Текст книги "Метро 2033. Отступник"

Но, может быть, впервые за все длинное, чреватое опасными неожиданностями утро, он почувствовал непоколебимую уверенность: все задуманное получится, вдвоем с Серым можно будет преодолеть любое испытание!

* * *

Если бы Олег только мог представить, благодаря кому отряд не настиг его в те полчаса, когда он сидел как вкопанный, он не жалел бы о потерянном «Макарове»!

Дикарка, упорно именуемая Артуром «Ритой», не желала передвигаться бегом в колонне, вернее, она вообще не желала передвигать ноги. Григорий и Семен подгоняли ее, постоянно отвешивая тычки ей в спину, но толку это давало немного. Несколько раз каратели останавливались и лупили непокорную рабыню, хотя старались умерять силу ударов и зуботычин, так как не хотели прибить упертую сучку до смерти. Может быть, поэтому, получая очередную пощечину, скалясь окровавленными зубами, атаманша только смеялась в лицо избивавшим ее мужчинам. Наконец, Николай осознал, что метод кнута на эту рабскую дрянь не имеет абсолютно никакого воздействия, и решил использовать метод пряника. Заглянув в глаза женщине, он почти слезно пообещал, что как только отряд достигнет пределов Таганрога, ее тут же отпустят на свободу. Атаманша затихла, будто обдумывая заманчивое предложение, а затем, истерично расхохотавшись, харкнула кровью в лицо старейшине. После этой выходки у нее оказался сломан нос. В конце концов, Семену пришлось отдать свой вещмешок и оружие товарищам, и взвалить на плечо упрямую дикарку. Женщина не сопротивлялась, лишь издавала жуткие булькающие и клокочущие звуки.

– Как бы Ритка не окочурилась раньше времени, – заметил на ходу Артур.

Но разговор на эту тему никто не поддержал.

Из-за живого груза на плечах Семена темп передвижения карателей замедлился почти до скорости размеренной ходьбы. Так преследователи прошли несколько километров.

Николай, понимая, что они начинают безнадежно отставать от беглеца, велел отряду остановиться. Семен свалил дикарку на дорогу, как куль с песком, и Николай вновь пообещал ей свободу.

– Ты меня все равно обманешь, урод, – прогнусавила атаманша. – Но я побегу, как ты желаешь, если ты прямо сейчас исполнишь одну мою маленькую прихоть.

– Какую? – Николай напрягся, чувствуя подвох.

– Ты сейчас при всех назовешь себя лысым мудаком и лакедемонским засранцем, – дикарка вытерла грязной шершавой ладонью кровь, сочащуюся из изуродованного носа, – и я побегу, а когда мы окажемся там, где вам нужно, можешь прострелить мне оба колена.

Кулаки старейшины непроизвольно сжались, а лицо побелело. Прикрыв веки, он сделал глубокий вдох.

– Ты чё, чума? – Артур опешил от такого наглого предложения. – Я тебе сейчас ствол в задницу засуну и весь магазин разряжу. Я тебя сейчас…

Но Николай вскинул руку с растопыренными пальцами, заставив этим жестом наследника замолчать.

– Даешь слово? – глаза мужчины буквально насквозь прожигали атаманшу.

– Даю, – ответила она, сплюнув кровью.

– Я, Николай, сын Алексея, старейшина Совета, – бывалый поисковик произносил слова отчетливо и громко, он умел подавить эмоции, личные обиды и амбиции во имя достижения цели, – являюсь лысым мудаком и лакедемонским засранцем.

Дикарка попыталась засмеяться, но закашлялась.

Артур отвернулся, чтобы товарищи, а особенно Николай, не увидели его лицо, расплывшееся в непроизвольной улыбке.

– Да, значит, я все-таки не зря прожила свою жизнь, коль услышала такое признание от самого старейшины, – хрипло прогнусавила атаманша. – Ради таких слов стоит увидеть Таганрог и умереть.

* * *

Место было необычным: за серым забором виднелось здание, очень похожее на Храм Славы Лакедемона. Но оно имело только один купол, и не синего, а золотого цвета. Из купола торчал накренившийся вбок крест с двумя поперечинами.

