Текст книги "Король медвежатников"

– Только не стреляйте, – жалостно протянул Чернопятов, грохнув по столу тяжелой связкой ключей. – Они здесь.

– Вас не затруднит открыть дверь? У меня заняты руки, – сдержанно напомнил Родионов.

– Только, пожалуйста, не стреляйте, – поднял ладони Чернопятов, – я сделаю все, что вы просите!

Савелий едва сдержал улыбку. Получилось очень натурально, с такими актерскими данными Жоржу следует блистать в театре.

– Я не сомневаюсь.

Поспешно поднявшись из-за стола, Чернопятов скорым шагом направился к сейфу. Заметно нервничая, он вставил ключ в замочную скважину и несколько раз повернул. Затем быстро отыскал в связке другой ключ, длинный, с множеством насечек, напоминающий обыкновенный прут. Вставил и его, после чего повернул на пол-оборота небольшой диск, закрепленный в центре дверцы.

– Стоять!.. – рявкнул Родионов, увидев, что полицейский сделал едва заметное движение в его сторону, и уже примирительно, разглядев испуг на его молодом лице, добавил: – Неужели вы хотите, чтобы вас отправили в морг с пулей в черепе? Наверняка вас ждет дома хорошенькая жена.

Зазвучала бравурная мелодия – бронированная дверь сейфа медленно открылась. На полках лежали аккуратные пачки денег, перетянутые банковскими лентами, их было много, не сосчитать. А вот в стороне стоял саквояж из черной кожи с заметно потертой деревянной ручкой. Рядом – небольшой сверток. Стараясь не упускать полицейского из виду, Савелий открыл саквояж и незаметно бросил в него сверток, а на его место положил другой, очень похожий. Поднял саквояж. Тот был приятно тяжелым.

Улыбнувшись, Савелий произнес:

– Господа, извините, что причинил вам столько беспокойства. – И, не опуская руки с револьвером, попятился к выходу.

Внизу у лестницы ожидал Мамай. В правой руке вожжи, а вот левая в кармане сюртука. Мамай умел стрелять, не вынимая руки из кармана, и его мастерство не однажды спасало им жизнь.

Савелий обернулся за мгновение до того, как за ним захлопнулась дверь. Он успел заметить, как зашевелились все сразу, на высокой ноте нервно завизжала женщина, стоявшая у кассы. Седой старичок замахал тростью, словно шпагой, напоминая состарившегося мушкетера, а полицейский стал суетливо выуживать из кобуры пистолет.

Господа, слишком поздно всполошились!

У Савелия оставалось еще несколько секунд, чтобы спокойно спуститься с лестницы и с шиком беззаботного богача усесться в экипаж. Небрежно бросив саквояж к ногам, он победоносно скомандовал:

– Пошел!

Экипаж лихо сорвался с места, и тотчас дверь банка распахнулась, а в проеме показалась разъяренная физиономия полицейского. Он что-то кричал: не то проклятия, не то призывал в помощь Деву Марию. Грохнул выстрел, еще один, несколько глуше. Но это уже далеко и как-то несерьезно. Пролетка промчалась по середине улицы и, распугав пешеходов, свернула в переулок.

– Тпру, нелегкая! – слегка попридержал Мамай коня. – Все норовит вперед вырваться. Ты что, русского языка не понимаешь?! Так я тебя плетью-то подучу!

Вскоре они были на месте.

Городской суеты Савелий Родионов не любил, а потому купил особняк в пригороде. За высоким забором можно было спрятаться, как за крепостной стеной, и даже если предположить, что отыщется какой-нибудь сумасшедший и захочет преодолеть забор, то по двору блуждал огромный ротвейлер, весьма отрицательно настроенный ко всяким незапланированным визитам.

Савелий вылез из экипажа, не доезжая до ворот. До дома лучше немного пройти пешком, нужно осмотреться. Мало ли... Верно говорится, береженого и бог бережет. Как будто бы ничего настораживающего. Пригород жил сонной размеренной жизнью, и вряд ли кого могла заинтересовать пролетка, подъехавшая к одному из домов. Здесь в каждом особняке по собственному экипажу, а то и не по одному, что уж говорить о прочих извозчиках, разъезжающих по улицам целыми караванами.

