Текст книги "Женское счастье"

Вскоре Вера весело угощала Кубыкина.

– Сам я возьму. Чего ты? Не безрукий, – отнекивался он.

Но она все равно приставала к нему с закусками. Веселая, возбужденная от своей свободы и нахлынувшей влюбленности в его приятеля, она начинала испытывать смак в этой игре.

– Кушай, кушай, дорогой! Могу я за тобой поухаживать в день твоего варенья? – приговаривала она и нежненько, держа большим и указательным пальцем, подносила к его губам жирную маслину.

На Игоря теперь она смотрела по-другому: незаметная посторонним, счастливая, эфемерная связь между ними установилась, и Вера не стыдилась своей кокетливой жульнической улыбки. И что в том такого? Даже моралистка может поплыть от прилива сантиментов, от кратковременного помрачения мозгов, от пьяных позывов к чьей-то нежности… К тому же она видела, что очень нравится Игорю, а это всегда дурманит.

Вдруг под покровом скатерти Верину руку взяла чья-то рука, не Кубыкина… Вера захотела еще выпить.

И надо же затем такому случиться! Музыканты, вернувшись после антракта, по просьбе какой-то Лары объявляют: «Дамы ангажируют кавалеров! Белый танец».

– Что, именинничек, пойдем? – игриво спросила Вера у Кубыкина, хотя в подоплеке можно было заподозрить другое: я, мол, тебе предлагаю потанцевать, но хочу, чтобы ты отказался.

Кубыкин кисло сморщился, будто ребенок, которому наливают рыбьего жиру:

– Так ведь танцевали уже.

– Ну и сиди! У меня есть с кем танцевать. Можно вас? – она улыбнулась Игорю, в ее взгляде заискрились озорные огоньки, словно любовный треугольник был уже неизбежен.

– Вот-вот! С ним и развлекайся! – усмехнувшись, поддержал Кубыкин. – У него лучше выходит. Он, я знаю, даже вальсировать умеет. Он же все время возле артистов вертится. А я пойду вниз. Мне пора освежиться…

Из этого танцевального путешествия Вера вернулась не просто нацелованной и обласканной, но и с условием завтрашнего свидания.

«Завтра в двенадцать, – шептал ей Игорь. – Кубыкин точно весь день пробудет на даче. Ему привезут бетонные перекрытия, приедет кран… Я буду ждать тебя… В двенадцать… Слышишь, Зайчонок? – он говорил с настойчивостью и горячим желанием.

– Да, – шептала она. И опьяненная, растаявшая, влюбленная, готова была прямо сейчас сбежать из ресторана и сделаться любовницей…

«Зов страсти сильнее всякого разума! Так было всегда – так будет всегда!» – вспоминались ей чьи-то слова из какой-то книжки. Гореть и ей в геенне огненной!

Однако утром следующего дня Вера протрезвела, туман влюбленности рассеялся, а головная боль и самоустыжение напрочь заставили отказаться от каких-то свиданий.

Игорь ей звонил, приглашал, даже умолял, но она и телефон впоследствии отключила. Как бы ни были заразительны тайные желания чувственных искушений, Кубыкину изменять с его приятелем нельзя. Невозможно, немыслимо. Нет, никогда!

…И уж если она смогла отстоять себя – себя для себя, а скорее всего, не для Кубыкина, у такого искусителя, как Игорь, то с новым «купидоном» – этим «выгибалой» Виктором – она справится легко. И даже расправится с ним! И сделает это сегодня же!

Вера беспристрастно смотрела как вдали за высокой столпообразной скалой зыбится белыми барашками зеленоватая синь моря, рассеянно прислушивалась к велеречивой экскурсоводше, кривила губы от «ахов» Ольги и потихоньку разгоняла себя, настропаляла на расплату с тем типом, который, видите ли, соизволил повременить денек, ожидая ее согласия на бесстыдное предложение.

И если утром она хотела просто улизнуть от этого зазнаистого похабника, то теперь чувствовала за собой непростительный должок. Почему она позволила так с собой обращаться! Кто дал ему право! Оставить это безнаказанным? Ни в коем случае! В ней забродил азарт мщения: дать урок этому женолюбивому галантному проходимцу! Она даже срежиссировала сцену возмездия: где и что ему скажет – колко, беспощадно, оскорбительно!

