Текст книги "Умереть на рассвете"

Приписка начальника административного отдела: Аккуратен, исполнителен. Страдает головной болью вследствие контузии.

Резолюция аттестационной комиссии: тов. Гарманова А.Е. уволить из органов милиции как бывшего белого офицера и классово чуждого рабоче-крестьянской милиции. Ходатайствовать перед органами ГПУ о дополнительной проверке Гарманова[4]4
  В «списках бывших белых офицеров, проживающих на территории г. Череповца» за 1927 год, Гарманов А.Е. числится в качестве землемера. Дальнейшая судьба неизвестна.


[Закрыть].

Глава шестая. Беглец

Иван прошелся по бывшей Дворянской, а ныне Социалистической улице. На углу торчал двухэтажный дом – общежитие для трудового народа, раньше принадлежавший предводителям череповецкого дворянства Верещагиным. Слышал, что у них в семье знаменитый художник был – тот, который с адмиралом Макаровым на броненосце «Петропавловск» затонул. Верно, не подорвись адмирал на мине, так и войну бы с японцами не профукали. А художника-то чего на войну понесло? Картинки рисовать? Война у всех в печенках сидит, зачем еще и на картины смотреть?

Место Иван выбрал неплохое – в кустах, густо разросшихся на старом фундаменте. Кто-то собирался строиться, да так и не собрался. Не то денег не хватило, не то революция помешала. Зато из зарослей были хорошо видны улицы, по которым мог идти Курманов.

Ждать пришлось долго. Часов не было, но Иван определил, что времени уже около двенадцати. Июньские ночи короткие, но уже смеркалось, когда к бывшему дому купца Челнокова направилась знакомая фигура в долгополой шинели. «В кавалерии, что ли, Лёха комиссарил?» – запоздало удивился Иван, пожалев бывшего сослуживца – непросто пехотинцу, хоть и лейб-гвардейцу, привыкать к лошадям да к выездке.

– Алексей! – громким шёпотом сказал Иван, появляясь из кустов.

– Афиногеныч? Ты?! – несказанно удивился Курманов, озираясь по сторонам.

– Сюда… – увлек Николаев старого друга за собой.

Устроившись на полусгнившем бревне, Курманов полез в карман.

– У тебя там чего – наган? – поинтересовался Иван внешне спокойно, хотя сам, на всякий случай, держал руку за пазухой на револьвере.

– Браунинг, – кивнул Курманов, вытаскивая из кармана оружие рукояткой вперед, и, ставя его на предохранитель, пояснил: – Выскочил из кустов, как леший!

– Сидел бы я в засаде, ты бы и пушку не успел вытащить, – усмехнулся Иван, показывая открытые руки. Алексей Николаевич достал трубку, но спохватившись – не увидит ли кто, сунул ее обратно в карман.

– Значит, Иван Афиногенович, в бегах ты? – почти спокойно спросил Алексей. – Знаешь, что в розыск тебя объявили как врага трудового народа?

– Догадываюсь, – хрипло буркнул Иван. – Такого обо мне наплели – сам бы такого на месте прикончил!

– Как там все было, своими словами расскажи, – попросил Курманов. – Я только из рапортов знаю, что милиционеры писали. Чекистские мне не показали.

– А что рассказывать? От тебя вышел, в Дом крестьянина пошел, а там, на углу Благовещенской и Покровской…

– Социалистической улицы и имени товарища Зиновьева, – поправил Курманов.

– Зиновьева? – удивился Иван. – Уж лучше бы имени товарища Троцкого. Он все-таки Гражданскую выиграл.

– Назовем еще, улиц хватает! – пообещал Алексей и нетерпеливо мотнул головой: – Дальше…

– Ну, на углу три мордоворота стоят. Один наган достает, говорит: «Мужик, деньги давай!», а два других скалятся. Ну, одному-то я засветил неплохо. Этот с ног долой, а двое бежать кинулись. Достал я свой наградной, стрельнул. В воздух стрельнул, – уточнил Иван. – Думаю, постою, подожду – милиция рядом, должны выстрел услышать. Смотрю – два милиционера бегут, винтовки на меня наставили. Я наган свой отдал, думаю – посижу до утра, объясню, что к чему, меня и выпустят, а может, еще и спасибо скажут. Я же первого-то хорошо припечатал, но не насмерть! А за милиционерами эти двое… Я только в Чека узнал, что бандит этот – не бандит вовсе, а чекист.