В доме напротив в крайнем окошке дернулась занавеска, и Савелий увидел красивое женское личико. В глазах мерцал тусклый интерес. Савелий улыбнулся и в знак приветствия слегка приподнял руку. Губки капризно надулись, и мордашка в тот же миг исчезла.

– Ты вот что, Мамай, – строго обратился Савелий к извозчику, – затаись на несколько дней. Когда ты мне понадобишься, я дам тебе знать.

– Хорошо, хозяин, – кивнул татарин, слегка наклонив голову.

Повернувшись, Савелий пошел к дому.

Мамай не торопился уезжать. Слез с козел, похлопал жеребца по взмыленным бокам и, лишь когда Савелий скрылся за воротами, тронул коня. Занавеска в крайнем окне дрогнула вновь. С минуту мадемуазель наблюдала за странным извозчиком в тюбетейке и, заметив на его лице лукавую улыбку, презрительно фыркнула.

Мамай был исполнен сейчас самых грешных мыслей. Не далее как вчера вечером на Монмартре, недалеко от знаменитого собора Сакре-Кер, он познакомился с милой девушкой лет восемнадцати. Она стояла на углу обшарпанного здания, вызывающе выставив вперед колено. Потоптавшись около уличной феи, Мамай потер указательным и большим пальцами, что имеет одинаковый смысл на всех языках мира. Улыбнувшись, красавица снизошла на землю и тем же международным языком объяснила, что за погляд она денег не берет, но если господин предпочтет нечто большее, то в зависимости от его желания цена может колебаться от пятнадцати до ста франков.

В этот же вечер Мамай сумел убедиться, что французские женщины такие же умелые, как и татарочки с Ордынки. Даже кричат они так же неистово, если подойти к ним с пониманием. Юная француженка сумела объяснить, что зовут ее Мадлен и нарекли ее в честь святой Марии Магдалены. Погоняя коня, Мамай громко хохотал, обращая на себя внимание удивленных прохожих.

Елизавета встретила Савелия на крыльце. Так было заведено. Подставила щечку для поцелуя. Когда он коснулся губами ее бархатной кожи, то неожиданно ощутил острое желание.

Ладно, не сейчас, в таком деле торопиться не следует.

Все надо сделать красиво. Свечи. Дорогое вино. Все случится на широкой кровати, которая, как его уверяли, помнила еще тело Людовика ХVI. Савелий рассыплет драгоценности прямо на покрывало. Ничего страшного не случится, если пара дюжин бриллиантов пощекочет ей спину. Странно, но до последней минуты у него было ощущение, что дело нечисто. Его не успокоили даже семь ступеней перед входом в банк. И теперь он не без улыбки вспоминал свои недавние опасения.

Значит, напрасно он подозревал господина Чернопятова в нечистоплотности. А раз так, то камни следует поделить. Поровну. Но даже того, что достанется ему, с лихвой хватит на несколько жизней.

И следовательно, Жорж Чернопятов должен простить его маленькую хитрость.

– Мы теперь богаты, – Савелий торжественно водрузил саквояж на стол. Внутри зашуршало.

Елизавета улыбнулась:

– Мы и раньше были не бедные.

– Ты меня не понимаешь, девочка. Мы не просто богаты, а очень богаты! Наконец-то я заживу той жизнью, о которой мечтал. Я создам свою галерею. Соберу вокруг себя художников, скульпторов. Куплю полотна величайших мастеров. Рафаэля! Микеланджело! Леонардо да Винчи! Какие имена! Я стану меценатом, таким, как Третьяков, Морозов, Строганов. Я заставлю говорить о себе весь просвещенный мир, – воодушевился Савелий. – Что поделаешь, если свет так устроен, что благие дела приходится начинать с преступлений. Мы ничего не выдумываем, мы только следуем правилам. Вспомни самых богатых людей мира, ведь их предки, сколотившие своим отпрыскам состояния, были или пиратами, или какими-нибудь разбойниками на большой дороге.