Однако ни сцены, ни полсцены, ни даже короткой реплики не случилось: после экскурсии Вера увидела Виктора уже в компании – он держал за руку худенькую светленькую молодую женщину с большими голубыми глазами, – Ларочку, то бишь новоиспеченного, сезонного Малыша.

3

Весь вечер того дня, когда увидела этого «негодяя» Виктора с «лупоглазой дурехой» Ларочкой, Вера просидела у себя в комнате как в заточении; истово вязала кофточку, но петли получались какими-то разновеликими и хлябкими, нитки путались, да и вся задуманная обновка выходила с несоразмерно-крупным рисунком, с обвислой спинкой и слишком просторными рукавами – Вера наперед знала, что свое вязание или распустит или забросит.

Нервировала Веру в этот вечер и квелая «баржа» Ольга, которая словно бы гордилась количеством своих диагнозов и безумно надоела болтовней про экстрасенсов. «Жрать меньше надо! Тогда и сдыхать меньше будешь!» – вгорячах думала Вера, глядя на отечное круглое лицо соседки, на ее толстые груди и неохватный живот. Сегодня ее бесило общество Ольги.

А Виктора, этого мерзавца, этого скота, она ненавидела каждой клеточкой: он унизил ее, оскорбил – подло, хамски – и не оставил возможности поквитаться! Порой Веру захватывала мстительная идейка: тоже завести себе пару, подцепить какого-нибудь здешнего мужичка назло этому «красавцу», досадить заносчивому прохвосту! Но мыслишка такая безрезультатно истлевала среди других вздорных, вспыльчивых намерений.

На душе было пакостно, обидно, словно где-то на рынке не только подсунули порченый товар, но и к тому же обсчитали на крупную сумму. А вернуть товар мошеннику и заполучить свои деньги обратно уже нельзя, поздно… «Сопливых вовремя целуют…» – зло усмехалась сама себе Вера.

– Тебя часто обманывали мужчины? – спросила она вдруг Ольгу.

– Нет, никогда. Зачем им меня обманывать? – удивилась Ольга.

– И вправду, зачем тебя обманывать! – ухмыльнулась Вера.

Но Ольга не обиделась ее тону и даже объяснила, в чем тут суть и почему ее невозможно обмануть мужчине.

– Мужчины обманывают женщин в одном случае, – рассуждала Ольга, – когда они находят себе любовниц… А по мне – ну и на здоровье. Если я его не могу в чем-то удовлетворить, пусть он получит это от другой, лишь бы интересы моей стороны не были ущемлены…

– Да ты что? И тебе не было бы обидно? – возмутилась Вера.

– Нисколечко… Ведь если бы и меня чего-то не устраивало в моем мужчине, я не стала бы кому-то отказывать… Будь я потоньше и покрасивее, вовсе никому не отказывала бы, – рассмеялась Ольга. – Но бегемот не может быть ланью… Поэтому меня интересует сейчас здоровье…

– Тебе в таком случае надо тоже найти бегемота.

– Неплохо бы. Но они у нас не водятся, слишком холодно, – усмехнулась Ольга и принялась делать себе массаж стоп с лавандовым маслом, что «исключительно полезно»…

* * *

В последующие дни в жизни санатория стало происходить что-то необыкновенное: под аккомпанемент разноголосых сплетенок, двусмысленных улыбок и хитроватых полукивков внимание курортников, казалось, устремлено исключительно к Виктору и Ларочке, к их панорамно развернувшемуся роману.

Эпидемия такого любопытства заразила и Веру: ненавистный франт со своей «глупыхой» вызывали у нее агрессивный, злорадный, ревностный интерес, – интерес от всех скрываемый, но от этого не менее дотошный и властный. Да и «сладкая парочка» сама лезла на глаза: как всегда неминуемо – на пляже, обязательно – в столовой, и далее – почти везде: на аллее санаторного сквера, в лечебном корпусе, на киносеансе в клубе, на спортивной площадке. Виктор и Ларочка нигде не расставались и ни от кого не прятались.

