Текст книги "Дракон в болоте"

Русалка…

На белом свете (а также в глубинах морских и речных) обитает много русалок. Все они разные. Взять, например, морских – каждая из девушек имеет хвост. Не такой, как у селедки, а такой же, как у дельфина. Не зря умные люди говорят, что дельфины и русалки друг другу русалки и свойственниками приходятся. А еще говорят, что дельфины за русалками ухаживают и в жены берут. Странно, да? Хотя, с другой стороны, как посмотреть. Дельфин – вроде бы не совсем рыба. А наука современная знает – что даже и совсем не рыба. Может быть. А если здраво рассудить – откуда на дне моря мужиков найти? Морячки с затонувших кораблей? Так пока они до дна-то дойдут – акулы загрызут, да мелкие трупоеды. Про русалов же никто и не слыхивал.

Лесные русалки – те хвоста не имеют. Но они какие-то косматые и дикие. Сидят на деревьях день-деньской, милуются с лешими. У деревенских баб холст на одежку выпрашивают. Попробуй, откажи. В лес можно уже и не ходить… А зимой эти бестии медведей из собственных берлог выгоняют. Озорные…

Но самые красивые – речные. Вместо хвоста – стройные ножки. А волосы растут там, где и положено. А фигурка! Посмотришь – глаз не оторвешь.

Новая русалка появляется очень просто. Утонет девчонка – случайно ли, намеренно ли. Не захочет дедушка-водяной отдать тело родичам – не смогут они похоронить тело и, становится на одну русалку больше. Те, кто потолковее – пополняют гарем водяного. Безалаберные живут сами по себе. Хотя и они вынуждены считаться с приказами речного владыки. Но это в исключительных случаях.

Целыми днями русалки играют друг с другом, водят хороводы. Обожают делать мелкие пакости – путать снасти у рыбаков, пугать ребятишек, щипать купающихся парней. Помнится, долго хохотали над теткой, что белье полоскала. Полощет, полощет – аж взмокла вся. А русалка в это время белье из кучи полосканного в другую кучу перекладывает…

Если кто говорит, что русалки топят людей – не слушайте. Очень им это надо. Зачем делать зло бывшим сородичам? Водяной, тот да, может и под воду затащить. Но даже он топит лишь тех, кто забрался в его омут – чтобы не баловал народ. Место для купания нужно с умом выбирать и пьяными в воду не лезть. А топить всех подряд? Что с такой прорвой народа делать?

Есть у каждой русалки гребешок. У кого костяной, у кого деревянный. Им не только волосы длинные расчесывают. Может русалка, в трудную минуту, бросить гребень оземь и появляется маленькое озеро… Но если ушла далеко от воды, да без гребня – беда. Высохнут волосы. Погибнет речная дева… Умением своим девушки не злоупотребляют. Было дело-то ли пятьсот, то ли тысячу лет назад. Поссорились две красавицы и бросили друг в дружку гребнями… Последствия расхлебывали не один десяток лет. Мало того, что разлившаяся вода затопила деревню с жителями. Понесла убытки и нечистая братия. Несколько леших остались без охотничьих угодий. Из размытых омутов разбежались перепуганные гаремные русалки и сомы. Водяные потом потратили кучу времени, что бы собрать свое добро. Порой вместо своего прихватывали чужое. Начинались споры. Даже драки. Каждый хотел вернуть свое. Но чужое отдавать не желал никто! Лет наверное, с сотню, междоусобицы длились.

Когда известие о случившемся достигло ушей Морского царя, тот рассвирепел. Не потому, что жаль какую-то деревушку или шибко расстроили тяжбы водяных. Все гораздо проще. Какому большому начальнику захочется вникать в мелочи? А уж Морской царь, который с Перуном и Дажьбогом мед пивал… А тут ему пришлось успокаивать речных подданных. Самому! Повелел тогда царь: «Впредь установить испытательный срок для новеньких. Девкам гребни давать не ранее, чем через два года. За этот срок узнать всю подноготную». Непослушных пообещал поселить в колодцы в пустынях. Верблюды по две недели от одного к другому идут…

К числу «вольных» русалок принадлежала Лаврушка. Каталась девушка на лыжах по лесу. То ли зайцев ловила, то ли зайцы ее гоняли. Выскочила лыжница на замерзшее русло и ухнула под лед. Сидела в речке до самой весны одна-одинехонька, лыжи с тоски изгрызла и чуть не свихнулась от скуки. Делать нечего. Хошь не хошь, а пришлось русалкой становиться. Гребень волшебный еще не заработала, поэтому далеко от воды отходить боялась. Тем более, что волосы имела гораздо короче русалочьих. В те годы большинство девчонок так стриглись. Сохнут быстро.