Савелий щелкнул замками и осторожно, стараясь не рассыпать камушки на пол, стал переворачивать саквояж. Внутри зашуршало, а потом на стол неровной струйкой посыпалось мелко битое стекло.

– Что это? – удивленно спросила Елизавета.

Савелий не отвечал. Он тронул пальцами колючие осколки и высыпал из саквояжа остальное. Расползаясь, стекло засыпало блюдечко из кофейного сервиза.

– Вот, кажись, и все, – негромко произнес Савелий. – Нет, есть что-то еще, – вытащил он папку. – Раскрыв ее, он увидел те самые вырезки, что Чернопятов показывал ему накануне. Подарок, стало быть. А может, предупреждение? Да-с, еще одно разочарование.

С минуту он разглядывал эту странную горку из битого стекла. А потом неожиданно громко расхохотался.

– Ха-ха-ха! Вот оно как бывает! Ну, кто бы мог подумать! Ну, мошенник!

Глава 3
Куда делись камушки?

Сколько Георгий себя помнил, он всегда хотел разбогатеть и мечтал о деньгах до болей в печенке. Ибо еще с детства уяснил, что деньги, кроме обыкновенных плотских удовольствий, приносят еще и ощущение свободы.

Необыкновенное чувство!

Проживший едва ли не всю сознательную жизнь рядом с роскошью, он никогда не мог воспользоваться ее благами, ибо всегда оставался «кухаркиным сыном».

Домочадцы имения графа Строганова казались ему почти полубогами. А сам хозяин, величественный Сергей Григорьевич Строганов, представлялся едва ли не громовержцем, определяющим людские судьбы.

В действительности власть старика не распространялась дальше собственного имения да еще нескольких деревушек, доставшихся ему от покойного батюшки. Но зато здесь он был царь и бог и с равной благосклонностью принимал поклоны многочисленной челяди. Брюзжащий, нелюдимый, он производил неприятное впечатление, и трудно было поверить, что в молодые годы Строганов был неистощимым балагуром и задорным весельчаком и что запросто сводил с ума девиц на выданье, каковых в Москве водилось немало. Сейчас, закрывшись от мира, он занялся собирательством картин, что заменило ему все прочие услады жизни.

Впрочем, слабость у него была – молоденькие горничные, что сновали по огромному барскому дому веселыми беззаботными птахами, и ни у кого не вызывало удивления, если старый хозяин иной раз запирался с одной из них в своих покоях. Даже графиня, старая карга с вытянутым лицом, лишь махала на проказника рукой и приговаривала:

– Пусть побалует. Много ли ему еще осталось.

Вот от такого баловства и народился Георгий Чернопятов. Фамилию придумали ему неспроста, а с умыслом. Рассказывали, будто выходил он из чрева матери не головой, как подобает младенцу, а пятками вперед, и повитухи, намучившись вконец, в сердцах нарекли мальца Чернопятом. А немного позже обидное прозвище укрепилось и стало фамилией.

На строгановское наследство уповать ему не приходилось – подобных отпрысков у сиятельного графа набиралась едва ли не половина деревни. А потом, у графа был законный наследник, который, поссорившись с родителем, отбыл куда-то за границу. Но связь с отцом не потерял и на каждое Рождество присылал ему праздничную открытку. О сыне графа говорили разное, но все какое-то смутное, туманное... Самое большее, на что мог рассчитывать Георгий, так это на пряник, сунутый впопыхах сердобольной мамкой.

Но судьба неожиданно повернулась к Георгию лицом. Стареющий граф вдруг начал проявлять к незаконнорожденному отпрыску нешуточный интерес. Трудно было сказать, чего здесь было больше – сентиментальности, свойственной всякому пожилому человеку, или обыкновенной расчетливости (все-таки из байстрюков выходят самые лучшие управляющие), а может, и того, что его любимый сын, оставив родительский кров, осел в чужих краях. Сергей Григорьевич определил Жору Чернопятова в гимназию, где тот выбился в лучшие ученики. Уже заканчивая последний класс, подросший Георгий имел разговор со своим отцом.

