Текст книги "Дракон в болоте"

Рождение водяненка

Все началось с того, что водяному приснился страшный сон: хватает его сирого и бедного толпа ражих парней, скручивают, а потом начинают вязать. Опутав руки и ноги (если угодно – лапы, а не ласты, или там, ни в коем случае не хвост!) красными лентами, вымазали голову медом, а на шею нацепили здоровущий жернов. Раскачали и бросили в конюшню. А там беднягу обступили лошади и принялись деловито и неспешно откусывать – кто перепончатую лапу, а кто хвост. Кабы не лень, так и проснуться можно от страха. Вставать все-таки пришлось. Какая – то нахальная кляча уцепилась за ухо до того рьяно – аж слезы брызнули.

Проснувшись, водяной обнаружил, что его дерет за ухо старшая жена:

– Проснись, старый пень. Опять что – то примерещилось с перепоя?

– Привиделось, что не мне жертву приносят, а самого жертвой сделали! Повязали и лошадям скармливают, – зевнул еще не до конца проснувшийся водяной. – Наверное, что – то важное случится. Может, пакость, какая?

– Не надо было с утопленниками брагу пить! Они туда невесть чего добавляют, – веско высказалась русалка. – А сон – то тебе, дураку зеленому, в руку. Младшенькая твоя супружница рожать изволит.

Водяной еще не отошел от пережитого ужаса. Доходило до него еще слабо. Немного посидел и буркнул:

– Что значит, рожать? Кто разрешал, когда я сплю?

– А то самое и значит. Рожал бы сам – так не спрашивал. Седлай своего усатого и дуй за знахарем. Не разродится, Сластенка, так хвост и откинет, – откровенно издевалась старшуха.

Но хоть и ворчала, но при этом успевала одеть своего суженого, поднести ему чарочку для «лечения». Все же, сколько лет вместе прожили. Да что там лет – столетий! А о ребеночке они мечтали уж почитай, лет триста! Ну, подумаешь, что родила – то не сама, а младшая. Дитя – оно дитя и есть.

Неизысканно ругаясь и распинывая лапами снующих рыбешек, водяной побрел к сомюшне. Оседлал скакового сома и мигом домчался до ближайшего к деревне омута. Покараулив какое – то время, узрел проходившего мимо селянина. Это был Хват, по прозвищу Редька.

– Мужик, слышь, сюда иди, – крикнул водяной, высунув голову из воды. Заметив, что прохожий собирается дать деру пристрожил: – Стой, где стоишь. Побежишь – догоню, а самого по дну раком отправлю!

Испуганный Хват остановился и завертел головой.

– Теперь, ближе иди, – продолжал командовать водяной. – Мужик, ты вот что. Дуй в деревню, тащи сюда знахаря.

– Самому утопиться легче, чем знахаря нашего притащить, – попытался увильнуть мужик, – он и по шее может…

– Как притащить – твое дело. Скажешь – русалка, мол, рожает, помощь требуется. Не придет знахарь – посмотрю, как ты рыбку ловить будешь… Близко к воде не подпущу ни самого, ни деток, – с угрозой в голосе прошипел старик. Но потом к кнуту добавил и пряник: – Сделаешь как велено – отблагодарю. Подойдешь через пару дней к омуту, я те щучек накидаю, сколько унести сможешь. Так что думай мужик. Что выгоднее будет – то ли от знахаря по шее получить, то ли самому сгинуть?

Наблюдая, как резво чешет Редька, водяной был уверен, что его указание выполнят. Или он зря столько веков прожил бок о бок с людьми…

Хват – Редька прибежал в деревню взмыленный от усердия и перепуганный до одури. Долго не мог вымолвить ни слова. Таращил глаза и заикался. Вукше – ведуну и Волчонку пришлось отливать мужика водой. После второго ушата Хват обрел способность говорить и даже соображать.

– Вукушка, батюшка, не погуби! – запричитал мужик, – у водяного баба рожает. Сказал, что ежели не приведу ему знахаря, то он и меня, и деток моих враз потопит. А хуже всего, так и рыбы никогда не даст…

Ведун, человек незлой, а напротив, отзывчивый к бедам любой твари, пусть и бездушной, только пожал плечами и принялся собираться.