… В это утро Ждан ходил в лес. На старой вырубке выросла целая прорва опят. Нужно было поспешить, пока пастух не пригнал туда стадо. Собирать вслед коровам, которые обожают грибы – удовольствие маленькое, а отваренные опята, слегка подсоленные, сдобренные зеленым лучком и сметанкой… Ум-м! Вкусно.

Собирать грибы было одно удовольствие. Парень даже не заметил, как набрал полную корзину. Можно возвращаться домой. Дел сегодня много… А когда в деревне дел мало?

Старая вырубка пользовалась дурной славой. Бил в ней ключ, облюбованный приблудной виллой (существо вроде русалки, только злобное). Попьет из ее родничка молодец – ума лишится, попьет конь – обезножеет. Коварную бестию прогнал сам дедушка – водяной. Тому уже лет полста минуло, а дурная память осталась. Но Ждан еще в молодости был из тех людей, которых и людоедом испугать сложно. А уж местом… Ха-ха. Однако, даже он удивился, когда наткнулся на свернувшуюся в клубок девушку, сладко спящую у родничка…

«Нимфа! Или дриада!» – обрадовано подумал парень.

– Да русалка я, дурень, – отозвалась девчонка.

Парень спорить не стал, а во все глаза начал разглядывать родниковое диво. В округе считались красивыми приземисты, толстожопые девки, так что стройную русалку сочли бы тощей, длинноногой и большеглазой.

Девушка хихикнула и бултыхнулась в воду. Русалка-то она русалка, но мыслила чисто по-женски. Ей ужасно нравилось внимание, но, в то же время хотелось немножко промурыжить парня за прошлую жизнь. Когда бегала за ним, с подружкой подралась. А все из-за кого? Из-за него, паразита. А он даже не заметил… Теперь пусть сам помучается. Даже жалко, что раньше не догадалась утонуть.

Донельзя озадаченный парень побрел домой. Но скоро вернулся обратно. И теперь, использовал любую минутку, что бы прибежать в лес, к родничку. Русалка с нетерпением ожидала встреч. Еще в земной жизни она была к нему неравнодушна. Конечно, месяцы, проведенные в воде, порядком остудили кровь у девушки, но бесчувственной она не была. Первое время поддразнивала. Потом решила – хватит. Не то, чего доброго, либо совсем уйдет, либо может вслед бросится. Ни то, ни другое Лаврушку не устраивало. Водяной и девок – то неохотно оставлял на дне, а уж мужиков – тех сразу скармливал рыбам и ракам. Благо, хозяйство большое, а мороки лишней…

Лаврушка стала выходить на бережок. Вначале сидела недолго. Потом подольше. Слушала стихи и предания, которые знал Ждан. А дальше все как обычно. Робкие прикосновения рук, поцелуи…

Подруги-русалки откровенно завидовали. Ну-ка, охмурить такого парня! Тем более живого! Обычно, живые ребята при встрече робели донельзя, до мокрых штанов. Такое вспоминалось со смехом. Но в глубине души, после каждого такого случая, рос комочек грусти. Что такое годы для русалки? Каждая в душе девчонка. Каждой хочется быть любимой…