«Что это? Храм выродков? Может, я уже пришел?» – с надеждой подумал Олег.

Но Серый, который сперва неуклонно держался впереди, вдруг замедлился и плелся теперь за спиной, постоянно взлаивая, как бы пытаясь остановить человека, а потом и вовсе сел посреди дороги, и, как ни подзывал его хозяин, отказывался сделать хоть шаг вперед. Было ясно, что пес не хочет идти дальше, но не было понятно почему. Возможно, собака чувствовала повышенную радиацию мертвого города?

Олег задыхаясь, сбился с ритма, который умудрялся держать с самого утра. Почему-то именно сейчас он потерял уверенность и запаниковал. Мысли вдруг перешли с чисто практических вопросов на странные, абсолютно не свойственные ему, абстрактные рассуждения.

«…каждый, кто плывет по Реке Жизни, неминуемо пересекает Дамбу Теней, чтобы его память растворилась навсегда в Море Погибели…»

Беглецу чудилось, что не он мчится во всю прыть по Мариупольскому шоссе, а темные воды судьбы несут его к пределу, за которым полное отсутствие чего-либо, так что нет никакого смысла бежать. Скорое наказание виделось неотвратимым, как сама смерть. Настоящий неподдельный страх перед безжалостным роком опутал душу. Все теперь казалось напрасным. Никогда ему не достичь проклятого города.

Тело дрожало, легкие требовали все больше и больше воздуха, и Олег остановился. Наверное, стоит смириться, встретить чертовых карателей прямо здесь, на этой дороге… устроить засаду, погибнуть в бою, как и полагается воину…

Что-то зашевелилось у него на груди, и юноша вспомнил о малышке, о своей девочке. Зачем он тогда вообще покидал Лакедемон? Проще было удушить ее во время построения. В чем вина ее? В кошачьих зрачках? Тут Олег подумал, ведь он так и не видел, что же представляют из себя эти самые кошачьи зрачки, из-за которых им предстоит умереть. Но теперь уж какая разница?

Откуда-то вдруг возник странный запах: приторный, противный, вызывающий беспокойство. Только что было так жарко, что капли пота высыхали на коже, не успевая скатиться, а теперь ощущалась непонятная прохладная сырость. Внутри Олега что-то оборвалось, по спине побежали мурашки, будто мороз рисовал разводы на спине, как на стекле. Юноша посмотрел на храм и почувствовал, как волосы становятся дыбом. Вокруг здания кружило расплывчатое марево. Беглец отступил на два шага, развернулся в сторону города. Он мог поклясться, что еще минуту назад дорога была свободна, а воздух – чист. Но теперь вызывающий озноб туман надвигался, медленно завиваясь в причудливые полосы. Олег решил бежать обратно, развернулся… и увидел такой же струящийся матово-пепельный морок: он был окружен вихрящейся мглой. И она дышала холодом, выбрасывала стылые щупальца, смыкалась зловещей пеленой вокруг юноши с ребенком. Выхода не было. Отступать – некуда.

Сглотнув сухой ком, сняв автомат с предохранителя, вжав приклад в плечо, Олег двинулся навстречу дымящейся Неизвестности.

С автоматом наизготовку Олег сделал несколько шагов… Туман клубился, обволакивая липкой омерзительной пеленой. Ноги, ватные и непослушные, погрузились в струящиеся волны. В груди ломило, дышать стало трудно, юноша хватал ртом переливающуюся дымку, но никак не мог набрать достаточно воздуха, точно тот превратился в вязкую,дурно пахнущую жидкость, которую жуткими усилиями приходилось заливать в легкие, а потом судорожно выталкивать наружу. Олег напрягал глаза, но, дальше чем на метр, ничего разглядеть не удавалось. Тишина таила непонятную угрозу, и вслушиваться в это мертвое безмолвие было больно. Временами звук собственного прерывистого дыхания гулким эхом накатывался на беглеца со всех сторон. Олег продолжал идти, с предельной осторожностью нащупывая мысками ботинок невидимую землю, медленно погружаясь все глубже и глубже в матово-слепящее Ничто.