– А знаешь, как все расписали-то?

– Знаю, – усмехнулся Иван. – Товарищи чекисты меня террористом и монархистом решили сделать. Так разукрасили, пробы ставить негде! Какой же из меня террорист?

– Какой, на хрен, из тебя террорист да еще и заговорщик? Не знаю, что и сказать… – покачал головой Алексей. – Тебя же сегодня отпустить должны были.

– Отпустить?

– Ну да. Мы сегодня на коллегии твой вопрос обсуждали. Ничего за тобой нет. Характеристику подняли из военкомата – как есть герой! Чекисты эти те еще субчики. Поступали на них сигнальчики, что по ночам людей грабят. У меня в сейфе на них целая папка с компроматом лежит. Были бы они милиционерами или агентами угро – давно бы под трибунал отдал. Губчека, тьфу ты, отдел ГПУ, все никак привыкнуть не могу, – поправился Курманов, – не моя епархия. Начгубчека я не один раз докладывал, на партбюро вопрос ставил, а он и ухом не ведет. Только твердит, как попка: «Проведем служебное расследование, установим истину. Нельзя огульно хаять рыцарей революции!» Рыцарь, мать его… Слышал я, что начальник Чека всю троицу хотел куда-нибудь подальше перевести. Чтобы, значит, тихонько все замять. Эх, Ваня-Ваня, – покачал головой Курманов. – Угораздило же тебя так вляпаться!

От того, что Леха назвал его не по отчеству, как повелось еще со срочной службы, а по имени, Николаеву стало не по себе – будто разжаловали в рядового.

– Ну, что уж теперь делать, – повел Иван плечом. – Не стреляться ж идти.

– Я ведь, Иван Афиногенович, должен тебя арестовать, в ГПУ отвести, – произнес Алексей и снова вытащил из кармана трубку. Подумав, махнул рукой, набил ее табачком и стал раскуривать.

Иван, глядя на него, сам свернул «козью ножку», прикинув, что сквозь густые кусты огонек не будет заметен, по фронтовой привычке, прятал цигарку в кулаке.

– Ты почему на допросе не сказал, что от меня шел? – поинтересовался вдруг Курманов.

– А зачем? Мне бы от этого лучше не стало, а тебя бы подвел. Ну что, Алексей Николаевич, будешь меня арестовывать?

– Дурак ты, Афиногенович и не лечишься.

– Поздно, – усмехнулся Иван. – Так и помру нелеченым.

– Ну, дурак! – вздохнул Курманов с тоской. – Если бы сразу сообщил, что шел, мол, от товарища своего старого, то они бы и меня допрашивать стали. А я бы показал, что вышел ты от меня ровно за пять минут до вашей встречи. От меня до Дома крестьянина ровно десять минут идти, а до угла, где тебя ждали, и того меньше. Значит, никак ты не мог в засаде сидеть, как чекисты обрисовали. Милиционеров бы самолично расспросил – когда они выстрел услышали, бежал ли ты, пытался ли скрыться. А меня ведь вначале толком не известили. Милиционеры рапорта сдали, утром сменились. Я о твоем аресте только через день узнал. Мои бы показания, рапорта да компромат, что собран, – деваться-то губчека некуда было! И в Чека ведь порядочные люди служат – их там поболе будет. А коли что – так есть еще и губком, комиссия партконтроля. Не было террористического выпада против чекистов – представителей Советской власти, а имело место добросовестное заблуждение! А теперь что? Ты сам-то понимаешь, что натворил? Чекисты землю носом роют, чтобы тебя изловить. Ты ж пятерых агентов из строя вывел – считай, пятую часть всего личного состава губчека.

– Спасибо, что аттестацию мне хорошую дал.

– М-м, аттестацию… Ты на хрена агентов Чека бумагой кормил?