Первым, кто обратил внимание на состояние парня, была матушка. Ее давно беспокоило, что сын, которому скоро заводить семью, не обращает внимания на девушек. Сейчас, вроде как на человека начал походить. Живет как все. Приходит домой под утро. Губы от поцелуев распухшие. Глаза квадратные, обалделые. Поначалу матушка обрадовалась – все молодые были. Потихонечку начала выяснять – с кем сынок гуляет. Нужно же заранее знать – кого в дом сын введет? А когда узнала, чуть не рехнулась. А народец-то в деревне разный. Но кое-кто запоглядывал косо. Особенно те, у кого были дочки на выданье. Парень-то работящий, красивый, сильный, добрый. А теперь? Выбрал бы девку, пусть чужую дочку, а все не так обидно. Так нет же, не нашим и не вашим. Ладно, ну в крайнем случае, вдовушку. Или, даже если бы увел чужую жену. Плохо, безобразно. Но по человечески понятно! Жениться нужно на простой женщине, чтобы и дом был полная и дети. А тут, утопленница! Влюбиться в русалку – все равно, что в покойницу. А что делать теперь? Дите большое. Поперек лавки не уложишь. Матушка пыталась переговорить с Вукшей:

– Хоть бы ты встрял. Может, тебя послушает? Объясни моему дураку, что не дело делает. Сколько девок кругом. Любая замуж пойдет. Человеку человек нужен. Мужику баба, а не рыба – пусть она хоть того краше.

Старый кузнец только помотал седой головой:

– Лезть парню в душу не буду, и тебе не советую. Сама знаешь – в сердечных делах советчиков не бывает. Поступит все равно по-своему.

– Может с дедушкой – водяным поговоришь? – убивалась мать. – Уж я бы ему в подарок овечку принесла. А то и телочку. Для такого дела не жалко. Пусть он эту девку куда-нибудь зашлет.

– С водяным поговорить могу, – усмехнулся Вукша. – Он мне кое-что должен, напомню. Ушлет он ее. А дальше-то что? Ждан твой, парень – дошлый, узнает, кто водяного надоумил. Тогда ни тебе, ни мне у мальчишки веры не будет. Ты сына потеряешь, а я друга.

– Так что же делать-то теперь?! – мать почти кричала.

– Ждать. Или, уходить ему надо отсюда.

Мудрый Вукша опять оказался прав. Пришел конец и этой истории. Ну, понимали и Ждан и русалка, что нет у них будущего. Что ничем хорошим не закончится. Но дело даже не в этом. Матушка, хотя этой ей и стоило бессонных ночей и слез, пролитых в подушку, пообещала сыну, что проклянет его, а то и еще хуже – наложит на себя руки, если тот не уйдет.

Русалка прощаться не вышла. Подружки сказывали, что ревмя ревёт, но обещала ждать. Когда вернулся, то никто уже не знал – где она и что с ней. Может, уплыла куда-нибудь в дальние края. Или не выдержала она сердечных мук и вышла на сушу… Но это уже будет другая история.

Стойкие оловянные солдатики…
Сказка 19 столетия

Было когда-то двадцать пять

оловянных солдатиков,

родных братьев по матери —

старой оловянной ложке …

Г.Х. Андерсен

Говорят, что раньше и небо было голубее и трава зеленее. Но это раньше. А сегодня, на высоком холме, неподалеку от деревни Куприяново бывшего Грязовецкого уезда нынешней Вологодской области можно увидеть остатки сада. Эти остатки (а то и “останки”) называют почему-то “барским садом”. Впрочем, за долгие годы от него мало что и осталось – пара лип, десятка два берез, дуб. Остались еще и кустарники, сорт которых не смог определить колхозный агроном с высшим образованием.

Даже сегодня загаженный и распаханный сад сохранил свою прелесть. А когда-то здесь стоял замечательный дом, разобранный на колхозную конюшню.

Дом, наверное, был построен еще во времена матушки Екатерины. С тех пор и до тыща восемьсот тридцать какого-то года он так и не перестраивался. Да толком не ремонтировался. Макарыч – бывший денщик, а нынче управляющий имением, как только не уговаривал барина. Говорил, что мол, перед соседями стыдно. Да что там перед соседями, свои же мужички в кулак хихикают… Особенно Макарыча злили словечки о том, что мол, сам-то управляющий себе новый дом отгрохал, а барин чуть ли не в хлеву живет. А барин только отмахивался, да отшучивался. Дескать, и так сойдет. Соседям же, обращавших внимание на новый дом управляющего под железной крышей, приводил слова Его Сиятельства Александра Васильевича Суворова: “Старый-то управляющий уже наворовал на новый дом, а смени его на нового, так новый еще больше уворует!”