Редька скулил от счастья, глядя за сборами. А Вукша, взял с собой все потребное, включая чистый холст. Подумав, добавил к снаряжению моток крепкой веревки – а вдруг придется тащить детеныша? Брясло, ошалело глядевший за сборами не удержался и спросил:

– Дядька, а ты что это? Всерьез? Как же ты роды принимать будешь? – удивился племянник.

– Раньше, пока повитух не было, у всех баб в селе роды принимал, – неспешно отвечал акушер – самоучка. – И у баб, и у девок незамужних. Доводилось – и у коров, и у лошадей. А однажды, шел по лесу – слышу, медведица орет. Подошел – мать честная! Сегодня сам удивляюсь – как это и получилось. Пришлось повозиться. А русалка – она такая же баба, только что с хвостом. Хотя… У наших русалок хвоста не бывает.

… Водяной, в ожидании лекаря, успел задремать. Теперь уж приснилось то, что и положено: весенняя река, еще не очистившаяся ото льда. Вокруг большой полыньи, курившейся паром, стоят мужики и бабы. Один из парней держит гнедого коня. Самые красивые девки вплетают в гриву красные ленточки, смазывают голову маслом и медом. Парни катят мельничный жернов и вдевают в него шею лошади. Волхв, облаченный в белые одежды, начинает здравицу в честь наступающей благодатной весны, а люди хором славят хозяина вод. Конь дрожит от нетерпения, приветственно ржет и, наконец, не выдержав, сам бросается в черную парящую воду, торопясь на встречу с новым хозяином… Эх, сколько раскидано по дну реки жерновов и костей, оставленных нетерпеливыми лошадками.

По неосторожности ли, в спешке ли – взбрыкнулся скакун, вскинул переднюю ногу и засветил копытом по лбу… Опять просыпаться! Что за дела. На сей раз, оказалось, что сом – скакун, на котором он так и сидел, выскользнул и сбросил седока. «Совсем старый стал», – пригорюнился, было, водяной, почесывая мигом вздувшуюся шишку. Но, вспомнив о наследнике, внутренне подтянулся и приосанился, решив, что он еще «о-го-го!»

Подошли мужики. Не все. Трусоватый Хват по дороге отстал, решив, правда, просил напомнить водяному об обещанных щучках…

К счастью, роды у русалки не заняли много времени. Вукша привязал Сластенку к нависшей над рекой ветке, оставив ее нижнюю часть в воде. Бурчал, что так ему советовал какой – то грек…

– Ну – ка, барышня, тужься, старайся! – скомандовал «акушер» русалке.

Та постаралась и, уже скоро довольный водяной тетешкался с зеленым и пучеглазым младенцем. Налетела стая старших жен, которые забрали и пучеглазика и роженицу и, с радостным визгом утащили их куда – то в глубины омута.

«Молодой» папаша пытался навязать ведуну кучу подарков – золотых и серебряных украшений, накопленных еще со времен переселения из Трои. От подарков знахарь благоразумно уклонился.

А Хват – Редька, выждав два дня, пошел за обещанной наградой. От жадности даже кобылу запряг. Выйдя на берег речки, он сел около омута. Долго и терпеливо ждал. Наконец, терпение иссякло. Редька принялся истошно звать водяного и бросать в омут камушки. Из воды вылезла одна из старших русалок и недовольно спросила:

– Чего орешь? Ребенок у нас спит! Если разбудишь, будет тебе от папаши… Он и сам – то из – за младенца две ночи не спал.

– Хозяин где? Пусть рыбу тащит. Обещал! – орал Хват.

Водяной был не очень доволен, но куда денешься – обещал! Но после невесть какой щучки, выброшенной на берег, задумался и понял, что бездонный воз жадного мужика опустошит рыбное поголовье на ближайшие несколько лет. Пора это безобразие прекращать!

Счастливый Редька, укладывая рыбу, вдруг услышал тоненький голосок:

– Отпусти меня обратно, в речку, мужичок. Все, что хочешь, исполню. Всю жизнь тебе верной рабой буду!

– А ты кто? – растерялся Хват.

