Текст книги "Завет лихого пацана"

Глава 3
ЗОЛОТАЯ РЕКА ВИШЕРА

Поначалу речка Вишера на майора Журавлева особого впечатления не произвела. Обыкновенная, каких в России не одна сотня. Мутная, холодная, заросшая по берегам лесом. По-своему, конечно, живописная. Но ничего такого, что заставило бы с задумчивым видом постоять на берегу, а то и крякнуть от восторга и удивления. Таких речушек на своем веку Журавлев повидал немало. Правда, в таких речках встречается весьма экзотическая рыба, например форель или хариус, а в камышах водятся уточки.

Привычную панораму речной идиллии нарушали столбы, по которым густо, плотной стеной, была натянута колючая проволока. Кое-где на столбах были закреплены таблички с предупреждающей надписью: «Запретная зона». Причем в некоторых местах ограждение взбиралось на косогор, следовало по крутому склону и уходило далее в лес.

Но предостерегающую надпись и огороженную территорию можно было бы воспринимать как чью-то неудачную шутку, – кто же сюда попрется за сотни километров от жилья! – если бы не автоматчики в камуфляже, которые иногда мелькали между соснами, а порой деловито, закинув оружие за спину, шли по песчаному берегу.

Так что дела здесь обстояли серьезно.

Вода в реке была мутной, желтоватой. Быстрое течение подхватывало падающие листья и уносило их вниз. Повинуясь какому-то порыву, Виталий присел на корточки и черпнул ладонью мутную воду. На пальцах остался темно-желтый налет.

Проводник, стоявший за спиной, равнодушно сообщил:

– Золото.

– Что вы сказали?

– Я говорю, на руке золото осталось, – без должного пиетета пояснил Михаил Глебович, восьмидесятилетний старик. – Здесь его много.

– Так, значит, территорию для того и огородили, чтобы черные старатели не промышляли? – предположил Журавлев.

– Вовсе нет. Здесь золото по всей реке, что вверх по течению, что вниз. Если так, то нужно по всему берегу колючку протягивать. – Хмыкнув, дедок добавил: – На это никакой проволоки не хватит.

– Вот оно как. И что, здесь никогда черные старатели не шалили?

Михаил Глебович махнул рукой.

– Шалили! Да и сейчас, бывает, шалят, – безмятежно прогудел он. – Только ведь с золотишком у нас в России всегда строго было, что раньше, что сейчас. Пробу начнешь отбирать, а из-за леса выскочит какой-нибудь чин с охраной да и повяжет. Никакие оправдания не помогут. Восемь лет тюрьмы безо всяких разговоров! С драгоценным металлом баловаться выходит себе дороже. – Задумавшись на секунду, он продолжил: – Хотя лет пятнадцать назад чего здесь только не творилось!

– Это когда страна разваливалась?

– Точно! Приезжали тут разные, хотели речушку между собой разделить. Дня не проходило, чтобы кого-нибудь не грохнули. Такие силы за ними стояли, что ого-го! – поднял он глаза к небу. – А сейчас как-то все устоялось. Тоже, конечно, золотишко ушлые люди намывают, но все больше на протоках да на ручьях, а сюда редко заходят.

– И что, нет никакой борьбы между группировками? – не поверил Журавлев.

– Возня, конечно, какая-то идет, но уже все равно не так шибко. По-тихому, что ли. Серьезный криминал не за золотом охотится, а за алмазами! А золотом промышляют те, кто этим делом и раньше занимался. Намыл несколько граммов и пошел продавать, а покупатель на него всегда найдется.

С рекой Вишерой у Михаила Глебовича Тарасова была связана вся жизнь, что и неудивительно. Родился он по соседству, в поселке Рудном, и с малолетства рыбачил на Вишере. А перед самой войной, после окончания горного техникума, был назначен начальником крупного участка, где добывали алмазы. Так и проработал там до самой пенсии.

Несмотря на преклонный возраст, держался Тарасов молодцом. Энергично преодолевал поваленные деревья, а по косогорам взбирался так, что ему мог бы позавидовать даже молодой сильный мужчина. Поэтому Журавлев считал большой удачей, что заполучил ветерана в качестве гида.

– А при Сталине как было?

Тарасов хмыкнул.

– Тогда особо не церемонились, увидит кто-нибудь из охраны на берегу работающего старателя, неслышно подойдет сзади и пальнет в голову. Так сказать, без суда и следствия. Таков был приказ, – развел он руками. – По закону военного времени. И все понимали, что так надо.