А может и сойдет. В конце концов, стоял этот дом полста лет, так и еще постоит. Но Макарыч однажды не выдержал. Под “шумок”, пока барин бывал в отъездах, управляющий кое-что сделал. Приказал заменить нижние венцы сруба, перебрать полы в гостинной, выкрасить фронтон. Когда разобрали самый нижний венец, то под правым углом обнаружили медный пятак. На пятаке стоял год “1759”. Стало быть, дом-то еще при Елизавете Петровне был построен. Хотел было управляющий распорядиться поменять обшивку, но не успел. Приехал барин. Поругался малость, потому что когда дом-то ремонтировали, пришлось кой-какие вещи выносить в сарай. А потом обратно стаскивать. А книги и бумаги сложили не в том порядке, в каком он привык. Вернее было бы сказать, в том беспорядке, где и черт ногу сломит. А второй вывернет. Но главное – ничего не растеряли и не разбили драгоценные трофеи. Ружья там всякие, которые уже и заряжать-то страшно, сабли-ятаганы, топоры на длинных древках. И еще много чего, что собрано было за долгую службу. Хотя, за этакую-то службу мог бы чего подороже собрать…

Так что, серчал не шибко, но работы велел прекратить. Велел привести в порядок флигелек, переложить там печку – сделать ее поменьше. Зачем? Но об этом барин как-нибудь сам расскажет. Теперь Макарычу придутся ждать очередного отъезда хозяина, что бы дом “довести до ума”.

А дом этот и небольшое имение в Вологодской губернии, барин получил недавно. И очень вовремя. После очередного, Бог весть какого по счету ранения, которое приключилось в августе 1831 года (будь неладны эти поляки!), нога перестала сгибаться. А это значит, что карьера пехотного офицера была закончена. Хотя по чину, командиру батальона лошадь и положена, но все равно, бегать приходиться. Да и не мальчик уже. На Успение тридцать восемь исполнилось. В генералы до тридцати не попал, так теперь уже и поздно. Двадцать лет уже отслужил. Оно конечно, можно бы и еще годиков-то десять прослужить. При очень большом везении можно и до командира полка дойти. Особенно, если куда-нибудь на Кавказ перевестись… Если бы. Ну, уж тут, как говорится, это самое “бы” и мешает. Когда по утрам маешься каждой косточкой и жилочкой – тут сломано было, тут стукнуто. А тут, лекарь (немец-колбаса) кусок картечи после боя с турками ковырял-ковырял, да так и не смог выковырять. Есть только одна польза от всего этого – знаешь, будет завтра дождь или нет. Но без этого знания можно бы и обойтись. Так, что пользы царю-батюшке и отчизне от такого воина почти никакой. Что мог сделал. И, слава богу. И пришлось бы господину отставному майору Куприянову доживать свой век на пенсию на казенной квартире для увечных офицеров или в приживалах у какого-нибудь сердобольного родственника потихоньку спиваться, да тут… Тут и пофартило. Получил майор Куприянов весточку о том, что завещал ему двоюродный дядюшка (вот молодец!) именьице. Не сказать, что очень большое, но… Прибыль тыщь десять серебром в год. После армейского жалованья – деньги бешеные. Да и отдохнуть можно.

Первое время, когда отставной майор поселился в имении, особого отдыха и не было. Увлекся, было, садом. Хотел сделать что-то эдакое, на аглицкий манер. Но решил, что расчищенные дорожки и регулярные посадки все-таки лучше, нежели кусок дикого леса. Тем паче – в Англии-то настоящие леса ихние благородные Робин Гуды да прочие браконьеры, повырубили давным-давно, поэтому тамошние джентльмены и придумали для себя “дикие” парки. А в России-матушке лесов хватает. Есть куда погулять сходить. А около дома лучше иметь дорожки и лужайки, что бы по крапиве не ходить, да через кустарник не ломиться.