Вдруг справа от себя, краешком глаза он заметил промелькнувшую тень, тут же легкий ветерок коснулся его щеки… еще один проблеск, но теперь слева, проявился, и, в мгновение ока растворившись в белесой мгле. Олег направил ствол в туманную пустоту. Теперь морок проявлял себя: отовсюду доносилось приглушенное шарканье; тени, мимолетные и расплывчатые, появлялись на краткий миг и так же неожиданно быстро исчезали. Боец пытался взять их на мушку, но не успевал прицеливаться. Внезапно он услышал шепот, вливающийся тяжелой студенистой жижей в ушные раковины, шепот, продавливающий слова с леденящим хрустом, заполняющий бесформенной слизистой массой черепную коробку:

– Отдай… отдай…

Олег вертелся на месте, тыча стволом автомата в беспорядочно мечущиеся тени, и никак не мог определить источник звука.

– Отдай… отдай… – скоблили коготки изнутри головы, – отдай…

Из морозной мглы показались два сгустка, которые вытягивались и уплотнялись, становясь похожими на длиннющие руки. Олег завороженно смотрел, как проступают на них омерзительные язвы, но когда костлявые фаланги протянулись к люльке, в которой сжалась в комочек его малышка, он без раздумий нажал спусковой крючок. Громоподобный выстрел слился с истошным визгом и все растворилось в облачном мареве, но спустя мгновение уже несколько пар трясущихся кистей вновь осторожно пробились сквозь клубящийся туман.

– Отдай… отдай… – шепот скребся в уши с отвратительным скрежетом, точно ржавое железо царапало каменную стену, – отдай… отдай… отдай…

Олег выстрелил снова, но пятерни, длинные, заскорузлые, с лишайными пятнами тянулись отовсюду. Оглушенный, ослепленный, вертясь с бешеной скоростью, юноша палил наугад, но это не помогало: мерзких, уродливых рук становилось все больше и больше.

– Отдай… отдай…

Когда кончились патроны Олег даже не стал пытаться перезарядить и бросил бесполезный автомат. Не зная, что делать дальше, обеими руками прижав к себе люльку и закрывая телом ребенка, беглец рухнул на колени и приготовился умереть.

Что-то обжигающе ледяное коснулось поясницы, поползло вверх по спине. Олега бил озноб, и глаза непроизвольно зажмурились. Какой-то частью разума он знал, что можно было легко избавиться от этого ужаса. Просто выкинуть в туман младенца, оторвать девочку от своей груди… Но не получится ли, что вместе с сердцем? Что останется тогда от прежней цели? Зачем и куда продолжать путь?

Когда мертвенно холодные пальцы сомкнулись на его шее, сдавив жестокой хваткой, юноша понял: что бы он сейчас ни сделал, какой бы выбор ни осуществил – конец дороги настал…

Вдруг угрожающее рычание раздалось прямо над ухом Олега, и с размаху всем своим весом лапы Серого придавили спину. Пес зашелся лаем, защищая хозяина, и в этот момент удавка разжалась, шепот исчез, вместе с тяжестью тела собаки. Некоторое время Олег, скорчившись, продолжал прижиматься к асфальту. Потом он открыл глаза и огляделся. Морок бесследно растворился в летнем зное, снова светило ослепительное солнце, было сухо и жарко.

«Что тут произошло? Может, очередная галлюцинация? Может, и здесь поблизости обитают какие-нибудь курицы, наводящие чары? Или я помешался и на ровном месте вижу кошмары? Но я же слышал, как лаял и рычал Серый, я чувствовал его…»

Однако напрасно юноша звал и с надеждой вглядывался в окрестности: собаки нигде не было видно. С каждой секундой становилось все яснее: Серый отогнал беспощадное зло, и во второй раз за этот день спас жизнь хозяину, но сохранить свою не смог. Теперь, когда было слишком поздно что-либо исправлять, тяжестью ложилось на сердце одиночество и понимание: пес не хотел идти дальше, и, как умел, пытался предупредить человека, что впереди ждет смерть… Да, надо было довериться чутью зверя и отступить, поискать другой, более безопасный путь.