– Щука я волшебная. Раньше Емеле – дураку служила. Но как умер он, сама по себе плаваю. Никто до сих пор меня не ловил. Захочешь чего – только скажи: «По щучьему веленью, по моему хотенью». И все по – твоему будет!

– А ну – ка, рыбанька, – задумался было мужик, но вскоре придумал первое желание. – По щучьему веленью, по моему хотенью, пусть вся рыба в моем возу окажется!

– Подожди родной. Ты, вначале меня в речку брось! – настаивала щука. – На суше я колдовать – то не умею…

Хват задумался. Раз вокруг никого не было, то голос, несомненно, подавала щука. Но вот какая именно? Опешивший было, мужик стал лихорадочно рассматривать свою добычу. Но как отличить волшебную щуку от обычной? В воде много не наговоришь. А на суше любая рыба рот открывает, и дышать просит. И на морде у них не написано – волшебная или простая. Не мудрствуя лукаво, Хват побросал всю рыбу обратно в омут и стал придумывать желания. Их было так много, что Редька не заметил, как с ближайшего дерева спрыгнула в воду русалка… А говорящие и неговорящие рыбины разбежались и желания выполнять не спешили. Когда Хват понял, что рыба бессовестно воспользовалась его добротой, он завопил:

– Дедушка – водяной, а щука где?

– Я тебе рыбы набросал, а ты ее обратно скинул? – высунул голову водяной и притворно – строго рыкнул сдерживая слезы хохота. – Малька нашел, в игрушки со мной играть вздумал? Какого тритона тебе еще надобно?

– Да не та рыба, а волшебная, говорящая. Которая, у Емели раньше была. Ну, та, что любые желания выполняет, – заканючил Редька.

– У тебя, парень, с башкой – то как, все в порядке? Я, который век живу, а ни разу волшебных рыб не встречал. Обещание свое выполнил, а с рыбами говорящими сам разбирайся. Хочешь – лезь сюда и ищи.

С этими словами водяной скрылся в речке, обдав на прощание жадного мужика грязью и водой из омута…

Углихино проклятье…

Если парни подерутся из-за девок – дело житейское. Какой это праздник, если никому зубы не выбили? Поцапаются девки – это конечно хуже, но не смертельно. Разведут подружки по разным углам, утихомирят. Родители, прознав, про потасовку, посмеются да всыплют дочкам, чтоб не позорили семью. А так – ничего страшного – клочья волос подберут, в огонь бросят – коса гуще будет. Мордашки расцарапаны – не беда, длинных ногтей не отращивали.

Гораздо хуже, если обычная девичья ссора будет иметь последствия…

Подрались на игрище Сорожка и Лаврушка. Добро бы из – за кого, так ведь из-за Ждана, который на игрища не ходит, по девкам не бегает, а все свободное время околачивается в кузнице. Кто первой из девок вцепился в волосы сейчас никто и не упомнит, но вот когда развели по разным сторонам, Лаврушку как прорвало:

– А я знаю, что бабка у тебя ведьма. Сама видела, как она Мотькину корову на землю выдаивала, а потом в то место осиновую тычку воткнула! Что туски-то выпятила? Вот помрет твоя бабка – сама ведьмой станешь!

Спрашивается, кто дурочку за язык тянул? Вся деревня знала, что бабка Углиха – ведьма. Ну, кому какое дело, что чужую буренку колдунья доит? Воткнет нож в старый дуб, а по рукоятке молоко и течет – успевай крынку подставлять. Или, как старая углиха. Что с того? С голодухи-то никто не помер.

Не боялись бабку только жрец да ведун. Но они люди большие. Жрец, тот вообще считал все колдовские «премудрости» глупостью. Про Вукшу-ведуна знал – что никакого колдовства он не делает. Ну, умеет человек травами и настойками боль останавливать – для деревни и хорошо.