Приходилось ездить знакомиться с соседями. Приняли, в общем-то, хорошо. За чужака не посчитали. Кто-то из старичков даже вспомнил, что помнил его “вот-вот таким мальцом”. Куприянов, хоть раньше никогда в этих краях и не бывал, не спорил. А зачем? Кроме того, соседи уважали его чин и награды. Чин-то не такой уж и большой, положим, но тем не менее. А наград было столько, что ежели ездил в уезд, в дворянское собрание, то сам предводитель с ним первый кланялся. Тут тебе и Георгий, и Владимир с мечами, и Анна. А медалей – так вообще полная грудь. Даже иноземные есть. Немецкий железный (или “Кульмский”) крест. А из-за одного креста очень даже неприятный конфуз вышел. Делопроизводитель из канцелярии, польский шляхтич пан Пшигнаевский, неизвестно какими путями попавший в эти края, узрев на груди на груди у Куприянова крест “VERTYTI MILITARI”, бросился, было к нему, как к обретенному брату. Но, увидев, что крест украшает надпись “За взятие Варшавы”, чуть не лишился дара речи. Откуда ему было знать, что высший польский орден “За военные заслуги”, после очередного восстания своих же подданных, братьев-славян, государь-император приказал переделать в наградный знак для своих офицеров? Тоже братьев-славян…

А хоть бы и знал, так все равно не дело обсуждать (или ОСУЖДАТЬ!) государя. Короче говоря, дело чуть не кончилось дуэлью. Куприянов, к братьям-полякам претензии еще с Бородина имел, от дуэли, ежели бы она состоялась, отказываться б не стал. Но, к счастью, несмотря на свой гонор и спесь, г-н Пшигнаевский понимал, что исход дуэли будет не в его пользу. Оставить сиротами троих детей или везти их и красавицу жену в еще более неприветливые края, нежели северная губерния. Выбор, пся крев, невелик. Так ему и господин капитан-исправник пообещал…

Были и еще досадные обстоятельства. Барыньки, имевшие дочек на выданье, правда, слегка перезревших, имели на отставного майора свои виды. Он им не казался ни старым, ни увечным. Напротив. Солидным и положительным. Да еще и при приличном доходе. Папеньки же, заполучив Куприянова в гости, в перерывах между триктраком и вечерней трапезой, старательно втолковывали о видах на приданное и семейных связях, которые, без сомнения, пойдут на пользу. Порой, Куприянов даже жалел, что не может жениться на всех сразу. Что бы не обидеть кого-нибудь. Но чаще всего подобные разговоры вызывали у него скуку или смех. Но зевать или хохотать майор, несмотря на свое казарменное прошлое, считал неприличным. Ну не хотелось ему жениться! Почему не хотелось, он и сам не смог бы сказать. Бывает и так. Но все же, пришлось поступить проще – перестать ездить в гости. Вернее, почти перестать. Быть совсем уж бирюком – это тоже не выход. Поэтому Куприянов стал ездить туда, где дочерей на выданье не было. Но ездил не часто. Сидел в своем имении и чем-то занимался. Каким-то странным делом. Дело было настолько странным, что вскоре слух о нем дошел до ушей капитан-исправника.

Господин капитан-исправник Николай Васильевич Маликов явился на рассвете, когда добрые люди еще только-только просыпаются. Хотя в те времена народ вставал с третьими петухами, но исправник умудрялся вставать еще раньше. Еще хозяйки своих коров не успели подоить. И деревенский пастух Мирон еще неторопливо доедал свой завтрак.

У исправника была своя “метода”. Он совершенно справедливо полагал, что чем раньше он приедет, тем быстрее добьется нужного. Сонный, да только что проснувшийся человек был гораздо слабее, нежели выспавшийся. И хотя по отношению к господину Куприянову у него особых претензий не было, но! Служба есть служба. Исправник справедливо считал, что любой слух он обязан проверить. Хоть и поругивали Николая Васильевича за излишнее рвение, но у начальства он был на хорошем счету. Еще бы. В уезде почти не было ни убийств, ни краж. Вернее, быть-то они были, да исправник вовремя злоумышленников сыскивал. Было, правда, одно дело, за которое ему было стыдно. Обокрали местную церковь. Но тут, по всем приметам, были не свои, а кто-то из людей пришлых. И где их сыскать, никто уже и не знал.