Серафима Юрьевна, оживленная и посвежевшая от чужой интриги, ежедневно добывала примечательные сведения и с прерывистым дыханием, пригибаясь к обеденным тарелкам, торопливым полушепотом рассказывала Вере:

– У нее, у Малыша-то, оказывается, жених есть. Военный. Офицер-моряк дальнего плавания. Он сейчас в рейс ушел, а ее сюда отправил. На конец лета у них свадьба намечена, Малыш-то уж и платье свадебное купила, – казалось, Серафиме Юрьевне не хватает только руки потирать от удовольствия, ибо энтузиазм ее в таких разговорах обретал медовую смакучесть голоса, а шаловливые глаза, подведенные по старинке черным карандашом, живо лучились от упоения. – Соседка по комнате и спрашивает у Малыша-то: «Как теперь с моряком будешь? Замуж выходить нестрашно?» А она ей: «Наоборот! Мне, говорит, после здешнего курорта не только замуж, но и на каленую сковородку нестрашно!..» Вот оно (хи-хи-хи) как!

Героиня нынешнего летнего сезона, «эта» Ларочка, по приезде не очень заметная, даже серенькая и застенчивая на публике, в обществе Виктора поистине расцвела, «разбутонилась»; он как будто не в соленой волне моря ее окунывал, а в чудотворной сказочной живой водице. Она слегка пополнела, выладилась, приятно загорела, избавившись от стеснительной бледности ног и плеч; голубые глаза ее, и без того большие, выделялись еще отчетливее от счастливого искрящегося блеска; губы на смугловатом от загаре лице с чуть стыдливым и обаятельным румянцем казались бессовестно припухшими, с соблазнительно матово-алым абрисом; а походка стала более ленивой, плавной, женственной и даже грациозной – от всеобщего внимания.

Каждодневно всеми замечалось на Ларочке нечто свеженькое: новая заколка в волосах, «другой» купальник, солнцезащитные очки вчера «были не эти», да и юбочка, видать, куплена только что «на рынке»… Гардероб и поведение Виктора исследовались и обсуждались еще зорче и обстоятельнее, прямо как у киношной знаменитости.

– Он вчера на корт вышел – ну просто Кафельников. Ракеткой и так и этак… Всех обыгрывает…

– Бейсболка и та, наверно, от версачей куплена…

– Главврач ему самую хорошую массажистку приписал.

– Красиво жить не запретишь…

– Красиво жить еще уметь надо.

– Он и на бильярде, говорят, игрок классный.

– Одеколоном шибко несет. Для мужика можно бы и поменьше.

– Ну, это кому как. Лишь бы «малышам» нравилось…

* * *

…Побережье моря. Солнечный полдень. Курортный пляж. Люди на лежаках, надувных матрасах, в шезлонгах.

– Малыш, подай мне полотенце, пожалуйста… Спасибо, Малыш. Какое мороженое тебе купить? Ты ведь любишь с шоколадом. Правда, Малыш? Хорошо… Мы поедем вечером на морскую прогулку на катере? Тогда захвати с собой (Виктор шепчет Ларочке что-то на ухо, и они вместе смеются). Пойдем купаться, Малыш! Мы уже испеклись на солнце.

Виктор протягивает ей руку, Ларочка, находясь в парусиновом кресле, подает ему свою, он сперва целует ее кисть, потом – загорелое плечо рядом с лямочкой купальника, потом – ее полуоткрытые губы; он склоняется к ней всем телом, а она подается к нему с кресла как-то медлительно, – и это уже натренированная лукавая медлительность: Ларочка хочет, чтобы ее несли в море на руках.

«Как скоро она привыкла к баловству!» – злоехидно думает Вера, наблюдая за ними. Но Виктор балует свою избранницу без натяжек, с пристрастием, по-гурмански… «Бабский угодник!» – про себя злится Вера. Виктор и без намека в движениях Ларочки поднял бы ее на руки. Перед купанием он это делает всякий раз. И он это делать умеет. «Надрессировался, стервец!» – мысленно комментирует Вера.

– Прижмись ко мне, Малыш! – этих слов почти никто из окружающих не слышит, но они легко угадываются по его губам.