– В Москву поедешь учиться... по финансовой части. Правой рукой в имении сделаю, – пообещал граф. – В большие люди выйдешь! А потом, в Москве барышни побелее да порумянее, это тебе не дворовых девок по углам мять.

– Скажете вы тоже, Сергей Григорьевич, – засмущался юный Чернопятов.

– А Валюшку кто давеча на сеновале завалил? – нестрого спросил старый граф.

Гимназист проглотил горькую слюну – стало ясно, что даже невинные забавы не проходят мимо господского ока.

– Ладно, ладно, не заливайся краской, как девица. Я пока законного наследника настрогал, так половину деревни обрюхатил. Вот так-то!

За годы учебы в университете Григорий Чернопятов общался с отцом всего лишь трижды. Старик после окончания первого курса призвал его к себе. Посмотрел на Георгия снизу вверх и, одобрительно цокнув языком, произнес:

– Моя порода! А ее за версту видать, ни с какой иной не спутать! – И, не дожидаясь ответа, пошел в свои покои, где его поджидала очередная пассия.

Вторая встреча произошла после третьего курса. Георгий обратил внимание на то, что за прошедшее время старик Строганов сильно сдал, даже кожа на лице покрылась пигментными старческими пятнами. У Чернопятова от жалости к родителю невольно защемило сердце. Хитровато прищурив глаза, старый Строганов одобрительно произнес:

– Ну, ты и молодец! Ну и вымахал! В Москве-то остались еще барышни, которых ты не испортил?

Чернопятов широко улыбнулся, понимая, что отец наблюдает издалека за своим незаконным отпрыском. А стало быть (чего уж там лукавить!) люб он ему!

– Имеются, батюшка, – впервые назвал Георгий старого барина как должно. – Не жадничать же мне. Так что и для вас останется!

Взявшись за бока, старый проказник долго хохотал и, наконец успокоившись, похвалил:

– Так держать, сынок! Э-эх, в Париж тебя отправлю. Тамошние девки куда слаще тутошних. – Старый развратник одобрительным взглядом проводил молоденькую горничную с обширным бюстом – на большее Строганов уже был не способен. – Потом приедешь, расскажешь. А я за тебя порадуюсь.

– Все как есть расскажу, батюшка, – пообещал в спину удаляющемуся старику Чернопятов. И пока тот шел в свой кабинет по длинному коридору, Жора не мог избавиться от дурного предчувствия.

Последний раз они встретились незадолго до смерти, когда Чернопятов уже работал в банке. Строго посмотрев на сына, граф сказал:

– Слышал я, что ты в Париже с масонами снюхался.

Проглотив горькую слюну, Георгий отвечал:

– Оговаривают, батюшка.

– Знаю я, что ты прохиндей каких мало, но они похлеще тебя будут. Вот что я тебе скажу: ничего святого у этих людей нет. Подалее от них держись. Как пить дать облапошат. А еще и охмурят! Им, окромя денег, ничего не надобно.

Худшее случилось осенью. Старый Строганов умер грешно, как и жил. В четверг пошел в баню и призвал в мыленку трех ядреных девиц, способных, по его мнению, вдохнуть жизнь в его увядающую плоть. Четверг им был выбран не случайно. Несмотря на набожность и полукилограммовый крест на груди, с которым старик никогда не расставался, он в глубине души считал себя язычником. А для них четверг – это святой день, когда обязательно нужно совершить подвиг и совокупиться с женщиной. В его же возрасте совокупление могло считаться таким же подвигом, как сеча на бранном поле, а потому он относился к этому дню столь же свято, как и к воскресным причастиям. Была еще одна причина, почему он выбрал для задуманного именно этот день. По языческим представлениям, в четверг после баньки происходило очищение.

Силы у Сергея Григорьевича хватило лишь на двух девиц (это не то, что в молодые годы!). Разгоряченный и усталый, барин погрузился в стоведерную бочку. Поплескался счастливо, окатив разнеженных женщин снопом брызг, а потом, хрюкнув, вдруг погрузился с головой под воду. Девоньки, привыкшие к чудачествам старого графа, забеспокоились только тогда, когда он не вынырнул через пару минут. А когда боязливо подошли к бочке, то увидели, как он блаженно посматривает на них полузакатившимися глазами через пласт воды.