– Да восславят тебя вечные воды Миуса! – прокричал Олег ритуальную формулу, которой провожали в последний путь только полноправных граждан, истинных воинов, и добавил, сдерживая непроизвольную дрожь губ: – Подожди меня возле Дамбы Теней, друг…

Юноша подобрал автомат, сменил магазин, после чего, не мешкая, пошел в сторону города, до условной границы которого оставалось около сотни метров.

Глава 8
Там, где кончается боль, наступает прохлада забвенья…

Когда отряд преследователей оказался в пределах видимости синего ангара, Николай велел всем заткнуть уши специальными затычками, но разумеется, эта предосторожность не распространялась на пленницу. Вскоре она услышала неприятный свист, который издавали пасущиеся неподалеку гигантские курицы.

Пятеро карателей немедленно открыли по ним огонь и четыре птицы закрутились волчком, а остальные пустились наутек. Однако в глазах атаманши потемнело, шатаясь, она закрыла ладонями лицо, забыв о сломанном носе. Острая боль заставила вскрикнуть, и женщина, споткнувшись, стала падать.

Чья-то сильная рука подхватила ее за локоть.

– Тише, тише, Настенька, дочка, ты что! Осторожней…

Настя открыла глаза – перед ней стоял отец. Но не убогий старик, каким он был в их последнюю встречу, нет, на нее улыбаясь смотрел подтянутый моложавый мужчина, лет сорока. Его лицо светилось радостью. Она взглянула на свои руки: изящные пальцы, длинные овальной формы ногти с ярким маникюром, чистая гладкая кожа. Никаких заусениц, мозолей, волдырей, бородавок…

– Папа? – удивилась девушка.

– И как ты угадала? – засмеялся мужчина.

Настя оглядела автостоянку перед Ростовским аэропортом… Кажется, она прилетела рейсом из Москвы… навестить родителей. Нет, не просто навестить… Наконец-то ей удалось собрать денег на операцию для мамы! Теперь им были по карману лучшие клиники Германии, а уж там больную непременно поставят на ноги.

– У меня с носом все в порядке? – спросила девушка.

– У тебя самый красивый носик на свете, как и положено супермодели, так что уж прости за неподобающий транспорт, – ответил мужчина, открывая дверцу потрепанного двухместного пикапа.

– Какая же я супермодель! – отмахнулась Настя. – Так, второй эшелон.

– Не скромничай! Дай срок и станешь самой первой звездой. Мать не расстается с журналом, где ты на обложке, всем соседкам уже похвасталась… – усмехнулся отец, а потом слегка нахмурился. – Только мне не нравится, что ты взяла какое-то дурацкое имя.

– Папа, это законы шоубизнеса. Знающие люди считают, что сегодня Галина звучит предпочтительнее, чем Настя.

По дороге до самого дома девушка улыбалась: надо же, какой дурацкий сон ей снился в самолете. Бред сивой кобылы! Будто она живет в страшном мире после ядерной катастрофы, где ее избили, сломали нос и заставляли куда-то идти. А вот же солнце, ласковый ветерок, гладкий асфальт шоссе… и нет никаких ужасов, жестокости, голода, никакой радиации, грязи, вшей…

Она вбежала в знакомую с детских лет комнату, осторожно ступая но старому клетчатому линолеуму. Мама, сильно сдавшая за последний год, протянула руки ей навстречу. Слезы потекли по Настиным щекам…

А потом мать с дочерью обнявшись, почти до утра говорили о прошлом, о настоящем, и, разумеется, о будущем. Конечно, болезнь была сильно запущена, но это поправимо, теперь все должно стать иначе! И они просто болтали о разных пустяках.

На следующий день радужные перспективы разбились о страшную действительность. Ужасно завыли сирены, сея на улицах неописуемую панику, и еще большая паника охватила саму Настю, заставляя метаться по комнатам, брать какие-то вещи, и тут же ронять их. Она совершенно потеряла способность связно мыслить. Казалось, что самое главное это уехать из города, где наступил хаос, где не было больше власти, а на улицах слышались выстрелы и крики. В Ростов! Немедленно ехать в Ростов. Может, еще можно успеть на какой-нибудь самолет на Москву, где должен быть порядок, это столица, там ведь правительство… Да, в Москву!