– А с трупом-то что делали?

– А что с ним делать? – всерьез удивился Тарасов. – Тут же выроют где-нибудь на берегу яму, да и бросят в нее покойника. Так что работники НКВД были и судьями, и прокурорами, и следователями, и исполнителями. Да и могильщиками тоже! Бывает, ходишь по берегу, смотришь, а из песка кость торчит. Река-то подмывает могилки. – Михаил Глебович не торопясь шагал по песчаному берегу, аккуратно перешагивая окатанные валуны. У старого кострища он ненадолго остановился, внимательно осмотрел сложенные рядком камушки и уверенно заметил: – Вот здесь недавно пробы на золото брали!

– Это под носом-то у охраны?

– А чему ты удивляешься? Может, сама охрана и намывала. Порядка-то сейчас куда меньше, чем при Сталине. Но хочу тебе сказать, что вот это место было очень прибыльное. Золото на Вишере россыпное, коренного месторождения так и не выявлено, но вот на этом месте оно побогаче будет. Я так думаю, одна из золотоносных жилочек через это место проходит. – Подождав, пока Виталий подойдет поближе, Тарасов поинтересовался: – А чего ты к золоту-то так привязался? Оно ведь не больше чем пустячок по сравнению с тем, что на Вишере добывают.

– Алмазы?

– Вот именно, алмазы! – потряс указательным пальцем Михаил Глебович.

Журавлев обратил внимание на то, что ладонь у Тарасова была изрядно скрючена артритом, покрыта крупными синюшными узлами. Такие вещи получаются при постоянном воздействии на организм холодной воды. Не исключено, что в молодости старичок баловался старательством, да и сейчас может иногда грешить тем же промыслом, ведь на одну пенсию в нынешнее время не проживешь.

Будто бы устыдившись своей уродливой руки, Михаил Глебович неловко спрятал ее за спину.

– Алмазы на Вишере – главная ценность! Они вне конкуренции.

– А как в сравнении с ними якутские алмазы?

Раздраженно махнув рукой, Михаил Глебович без затей поведал:

– Херня эти якутские алмазы! Там их и в самом деле много, но в основном очень мелких. Попадаются, конечно, хорошие экземпляры, но очень уж редко. – Перешагнув через обгоревшее бревно, Тарасов продолжил: – До семидесяти процентов ювелирных алмазов в России добывают именно на Вишере! Так что здешние алмазы – уникальные!

– А в сорок пятом вы тоже были начальником участка?

Лицо Тарасова напряглось. В глазах, еще минуту назад таких сердечных, мелькнула настороженность. Вот и нет уже прежнего добряка, а есть старик, изведавший за свою жизнь немало лиха. Прошла долгая минута, прежде чем морщинистая физиономия Михаила Глебовича приняла прежнее беспечное выражение. Значит, существуют такие секреты, которые он не желает открывать даже и через шестьдесят лет. Но улыбаться до бесконечности не имело смысла, пауза-то затягивалась до неприличия!

– Да. Я был начальником участка.

– В то время на Вишере тоже добывали алмазы?

Михаил Глебович прокашлялся.

– Добывали, только это была очень большая тайна. Об этом знал очень ограниченный круг лиц. Но хочу сказать, что добыча алмазов во время войны была не меньшей, чем сейчас. А может быть, даже и больше! Ведь надо же было с союзниками за поставки расплачиваться. А лучше, чем алмазы, для этого ничего и не придумаешь.

– Так вы с самого начала знали, куда пойдут алмазы? – удивился Журавлев.

За мысочком начиналась огороженная территория. Надо было поворачивать назад. Но в обратную дорогу пускаться почему-то не хотелось. Наверное, потому, что тихая природа располагала к длительному общению. Михаил Глебович устроился на плоском валуне и коротким взмахом руки предложил майору расположиться рядом, на бревне, прибитом к берегу течением. Предложено это было так естественно, что у Журавлева возникло ощущение, будто Тарасов находится в собственном кабинете.

– Откуда! – почти возмущенно воскликнул старик. – Об этом я уже после войны узнал. А прояви я в то время любопытство, так мне бы в затылок выстрелили и в речку сбросили. – Лицо его слегка потемнело, видно, накатили воспоминания. – Бывали у нас такие случаи. Но алмазов тогда добывали много, это я тебе точно могу сказать. Отправляли их партиями. Особенно богатой была та, которую мы приготовили в сорок пятом. Это я хорошо помню, война вроде уже закончилась.