Перепугавшись, девоньки выбежали из баньки нагишом, потрясая могучими грудями, и с криком «Барин утоп! Барин утоп!» побежали к господскому дому.

Похоронили графа с подобающими почестями, прибыл даже предводитель дворянства, с которым в последние годы Строганов был в больших неладах. В тот день многие девичьи слезы оросили глинистый холмик, под которым упокоились его бренные останки.

После смерти Строганова Григорий Чернопятов почувствовал, что осиротел по-настоящему. Пусть их отношения и не обрели форму полноценной дружбы чадолюбивого родителя и желанного отпрыска, но он всегда знал, что на свете есть человек, который непременно его поддержит. Строганов для Георгия был вроде некоего божественного ока, которое наблюдало за ним непрестанно из поднебесья.

Строганов сдержал свое слово и определил незаконнорожденного сына в филиал коммерческого банка в Париже. Впрочем, нарушать обещание было для него не свойственно, он бы даже смог уговорить курносую отставить в сторонку разящую косу, чтобы закончить все свои дела. Таков уж был у него характер, а его, как известно, не выправишь. К тому же прямой наследник старика – его сын – окончательно затерялся. То поговаривали, что связался с какими-то заговорщиками, а то утверждали, что он главарь какой-то шайки. Впрочем, ничего определенного никто не знал.

Многочисленные родственники живо поделили несметное богатство графа, Георгию же достались только перешептывания за спиной да откровенные насмешки. Теперь после смерти родителя надо было позаботиться о себе самому, а потому он постоянно искал случая обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь.

Большие суммы в коммерческий банк приходили третьего числа каждого месяца. И Георгий не однажды подумывал о том, что если ограбить банк, то этих денег должно хватить лет на триста. Но такой вариант не очень подходил – сытое существование будет отравлять ядовитая мысль о ежеминутном разоблачении. И всю оставшуюся жизнь придется прятаться под чужой фамилией.

Нет, надо придумать что-нибудь поизобретательнее.

* * *

Савелий скомкал газету и яростно бросил ее в угол. Новостью номер один в Париже вновь стало ограбление – теперь уже филиала «Русского коммерческого банка». Газеты писали об этом взахлеб, с некоторым злорадством смакуя каждую новую подробность. Такого интереса к криминальному делу во французской столице давно не наблюдалось. Более всего поражала сумма похищенного, составлявшая, как выяснилось, более десяти миллионов франков. Сумма запредельная, и каждый начинал мысленно подсчитывать, сколько тысяч нужно тратить в день, чтобы спустить состояние в течение среднестатистической человеческой жизни.

Чернопятов не врал, когда говорил о том, что в черном саквояже лежат драгоценные камни, только вот ни словом не обмолвился о том, чья же эта собственность. А принадлежали они социал-революционерам, по крайней мере, так писали газеты. Надо сказать, это очень серьезные товарищи. А значит, кроме своры полицейских, Савелия будут разыскивать и эти ненормальные политические, которые любят швыряться бомбами в губернаторов и жандармов. Если они его вычислят, то не станут утруждать себя нудными допросами, чем грешит либеральная царская охранка, – его просто пристрелят где-нибудь на темной улочке, а труп бросят на кучу навоза. Ничего святого у людей! Очень циничные господа.

Вот что значит Европа, – расслабился, доверился людям. А делать этого не следовало. Ведь в России подобного промаха с ним бы не произошло.

А Чернопятов молодец, свою акцию спланировал очень четко, для чего разыскал каким-то невообразимым образом известного медвежатника «всея Руси». Кто же теперь ему поверит, что вместо камушков в саквояже было толченое стекло? Почти десяток свидетелей видели, как Савелий извлекал из сейфа кожаный саквояж, а банковский клерк под дулом пистолета с трясущимися от страха руками открывал бронированную дверь лифта. И ничего удивительного в этом нет. Испугался малый, как не понять! На его месте любой другой в штаны бы наложил.