Ларочка обвивает его шею, льнет к нему и, подхваченная на руки, плывет по пляжу над всеми к прохладе морского прибоя. Их демонстративная нежность возбуждает в ком-то жгучую зависть, в ком-то – тупое поверхностное вожделение, в ком-то – глухой брезгливый протест, в ком-то – мечту…

А Виктор и Ларочка уже в море, и раскованное воображение некоторых отдыхающих – в том числе и Веры – рисует вполне оправданную и отчасти подтвержденную наглядностью сцену, как они под водой и над ней обнимаются, ищут сквозь волны и брызги ненасытные губы друг друга, и как Ларочка, удобная и легкая в плотной морской массе, скользит и прижимается к Виктору гладким животиком, обхватив его тело ножками… «Тьфу ты!» – отворачивается от моря Вера, ругая себя за нелепую раздражающую слежку.

– Она, его Малыш-то, – выговаривалась за очередным ужином Серафима Юрьевна, – призналась соседке: «Я, говорит, в таком раю еще не бывала. Мне, говорит, ни один жених такого не устроит. Надо, говорит, пользоваться моментом…» Теперь она все с ним, не отходит. Даже стала процедуры пропускать. Все позабыла: всех врачей, все болезни. Вот что любовь делает… – с безобидным хихиком подытоживала Серафима Юрьевна.

– Да разве это любовь?

– Любовь разная бывает. У кого-то она вечно длится, у кого-то год, а кому-то и недели за глаза хватает… – философски отвечала Серафима Юрьевна на вопрос Веры и принималась вилочкой подцеплять кусочки рыбки из тарелки.

– Все равно с ее стороны это как-то глупо, – несколько расплывчатым замечанием откликнулась Вера.

Серафима Юрьевна согласительно закивала головой, хотя, судя по ее благодушному умилительному настрою, вряд ли выражала единодушие, скорее всего, оставалась приверженицей многогранной любви.

– А вы изменяли своему мужу? – вдруг отчаянно спросила Вера Серафиму Юрьевну.

На что Серафима Юрьевна, не колеблясь и не смущаясь, ответила:

– Да разве я не была молодой женщиной?

Вера несколько растерялась и даже застыдилась своей неискушенности.

Она тут же вспомнила рассуждения какого-то «телевизионного» профессора-сексолога на каком-то телешоу. Он утверждал, что женщина «без любви на стороне» всегда чувствует себя несколько обделенной и чуть ли неполноценной. И далее пробовал доказывать, что есть женщины-жены, которые, пройдя хотя бы однажды через любовника, всю последующую жизнь законному мужу останутся преданны и будут довольствоваться тем, что когда-то имели амурное приключеньице, – это как сокровенная остренькая приправа к постноватой замужней судьбе…

– Значит вы, Серафима Юрьевна, нисколько не осуждаете таких женщин, как эта лупоглазая? – опять резко, словно выстрелив, спросила Вера.

– А за что? – сейчас у Серафимы Юрьевны был по-детски открытый, недоуменный взгляд, и зеленые серьги в ушах блестели так наивно! – Пускай отдыхают, развлекаются. Где ж им еще-то?

– Да, может быть, – неопределенно сказала Вера.

Позже разговор их дополнился аккомпанементом Серафимы Юрьевны к рассуждениям телепрофессора, о котором ей вскользь поведала Вера. Теперь уже Серафима Юрьевна не боялась открыться в своих суждениях и всячески поддакивала знатоку-сексологу по поводу верности женщин-жен: одной, дескать, и манной каши на воде вполне хватает, а другой фаршированный перчик подавай.

– Такое-то отдыханье, как у Ларочки, – сущий перчик, – радостно говорила Серафима Юрьевна. – Хи-хи-хи…

4

Прошла еще одна курортная неделя. Все по распорядку: завтрак, процедуры, пляж, обед, «тихий» час, опять процедуры и тому подобное…

Вера в последнее время стала хандрить: курортное пребывание все больше делалось утомительным и скучно-однообразным. «Пожалуй, завтра же возьму билет на самолет. Заранее, – прикидывала она. – И позвоню Кубыкину. Пусть встречает на три дня раньше срока. Улечу, как только кончатся основные процедуры. Наотдыхалась!»