– Ростов, скорее всего, уже разбомблен, ракеты упали севернее Таганрога, – убеждал отец, – нам нужно в другую сторону! Однако нет гарантии… Вот что: я отвезу тебя на военный аэродром, там всегда самолеты. Они должны будут взять тебя на рейс. Не забудь паспорт!

– Что делать, мама… прости… нужны деньги, а все лежит на счету в немецком банке… Но я что-нибудь обязательно сделаю, как только доберусь до Москвы… – Настя рыдала на груди у матери, а та, лишь тревожно улыбаясь, пыталась оттолкнуть дочь, бормоча:

– Иди, милая, иди… Со мной все будет хорошо… Я сама как-нибудь справлюсь… а вы с отцом идите, идите, мои хорошие…

Отец с дочерью уезжали по шоссе, забитому автомобилями, на запад, в сторону Украины. На аэродром их не пустили автоматчики, но и повернуть назад в город уже было невозможно: все полосы шоссе и даже обочины были запружены транспортом, который двигался только в одном направлении – прочь от Таганрога…

– Ничего, ничего… Все будет в порядке, просто небольшой крюк. Надо проехать по мосту через Миус и мы вернемся в Таганрог с севера… – говорил совершенно растерянный отец.

Вместо привычных полутора часов, устья Миуса они достигли только к ночи. По слухам, мост был взорван, и пришлось остановиться на подходах к деревеньке со смешным названием Лакедемоновка. В толпе водителей из беспорядочно сгрудившихся машин никто ничего не знал толком, но каждый передавал какие-нибудь рассказы, один нелепее и страшнее другого. Пропыленная, потная, безумно уставшая Настя кое-как умылась тоником, нанесла на лицо крем (забывать о собственной внешности было нельзя ни при каких обстоятельствах), а потом надела свитер, носки и попыталась задремать на откинутом сиденьи. «Как глупо было не захватить что-нибудь поесть… да и вода кончается… спекулянты уже за бутылку теплой минералки хотят золотое кольцо… Подонки… Хорошо, что маму не взяли, ей было бы тяжело… – пробегали невеселые мысли, которыми Настя пыталась успокоить запоздалые укоры совести. – Ну, ничего скоро весь этот хаос кончится… вернемся назад, в город… а там как нибудь…»

А потом появились вооруженные люди. Две группировки поначалу чуть было не постреляли друг друга, но затем пришли к соглашению и совместно захватили власть.

И вот она с отцом вторые сутки стоит в длинной очереди измученных беглецов, а вдоль прохаживаются вояки с автоматами; все в темных очках, за которыми не видно глаз. Возле стола, установленного под открытым небом прямо посреди дороги, толстяк в форме придирчиво осматривает и сортирует бедолаг, делая пометки в бумагах.

– Мне нужно отвезти дочку… ее ждут на том берегу… встречают… пропуск… – неумело врет папа.

– Твоя профессия, – говорит сортировщик равнодушно.

– Электрик, – машинально отвечает отец, сбитый с толку таким вопиющим безразличием.

– Пойдете в подсобные рабочие, хотя больно худосочна твоя девка! Какой от нее будет приплод? Ладно, прислугой будет.

Лицо Насти покрывается красными пятнами. Она вне себя от гнева, несмотря на голод и жажду в ней еще осталось достоинство! Это оскорбительно! Прислугой!? Она, если не королева, то уж точно – фрейлина высокой моды!

Но, как оказалось, в эти дикие времена пройти отбор и попасть в кабалу – тоже огромное счастье. С большинством беженцев поступали гораздо хуже, отгоняли на десятый километр, а тех, кто пытался сопротивляться или посмел возвращался – расстреливали. Поселок Русский колодец стал коллективной могилой для многих и многих подобных неудачников. Так что Насте и ее папе несказанно повезло, они стали слугами, получили еду и крышу над головой. Впрочем, Фортуна ей всегда улыбалась на кастингах…