Саквояж Чернопятов поменял перед самым ограблением, и, пока Савелий размахивал стволом перед носом охраны, драгоценности, по всей видимости, находились у него где-то под столом. А в конце рабочего дня он спокойно вынес их из банка.

Со службы Чернопятов уволился уже на следующий день, оставив в полицейском участке подробнейшее объяснение случившегося. Очевидно, сейчас отдыхает где-нибудь в Ницце в сопровождении премилой прелестницы.

Елизавета подошла неслышно, со спины. Поцеловав его в макушку, она произнесла:

– К тебе Мамай.

– Пусть войдет, – кивнул Савелий.

Его взгляд снова упал на скомканную газету. На снимке видны двери банка. Они широко распахнуты, а в проеме в полный рост запечатлена крупная фигура управляющего. На лице нешуточная скорбь, как если бы все беды мира обрушились на его голову. Руки прижаты к вискам, словно он хотел сорвать с макушки остатки волос. Вот кому несладко!

– Здравствуй, хозяин, – поздоровался Мамай. Без подобострастия, обыкновенно, как будто они приятельствовали не одно десятилетие. – Жорка Чернопятов объявился.

– Вот как? – не сумел сдержать возгласа Савелий. – Где же он?

– В Марселе.

– Ага, значит, предполагали мы верно. Хочет уехать куда-нибудь в Америку на сытые хлеба. Оно и понятно, с таким-то багажом! Как вы его нашли?

Мамай добродушно улыбнулся:

– Как ты и предполагал, хозяин, он зашел в бордель поразвлечься. А там уже дежурили наши люди, вот один из них и узнал его по фотографии.

Мамай с некоторым подозрением посмотрел на дога мраморного окраса, вольготно разгуливающего по коврам. Пес подошел к нему вплотную, доброжелательно обнюхал, брезгливо фыркнул и, окончательно потеряв к гостю интерес, отошел в сторону.

– Хорошо. Выезжай немедленно! – распорядился Савелий. – Да прихвати кого-нибудь еще – деньги-то большие.

– Как скажешь, хозяин, – заторопился к выходу Мамай.

– Да не называй ты меня хозяином, – в сердцах обронил Родионов. – Что я тебе, барчук, что ли, какой?

– Как скажешь, хозяин, – улыбнулся Мамай, показав частокол белых зубов.

– А-а! – протянул Савелий и безнадежно махнул рукой.

* * *

Чернопятов тяжело откинулся на спинку стула. Брюхо приятно распирало от обильного ужина. Особенно поварам удались омары. Сколько же он съел их за вечер? Впрочем, какая разница! Чего ломать голову над подобными пустяками, ведь не последними же деньгами расплачивался! Что запомнилось, омары отменно шли под бордо. А количество выпитого вина тоже не поддавалось никакому подсчету.

Теперь можно понять, за что во Франции любят русских купцов. Вот за тот самый кураж, который находит на них во время застолья.

С чувством превосходства Чернопятов посмотрел на склонившегося в полупоклоне гарсона. Через его согнутую в локте руку было перекинуто белое полотенце, на лице застыло почтение и желание угодить столь именитому гостю, на лбу так и начертано: «Вам, месье, луну с неба?.. Пожалте, подано!» Еще неделю назад он сам так же простаивал перед управляющим банка, а теперь и ему всяк норовит угодить. Велика сила денег, с этим не поспоришь!

Чернопятов едва ли не с тоской посмотрел на заставленный стол – чего бы такого еще заказать? Да, кажись, все распробовал.

– Месье, – вновь напомнил о себе официант.

– Ты бы, голубчик, не тревожился шибко-то, – произнес Георгий. – Мельтешишь тут без надобности. Надо будет, позову.

Поклонившись, гарсон испарился. Оно и понятно: желание клиента – закон.

За последние три дня Чернопятов ухитрился потратить двадцать тысяч франков, не обеднев при этом ни на грош. И самое забавное заключалось в том, что он не помнил, на какие именно удовольствия ушли деньги. В голове вертелся сплошной калейдоскоп развеселых событий, сопровождаемый стойким ощущением похмелья. Некий сон наяву, в который Чернопятов с радостью погрузился и теперь не спешил возвращаться из него.