Билет «Аэрофлота», предваряющий отъезд прежде, чем положено, Вера однако не купила, а с домом заказала междугородный телефонный разговор. Она и обещалась в этих числах позвонить Кубыкину. К тому же разговор с ним мог облагородить ее потускневшее настроение и сделать тоску необременительной, светлой.

Почтово-телеграфный узел находился в здании спального корпуса на первом этаже напротив бильярдного зала. Телефонного соединения с домом пришлось ждать недолго, но в трубке с другого конца провода послышался голос не ожидаемого Кубыкина, а его матери – свекрови. Пришлось довольствоваться общением с ней.

Свекровь рассказала, что Кубыкин «купил, по случаю, дешевого пиломатериала», а еще «каких-то импортных панелей на потолок, напольных покрытий каких-то» и теперь целыми днями «колотит на даче», обшивает веранду и чердак, «начал уже бетонировать подвал, покрыл толем пристройку», и дальше, дальше – трубка тарахтела о строительно-дачных успехах.

Мужнины подвиги по возведению дачи Веру абсолютно не трогали: сейчас, отсюда, с благоденствующего побережья моря, где просыпались совсем другие потребности, это казалось отдаленным, полузабытым, скучным – суетой и ерундистикой.

По правде-то, ей мечталось услышать Кубыкина, самого Кубыкина, – услышать, что он соскучился по ней, безумно соскучился по ней! Что он любит ее, очень сильно любит! Что он будет рад, безмерно рад, если она вернется домой хоть на день, хоть на час, хоть на минуту раньше, чем предписывала разлучница-путевка. Но иллюзии – пшик, а взамен еще более полное ощущение пустоты, одиночества и какой-то неизъяснимой обманутости.

Вера скомкала телефонную квитанцию, швырнула в урну и разочарованной усталой походкой пошла к лифту. В это время из бильярдной вышел Виктор и тоже, наискосок, направился к лифту. Встреча подгадывалась неожиданная, а для Веры вовсе не ко времени: Виктор в светло-бежевом костюме из легкой материи, в черной шелковой рубашке и роскошном серебристом галстуке – по-выходному параден, подобран и, похоже, беззаботно весел, а она – и одета случайно, на скорую руку: темная прямая юбка, невзрачная простенькая кофтенка, на ногах – шлепанцы, прическа – черт-те что, и расположение духа упадническое.

«Куда он так намылился? В концертный зал? Нет, скорее всего, – в ресторан. Поехал, наверное, за своей лупоглазой, тоже на восьмой этаж». – Вера невольно замедлила шаги, чтобы не оказаться вдвоем в лифте с этим человеком и не переживать неловкую минуту его близкого присутствия. Но затем она преодолела себя – приказала: «Не замечать его! Еще подумает, что боюсь. Много чести будет…»

На площадке перед лифтом они оказались одновременно и одновременно потянулись к кнопке вызова, даже по нечаянности коснулись друг друга. Виктор рассмеялся и дружелюбно поздоровался с Верой. «Здрасьте», – негромко и равнодушно ответила она. Вздохнула и уставилась на красную сигнальную лампочку.

– После того случая вы, конечно, меня презираете, – тихо заговорил он, все сильнее обволакивая Веру уже знакомым запахом одеколона и какой-то особой свежести, которую придает нарядность. – Право, я не хотел вас обидеть. Не сердитесь на меня. – Голос его звучал мягко, вежливо, даже с претензией на раскаяние.

Вера не нашлась, что ответить, слегка пожала плечами. Кабина лифта спустилась, они вошли в нее, остались в уединении в затемненном пространстве.

– Тогда я был с вами вполне искренен. Только в этом моя главная вина… В тот же день я понял, что вы откажете. Вероятно, я недооценил вас. А может быть, еще не дорос до вас. В любом случае, Вера, прошу: не держите на меня зла. Останемся хотя бы добрыми знакомыми. – Он дружески и любовно взял руку Веры двумя ладонями, сверху и снизу, легонько пожал ее. – Я по-прежнему радуюсь вашей улыбке и хочу ее видеть чаще.