Но чтобы удержаться хотя бы в этом низком социальном статусе и не стать кормом для червей, надо было тоже прилагать огромные усилия. Бывшей модели пришлось позабыть о гордости, тщеславии и гламурном блеске, работать не покладая рук за скудную пищу, а за какой-нибудь жалкий кусок хозяйственного мыла развлекать ночами отребье, объявившее себя высшей кастой, полноправными гражданами. Так что первых двух детей она родила сама не зная от кого, и они умерли от голода в младенчестве. Потом, когда прошли самые ужасные годы, Настю взял в жены какой-то неотесанный мужлан, которого женщина никогда не называла по имени. Жизнь не стала от этого легче или безопасней: еще троих детей скосила эпидемия. Хотя Настя отчаянно плакала каждый раз, когда хоронила свое дитя, но никогда не испытывала радости материнства. Она боялась и ненавидела этот мир, не хотела впускать новую жизнь в этот ад, однако тело жило отдельной от разума жизнью: оно рожало, заботилось, страдало…

На седьмой год после Великого Коллапса степное поветрие истребило многих. Мужлана тоже унесла болезнь. Остался отец, которого зарезал кто-то из отпрысков военной элиты во время их сатанинских ритуалов.

Жизнь неслась перед глазами Насти стремительно, без оглядки… Уже случилось бегство, была сколочена банда, обитавшая в том самом Русском колодце, буквально усыпанном человеческими костями… Встреча со странным крестьянином, больше похожим на воина, бегущим в мертвый Таганрог… Роковое нападение на отряд преследователей, гибель всех, всех до единого товарищей. И вот Настю тянут куда-то, она сопротивляется, ее бьют… И вспыхивает странная мысль: «Выбор, ведь можно сделать выбор, иной выбор…»

Дикарка открыла глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Сквозь слезы проступило глумливое лицо сопляка, который с бешенством орал:

– Ты, сука, опять бузить вздумала!!!

– Такое бывает, это все из-за свистунов, – просипел лысый каратель.

Настя покачнулась и начала оседать. Ее подхватила за локоть чья-то сильная рука.

– Тише, тише, Настенька, дочка, ты что! Осторожней…

Петля времени замкнулась. Змея укусила себя за хвост.

Перед Настей снова стоял папа, моложавый и подтянутый. Они опять находились на стоянке возле Ростовского аэропорта. И только что в самолете ей приснился жуткий сон, будто она прожила целую жизнь в кромешном аду. Но ведь это был только сон…

– Папа, это ты? – пробормотала она.

Глаза женщины закатились, голова бессильно болталась на шее.

– Мля! Эта дура совсем с катушек съехала! – возмутился Артур.

– Степан, – сказал Николай, – тебе снова придется тащить ее до аномальной зоны, это еще где-то полтора-два километра.

– Ничего, я выдержу, – спокойно ответил рукопашник и взвалил дикарку на плечо.

Каратели были уже возле Нового кладбища, закрытого черно-серым забором, из-за которого выглядывал золотистый купол заброшенной православной часовни, когда зной неожиданно сменился могильной стужей. Туман начал образовываться буквально перед глазами. И уже спустя минуту зловещий пенящийся морок со всех сторон окружал отряд.

– Поставь ее, – сказал Николай Степану.

– Прости меня, мама, прости, у меня нет выбора… – шептала шатающаяся женщина.

Старейшина приблизился и с размаху ударил атаманшу под дых. Дикарка буквально выплюнула воздух, перегнувшись пополам.

– Это тебе за «лысого мудака», – с ужасающим бесстрастием в голосе просипел Николай.

– Прости меня мама… прости… – шевелились ее губы.

Мужчина подошел к скорчившейся на асфальте женщине и еще раз ударил ее в живот тяжелым берцем.

– А это тебе за «лакедемонского засранца».

Дикарка дернулась, всхлипнув, и замерла. Только губы ее продолжали еле двигаться:

– Прости… прости… прости…

Мгла, густая и беспросветная, медленно и неуклонно надвигалась на отряд.