Обиженная Сорожка пошла плакаться к бабке. Может, и не просила ни о чем, кто его знает, а заимела Углиха зуб на обидчицу. А скоро уже случай привелся, чтобы отомстить. Пошла как-то Лаврушка вечерком на речку белье стирать. А ведьма – тут как тут. Где бы девке-дуре валек вместе с бельем бросить и бежать, так нет – гордая чересчур! Вот и догордилась… Углиха пошептала что-то беззубым ртом, да камушек в речку бросила. Может, конечно, и не камушек – всплеск был негромкий. Короче – пришла девчонка домой и слегла. Горит, мечется. Бредит. Батька с маткой лечить стали. Чего только не делали! Сбрызгивали водой с уголька, отпаивали мятой и зверобоем. Парили в бане. Пропотевшую рубаху отнесли в лес и повесили на сухую осину, чтобы ветшала. Болезнь уходит из тела тогда, когда сгниет одежда. Однако ж не помогло и это средство.

Оставалась самая последняя надежда – Вукша. В селе его побаивались, но без зазрения совести обращались за помощью. Тем паче, что платы за труды он не брал, а сделать мог много.

Ведун отнекиваться не стал и сразу пришел к больной. Хватило одного взгляда, чтобы определить причину:

– Порча наведена серьезная. За просто так никто делать не станет. Кому-то крепко девка досадила.

– Волчишка, миленький! – залепетала мать. – Проси, чего хошь, только, девку спаси. Хошь – денег тебе дам, хошь – сама лягу…

Баба-то она была еще – о-го-го! И муж, стоявший рядом, в ухо жене не дал – из-за дочки любимой на все согласен!

Ведун, только вздохнул, но пообещал помочь. Выгнал всех посторонних из избы, оставив в помощь отца и, принялся за дело.

Перво-наперво заварил густой отвар одолень-травы, что помогает и при отравлениях, и при змеиных укусах, и при изгнании нечистой силы.[1]1
  Для несведущего читателя могу пояснить, что одолень-травой называли белый или желтый цветок купальницы. Вся хитрость в том, что собирать цветы можно только в определенное время и месте. Даже в былые времена подобным знанием обладали далеко не все…


[Закрыть]

Кроме одолень-травы ведун припас крынку с глухой крышкой. Теперь самое главное – напоить Лаврушку отваром травы.

… Хрупкая на вид девчонка вырывалась с такой силой, что ее с трудом удерживали два мужика. Им казалось, что в руках мечется что-то совсем чужое, нечеловеческое. А зубы пришлось разжимать ножом и вставлять туда коровий рожок, ровно младенцу.

В упрямстве с ведуном мало кто мог тягаться. Шепча слова древнего как мир наговора: «Одолень-трава, одолей злых людей, одолей чародея и ябедника, отведи горе и напасть лютую», перемежая заклинание с молитвой, колдун вливал и вливал напиток в горло девушки. Наконец, отвар начал действовать… Где-то в глубине груди у Лаврушки послышался стон – такой жуткий, что все вздрогнули. Потом ее стало тошнить. Отец едва успел подставить крынку, как изо рта полезло что-то жуткое, напоминающее лягушку с головой человека. Торопясь, чтобы девчонка не успела увидеть существо и испугаться на всю жизнь, ведун накрыл крынку крышкой. Очень быстро, как только смогли, мужики выбежали на окраину деревни. Выкопали глубокую яму, в которую поместили нежить. Засыпали землей. Для страховки воткнули в холмик осиновый кол.

Существо стонало и кричало из-под земли дня три, но, угомонилось. Лаврушку парили в бане, поили молоком с медом. Но лишь тогда, когда стоны нечисти прекратились, девчонка выздоровела. Возможно, что этот случай пошел ей на пользу – по крайней мере, научил не болтать языком зря.

Сорожке вместе с родителями пришлось покинуть родные края. А бабку – Углиху нашли мертвой у порога собственной избушки. Может, умерла от старости, а может, погибла от собственного колдовства.

Охотник и кикимора

Ночь. Луна, уставшая бродить по небу, скатилась к речке и замочила в нее тонкие кривые ножки.

В зачарованном лесочке проснулась нечисть. Только леший, успевший нагуляться за день, проснулся, очумело покрутил всколоченной башкой, и улегся досыпать, уютно свернувшись на берегу болотца. Вспучилось Тухлое болотце. На поверхность показалась всколоченная до неприличия голова кикиморы. Почесывая свалявшиеся космы, «хозяйка» мутных вод зевнула и принялась обрывать болотную траву. Налепив из нее кособоких лепешек, кикимора принялась будить свой выводок.