А что касается Куприянова… Тут была одна тонкость. Капитан-исправник, он хоть и капитан, но по ведомству МВД, а по армейским чинам дослужился только до поручика. Семейные обстоятельства-с. Но во время войны с Наполеоном служил. Правда, только в ополчении. Да и на груди, окромя серебряной медали на Анненской ленте, которую давали всем ополченцам, ничего нет… Обещали в губернском правлении, что на тезоименитство Его Императорского Величества получит Владимира 4-й степени. Но это еще вилами на воде писано… А майор имел такой “иконостас”, что исправник был готов вытянуться во фронт и отсалютовать положенной по должности саблей.

Но! Опять же, как помещик уезда, Куприянов по всем делам уголовным подчинялся исправнику и, как не крути, обязан и должен держать ответ по всем законам Российской империи. А дело, которое должен был проверить капитан-исправник, было нехорошее. Болтали про Куприянова, что делает он фальшивые деньги.

Поначалу, когда исправник услышал сию сплетню, то засмеялся. Потом задумался. И, по укоренившейся привычке ничего из виду не упускать, стал присматриваться к Куприянову и его дворне. Узнал, например, о том, что управляющий майора время от времени покупает у проезжих купцов олово и свинец. То, что покупается свинец, предположим, никакой беды нет. Каждый охотник покупает свинец для отливки пуль. Но! Олово-то зачем? Пули из него не льют. И, потом, исправник, будучи охотником, не мог понять – зачем брать свинец и олово пудами? Ну, фунт, ну два фунта… Но пуд? А если ты покупаешь свинец, то почему не берешь еще и порох?

А когда Маликов узнал, что отставной майор Куприянов на охоту не ходит, то его подозрения стали еще больше. Но опять же. Подозрения-то подозрениями, но никто в уезде фальшивых монет не видел. Уж тут Маликов собственноручно проверял у городских купцов мелкие деньги (чем чрезвычайно пугал бедолаг). И из губернии никаких вестей не было. Вот, когда после войны с Наполеоном расплодилось в государстве много поддельных ассигнаций, которые французы напечатали, то из самой Москвы приходили специальные депеши, в которых все подробно разъяснялось – как оная фальшивая ассигнация выглядит, чем от настоящей отличается. Ну и прочая и прочая. Но ежели фальшивые деньги, все-таки появятся, так уж и поздно будет…

Но как не спешил капитан-исправник, но к его приезду отставной майор уже был “бодр и свеж”. Сказывалась долголетняя армейская привычка. Если солдатушки вставали с петухами, то господа отцы-командиры вставали еще раньше. Это только в плохих романах офицеры вставали в полдень. Может быть, где-то в гвардии так оно и было, но в армейских пехотных полках о таком никто и подумать бы не мог. Там нужно ухо востро держать и самому пример подавать.

– Здравия желаю, господин майор, – приветствовал хозяина исправник, выгружаясь из коляски. – Как живы, как здоровы?

– Вашими молитвами, уважаемый Николай Васильевич, – ответствовал хозяин. – Какими судьбами?

– Служба-с. По делу я к Вам.

– Ну, а раз по делу, то лучше всего нам чайку попить. Вы, Николай Васильевич, верно еще и не завтракали. А у меня тут и самоварчик поспел, и пироги сей минут будут.

Исправник отказываться не стал и скоро гость, и хозяин уселись за стол перед уютно сверкающим самоваром. Вообще, понятие “попить чайку” имеет много значений. Поэтому, когда хозяин вытащил из шкапа графинчик с настойкой, а крепкая дворовая девка притащила на стол не только пироги, но и разнообразные закуски-заедки, гость удивляться не стал. И пироги удачные получились и чаек был хороший – китайский. И наливка в самую меру – не пьянит, а скорее бодрит. С утра в самый раз. Во время краткого застолья обменялись дежурными разговорами о погоде, о видах на урожай, о последней книге господина Гоголя. Но разговор этот ни к чему не обязывал. Пустой разговор. Куприянову виды на урожай были совсем безразличны, потому что всеми хозяйскими делами заправлял верный Макарыч, а Маликов не то, что последней книжки господина Гоголя не читал, так и вообще о таком писателе не слышал. Можно бы, конечно поговорить о войне с Бонапартом, обсудить те сражения, в которых оба участвовали. Но такие воспоминания лучше делать вечером. И не за графинчиком с наливкой, а за графинчиком с настойкой. А лучше двумя графинчиками. Но до вечера еще далеко. Целый день.