– Бумагой? – удивился Иван. – Не кормил я их бумагой. Просто кляп больше не из чего было сделать, пришлось листочков в рот насовать.

– Во-во, листочков он насовал… А у агента Полозкова непроходимость кишечника. Брюхом мается, клизма не помогает. Говорят, операцию придется делать. У Киселева, которому ты по лбу съездил, – сотрясение мозга, у этого, как его… фамилию забыл – челюсть сломана и зубы выбиты. У чекиста, что дознание вел, – четыре ребра сломаны и сотрясение мозга. А еще – ты же их на посмешище выставил! Четверо рыл, да пятый дежурный, с одним арестантом справиться не смогли! Начальник ГПУ уже рапорт подал, в отставку попросился, но ему из Петрограда позвонили – сказали, что ежели он бандита – тебя, то есть, в течение суток не поймает, так самого под трибунал отдадут! Тут и я не спасу.

– Это я понимаю, – согласился Иван. – В тюрьму ты хоть сотню посадить можешь, а от тюрьмы спасти – хуже.

– От тюрьмы… – хмыкнул Курманов. – Тебя теперь в тюрьму никто и сажать не станет. Кому это надо? Шлепнут на месте – и все!

– Это да, – кивнул Иван, осознавая, что живым он теперь не нужен. С мертвым-то – завсегда проще.

– Слушай, Афиногенович, – вдруг заинтересовался Курманов. – Ты в волости-то своей что учудил?

– Это ты про что?

– А сам-то не знаешь? – усмехнулся Алексей Николаевич. – Ты зачем начволмила напугал?

– Не пугал я его, – пожал плечами Иван. – Сам виноват! Сразу наганом стал грозить ни с того ни с сего. Представился бы как положено – слова бы поперек не сказал. А что, рапорт накатал? Вот собака, а мы ж с ним пили потом вместе!

– Ну да, накатал. Он же не последний дурак, чтобы рапорта на самого себя катать, – хмыкнул Курманов. – Знает, шельма, что, если напишет, так сам же и огребет…

– Донесли?

– Ну, не донесли, а проинформировали, – уклончиво пояснил Алексей. – Начволмил думает, что о его шашнях с бабами никто не знает? Как же. И о бабах сообщают и о том, с кем и когда самогонку пьет. Давненько уже письмецо прислали, что какой-то фронтовик начальника волостной милиции с коня снял да под наганом уму-разуму учил. Я-то гадал – что за фронтовик такой, а сейчас и понял – ну, кто же еще, окромя Ивана Афиногеновича?

– А что, не надо было?

– Ну, как не надо, надо. В следующий раз умнее будет, – согласился Курманов. – Только тебе надобно было не наганом махать, а мне сообщить. Так, мол, и так, имеет место нарушение соцзаконности. У меня бы и повод был начальника волмилиции наказать, а то и с должности снять! А ты словно на фронте! Опять же если Зотин виновен, так и ты хорош! Угрожал наганом представителю Советской власти! И с чекистами-то, коли на то пошло мог бы и без кулаков справиться. Ну, ограбили бы тебя, скверное дело, но перетерпел бы. Ты же взял бы да заявление принес. Ведь почему они до сих пор на свободе ходят? Потому что боится народ. Так нет, тебе бы все кулаком. Не кулаком да прикладом, а по закону надобно все делать.

– Легко говорить, – пробурчал Иван, подумав, что лучше бы ему, дураку, в тот раз всех троих чекистов на месте положить, а самому бы сбежать. Но сказать об этом Курманову не решился. Хороший человек Алексей, но правильный очень. Как же его самого до сих пор к стенке не поставили?

– Афиногенович, я же не меньше твоего повоевал. Пойми, чудак-человек, война закончилась! Хватит ломать, строить нужно. Как же не понимаешь, что мирная жизнь – она куда лучше? Иначе на хрен мы царя свергали, землю делили? Жизнь налаживать нужно. Вон земляк мой, из Вахонькина, Гришка Белов[5]5
  Григорий Акинфович Белов, будущий народный артист СССР.


[Закрыть], на фронте отвоевал, теперь в губтеатре играет. Скоро, думается, куда-нить в Питер его или в Москву позовут. Я не к тому, чтобы ты в артисты шел, – пояснил Курманов, – а к тому, что дело надобно по душе выбрать.