– И как же вы отправляли алмазы?

– Очень просто. Приезжал грузовик с тремя военными, которые и забирали у нас камни.

– А чем же вам именно та партия запомнилась?

– Алмазы крупные поперли, на какое-то гнездо, видно, натолкнулись. Среди них иные были просто уникальные. Много по десять карат и больше. Ни до, ни после того случая я таких больше не видел.

– И сколько же было крупных алмазов? – спросил Журавлев, стараясь не показать своего волнения.

– Да сотни!.. Мы ведь все эти алмазы описывали. Один экземпляр этого списка отправляли с грузовиком, другой уходил в НКВД. Где-то и сейчас, наверное, в архивах пылится. А третий оставался в конторе.

– Вы груз как-то запечатывали?

– Конечно, а как же без этого! – удивился вопросу Тарасов. Махнув рукой в сторону запретной зоны, он продолжал: – Там у нас большое складское помещение имелось, где мы хранили алмазы. Все по-простому делали, не как сейчас. Но охрана надежная была, с автоматами. Проверяли всех, и за территорию можно было выходить только по специальному разрешению. Мы все камушки подсчитывали, описывали, какого цвета, какого блеска, какого размера, взвешивали их, а потом ссыпали в плотные холщовые мешочки и печатями сургучовыми запечатывали. После эти мешочки укладывали в специальный металлический контейнер.

– А контейнер пломбировали?

– А как же! В нескольких местах печати ставили. И попробуй сорви хотя бы одну печать. Голову расшибут! Все это мы делали на виду у контролера и начальника смены, а за спиной при этом еще два автоматчика стояли. У нас даже мыслей не возникало, чтобы вынести алмазы. А потом, при той строгости, какая тогда соблюдалась, это было совершенно невозможно. – Старик заметно понизил голос: – Честно тебе скажу, жить очень даже хотелось! Жизнь-то подороже всех этих алмазов будет.

– А куда грузовик с контейнером уезжал?

Старик пожал плечами:

– Да разве можно было о таком спрашивать! Лучше и не знать ничего.

– А сами вы как думаете?

– Есть у меня предположение. Скорее всего, в сторону поселка Изумрудный. Там находилась большая зона. Думаю, что какое-то время груз мог быть там. Но наше дело – сторона! Прояви я подобное любопытство, так сейчас бы с тобой не разговаривал.

– Грузовик приезжал по чьей-то команде?

– Конечно. По запросу начальника смены, он был полковником НКВД. Я ведь отвечал только за свой участок, а таких на Вишере было четырнадцать! В добыче полковник мало чего понимал, но за порядком следил строго. Фамилия у него такая смешная была – Стропила! Наверное, откуда-то с Украины. И сам он какой-то неотесанный был, как кусок горбыля. Уши большие, торчком, нос поломан, едва ли не на щеке лежал. Весьма неприятный тип. Я как его видел, так у меня всякий раз возникало желание взять рубаночек и пройтись по всем этим неровностям. Так вот, когда контейнер наполнялся, он тут же связывался с центром по телефону и докладывал, что груз готов к отправке.

– И как скоро приезжала машина?

– Как правило, уже через несколько часов. Из кабины выходил только один офицер, водитель всегда на месте оставался, а из кузова выпрыгивала пара солдат. Серьезные люди, – цокнул языком Михаил Глебович, – никогда ни с кем не разговаривали. Всегда при пистолетах, у каждого на поясе противотанковая граната висит. Загрузят контейнер и тут же в дорогу! Причем офицер всегда кузов снаружи еще закрывал.

– Строго, – сдержанно согласился Журавлев.

– Знаешь, у меня такое впечатление, что они даже машину минировали.

На перекате с шумом плеснула рыба.

– Откуда такое предположение?

– Все-то тебя интересует, майор! Я ведь немного с взрывным делом знаком. В начале войны в разведшколе учился, диверсионное дело проходил, думал, что за линию фронта пошлют, рассчитывал немецкие эшелоны под откос пускать, а меня на Вишере оставили, – в голосе старика прозвучала откровенная досада. – Так вот, хочу тебе сказать, что в грузовике как-то спустило переднее колесо. Я и вызвался его поменять. Солдатам-то не положено, они при контейнере состоят. Зыркают во все стороны, как будто бы и в самом деле какого-то нападения ожидают. А когда я передок домкратом поднял, посмотрел под днище, а там электродетонатор закреплен, а проводок от него в кабину тянется. Подрывная машинка у офицера, повернул ключ, замкнул цепь, и машина взлетела на воздух.