Наскоро накормив скудным завтраком, сдобренным затрещинами, дюжину (или, сколько там?) игошей, кикимора выползла на берег и задумалась – чем бы ей таким полезным заняться? Уже почти собралась сбегать к куме, как вдруг над самым ухом раздался вой – старый шелудивый волк, бесцеремонно поставив передние лапы на лешего, вытянул морду и гнусно запел, требуя луну вернуться на небо.

От возмущения кикимора зашипела, запустила в серого подвернувшейся лягушкой. Промахнулась. Зато попала в лешего. Тот, слегка ошалев от удара, возмутился, обнаружив на голове чьи-то лапы и, не разбираясь, сгреб наглеца и бросил в болото.

Какое-то время кикимора с лешим с интересом наблюдали, как волк барахтается, гадали – научится ли он плавать в болотной жиже? Но, увы, освоить нехитрую науку серый не смог.

«Не забыть отнести в кладовку!», – отметила про себя рачительная хозяйка, жалея, что волк слишком быстро ушел ко дну.

Увы. Скука была самым главным врагом обитателей Зачарованого лесочка. Следующим был Вукша-ведун. При мысли о ведуне, убийце мужа, кикимору передернуло. А недавно, кузнец доставил ей очередную неприятность. Ведь известно, что одно из любимых развлечений кикиморы – проверка курятников. Сбегать в деревню, погонять кур, пощипать перья у задиристого петуха, увернуться от нерасторопного дворового – это казалось забавой. А то, что куры переставали нести яйца, кикимору не касалось. Смешно же, как хохлатки мечутся по двору, а петух не может понять, что здесь происходит!

Но мнение кикиморы расходилось с мнением Вукши. Кузнец, как известно, кур в своем хозяйстве не держал, но яичницу очень любил. И, когда очередной селянин, со слезой в голосе сообщил, что вместо яиц вынужден рассчитаться за поковку рожью или ячменем, ведун в раздумчивости почесал бороду, отправился осматривать курятники. Беглого взгляда хватило, чтобы понять – кто тут безобразничает. Для начала ведун собрал домовых, попенял им на нерасторопность дворовых и конюшенных. Оправдания – мол, у помощников дела поважнее есть, нежели кур считать, отмел в сторону. Пригрозил еще, что ежели в своих делах порядок не наведут, так к нему за помощью пусть и не суются – коли у кого из доброжилов зубы заболят, то пусть сами и перемогаются!

Зубы у доброжилов побаливали частенько – особенно у тех, у кого в домах дитятки малые, либо старики старые. А это, почитай, почти у всех. Домовые же, как известно, берут на себя часть зубной боли. Вот и бегали домовые к ведуну, чтобы тот им заварил каких-нибудь травок.

Угроза подействовало. Для начала домовые, как следует, отодрали крапивой нерадивых помощников, а потом вручили каждому по оберегу – либо по камушку с дыркой, либо по горлышку от разбитого горшка, оплетенные красными лентами. «Куриные боги», само-собой, были сделаны ведуном.

После того, как обереги были расставлены и разложены по всем курятникам, кузнец мог наслаждаться своей любимой яичницей, а кикимора, коей вход во дворы был теперь заказан, вписала в длинный список обид еще одну.

Пока болотная «красавица» бередила старые раны, у болотца появился новый персонаж, известный в Зачарованном лесочке, как «наш домовой». Действительно, в недавнем прошлом он был добропорядочным доброжилом. Но после пожара и разгрома, когда хозяин отстроил новую избу, позабыли привязать к телеге лапоть и, бедному домовому было не на чем переехать на новое жилье. Домовой долго ждал, что хозяин образумится и вернется за ним (и делов-то было – взять со строго пепелища пару угольков, да отнести в новый дом!), но тот совсем одурел. Так и не вернулся за стариком.

Бедный старик мыкался среди дворов. Иногда его привечали баннушки, добрые конюшенные разрешали переночевать, но своего угла у него не было. С горя доброжил принялся запохаживать в Зачарованный лесок, чтобы пообщаться с недавними противниками – лешими, кикиморами и прочими упырями[2]2
  Упырь – это не обязательно вампир-кровосос. Упырь имеет значение «враг».


[Закрыть].