Вера посмотрела ему в глаза, не отстраняясь и не вырывая свою руку; что-то внутри у нее стало ломаться, рушиться, исчезать и вместе с тем появляться, и еще бы немножко, еще бы чуть-чуть, хотя бы еще половину лестничного пролета, и она бы ему улыбнулась, даже что-нибудь ответила, но лифт, этот проклятый лифт, точно межпланетная ракета, уже примчался на восьмой этаж и затормозил. Двери прошуршали – разъехались, отняли полузатемнение и уединенность. Виктор кивнул Вере на прощание, и они расстались.

Он, нарядный, благоухающий, неповторимый, уходил по коридору, а в ту же минуту ему навстречу, с другого конца коридора, в огненно-красном, открывающем плечи платье, с переливающейся атласной оборкой, в черных туфлях на высоких каблуках, с налаченным начесом светло-русых волос, с длинными висюльками на клипсах и рядами агатовых бус на шее, – шла его Ларочка.

– Малыш! Ты очаровательна сегодня! – комплимент разнесся на весь этаж.

Вера не хотела, не могла наблюдать их встречу и поскорее пошла в другое крыло коридора к своей комнате. Чувство зависти и досады вмиг забродили и поднялись на дрожжах ревности. «Что ж, и я могла бы быть на ее месте! Да, могла бы! Но я не Ларочка!» – с гордой пренебрежительностью, как нарицательное, прозвучало это имя.

Вера открыла дверь комнаты, увидела на кровати Ольгу, толстую, старомодную, замкнутую в своих то ли комплексах, то ли болезнях, и сразу споткнулась на своей заносчивости. «Вон и Ольга – тоже не Ларочка. Что из того? Кому из этого прок?» – противоречиво намекнула себе Вера.

* * *

Ольга между тем никакого дискомфорта по поводу отсутствия мужчин и любви ни сейчас, ни, казалось, вообще в жизни не испытывала и с удовольствием читала иллюстрированный модный журнал. Кстати, журнал отдавал многие полосы любовным взаимоотношениям между мужчинами и женщинами, и Ольга такие материалы прочитывала с явным неусыпным интересом. Вот и сейчас она смаковала некую «клубничку». Не утерпела, решила почитать вслух Вере, которая сидела на кровати, потерянная и задумчивая.

– Ты только послушай, что пишут в этом журнале… Очень-очень любопытно. Некий, видать, очень искушенный в сексуальной жизни автор-психолог рассуждал о количестве любовников у женщин, – у разных женщин: живущих в браке, не живущих в браке, одиноких, разведенных, городских, сельских и так «по всему спектру». Этот специалист брал некий усредненный женский тип и выводил усредненную статистическую цифирь. В конце предлагал мужчинам самим вычислить, сколько ж любовников имела женщина, с которой он сейчас рядом.

Для наглядности он приводил пример городской разведенной женщины тридцати лет с одним ребенком. Допустим, женщина начала половую жизнь в семнадцать лет, в двадцать лет вышла замуж, в двадцать восемь рассталась с мужем, еще два года прожила вне брака, теперь ей – тридцать. Через скольких любовников она прошла?

Рассуждал специалист по любовникам и сексу следующим образом: с 17 лет до 20 лет (до замужества) у нее было шесть любовников: по два человека на год; после – восемь лет в замужестве; год вычитаем на «медовое супружеское счастье», год – на рождение ребенка, остается шесть лет, и мужчин у нее, значит, было шесть: по одному – в год; потом два года она жила «вольной птицей» и, стало быть, опять имела по два любовника на год. Итого для такой среднестатистической женщины с достаточно растиражированной биографией выходит: 6 + 6 + 4 = 16 любовников…

Последние итоговые подсчеты Ольга зачитала для Веры даже дважды и с нескрываемой пытливостью смотрела на нее. Вера слушала эти уравнения с явной кислятиной в лице.

– Какой-то болван пишет, – фыркнула наконец она. – Я своему мужу не изменяла. И не собираюсь… – но, видимо, слов, которые произнесла, ей показалось недостаточно, и она еще крепче припечатала автора: – Все эти формулы – вранье. Просто вранье! Этот идиот писака пробует уравнять всех женщин. А сделать это невозможно. Мужчины ничего не понимают в женщинах, – раздраженно сказала Вера, потом хмыкнула, как будто вспомнила о чем-то таком, скабрезном и неприятном, и повторила: – Вранье!