– Что же это такое получается? Офицер сам себя, что ли, подрывать должен был? – засомневался Журавлев.

– Знаешь, я об этом много думал. Получается, что так. Это чтобы алмазы врагу не достались. Ты особенно этому не удивляйся, время тогда было такое, каждый готов был умереть. Если на войне не убили, так будь готов к тому, чтобы здесь погибнуть. Такова была логика.

– Интересные вещи вы рассказываете, Михаил Глебович.

– А ты не удивляйся и сам рассуди. Вот отбили, к примеру, у них алмазы. Каково им после этого? Им ведь все равно уже не жить. Наверняка бы к стенке поставили, ведь времена были ой какие суровые!

Вздоха Журавлев не услышал, а вот нотка гордости в голосе Тарасова прозвучала отчетливо. Даже в старости приятно осознавать, что ты являлся частичкой великого дела.

На противоположном берегу Вишеры, в том месте, где излучина была особенно крутой и где вода, совершая стремительный вираж, ударялась в крутой берег, выщелачивая глину, сидел мужчина в камуфляже и рыбачил. Примерно через каждые две минуты он взмахивал длинным удилищем, и на крючке, сверкая белой чешуей, трепетала рыба. Наверняка это был один из тех, кто охранял территорию. Имея свободный час, решил человек провести его с пользой – и сам приятно отдохнул, и рыбка хорошая на ужин будет.

– Места тут у вас рыбные, – заметил Журавлев.

Прищурившись, Тарасов кивнул:

– А чего им рыбным-то не быть, если речка покойниками подкормлена. Я здесь рыбачить не могу, как вспомню, сколько на этой реке людей сгинуло! Жуть берет!

Привстав, рыбак подцепил еще одну рыбину. В этот раз ему попался хариус, причем весьма приличных размеров. Рыба яростно извивалась, стремясь освободиться от стального жала крючка. Большего желания жить трудно было себе представить. Рыбак уже изготовился, чтобы вытащить улов на берег, но в последний момент, сорвавшись, хариус устремился в водоворот, сверкнув на прощание темно-фиолетовой спиной.

Желание жить победило.

– Вы все время в поселке живете?

– А где же мне еще жить? Двое сыновей у меня. Оба в городе обустроились с семьями. Чего же мне к ним навязываться? А в поселке хорошо. Свежий воздух. Выхожу иногда уточек пострелять. Люблю я это дело. Зимой, бывает, на кабанчика схожу. Старуха меня тоже понимает. Славная она у меня!

Губы деда разошлись в довольной улыбке. Зубы у него были желтые, потемневшие от времени и от табака, но зато свои.

– А чужой народ в поселок заходит?

Старик поднялся, майор Журавлев последовал его примеру. Тяжеловато разогнувшись, Тарасов размял поясницу и ответил:

– Захаживают… Их сразу видно.

– А что это за люди?

– А хрен его знает! – честно признался Михаил Глебович. – Сейчас каких только нет. Может, ради любопытства приехали, а может, посмотреть, где что плохо лежит. Алмазы-то во все времена спросом пользуются. И могу сказать, что неучтенные алмазы с Вишеры идут, это я точно знаю. Вишерский алмаз я тебе на глаз от любого другого отличу, – убежденно заверил старик. – Может, через тех и уходят, кто в поселке объявляется.

Журавлев вытащил из кармана фотографии и протянул их Тарасову.

– Михаил Глебович, не могли бы взглянуть, может быть, вы знаете кого-нибудь из этих людей?

Близоруко прищурившись, Тарасов осторожно взял снимки, будто опасаясь их воспламенения. Это были обычные цветные фотографии, сделанные любительским фотоаппаратом. С фотокарточек на Михаила Глебовича смотрели молодые улыбчивые лица. Внешне весьма симпатичные ребята. Вот только завидовать им отчего-то не хотелось, что-то здесь было не так.

– Приезжали они в поселок, – вернул фотографии Тарасов. – Пробыли недолго, почти сразу же уехали.

– И что же они могли здесь делать?

– А кто их знает? Скорее всего, искали нужных людей. А где сейчас они?