Настя, лежащая на заиндевевшем асфальте, не замечала тумана, окутавшего ее, не чувствовала лютой стужи. Она была слишком стара для того, чтобы ощущать окружающий мир, ведь за последние полчаса ей пришлось прожить сто жизней. Сто раз отец поддерживал ее за локоть, чтобы она не упала, и столько же раз они с радостной надеждой ехали в Таганрог. Сто раз Настя бросала мать, оставляя ее в обреченном городе одну, и переживала потом многолетний постапокалиптический ад. Голодала, терпела побои, унижения, работала в грязи и холоде, отдавалась за еду, теряла детей, отца, сбегала из рабства. И вот в сто первый раз завыли сирены, и опять она плакала от страха, прося прощения, и мать отвечала, как в первый раз:

– Иди, милая, иди… Со мной все будет хорошо…Я сама как-нибудь справлюсь… а вы с отцом идите, идите, мои хорошие…

И вдруг Настя сказала спокойно:

– Я тебя не покину. Ведь выбор есть всегда.

– Что ты, дочка, – испугалась женщина в инвалидном кресле. – Отец уже машину завел, тебя ждет. Иди, иди… Здесь опасно!

– Нет, – ответила Настя, глотая слезы. – Нет, я останусь с тобой, потому что двадцать лет ужаса и страха не стоят одного дня любви… чтобы это понять, мне пришлось прожить множество лет…

Она встала на колени возле матери, непосильное бремя, тяжкий груз вины свалился с нее, и девушка дышала легко и свободно. Впервые за многие годы…

Настя умерла, безмятежно улыбаясь.

– Туман Даров! – прокричал Николай. – Эта шлюха наша плата за проход!

Ответом была вязкая тишина. Старейшина бросил взгляд на своих товарищей, поправил перевязь меча и скомандовал, смело входя во мглу:

– Держаться за руки, не отставать.

Николай сжал ладонь Ани и белесое марево бесшумно поглотило его. Каратели переглянулись и последовали примеру своего проводника. Вскоре вокруг них стали маячить тени, и со всех сторон послышался леденящий шепот:

– Отдай… отдай…

– Что-то не так! – донесся до воинов, ослепленных матовой пеленой, обеспокоенный голос Николая. – Туман не принял жертву. Он требует еще…

Остальные замерли, сбившись в кучку, крепко держались друг за дружку, ошеломленные, испуганные, и не могли издать ни звука. Лишь тени то появлялись, то исчезали, и требовательное: «Отдай… отдай…» – сотрясало зловещую кружевную мглу.

– Идите дальше, – произнес Семен. – Стрелять не буду, чтобы вас не зацепить. Я этих костлявых упырей и так порежу.

Послышался стук падающего автомата. Каратели бросились вперед, стремясь как можно быстрее вырваться из проклятого морока, а где-то сзади звучал затихающий голос рукопашника:

– Давайте, мрази, давайте!.. Солнцем бесстрашия души согреты! Давай, подходи, давай! Доблесть и слава во имя победы! Ну, что же вы, суки!!!

Раздался хруст, и казалось, что сломали одновременно все кости в теле Семена, а потом его вопль, полный нестерпимой боли, оглушил людей, сбившихся тесной группкой на другой стороне тумана.

* * *

Олег шел посередине дороги, понимая, что надо как можно скорее найти убежище. После встречи с дьявольским туманом не было сил бежать, хотя он чувствовал, что погоня близка.

Мимо домов, серых, мрачных, иногда покосившихся, заросших высоким бурьяном, юноша продвигался спотыкаясь, настороженно оглядываясь, взгляд его блуждал, руки напряглись, камуфляж прилип к спине и потная кожа зудела под разгрузкой. Заброшенные постройки производили странное впечатление. Окна с разбитыми стеклами и непроницаемой чернотой внутри, с невысказанной скорбью, с немой обидой взирали на человека, будто он, и никто другой был виновен в их бедах. Будто именно он обрек здания на медленное разрушение от дождей, ветров и времени. Будто только он совершил в прошлом огромную непростительную ошибку, от которой многолюдные города, плодородные земли пришли в запустение. Олегу внезапно подумалось, что он сам мало чем отличается от этих домов. Только и разницы между ними, что он умеет ходить и разговаривать, но так же, как эти жилища, черен внутри, пуст, одинок.