– Кто знает, – благодушно сказала Ольга и передала журнал Вере, которая протянула руку, словно сама хотела прочитать статейку и удостовериться, что изложенные формулы Ольга не переврала.

Таких глянцевых журналов было пруд пруди: скандалы, сплетни, тусовки, поп-звезды и просто полуобнаженные женщины и красавцы мужланы с накачанными бицепсами. Сперва Вера полистала журнал, равнодушно глядела на фотомоделей. Почему-то все фотомодели оставляли у нее впечатление некой запыленности, будто они в невидимой пыли: вероятно, похотливые взгляды фотографов и мужчин-издателей наносят на этих красоток такой налет. Потом она внимательно прочла затейливую арифметику специалиста по женским любовникам.

«Вранье! – повторила про себя Вера, а позже пожала отчего-то плечами: – Или просто я такая глупая? Глупая дура? Где ей набрать столько любовников? У нее всего-то мужчин было меньше, чем пальцев на одной руке».

Своего первого мужчину, самого незабываемого для женщины, она, конечно, помнила. Помнила, как все случилось. Случилось, как ей казалось, все по любви. Или просто ей хотелось так думать, что все случилось по любви.

Вера тогда поступила в институт, увидела себя в списках счастливчиков и, чтобы отметить это событие, согласилась поехать с Сергеевым, парнем из их двора, на остров. В их городе, в народе этот остров еще называли «Островом влюбленных». Сергеев не скрывал, что Вера ему нравится. Он всех дворовых конкурентов отшивал и опекал Веру преданно и давно. Да и она чувствовала, что «попалась» – тянется к нему, даже прикидывает, когда может произойти это, неизбежное… Она уже не раз находилась с Сергеевым на грани… Еще в школьные годы… Еще один нечаянный шажок – и все…

А любовь это или не любовь – пока об этом Вера не думала. Как в семнадцать лет проверить, что есть любовь, а что есть желание любви и безадресная тяга к этой любви? Тут может все держаться на симпатии, на мимолетной влюбленности, а то и вовсе иногда случается так – кто подвернется… Между тем с Сергеевым Вере было по-настоящему уютно, хорошо, спокойно. Она скучала по нему, когда не виделись больше двух дней.

У Сергеева была маленькая яхта, впрочем, это была не яхта, а все же катер, на который можно было приспособить парус, но куда-то всерьез идти под этим парусом было нельзя.

И в тот счастливый день Вериного зачисления в институт они поехали на остров… Впрочем, остров тоже не был островом, так же, как море в их городе не было морем.

Море было искусственное, реку перегородила электростанция – вот и море. А остров был полуостровом, а еще точнее – длинная каменистая коса, уходившая вглубь водополья и заканчивающаяся скалой, вкруг которой был небольшой пляж с белым искристым песком – некая экзотика и оторванность от города.

В дороге у них поломался катер. Вернее, когда они приехали на остров, Сергеев сказал Вере, что «мотор барахлит».

На острове отдыхали люди, которых забирал рейсовый небольшой катамаран. Сергеев хорошо знал маленькую команду катамарана и сообщил о поломке катера.

– Берем на буксир… За бутылку, – весело предложил Сергееву матрос с катамарана. – У нас последний рейс. Поехали, не ночевать же здесь будете!

Но Сергеев уверенно ответил матросу:

– Ничего, доберемся.

– Дело молодое, – как-то не в тему ответил матрос и втащил трап на катамаран, стал укладывать восьмерками толстый канат, которым цеплял катамаран к маленькой бревенчатой пристани.

Потом катамаран ушел, забрав отдыхающих. Волны, поднятые судном, набегали на берег, тихо плескались и таяли на песке.

– Уехали, – тихо произнесла Вера.

– Ну и пусть, – оптимистично сказал Сергеев и сильно сжал ее руку в своей ладони.

– Теперь мы здесь одни? – спросила Вера, осматриваясь.

– Да, – ответил Сергеев.