Для среднестатистического француза подобная сумма выглядела просто астрономической. Он сумел бы прожить на нее год, и это при том, если бы каждый вечер посещал ресторан, для того чтобы откушать лягушиных лапок и пропустить стаканчик вина. И наверняка каждый из них смотрел на Чернопятова с нескрываемым чувством изумления: тот уже успел научиться относиться к деньгам, как к разноцветным фантикам. На такой поступок способны лишь русские. Им одним свойственна черта обращаться к проституткам в самых изысканных выражениях, будто бы каждая из них была предопределена ему небесами. Только ненормальные русские способны оставлять в борделе по тысяче франков за полученное удовольствие, хотя ни одна из женщин (будь она даже английской королевой!) не стоит таких денег.

Напротив Чернопятова сидела жеманная мадемуазель лет восемнадцати. Губки ее капризно сложились в бабочку. Взяв серебряную вилочку, она брезгливо ковыряла барбекю. Девушка старалась держаться так, словно все земные удовольствия ей наскучили с полвека тому назад. Она невозмутимо посматривала на разодетых господ, как будто всю жизнь прожила в роскоши, бьющей в глаза. Но в действительности барышня чуть ли не впервые пила из хрустальных бокалов и только при крайней необходимости покидала территорию морского порта.

Оно и понятно!

На небольшой территории была сосредоточена целая вселенная, где можно было прожить всю жизнь. В тавернах можно было выпить стаканчик крепкого винца, а заодно и подзаработать деньжат.

– Жорж, ты на меня совсем не смотришь, – лицо девушки приняло обиженное выражение. – А я давно хочу шампанского.

– Гарсон, – встрепенулся Чернопятов. – Мадемуазель желает шампанского.

– Позвольте мне угостить такую чудную пару этим прелестным напитком, – поднялся из-за соседнего столика мужчина лет тридцати.

Жорж с интересом посмотрел на соседа. За последнюю неделю он наливал каждому встречному, но его угощали впервые. Мужчина был в добротном сером костюме из кашемира. На жилетке кокетливо блестела золотая цепочка, конец которой утопал в нагрудном кармане. Наверняка в нем лежали швейцарские часы, выполненные по индивидуальному заказу. Такие барчуки всегда предпочитают что-нибудь эксклюзивное. Глаза узкие, хитрющие.

Шампанское было дорогое и стоило несколько сотен франков. Даже в шикарном ресторане такого наверняка не более пяти-шести бутылок. Жорж мгновенно оценил щедрость незнакомца. Отказаться от угощения значило обидеть такого уважаемого человека.

– Мы не возражаем, – радостно откликнулся Чернопятов. – Милости просим к нашему столу.

Мужчина тяжело поднялся.

– Позвольте представиться... Михаил Архипович, – картинно произнес новый знакомый. – Можно и Михаил!

– Георгий Сергеевич, – подумав, Чернопятов добавил: – Можно просто Жорж.

– А меня можно просто Мишаня... Ха-ха-ха! Барышня-то по-русски не говорит? – серьезно осведомился новый знакомый, уверенно откупоривая шампанское. На подбежавшего официанта лишь устало махнул рукой – дескать, чего суетишься, не без рук, сам справлюсь. – Или, может быть, понимает?

– Единственное слово, которое она знает, это «минет», – серьезно заверил его Чернопятов.

Мужчины рассмеялись. Пробка выстрелила в потолок, и пена пролилась на белую скатерть.

– А вы, оказывается, уважаемый Жорж, шутник, – одобрительно произнес Михаил Архипович. – Люблю таких, – умело разлил он шампанское в бокалы. – Я сам такой. Хочешь, шутку одну скажу? – легко перешел он на «ты».

Жорж Чернопятов улыбнулся. Молодой человек нравился ему все больше. Типичный представитель плебейского племени – дед крепостной, отец мастеровой, а сам уже миллионщик!

– Хочу, – весело согласился он.

– А куда ты камушки дел? Ха-ха-ха! – заразительно расхохотался новый знакомый. – Ну, как, хороша шутка?

