Текст книги "Бомба для империи"

– Премного благодарны! – загорелись глаза мальчишки, и он точным и ловким движением выхватил серебряный кругляк из руки Давыдовского так, что тот и глазом не успел сморгнуть.

– А тот господин, что передал тебе письмо, он такой… в очках? – спросил Сева, разворачивая письмо. Но мальчишки уже простыл и след.

Письмо было простым и понятным, как кухонный табурет:

«Господин Долгоруков.

Сегодня в десять часов вечера буду ожидать Вас в саду «Русская Швейцария» в кондитерской господина Прибыткова. Вас я узнаю сам. Вы должны быть один и без оружия. В случае Вашего отказа или невыполнения моих требований я убью Вашу экономку. Надеюсь на ваше благоразумие».

Подписано письмо было так: «Гость».

Всеволод дважды прочитал его, потом передал Давыдовскому.

– Я пойду с тобой, – заявил Павел Иванович, прочитав письмо.

– Ты внимательно читал? – спросил Сева.

– Внимательно, – ответил Давыдовский.

– А мне кажется – нет, – нахмурился Всеволод Аркадьевич. – Там же ясно сказано: один и без оружия. А еще сказано, что в случае невыполнения его требований он убьет экономку. Девица-то эта в чем виновата?

– Все равно я пойду с тобой, – продолжал настаивать Давыдовский. – Незаметно.

– Не беспокойся, этот – заметит.

– Но ты же сам говорил, что нам нельзя никуда ходить поодиночке, – уже без всякой надежды буркнул Павел Иванович.

– Говорил… Но это не тот случай. Я пойду один, – твердо произнес Долгоруков.

Письмо было оглашено Севой всем остальным. Члены команды погрустнели, хотя все и ожидали нечто подобное. Встреча Долгорукова с этим неизвестным господином могла кончиться весьма плохо. Не обязательно смертью Севы, но точно чем-то таким, что перевернет весь их прежний необременительный жизненный уклад. И заставит поживать как-то по-иному.

Всеволоду Аркадьевичу еще раз пришлось отбиться от предложения уже Ленчика пойти с ним, а потом он впал в глубокую задумчивость. Тревожить его не стали: знали, что, ежели Сева вот так задумывается, – стало быть, решается какая-то проблема или составляется план. И он – это уж будьте благонадежны – обязательно сработает…

Глава 4
ОДИН И БЕЗ ОРУЖИЯ, или ДОРОГА В ЦЮРИХ

Некогда на месте сада «Русская Швейцария» стояла прекрасная липовая роща, одна из тех, которыми начинался дремучий Арский лес, тянущийся до самого Арского городка-засеки. Когда границы губернской Казани стали приближаться к этой роще, некоторые зажиточные горожане начали строить в ней загородные дома, дабы проводить в них лето, отдыхая от трудов праведных: качаться в гамаках, пить в летних беседках чай с вареньем и бубликами и вести задушевные разговоры.

Место это на крутом берегу реки Казанки было очень приятным, отдохновенным и живописным и скоро стало застраиваться домами, при которых разводились сады и прокладывались аллеи. Сады были открыты для публики, и нередко сюда заглядывали профессора Императорского Казанского университета, преимущественно из немцев, дабы побродить по красивой роще, испещренной холмами и оврагами, столь напоминающими им ландшафт Швейцарии. Один из них, ординарный профессор физики Ксаверий Иванович Броннер, и придумал это название – «Русская Швейцария», с его легкой руки это место и стало так прозываться у остальной казанской публики.

Сам профессор Броннер был в Казани личностью известной и прелюбопытнейшей. Начальное образование, как это ни странно, он получил в женской монастырской школе, а затем поступил в иезуитскую семинарию города Диллингена. Скоро он принял послушание в монастыре Святого Креста в Донауверте, а через год, выдержав испытание, постригся в монахи-бенедиктинцы, и на деньги сего ордена постигал за границей математические науки. Он сумел дослужиться даже до чина пресвитера, потом бежал из ордена от преследований, работал журналистом в какой-то бульварной газете. А немного позже перебрался в Швейцарию, откуда был приглашен в Казанский университет. В возрасте шестидесяти двух лет женился на молодой гувернантке, и его частенько можно было увидеть с тремя отпрысками, прогуливающимся по «Русской Швейцарии».

Здесь бывали многие знаменитости. Известный литератор и театрал Иван Панаев водил сюда девиц и, прислонив к липовому стволу, целовал их в губы и истекал юношескими соками. Будущий прославленный бытописатель Сергей Аксаков ловил здесь бабочек для своего гербария. А знаменитая народоволка и террористка Вера Фигнер, будучи еще воспитанницей Родионовского института благородных девиц, выросшего в северной части сей липовой рощи, сочиняла стихи…

 
Зачах ты в страданьях неволи,
Прекрасный, отважный герой!
Достоин был лучшей ты доли,
Мечтал ты о смерти иной…
 

Параллельно с написанием стихов она вынашивала вместе с сестрой Евгенией планы убийства государя императора, и тенистые аллеи «Русской Швейцарии» помогали течь мыслям в нужном русле.