Когда откушали, хозяину принесли уже набитую трубку. Все та же дворовая девка притащила из кухни уголек. Исправник был некурящий, но к чужим привычкам относился уважительно. К разговору приступил только тогда, когда довольный хозяин окутался клубами дыма.

– А я ведь к Вам, господин майор по делу, – начал издалека представитель власти. – Развейте мои сомнения. Не скрою, будь на Вашем месте другой какой человек, так и разговор был бы другой.

После этих слов исправник замялся, думая: “А какой другой разговор? Кроме сплетен и подозрений ничего и не было. Как и сказать-то. А вдруг, рассердится? И, ведь не посмотрит, что капитан-исправник. Выгонит взашей. Может еще и жалобу написать. Со службы, за это не выгонят. Но за то, что оскорбил подозрением заслуженного офицера, кавалера, может очень нагореть. Тогда уж точно, обещанного Владимира дождешься лишь к отставке”.

Хозяин, кажется, понимал, что разговор предстоит нехороший. Недобрый разговор. Но понимающе кивнул.

Исправник набрал в грудь побольше воздуха и выпалил, чеканя слова:

– Болтают. Что. Вы. Деньги. Фальшивые. Делаете!

Майор озадаченно посмотрел на исправника. “Уж не спятил ли ты, голубчик?” Но посмотрел еще пристальней и понял: “Не спятил”.

– Болтать-то много чего болтают. Вон, в соседней деревне, говорят, бабка на помеле летает, да куриц соседских крадет. Вы же ее под арест не берете. Россия страна большая, дураков в ней много.

Исправник собрался, было обидеться. Но приять “дурака” на свой счет, тогда уж точно будешь выглядеть дураком. Ответил спокойно:

– Ну, от того, что какая-то бабка летает, отечеству неприятности не будет. От фальшивых же денег… Ну, да-с, Вы и сами понимаете. Не верю я этим слухи. Но опять же, служба-с. Но, если Вы мне прямо сейчас дадите честное слово русского офицера, что слухи сии ложные, то я тотчас же уеду.

Майор задумчиво посмотрел на капитан-исправника. Казалось бы, никогда особо не уважал ни полицейских, ни жандармерию. А вот, поди же! Дай ему честное слово офицера…

– Но все-таки, любезный Николай Васильевич. Насколько я Вас знаю, человек Вы неглупый. На каких же основаниях, позвольте спросить, основываются эти слухи?

– Самое смешное, господин майор – на свинце и олове, которое Ваш управляющий покупает в неимоверных количествах, – открыл исправник тайну своих наблюдений.

Майор хохотнул. Вначале слегка, а потом расхохотался так, что поперхнулся дымом и был вынужден долго откашливаться. Откашлявшись, предложил:

– Идемте-ка со мной, сударь. Покажу Вам свою мастерскую. Ту самую, где я монеты фальшивые делаю.

Идти пришлось недолго. В глубине двора располагался крошечный, всего в две комнаты, флигелек. Теперь перегородка, разделяющая комнаты была сломана. Почти половину площади занимала печка-голландка, с чугунной плитой. Вся плита была заставлена ковшиками разной величины. Судя по потекам на стенках, в них действительно плавили олово или свинец. Впрочем, одного взгляда на комнату было достаточно, что бы оценить объем работ. Тут и там валялись куски металла, мешки с гипсом, долотца и ножички, клещи и кусачки, молотки и напильники. И всюду громоздились готовые и полуготовые фигурки солдатиков. Те, что поплоше – видимо, бракованные, просто валялись на полу. Изготовленные качественно занимали несколько настенных полок…

Внимательно оглядев все вокруг, исправник облегченно перекрестился:

– Ну, слава тебе Господи. Развеяли Вы все мои сомнения. Примите мои искренние извинения, господин майор. Вы, стало быть, игрушечные солдатики льете. Хорошее дело.