Журавлев аккуратно уложил фотографии в большой бумажник, стараясь не помять уголки. Мертвые требуют бережного обращения.

– Их уже нет. Нашли застреленными в затопленном карьере недалеко от поселка Изумрудный.

Лицо старика не изменилось. Нечто подобное он и предполагал. Слишком долгую прожил жизнь, чтобы чему-то удивляться.

– Молодые совсем. Жить бы да жить еще. А оно вот как сложилось.

– А может, сумеете что-нибудь вспомнить? Может быть, что-то бросилось в глаза или показалось подозрительным?

Рыбак уже аккуратно сложил удочку, сунул ее в длинный брезентовый чехол. Судя по всему, он был вполне доволен сегодняшним уловом.

Тарасов пожал плечами.

– Что-то определенное сказать трудно. Хотя вот что мне показалось странным – с ними были два милиционера.

Журавлев внутренне напрягся. И здесь два милиционера!

– Они были в форме?

– То-то и оно, что в гражданке, – озадаченно протянул старик. – Это меня и удивило.

– А может, это и не милиция вовсе?

– Милиция, это точно! Я ведь с ними всю жизнь бок о бок проработал. Взгляд-то у меня наметанный. Я их даже по походке и по глазам узнаю. А еще у одного из них под пиджаком пистолет выпирал, – дотронулся дед ладонью до пояса. – Вот здесь. Иному-то незаметно будет, но я-то сразу увидел. Кто же будет пистолет так носить, если не милиционер?

– Тоже верно, – невесело согласился Журавлев.

Возвращались прежней дорогой, проходившей вдоль берега. Место было красивое, берега густо заросли ивняком, а потому порой приходилось спускаться к воде, чтобы обойти разросшиеся кусты.

Неожиданно зелень раздвинулась, и Журавлев увидел мужчину крепкого телосложения в камуфляже, с кобурой на поясе.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – отозвался Журавлев. У него возникли самые нехорошие предчувствия.

– Предъявите, пожалуйста, документы.

В строгом взгляде не было ничего враждебного. Лицо простоватое, но с правильными чертами.

– Мы что-нибудь нарушили? – доброжелательным тоном поинтересовался Журавлев.

О настроении собеседника можно судить по глазам и по тональности, с которой он разговаривает. Виталий вслушивался в голос незнакомца, стараясь уловить в нем фальшивые нотки, но тщетно. Парень был спокоен. Угрозы от него не исходило.

– Здесь запретная зона, – показал он взглядом в сторону ограждений.

Приближаться к ним человек в камуфляже не спешил. Держался на значительном расстоянии, не спуская с них внимательного взгляда.

– Но здесь-то не огорожено.

– Это неважно, – отозвался охранник. На сей раз его голос прозвучал отчужденно. – Тут всюду запретная зона. Там есть щит, а на нем написано, что ходить сюда нельзя.

Люди с оружием не склонны к долгим переговорам, подобную особенность следовало учитывать. Журавлев вытащил служебное удостоверение и развернул его перед незнакомцем.

– Майор милиции Журавлев. Областное УВД.

– Не самое подходящее место для прогулки вы выбрали, товарищ майор, – покачал головой человек в камуфляже. – Здесь специальное разрешение нужно. Лучше уходите отсюда.

– Уже идем. Ну что, Михаил Глебович, – обратился Виталий к старику. – Поторопимся?

Старик встрепенулся.

– Поторопимся. Находились уже, да и холодать что-то стало. Боюсь, опять спину прихватит.

Осторожно ступая с камня на камень, Журавлев выбрался на высокий берег. Помог старику, подтянув его за руку, и пошел вниз по течению уже быстрее. До ближайшей излучины шагать метров пятьсот, и Журавлева даже на значительном расстоянии не оставляло ощущение, что боец в камуфляже сверлит его затылок колючим недоверчивым взглядом.

Глава 4
ПОЧЕМУ ТЫ СКРЫВАЕШЬСЯ?

Вероника так и осталась загадкой до сих пор. Она не была похожа ни на одну из женщин, которых Никита знал прежде. Порывистая, резкая, зачастую эксцентричная, Вероника не переставала его удивлять. Но с ней было интересно как в постели, где она проявляла себя незаурядной умелицей, так и в общении. Она могла пошутить, рассказать что-нибудь занятное, а когда нужно, так и помолчать. Вероника умела чувствовать его так, как до нее не удавалось ни одной девушке, и по первому же требованию, в любое время суток могла примчаться к нему домой с противоположного конца города.