Слева от дороги находились непролазные заросли. Изредка в них можно было увидеть одноэтажные, изрядно изувеченные временем халупы. Палец то и дело ложился на спусковой крючок, потому что из чащи доносились утробные звуки, там кто-то рычал, выл. Впрочем, звери, обитавшие здесь, пока не заинтересовались человеком.

По правую сторону громоздились огромные прямоугольные здания, своим видом немного напоминавшие двухэтажный интернат в Лакедемоне, но эти дома были гораздо выше. Юноша даже прервал на полминуты свой путь, чтобы посчитать этажи.

…семь, восемь, девять.

Подумать только, девять этажей! Как? Как могли строить такое раньше? Олега взяла досада. Ему вдруг стало очень обидно, что он родился после Великого Коллапса, что не жил в этом чудесном городе раньше. Старики не врали, тогда, действительно был золотой век. А он, дурак, всегда с пренебрежением слушал их рассказы. Но ведь невозможно было даже представить себе такое величие. Навсегда ушедшее, безвозвратно погибшее…

Остатки автомобилей, проржавевшие насквозь и разукрашенные пятнами разноцветного мха, вросшие по самое брюхо в крошащийся асфальт, с отвалившимися дверцами, разбитыми стеклами и выломанными сиденьями, нарушали пустоту дорожного полотна. На Мариупольском шоссе их вообще не было, и Олег вспомнил рассказы о том, как в первые месяцы после Коллапса жители Лакедемона и вассальных деревень с остервенением разбирали машины на запчасти, а то, что не годилось для этого, сбрасывали в море. И до сих пор склады переполнены всяким железным хламом.

Неожиданно перед Олегом выросли две высоченные постройки, стоящие рядом. Несмотря на источенные временем углы, вывалившиеся кое-где блоки, обрушенные местами перекрытия, сквозь которые зияло небо, эти сооружения показались ему чем-то таким, что просто не могло быть сделано людьми. Башни были похожи на две огромные скалы, издырявленные пещерами окон, мрачные и недоступные, устремленные в бледно-синюю высь, будто желая пробить хрустальный свод и низвергнуть его.

– Вот это да… – только и смог вымолвить юноша.

Олег всегда испытывал радость, оказавшись на высоте; даже со сторожевых вышек Лакедемона, которые и в сравнение не шли с этими фантастическими конструкциями, вся земля выглядела совершенно по-другому, горизонт как будто раскрывался и летел навстречу…

«Один, два, три… семь, восемь, девять… пятнадцать, шестнадцать… Семнадцать этажей! Невообразимо! – проговорил юноша про себя. – Неужели там, на самом верху, тоже жили люди?! Вот бы если… нет, ну, понятное дело, не сейчас, а как-нибудь потом, подняться на самую крышу? Какой откроется оттуда вид? Наверное, можно будет увидеть далекий родной дом?»

Вдруг до ушей беглеца донеслись клокочущие звуки. Олег увидел, как на верх семнадцатиэтажки садится гигантский черный птеродактиль. Он был раза в два крупнее летающих бестий, встречавшихся раньше. Юноша сглотнул тяжелый ком и, вжав приклад в плечо, прицелился. Мутант, издав недобрый клекот, покосился на человека. Крылатый ящер, покачиваясь из стороны в сторону, балансировал острыми перепончатыми крыльями, будто раздумывая: нападать на двуногую добычу или не тратить время на такую мелочь. Так они глядели друг на друга пару минут. Наконец, птеродактиль, издав пронзительный крик, резко рванул в небо.

Прошагав несколько кварталов, состоящих из покосившихся домишек, Олег вышел к перекрестку и остановился: что-то неприятно-острое кольнуло его в грудь. Смутное чувство опасности, к которому юноша теперь относился очень серьезно, не позволяло двигаться дальше, впрочем, внимательно осмотревшись, он ничего подозрительного не заметил. Дома таили угрозу, хотя ничем не отличались от тех, что встречались на всем протяжении пути: заброшенные, унылые, до половины скрытые бурьяном, с просевшими крышами и грязными стенами, из трещин которых торчала сухая трава. Но дорога выглядела вполне безопасно: сильно разбитая, заплетенная пробившимся вьюнком, кое-где изуродованная шрамами неглубоких провалов, она не давала возможности устроить засаду.