Они действительно остались одни на этом побережье у подножья скалы под лучами склоняющегося к западному горизонту солнца.

Когда рейсовый катамаран с сопровождающими чайками за кормой исчез из вида, остался лишь нечетким пятном на синем пространстве, Сергеев откупорил бутылку вина…

– За твое студенчество!

– Да… Я так рада…

Они пили вино, ели растаявший от жары шоколад. А еще сладкие янтарные груши. А когда вино кончилось, они стали безумно целоваться – жадно, неистово, словно два вихря столкнулись, сшиблись, слились, а потом их повязало неразрывное общее объятие и между ними произошло то, что и должно было произойти между двумя влюбленными молодыми людьми. Произошло то, чего они и хотели, то, о чем они оба, не сговариваясь, думали, когда ехали сюда, на остров.

После они сидели на берегу обнявшись, сидели в какой-то оглушающей тишине полного штиля; заходило солнце, на воде лежала зыбкая золотая дорожка – и никого вокруг, будто они одни на всем свете. Тишина была особенной, в ней будто бы воплотилась вечность и бесконечность мира; в ней, в этой тишине, казалось, остановилось время, остановилась их жизнь, их счастье – и тоже превратилось в вечность и бесконечность…

Вера прижималась к Сергееву как ребенок, который чем-то изумлен и даже напуган, но абсолютно доверчив и счастлив, что у него есть защита. Сергеев обнимал ее и не выпускал из своих рук ее руки. В какой-то момент у Веры запершило в горле от слез, слез радости, потому что он прошептал ей:

– Я люблю тебя.

Вера, однако, не могла ответить ему теми же словами: не было в ней такого мужества, чтобы говорить парню о любви, а главное – она сомневалась в своих чувствах, и все же в те минуты она открыла в себе какой-то непознанный мир: «Так вот что такое любовь… Вот значит как, если тебя любят…»

Солнце спустилось за горизонт, а Сергеев не мог починить свой катер. Стало темнеть, стало прохладно, и они разложили костер на острове. Так и сидели до утра, пока не пришел первый рейсовый катамаран.

Дома Вере здорово влетело за «прогулянную» ночь. А Сергеев как-то незаметно растворился. Поступил в мореходное училище и уехал, даже потом не писал, не звонил, не заходил. И теперь Вера уже с горьковатой усмешкой говорила себе: «Так вот что такое любовь… Вот значит как, если тебя любят…»

* * *

Вот с Кубыкиным у Веры было совсем по-иному. Проще, понятнее… И веселее!

Они дружили со студенческой скамьи, хотя учились в разных институтских группах.

– Куда это ты, Кубыкин, все время торопишься? – игриво спросила Вера, когда Кубыкин (это было зимой на пятом курсе), глубоко надвинув на голову шапку, решительно шагал от института, даже не заметив свою приятельницу. – Ты теперь сделался таким деловым. Никого в упор не видишь…

Кубыкин затормозил, угрюмо посмотрел на Веру, потом – на вишневую «девятку», стоявшую невдалеке от института; в ней, в этой машине, Веру дожидался Уваров, тоже студент-сокурсник, Верин ухажер.

Избалованного повесу Уварова Кубыкин терпеть не мог. Он и прежде с ним не ладил, может быть, потому что завидовал этому «маменькиному сыночку», у которого своя машина появилась еще тогда, когда на лице и усы не проступили; теперь он не терпел его, вероятно, потому что Уваров ухлестывал за Верой и всегда увозил ее после занятий на своей навороченной «девятке».

Никаких любовных прав на Веру Кубыкин не имел, но еще на первом курсе вел себя возле нее как-то напряженно и беспокойно. Вера много раз ждала, что Кубыкин назначит ей свидание, но он медлил. Поэтому отношения сложились непринужденно – со стороны Веры – дружеские. А чего творилось в душе Кубыкина – никому не ведомо…

Теперь, когда Веру каждодневно увозил из института Уваров, отношения между ней и Кубыкиным стали трещать по швам, хотя внешне ничего нигде не трещало…

Вишневая «девятка», видать, неприятно бросалась в глаза Кубыкину, и он покривился, стал к Вере боком, а к машине спиной.