Причем нельзя было сказать, что она была легкодоступной. Никите пришлось целых три месяца обивать ее порог, прежде чем удалось наконец уложить барышню в постель.

Никита с некоторым предубеждением относился к тем женщинам, которые отдавались уже после первого часа знакомства. О любви здесь говорить не приходилось, лишь обыкновенный животный интерес, который немедленно хотелось утолить. Однако после таких случайных встреч у Никиты иной раз завязывались самые бурные романы с такими женщинами, с чередой встреч и расставаний, со слезами радости и взаимными упреками. Но как бы ни складывались их отношения, он никогда не мог простить дамочке своей слишком легкой победы. Женщину следовало завоевывать. Пусть поупирается хотя бы для вида.

Долгих ухаживаний Зиновьев тоже не переносил. Потому что после затяжных взаимных маневров обязательно возникал некий критический момент, когда отношения начинали пробуксовывать, а придать им дополнительный импульс было способно только соприкосновение двух обнаженных тел. Что бы там ни говорили, но при тесном контакте возникает сильнейший электрический заряд, который ведет к еще более плотному соитию. А если объект обожаем, то от физической близости запросто сносит башню. Все происходящее постоянно воспринимается как в тумане.

Никита частенько вспоминал свою первую любовницу, девушку из параллельной группы – Ларису, которой он сумел добиться сразу после того, как привел ее в родительскую квартиру. Странность заключалась в том, что их сексуальный экскурс проходил несколько часов кряду, но сам Никита из происходящего практически ничего не помнил, разве только несвязанные фрагменты: кафельную стену кухни, паркет в зале, перепачканный пододеяльник и, что самое интересное, металлические прутья ограды на балконе. Он так и не сумел припомнить, какого дьявола потащился на балкон в голом виде. Но на следующий день соседи провожали его лукавыми и одновременно понимающими улыбками.

С самого начала их отношений Вероника не держала жесткую круговую оборону, была в меру доступна и даже позволяла иной раз запустить руку под узкие трусики, но когда дело подходило к главному, неизменно оставалась твердыней. За три месяца ухаживаний, к собственному изумлению, Никита сумел проявить себя как тонкий ловелас и ни разу не пришел на свидание без букета. Правильнее было сказать, что он стремился завоевать Веронику, старался ей понравиться, показать себя с самой лучшей стороны. И впоследствии Вика признала, что это ему удалось в полной мере.

От процесса ухаживания он испытывал удовольствие не меньше, чем сама Вероника, а потому, когда их отношения все-таки дошли до постели, эта близость вызвала такой физический и духовный восторг, от которого невольно перехватывало дыхание. Может, именно поэтому они и остались интересны друг другу даже после трех лет разлуки. Их воссоединение произошло так же естественно, словно они не разлучались совсем.

В первую встречу после их долгой разлуки Никиту мучила мысль, что совсем недавно Вика принадлежала другому мужчине, и в голове его возникали сцены одна безобразнее другой. Но после их близости, после того, как она была нежна с ним, отчуждение как-то рассосалось, и Вероника будто вросла в него, сделавшись одной из составных частей его существа.

Возможно, что в скором времени они окончательно соединились бы, стали бы одним целым, но помешал разговор об алмазах, который она завела в их последнюю встречу. Откуда ей было знать о контейнере с алмазами? Может, стоило принять ее предложение и, объяснившись с Бармалеем, разбежаться в разные стороны? А там – как бог рассудит!

Сама по себе Вероника неопасна, следовало остерегаться тех людей, которые сообщили ей об алмазах. Это во-первых. А во-вторых, у него действительно пропал фотоальбом, о котором она обмолвилась. Сам Зиновьев называл его донжуанским списком, в нем хранились фотографии женщин, с которыми он когда-то был близок. Некоторые из этих снимков были настолько откровенны, что даже фотографии в стиле «ню» выглядели по сравнению с ними картинками из «Мурзилки». Причем для того, чтобы сфотографировать дамочек, Никите не приходилось даже проявлять особой инициативы, сплошь и рядом она исходила от них, и ему приходилось только нажимать на кнопку фотоаппарата. Наиболее стеснительные натуры при этом закрывали лица руками, оставляя для обозрения все остальное.