– Да кто бы спорил, – покладисто сказал Николаев. – Я что, разве против? Я же б со всем удовольствием. Тока косо как-то все выходит. Вот, Леха… Алексей Николаич, ты мне скажи, ежели по старым чинам-званиям судить, ты кто будешь – полковник? Или статский советник?

– Ну, как сказать, – вздохнул Курманов. – Мне тут один делопроизводитель из бывших чиновников говорил, что, по старым меркам, чин у меня вроде полицмейстера, а то и выше. Раньше полицмейстер только полицией заведовал. А у меня еще и тюрьмы. Стало быть, должность на тайного советника тянет.

– По армейским чинам целый генерал-майор, ваше превосходительство, – прикинул Иван, вспоминая уроки в учебной команде, когда новобранцев учили титуловать без запинки всех августейших особ и разбираться в хитрости Табеля о рангах.

– Ты чего? – запоздало удивился Алексей вопросу. – Кой черт разница – полковник я, генерал?

– Так все о том же… – задумчиво протянул Иван. – Вроде власть большую имеешь, а справедливости нету даже при честных генералах.

– Будет Иван Афиногеныч справедливость, будет, – с убеждением сказал Курманов. – Ну, не все сразу. Война еще только-только закончилась, не привыкли мы, что можно по-другому-то решать, не с револьверами!

– Эх, Лешка, ну ты как дите малое, хоть и генерал.

– Послать бы, Иван Афиногеныч, это генеральство, куда подальше, – сказал вдруг Алексей.

– Чего это вдруг? – удивился Николаев. – Тут у тебя власть, жизни да судьбы в руках держишь. А, – вспомнил, – ты же учиться хочешь.

– И это тоже, – кивнул друг. – Главное, надоело мне эти самые жизни в руках держать. Мне другое нужно. Я же в Гражданскую в кавбригаде служил («Угадал!» – подумал Иван), как вспомню, сколько мы в Польше коней под пулеметами потеряли, так с сердцем худо. Когда от Варшавы уходили, по обеим сторонам дороги конские трупы лежали. Людей, кого сумели, в землю закапывали. А лошади-то в чем виноваты? Сломает коняга ногу, ржет. Тоненько так, словно ребенок плачет…

– Эх, Алексей, – в который раз покачал головой Иван, старательно затаптывая окурок. – Дай-то бог, чтобы у тебя все ладно было. Ну, если ты меня арестовывать не будешь – пойду я.

– А куда пойдешь-то? – забеспокоился Алексей. – Может, сейчас в милицию пойдешь, явку с повинной оформим? Я вместе с тобой схожу, присмотрю, чтобы сразу не пристрелили.

– А что потом? Нет, Лешка, пули я не боюсь. Когда с белыми воевали, не побоялся бы к стенке стать за Советскую власть! А так, от своих же, как контру. Не хочу!

– А как по-другому? – тихо спросил Курманов. – Ты ж, по-любому, от своих пулю получишь. Так-то хоть какая-то надежда есть.

Последнюю фразу Алексей произнес неуверенно, словно сам сомневался: а есть ли надежда? Но как «красный» полицмейстер лучше Николаева понимал, что надежды-то нет. Вытащив из-за пазухи сверток, Иван протянул его старому, теперь уже бывшему другу:

– Медали тут мои, крест Георгиевский. Не хочу, чтобы в чужие руки попали. Может, на память обо мне сохранишь. – С нарочитой веселостью добавил: – Или в могилку положишь, ежели могилка у меня будет. Может, амнистия мне от власти будет как бывшему красному командиру. Тогда и вернешь.

– Может, – глухо обронил Курманов, пряча награды в потайной карман. – Все может быть.

– Ну, прощай. Руку-то на прощание дашь?

– Я же говорю, дуракам лечиться надо, – провел Курманов по щеке, стряхивая непрошеную слезу, обнимая старого друга. – Может, свидимся еще. Я всю милицию в Улому отправил – там какие-то Бекешкины объявилась. Пусть тебя одни чекисты ловят, а они без нас и курицу не поймают. А больше, прости, ничего для тебя сделать не смогу. Сразу поезжай, без прощаний. В Москву, в Питер, на Урал куда. Подожди-ка…

Алексей начал копаться в карманах, вытащил на свет божий пачку скомканных совзнаков, сунул их в руку Николаева.