– И что же, господин исправник? Несерьезным я дело занимаюсь?

– Да нет-с, что Вы, – попытался деликатничать исправник. – Понимаю-с. Деревня. Скучно. Соседи ваши еще не то вытворяют. Отставной капитан Веселов в своем имении театр затеял. Набрал туда баб и девок, да заставил их нагишом скакать. За это его собственные мужики и побили… А помещик Толстопятов клады ищет. Весь двор перекопал, а теперь за выгон принялся. Опять же, жалобы на него. Уж лучше бы он этот клад в огороде искал. А подпоручик Лебедев белую змею ищет. Да и сам-то я, грешным делом, люблю на охоту ходить, а за всю жизнь окромя соседской собаки никого и не добыл.

С этими словами господин исправник уехал. А отставной майор сел на лавочке, закурил и задумался. Время от времени он брал в руки кого-то из оловянных солдатиков. Куприянов вспоминал…

Послужить на своем – не очень и длинном – веку Куприянову довелось изрядно. И службу начинал как все, в пятнадцать лет. А случилось это аккурат перед нашествием Буонопартия на Россию. Весной он был зачислен юнкером в 13-й Белозерский пехотный полк. А уже летом вместе с полком отступал. От Смоленска и до самого Бородина были в арьергарде. Знающий человек поймет, что хуже арьергарда при отступлении бывает только авангард при наступлении.

А уж потом, на Бородинском поле Белозерский полк был переброшен на левый фланг. Туда, где польская пехота пыталась прорвать оборону. Не получилось. Правда, и от белозерцев, вкупе с олонецким пехотным и лейб-гвардии московским мало что осталось. Из оставшихся в живых без наград, конечно, никто не остался. Командир полка – Ермолай Федорович Керн стал полковником, да еще и Георгиевский крест получил. Остальные – кто “Аннушку”, кто – “Владимира”. А юный юнкер стал прапорщиком. Полковник потом за Смоленск генерала получил и на дивизию поставлен. Хороший был командир. Одного только жаль. Юная супружница его, вместе со стихами о чудном мгновенье известного поэта, украсила плешь прославленного генерала та-ки-ми чудными рогами, что и олень позавидует. Ну да ладно. Никто генерала силой под венец не тащил. Думать надо, когда жену на сорок лет младше берешь…

После Бородино был Малоярославец, Березина, Варшава, Париж. А уж немецких городков никто и не считал. И вот, в одном из замков, куда на постой была определена рота подпоручика Куприянова, нижние чины нашли серебряных солдатиков. Серебра в них с гулькин нос, да дело то не в этом. Хозяин замка разыгрывал солдатиками настоящие баталии. Вот только одно непонятно – фигурки были совсем плоскими, будто из бумаги вырезанные. Потом, знающие люди сказали, что немцу так удобнее. Для немца и живой-то солдат как винтик в машине, а уж плоский и подавно. Ну солдатики – солдатиками. Посмотрел на них Куприянов, да и забыл.

После войны с французами – гарнизоны. А потом – опять война. В восемьсот двадцать девятом, на Днестре в такую заварушку угодили – думали все. Сидеть их головам на турецких копьях. Но, слава Богу, повезло. И чин штабс-капитана добыл и, что самое дорогое – Георгиевский крест за личное мужество. На пенсион вышел в градусе полного капитана, уравненного потом с майором…

Но чины чинами, но каждый раз, когда погибал боевой товарищ – хоть офицер, хоть унтер, а хоть бы и нижний чин, что-то щемило в груди. И не из-за смерти даже. Все под Богом ходим. А щемило из-за того, что память человеческая – штука недолговечная. Конечно, пока живы боевые друзья, вспомнят, что вот мол, прапорщик Прокопьев держал в руках батальонное знамя. Мертвым не хотел отдавать знамя, и французы отрубили пальцы…