Вот и сейчас, домовой рассказывал последние новости. Кикимора, навострив уши, слушала и похмыкивала…

Охотник Жёлудь возвращался с охоты поздним вечером. Следом понуро брела верная собака, которой было ужасно стыдно и за себя, и за хозяина. С тех пор, как заболела Синея – жена хозяина, все шло наперекосяк. Дети полуголодные, одежда не стирана. Охота, и та… Словом, куда не кинь, везде клин. Соседи давно говорили, что надобно сходить к ведуну, тот мигом запарит-заварит каких-нибудь травок, да вылечит бабу! И за лечение ничего не возьмет. Но не тот человек Вукша, чтобы требовать от больных помощи. Но Жёлудь был мужик гордый. Идти за снадобьем с пустыми руками считал зазорным!

На подходе к дому чуткие ноздри охотника уловили запах свежего хлеба. Рот наполнился слюной. Хлеб? Откуда? Невольно ускорив шаги, охотник вдруг заметил, что его собака чего-то боится. Огромный пес, не боявшийся сцепиться один на один с матерым волком, а то и с медведем, отчаянно трусил. Замедлил бег, а потом и вовсе остановился, уперся всеми четырьмя лапами и принялся скулить. Озадаченный Жёлудь ухватил пса за ошейник, тряхнул, попытался сдвинуть силой, но тот стоял как влитой, а в довершении ко всему напустил лужу.

Ни увещевания, ни пинки не помогали. Наконец, пес развернулся и кинулся прочь.

Жёлудь плюнул, решив, что пес спятил, и пошел к дому. Но почему-то навстречу не выбегали дети. Первой, обычно, прибегала самая маленькая – Ашка. Повиснув на шее отца, девчонка спрашивала: «Тятя, а что ты принес?»

Тятя приносил любимице горсть ягод, недоеденный кусок хлеба, диковинный цветок или шишку. Даже сегодня нес в мешке попавшийся под руку корешок, похожий на зайца. Где же девчонка?

Но не успел охотник начать волноваться, как из дома вышла Синея. Как и не болела вовсе! Вот уж радость так радость! Зоркий глаз охотника уловил, что в жене что-то было не так… Но что? А может, она из-за болезни изменилась?

Супруга с поклоном встретила мужа, вручила кринку с квасом – ох, хорош квасок! – помогла снять армяк и заскорузлую от пота рубаху, налила в рукомойник свежей воды. Как приятно получить от любимой жены чистое полотенце!

Сели за стол. Жена суетилась, бегала от печки к столу, от стола к печи, выставляя на стол свежий хлеб, еще горячую кашу. Расставляла посуду, раскладывала еду. Походя гладила ребятишек по светлым макушкам.

Но дети почему-то были не рады ласкам матери. Мальчишки-погодки сидели набычившись, а Ашка только тоненько всхлипывала, за закусыала губенку.

Но счастливый Жёлудь, уже давно не ведавший свежего хлеба, не замечал ничего. Он видел, что его супруга после болезни совсем поправилась и, стала еще красивее!

После ужина дети были отправлены спать в избе, а родители ушли в чулан.

Мальчишки, посопели и заснули, а маленькая Ашка, ерзала-ерзала, но заснуть не смогла. И, наконец, тихонечко встала и, как была в ночной рубашонке, побежала напрямик к дому старого кузнеца.

В доме Вукши еще не спали. Дядька с племянником, а также их лепший друг Ждан, засиделись допоздна, рассматривая старинную книгу, полученную ведуном от своего старого книжника Щеголя.

Книга была столь древней, что казалось – вот-вот рассыплется. Посему, было решено разобрать манускрипт на листы, а потом переписать.

Перво-наперво, девчонку успокоили и накормили, а уже потом начали расспрашивать.

Девочка рассказала, что вечером в их дом пришла какая-то грязная и оборванная тетка. Сказала, что вылечит мамку. Старшие братья и она обрадовались, даже помогли тетке перенести мамку в баню. Мамка вернулась здоровая, только какая-то странная. Позабыла, как зовет детей, побила мальчишек, ее самую оттаскала за косу. Потом стала варить кашу и печь хлеб. Вот только, печку она при этом не топила! И еда была из какой-то травы, похожей на болотную ряску.