– Не хрен тут сколько, но все лучше, чем ничего. Бери, не кочевряжься.

Иван кочевряжиться не стал. Понимал, что дает ему друг от души.

– Спасибо, Алексей.

– И вины за тобой нет, а кругом виноватый. Уедешь куда подальше, никто тебя ловить не станет. Обвинения за тобой нет, в розыск подавать не будут. А чекистов этих ушлют куда-нить подальше, чтобы глаза не мозолили, ты и вернешься. По осени, глядишь, амнистия выйдет. Верно же ты сказал, для красных командиров.

Курманов оживился прямо на глазах. И впрямь, Афиногеныч-то никого не убил, против власти не выступал.

– Спасибо! – еще раз искренне поблагодарил Иван, вставая с места и оправляя складки шинели, загоняя назад, под ремень. – Ну, ладно, Алексей Николаевич, прощевай. Как там, в песне-то? Из села мы трое вышли, трое первых на селе…

– И остались в Перемышле, двое гнить в сырой земле…

Историческая справка

Алексей Николаевич Курманов (1891–1934)

Алексей Николаевич Курманов родился в деревне Михайловское Череповецкого уезда Новгородской губернии в семье крестьянина. Семья Курмановых была многодетной, даже по прежним меркам – кроме Алексея в ней воспитывалось еще 13 детей. Окончил церковно-приходскую школу. Зимой вместе с отцом ходил на заработки в город Пошехонье Ярославской губернии и в Санкт-Петербург. Отец возил бревна, а четырнадцатилетний сын был пристроен помощником дворника. В 1912 году был призван на службу в лейб-гвардии Финляндский полк. С начала Первой мировой войны воевал на Северо-Западном фронте. В 1914 году награжден георгиевской медалью, в 1915 году Георгиевским крестом 4-й степени, произведен в унтер-офицеры. Был тяжело ранен и почти целый год пролежал в различных госпиталях. По возвращению в полк представлен к званию старшего унтер-офицера. После Февральской революции Алексей Курманов был избран в ротный и полковой солдатские комитеты. В июле 1917 года он вступает в ряды ВКП(б) и избирается в Военный-революционный комитет XI армии Северо-Западного фронта. Демобилизован в декабре 1917 года. Весной 1918 года организовал один из первых волостных Советов крестьянских депутатов Череповецкого уезда. С осени 1918 по февраль 1921 года участвовал в Гражданской войне. В декабре 1918 года был одним из руководителей подавления Шекснинского антибольшевистского восстания. В марте 1920 года Курманов становится заместителем председателя комиссии по борьбе с дезертирством и бандитизмом на польском фронте. В августе 1920 года его назначают комиссаром 16-й бригады. За героизм был награжден именными часами от ВЦИК РСФСР. С 1921 по 1923 год занимал должности заместителя заведующего земельным отделом, заведующего административными органами губисполкома. Активно занимался учреждением в Череповецкой губернии ипподрома. С 1924 по 1927 год Курманов занимает должность директора 2-го государственного Петроградского ипподрома. В 1927–1930 годах он работает: директором Госмелиотреста, заместителем директора Мелиоративного института, заместителем заведующего Ленинградским областным земельным управлением. В период с 1929 по 1932 год обучался в институте красной профессуры при Тимирязевской академии. По завершению учебы, по представлению С.М. Буденного, был назначен на должность директора НИИ коневодства Наркомата земледелия РСФСР института. В январе 1934 года Алексей Николаевич Курманов умер от инфаркта. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

По страницам газеты «Коммунист» (Череповец, 1922 год)

«Неделя больного ребенка» нужна детской больнице. В ней нет рентгеновской лампы, корсетов и специальных препаратов для детей с горбами, не хватает посуды, стекла для зимних рам. Слабым больным требуется белый хлеб и рис, а больница получает лишь немолотый ячмень. Здоровое будущее поколение – гарантия завоеваний революции!»