Со временем сад еще более облагородили, поставили скульптуры, стилизованные под античность, навели над оврагами симпатичные мостики и открыли летний ресторан – все, мол, для публики, все для горожан. «Русская Швейцария» и правда стала излюбленным местом отдыха, а на Троицын день – центром народных гуляний. В «Русской Швейцарии», казалось, собирался весь город. Зрелищ хватало всем: качели, балаганы, механический театр и собачьи концерты, передвижной цирк с гуттаперчевыми акробатами и вольной борьбой. Приезжие могли остановиться в гостинице, которая располагалась недалеко от центрального входа в парк. А перекусить и отдохнуть публика отправлялась в кондитерскую. В сей кондитерской седьмого сентября 1833 года пил кофей титулярный советник при Министерстве внутренних дел и пиит Александр Пушкин. Он осматривал Арское поле, работая над своей «Историей пугачевского бунта», и зашел сюда немного отдохнуть и подумать над своей исторической монографией.

Пил кофей за отдельным столиком и плотный господин в очках с золотой оправой, когда Сева вошел в кондитерскую. Он повернул лицо в его сторону, окинул острым взглядом фигуру Всеволода Аркадьевича на предмет припрятанного револьвера и удовлетворенно кивнул ему, слегка приподняв руку в приветствии: мол, вот он я.

Долгоруков жест увидел и подошел к столику:

– Разрешите присесть?

– Да, конечно, – господин в очках был сама галантность. – Очень, очень рад, что вы проявили благоразумие и пришли, спасая тем самым невинную душу.

– Где она? – с ходу спросил Сева, усаживаясь за столик.

– Вы имеете в виду душу или милейшую девицу Елизавету Матвеевну?

– Вы знаете, кого я имею в виду, – не очень вежливо ответил Всеволод.

– Она в надежном месте, – отхлебнув из чашки, спокойно произнес человек в очках с золотой оправой. – И как только мы с вами договоримся, она будет свободна.

– И о чем мы с вами будем договариваться? – сухо спросил Долгоруков.

Человек в очках, казалось, весьма искренне удивился:

– Как это «о чем»? Вы обманным путем присвоили чужие деньги, милейший. И должны их вернуть.

– Это невозможно. Деньги забрала полиция, – запустил Всеволод Аркадьевич пробный шар.

– Зря, – собеседник даже, кажется, обиделся. – Зря вы так со мной, Всеволод Аркадьевич. Скажу вам по совести, вы ведете себя крайне неразумно. Ваш друг актер мне все рассказал. Правда, не сразу, пришлось немного повозиться… – При этих словах человек в очках напрягся, словно готовясь отразить удар, потому как Долгоруков едва сдержался, чтобы не нанести его. – Но, в конце концов, он поведал мне все, что я хотел знать. Хорошая была проведена вами афера, грамотная. Классическая, я бы сказал. Только вот в одном вы промахнулись…

– В чем же? – спросил Сева, поверивший, что Актер все рассказал. Да оно и понятно: кто ж стерпит такие муки?

– А в том, что вы «кинули» курьера столь могущественной организации, что при желании она может стереть вас в порошок в одно мгновение. Ведь это были ее деньги.

– Прямо-таки в порошок? – посмотрел Долгоруков в глаза человека, сидящего напротив.

– Прямо-таки так, – спокойно ответил тот, не опуская взгляда. – И прошу вас, поверьте мне на слово.

– Хорошо, – после недолгого молчания произнес Всеволод Аркадьевич. – Только деньги я вернуть не могу.

– Почему?

– У меня их нет.

– А где они?

– Я их раздал…

– И что, собрать обратно невозможно? – участливо посмотрел на Севу собеседник.

– Думаю, невозможно.

Человек в очках сделал еще глоток:

– Тогда завтра, господин Долгоруков, вы получите по почте посылку. В ней будет голова насильственно убиенной девицы Елизаветы Матвеевны, совершенно не повинной в ваших махинациях. Убиенной практически вами. Вернее, вашим неумным упрямством. Потом, через малое время, поверьте, безвременно уйдет из жизни ваш друг и товарищ Самсон Африканыч Неофитов, умница, красавец и ловелас. За ним следом отправится несгибаемый Павел Иванович Давыдовский, незаконно присвоивший себе титул графа и тем самым «подставивший» своего батюшку, который этот титул должен был получить законно по высочайшему волеизъявлению. Следом за ним отправятся к праотцам самый молодой из вашей компании Ленчик и самый старый – Алексей Васильевич Огонь-Догановский, папаша какового обыграл поэта Александра Пушкина в штос на двадцать пять тысяч рублей серебром. Как вы, полагаю, уже убедились, – человек в очках с золотой оправой мило улыбнулся, – мне о вас известно многое. Почти все. Равно, как известно все о вас и организации, интересы которой я представляю. Ну, а последним будете вы, милейший Всеволод Аркадьевич. Почему последним? – он снова улыбнулся. – Да чтобы перед смертью вас свел с ума страх и загрызла совесть…

Какое-то время Сева молчал. Спорить не имело никакого смысла. Было очень похоже, что все будет именно так, как говорит человек в очках с золотой оправой. Если, конечно…

– У меня будет к вам другое, встречное предложение, – тихо произнес Долгоруков.