Подобную раскованность Никита воспринимал как желание девушек раскрыть свои нереализованные возможности. Проявить себя в качестве фотомоделей. Потерянный альбом, конечно, было жаль. Кроме творческого начала, воспоминаний, в него были вложены чувства.

Так что, по большому счету, было о чем жалеть. Тем более странным было то, что об исчезновении альбома узнала Вероника. Никита показывал ей этот альбом. Она сдержанно перелистывала его страницы и, посмотрев последнюю фотографию, поинтересовалась с некоторым вызовом:

– А меня ты тоже будешь фотографировать?

Слегка смутившись, Зиновьев пообещал этого не делать. Но однажды, когда она осталась у него ночевать, в нем неожиданно проснулся фотохудожник, и он сделал три снимка. Причем на одной из фотографий запечатлел и себя, обнажившись по пояс. Никакой пошлости, все в пределах приличия. Ноги Вероники он закрыл легким покрывалом, а для большей художественности слегка приоткрыл грудь. Проявив пленку и отпечатав фотографии, Никита признал, что эти снимки были вершиной его мастерства, и после некоторого колебания поместил их в альбом.

Однажды, не удержавшись, он показал ей эти фотографии. Вероника посмотрела снимки и сухо потребовала:

– Я хочу, чтобы ты их уничтожил.

– Обещаю, – кивнул Зиновьев, совершив над собой определенное насилие.

Но разорвать или сжечь фотографии он так и не смог, не хватило сил. И вот теперь они пропали.

Никита остановил машину, но выходить не спешил. Следовало получше осмотреться, пренебрегать безопасностью никак было нельзя. На первый взгляд вокруг не замечалось ничего настораживающего. Теплый вечер выгнал половину жильцов дома на улицу, да и место располагало к приятному времяпрепровождению. Двор утопал в зелени, привычно галдели под деревьями дети, у подъездов на лавочках сидели старухи, а сторонники активного образа жизни, заложив руки за спину, фланировали вдоль подъездов.

Вроде бы все в порядке. Никита уже было взялся за ручку, чтобы распахнуть дверцу машины, как в оконце предстало лицо старика с непричесанными, неопрятными патлами, торчащими в разные стороны. Еще один российский типаж. Сейчас начнет просить рубль за охрану тачки, и попробуй не дай! Возьмет да ковырнет втихаря гвоздем по боковине, и товарному виду конец!

И, только всмотревшись, он узнал в этом старике родного деда. Старик уже в который раз удивил Никиту – надо же, какой мастер перевоплощений, блин!

Никита распахнул дверцу. Дед, подобрав полы старенького плаща, устроился в кабине и, неприязненно поморщившись, объявил:

– У тебя здесь бензином пахнет.

Выглядел дед непривычно. Из-под серой клетчатой кепки во все стороны торчали волосы соломенного цвета.

– Есть немного, – обескураженно признался Никита. – Надо бы карбюратор посмотреть, да как-то все некогда.

– Ты уж посмотри, – захлопнул дверцу старик, – а то ведь так и задохнуться можно.

– Почему ты не объявишься?

Старик невесело хмыкнул:

– А ты думаешь, что мне жить надоело? Не угадал, поживу еще, но пока в одиночестве.

– И где же ты остановился?

– Есть одна хата, – неопределенно протянул старик.

Взгляд у деда был цепкий, от его внимания не пряталась даже малейшая деталь. Он не доверял даже старухам, сидящим около подъездов.

– Так что ты скажешь?

По просьбе деда встречу со скупщиком алмазов Арсеном Зиновьев перенес. Получив такое известие, Арсен постарался держаться спокойно, но в его тоне невольно прорывалось раздражение.

– Пробил я твоих армян, – наконец сообщил старик. – Для них ты подарок. Подобных камней у них никогда не было. Судя по тому, что я о них узнал, могу сказать, что с ними можно иметь дело.

У Никиты где-то под ложечкой радостно заныло.

– Назначить встречу?

– Да. Можно продать и более крупную партию алмазов. Для встречи выбери пустырь около парка. Это место просматривается со всех сторон. Если что, затаиться будет сложно, а если кто-то будет подходить, так я тебя предупрежу.

Внук согласно кивнул:

– Понял.

– Мне надо идти.

– Как тебя найти?

– Это лишнее. Подойдешь к нашему тайнику. Там узнаешь, когда именно встретимся.

– Хорошо.

Дед вышел из машины и, не оборачиваясь, пошел по тротуару.