1 октября

Сообщаем, что детская больница города Череповца получила от прошедшей «недели помощи больному ребенку» 32 600 рублей от кружечного сбора, 62 300 рублей от гуляний в Соляном саду, 35 600 рублей от концертов в Большом театре, 1500 рублей от спортивных состязаний и 250 000 рублей от сбора по подписным листам. Все средства будут потрачены на нужды больных детей.

2 октября

В день открытия занятий во вновь отремонтированной Леушинской школе-коммуне состоялся спектакль, которому предшествовали речи приехавших на празднество из Череповца коммунистов: председателя Уисполкома М.Т. Наговицина и председателя УОНО А.А. Коро.

3 октября

Призываем всех читателей быть разборчивыми во время выборов в Советы. НЭП вызвал у кулацких элементов желание принять участие в работе органов власти. Сейчас особенно важно иметь стойкие Коммунистические Советы в целях защиты и поддержки бедноты.

Ориентировка по Череповецкой губмилиции

Секретно

У псаломщика Чуровской церкви Починковской волости Филатова имеется два револьвера. Один из револьверов он давал своему племяннику Степанову, из которого тот стрелял публично.

В Пачевской волости д. Пасмурново у гр-на Веревкина Василия Васильевич имеется револьвер системы Нагана, который он променивал на собаку у гр-на Кузнецова Никиты, но не променял.

Мальчишка (неизвестный) хвастался в лавке деревни Петринеево, что у его брата Федора имеется револьвер, который тот привез с войны. Предположительно, речь идет о гр-не Кожемякине Федоре Петровиче, 1896 г.р.

В деревне Матурино Матуринского сельского совета у бывшего волостного старшины Феофанова Кондрата хранится трехлинейная винтовка.

В деревне Степаново у местного лавочника под прилавком лежит револьвер американской системы Кольта. Недавно он ездил в Череповец, чтобы купить к нему патроны. Приобрести патроны не смог, но приобрел у неустановленных лиц револьвер системы «Велодог».

Выписка из протокола секретного совещания начальников уездно-городских милиций Череповецкого уезда. 11 февраля 1922 года

Начальник губернской милиции Цинцарь:

– По имеющимся оперативным данным, у населения губернии имеется не менее тысячи винтовок и около пятисот револьверов. В этом году изъято пятьдесят единиц боевого оружия. Это чрезвычайно мало. Оружие у населения должно быть изъято в кратчайшие сроки. До сих пор результаты работы не улучшились. Приказы об изъятии оружия не выполняются.

Комиссар милиции Михайлов:

– Полученный из волостей материал приходится направлять на прекращение прокурору, ибо такой заключается только в бумагомарательстве. В приведенных материалах нет конкретных фактов. Такая работа тормозит основную линию милицейской деятельности.

Декрет Совета Народных Комиссаров РСФСР от 11 октября 1922 г. Об учреждении ломбардов

1. В целях предоставления нуждающемуся городскому населению возможности пользоваться доступным потребительским кредитом городские Советы рабочих и крестьянских депутатов могут открывать при отделах коммунального хозяйства ломбарды (ссудные кассы) для выдачи ссуд под ручные заклады (исключая процентные и ценные бумаги).

2. Круг действий ломбардов (ссудных касс) и порядок ответственности их за сохранность принятых закладов определяется уставом ломбарда, утверждаемым по соглашению Народных комиссариатов финансов и внутренних дел.

3. Разрешается организация ломбардов (ссудных касс) смешанного типа с участием частного капитала на основании особых правил, устанавливаемых Народным комиссариатом финансов по соглашению с Народным комиссариатом внутренних дел и утверждаемых Советом народных комиссаров.

4. Народный Комиссариат финансов осуществляет через подлежащие свои органы надзор за правильностью действий ломбардов (ссудных касс) и за соблюдением ими требований устава.

5. Поручается Народному комиссариату финансов совместно с Народным комиссариатом внутренних дел в месячный срок выработать примерный (образцовый) устав для ломбардов коммунального типа.

Заместитель Председателя

Совета народных комиссаров.

Л. Каменев