– Вы это ели? – с тревогой спросил ведун.

– Мы нет, а вот тятька ел. Когда мамка ему кваса дала, у него словно память отшибло. Дяденька Вукша, что с мамкой стало?

Ашка опять начала плакать. Вукша посадил девчонку на колени, прижал к себе и принялся поглаживать по светлой головенке.

– А еще я ложку уронила на пол, полезла поднимать, а у мамки из под подола копыта торчат.

– Копыта? – удивленно вскинулся Ждан.

– Как у коровы!

Ведун принялся покачивать малышку, напевая колыбельную. Когда девчушка заснула, осторожно уложил ее на лавку, бережно укрыл одеялом и повернулся к парням:

– Дуйте в лес, нарежьте можжевельника.

– Сколько надо? – деловито уточнил Волчонок.

– Н-ну, чтобы на добрую плеть хватило.

Парни не стали спрашивать – зачем нужна плеть из можжевельника, а поспешили пойти, чтобы успеть обернуться до полуночи. А сам Вукша отправился в погреб, где у него хранились кое-какие припасы и снадобья.

Когда дружная троица подходила к дому охотника, уже начинало светать. Ждан тащил поясок, сплетенный из можжевельника (пригодилось умение заплетать младшей сестренке косы!), Вукша – фляжку, а Волчонок – горшочек с тлеющими угольками и факел.

В чулане, где спал охотник с женой, был низенький потолок. Высокому Ждану, чтобы войти, пришлось пригнуться. Это и спасло парню глаза – в него вцепилась какая-то тварь. Царапая и кусаясь, она сумела повалить здорового парня на пол.

– Огня! Живо! – заорал ведун.

Племянник споро сунул факел в горшок, он вспыхнул, озаряя Ждана, пытавшегося вырваться из лап существа, отдаленно напоминавшего женщину и хозяина, схватившегося за топор. Волчонок ткнул факелом в лицо Желудя, подпалив тому бороду, а Вукша накинул можжевеловый поясок на шею твари.

Раздался такой вой, что у соседей залаяли перепуганные собаки, а проснувшиеся петухи заорали, как ошпаренные.

Вукша потянул на себя поясок и, как собачку на поводке, потащил за собой существо, недавно еще бывшее женщиной – вместо волос появились ни разу не чесаные космы, одежда превратилась в короткую густую шерсть.

Охотник Желудь, ошалевший от такой перемены, не сразу понял, что же случилось. Он даже ринулся на помощь «жене», но двое крепких парней повисли у него на плечах, пригибая вниз.

– Ай ты гой-еси кикимора, выходи скорее, уходи быстрее! – приговаривал ведун, обливая существо из фляжки.

Кикимора скалила зубы, желая дотянуться до человека, вырывалась, пыталась скинуть с себя поясок-удавку, но тщетно – из рук ведуна и медведю не вырваться, не то, что какой-то болотной бабе. А Вукша охаживал нечисть концом пояска, приговаривая:

– Будешь знать, как баб наших обижать! Будешь еще?

Наконец, услышав от кикиморы полупридушенное обещание, что та и думать забудет, как ходить в село, отпустил побитую тварь на свободу.

Пока ведун проводил «воспитательную» работу, парни пошли в баню, куда кикимора утащила настоящую Синею.

Они успели вовремя. Баннушка-обдирушка, не терпевший, чтобы в его владения заходили после полуночи, уже собирался содрать кожу с несчастной женщины. Против двух дюжих парней, да еще и с огнем, бедолага не выстоял и минуты, а быстро спрятался куда-то в закуток.

Синею отнесли в избу, принялись отпаивать зельем. Заодно пришлось успокаивать ребятишек и отпаивать водой Желудя. Знахарство закончили уже к тому времени, когда хозяйки, выдоив коров, отпускали их в стало.

– Ну вот, главное сделали, – выдохнул ведун. – Пусть поспит пока, а днем я еще зайду. Надо еще и от хвори лекарство сыскать.

– Сыщешь? – с надеждой спросил Желудь.

– Придется, – раздумчиво ответил ведун. – Вам еще детишек на ноги ставить Вон, дочка-то твоя умнее отца оказалась. Как такую без мамки оставить?