные типы мужчин. Ой, а я даже не знаю, какой тип мужчин мне нравится!»

Я улыбнулась сама себе. Вот такая я верная была жена! Семен не ценил. Земля ему пухом: о мертвых или хорошо, или ничего. Помолчу.

Я прошла на кухню и предложила Лене и Коле свою помощь в мытье посуды, частично скопившейся после ухода нескольких гостей. Они дружно стали отнекиваться, мол, со всем справятся сами. Я настойчиво повторно предложила помочь и тогда Лена распорядилась мыть посуду.

Я принялась за работу.

Я успела только поставить в посудомоечную машину тарелки, как зашли сынок, с Викторией. Конечно, все бросила и побежала к ним.

– Хорошо, что зашли, – радовалась я. – Николай, передайте Наталье Пьеровне, что я наверху, у сына, пусть зайдет.

И продолжала разговор с сыном:

– Приехала переводчица, что со мной поедет, такая хорошая женщина! Мы с ней, кажется, подружились. Представляешь, у нее трое мальчиков! Примерно твоего возраста, а старший учиться в Париже, – тараторила я, пока ребята поднимались к себе. Я шла с ними.

– Хорошо, ма, – остановил поток моих слов Ванечка у дверей своей комнаты. – Мы соберемся в дорогу, душ примем, переоденемся и зайдем, хорошо?

– Мне кажется, ты не в настроении? – удивилась я.

– Да нет, все нормалек, ма! Устал немного.

– Ну, идите. Долго не задерживайтесь, хочу еще с вами пообщаться перед отъездом – несколько печально сказала я и пошла на кухню, продолжать работу.

Вот так! Ни пообщаться с матерью, ни слова ласкового. Мне опять стало печально.

– Ольга Борисовна, Вы опять к нам? – удивилась Лена. – Мы уже почти все сделали. Гостей уже мало осталось, сами справимся.

На кухню заглянули папа и Наташа.

– Все в порядке, я вижу, ты, как всегда, на кухне – произнес он. – Оля, принимай подругу и пошли в столовую. Потом отвезем ее домой.

– А я бы ее вообще оставила на ночь. Как ты на это смотришь, Ната? – с надеждой спросила я.