Улыбка скомкалась, превратившись в гримасу.

– О каких камушках вы говорите?

– Ваше здоровье, – поднял бокал шампанского «миллионщик», глядя на мадемуазель. Выпив бокал в два глотка, он громко крякнул: – А хорошо! Будто газированная водичка в животе урчит. Я такую в Ессентуках пивал. Тоже сладка была. Каждый день по три литра проглатывал. Так о чем я пошутил? Ах да, о камушках! – хлопнул он себя ладонью по лбу. – Ты, видно, запамятовал. А про те самые, что ты из банка-то в саквояже унес. Небольшой такой саквояжик, из черной кожи. А знаешь, Жорж, я сам частенько на память жалуюсь, когда пьян бываю. Но ты, кажись, и не пил тогда, как-никак на рабочем месте сидел. А потом, ведь у вас с Вольдемаром договор был, а этот человек не любит, когда его обманывают.

– Послушайте! – нервно взвизгнул Георгий Чернопятов, вскочив со своего места.

Тарелки на столе предупреждающе звякнули.

– А ты сядь, милок, сядь, – примирительно протянул незнакомец, колюче прищурив и без того крохотные глаза. – А то на нас люди начинают оглядываться. Еще, не дай бог, полицию вызовут, а уж она-то тебя быстро упечет. Сейчас того молодца, что камушки из банка умыкнул, по всей Европе ищут. А ты хитер, – замахал он указательным пальцем. – О, как ловко прикинулся! И не подумаешь, что таков. На вид простоват, да и глуповат будто бы. А тут такое учудить! Умище-то у тебя природный. Злодейский! Вот что значит не распознать сразу. А камушки-то хотел на Савелия спихнуть? Ну, право, молодец! Ай да герой!

Чернопятов обреченно опустился на стул. Мадемуазель продолжала беззаботно улыбаться. Этот чудной русский, с большой окладистой бородой, угостивший их таким дорогим шампанским, очень забавлял ее.

– Что вам от меня нужно?

– Камушки, мой родимый, – ласково протянул «миллионщик». – Камушки. Тьфу ты! От этого шампанского только живот пучит. Эй, гарсон, – окликнул он пробегавшего мимо официанта. – Ты бы нам водочки принес, что ли.

– Водка? – переспросил гарсон.

– Водка, водка, – радостно закивал Михаил. – А то у этого господина, – показал он на побледневшего Чернопятова, – без водки черная икра в горло не пролазит.

– О! – понимающе протянул молодой официант, что, очевидно, означало: «Эти русские такой забавный народ!»

Через минуту на столе стоял графин с водкой. Стеклянные его бока запотели. Гарсон проворно налил водки в рюмки, как и положено, на две трети. И мгновенно испарился.

– Так что вы мне ответите? – взял Михаил Архипович стопку. Поколебавшись малость, взял рюмку и Чернопятов. Приподняв ее слегка, улыбнулся даме:

– Ваше здоровье.

Михаил Архипович лихо опрокинул стопку. Красиво получилось. Со знанием дела. Мадемуазель глуповато улыбалась русскому медведю. По ее блестящим глазам было заметно, что она окончательно определилась с выбором. И не будь в зале посетителей, так с чувством отдалась бы ему прямо на столе посреди многочисленных тарелок.

– У меня нет с собой камушков.

– Вот как? – живо встрепенулся узкоглазый. – Вы хотите сказать, что саквояжик стоимостью двадцать миллионов франков вы держите у себя под кроватью в захудалой гостинице? Забавно, братец! Забавно!

Непонятно, когда официант умудрился подлить в рюмки, но они вновь стояли полные. Проглотив еще одну, Михаил Архипович лишь поморщился.

– Склероз проклятый! Водку пью, а закусывать забываю, – обругал он себя. – Хе-хе-хе! Ну-с, я жду!

– Они не под кроватью... а в другом месте! – выдавил через силу Чернопятов.

– Голубчик вы мой, – ласково пропел незнакомец, – вы меня принимаете за идиота? – Он покачал головой, обидевшись.

– Если я вам расскажу, вы все равно не поймете, – пробубнил Чернопятов.