– Какое же?

– Позвольте, я достану для вашей организации деньги иным путем, – попросил Сева.

– Каким же? – перестал улыбаться человек в очках.

– Проверну новую крупную аферу, – ответил Всеволод Аркадьевич и посмотрел прямо в глаза собеседнику.

– Я думаю, это не устроит мою организацию, – не раздумывая, ответил человек в очках.

– Денег будет много больше, чем те, которые вез организации ваш человек, – твердо сказал Долгоруков.

– Насколько больше? – проявил некоторый интерес собеседник Всеволода Аркадьевича.

– Думаю, тысяч триста.

– Я один не могу решать подобного рода вопросы, – раздумчиво произнес человек в очках с золотой оправой. – К тому же деньги нужны нам к определенному сроку.

– Вся операция не займет больше двух недель… – продолжал настаивать Долгоруков.

– Я не решаю такие вопросы, – повторился собеседник.

– А кто решает?

– Густав, – последовал ответ. Правда, не сразу.

– Кто такой Густав? – спросил Сева, поняв, что обладатель такового имени и является главным во всей этой затее.

– Неважно, – услышал Сева ответ, который и предполагал услышать. Но он укрепил его во мнении о Густаве.

– Хорошо, – закончил разговор, более похожий на словесную перепалку, Всеволод Аркадьевич. – Тогда устройте мне встречу с этим Густавом.

– Зачем? – поднял на Севу брови его собеседник.

– Поговорить, – просто сказал Всеволод Аркадьевич. И добавил: – Убить меня вы всегда успеете.

– Это верно, – ухмыльнулся человек в очках.

– Так что? – нетерпеливо спросил Долгоруков.

– Хорошо, – немного подумав, ответил собеседник Севы. – Я устрою вам такую встречу.

– Но перед этим вы отпустите мою экономку, – выдвинул условие Всеволод Аркадьевич. И получил вполне определенный ответ:

– Нет.

– Почему?

– Я не верю вам.

– Но я же пришел к вам на встречу! – едва не воскликнул Сева.

– Пришли, – насмешливо посмотрел на него человек в очках. – Это потому, что я загнал вас в тупик.

– Но, помимо экономки, под угрозой мои товарищи, – быстро сказал Долгоруков.

– Опять с вами соглашусь, – подтвердил собеседник Всеволода Аркадьевича.

– Вот видите, вы согласны с этим. А мне жизни моих товарищей дороже судьбы какой-то экономки, которую я нанял всего-то несколько дней назад, – как можно убедительней произнес Долгоруков.

– Тоже верно, – сказал человек в очках с золотой оправой.

– Вот видите! – повторился Сева. – Я еду с вами к этому вашему Густаву, а вы отпускаете экономку. Я не сбегу по дороге, поскольку заложниками остаются мои друзья. Это же ясно, как божий день. А потом уже я делаюсь заложником этого вашего шефа.

– Мне кажется, вы не слишком уважительны к Густаву, – заметил плотный человек в очках.

– Прошу прощения, – быстро извинился Сева. – Так что скажете?

– Что ж, – раздумчиво произнес тот. – Пожалуй, я приму ваше предложение…

– А куда ехать? – спросил Всеволод Аркадьевич.

– В Швейцарию, – коротко ответил человек в очках и насмешливо посмотрел на Севу. Долгоруков и правда был у него в руках…

* * *

– Ты что, поедешь один?!

– Один.

– Этого никогда не будет!

– Это будет уже завтра.

– Ты сошел с ума, Сева.

– Это единственный наш выход. Иначе всем нам каюк. Крест, выражаясь языком, принятым в среде арестантов Московского губернского острога. Разве это не понятно? – начинал кипятиться Всеволод Аркадьевич.

– Ты не прав. Если ты поедешь туда один, то тебе будет крест, – едва не заорал на него Давыдовский.

– Хорошо, хорошо, мы поедем с тобой вдвоем, – из последних сил старался быть спокойным Долгоруков. – И нам обоим там придет крест. Чем это лучше, нежели крест будет мне одному? Да и не факт это, Паша. Если бы этот плотный в очках хотел меня убить, то уже убил бы. Им нужны деньги, и мы достанем их. И отдадим им свой долг. Может быть…

При последних словах Всеволод Аркадьевич зло и мстительно усмехнулся, что привело всегда спокойного и рассудительного «старика» Огонь-Догановского почти в бешенство:

– Ты что задумал? Кинуть их?!

Таким Алексея Васильевича мало кто видел.

– Имеется такая мыслишка…

Огонь-Догановский аж привскочил в кресле:

– Не смей даже думать об этом!

– Я уже подумал, старик…

– А с чего ты решил, Сева, что они тебе позволят провернуть новую аферу? – нервически спросил Давыдовский. Нервическим «графа» трудно было даже представить…

– Я их об этом попрошу, – ответил Всеволод Аркадьевич не без язвительности в голосе.

– Ты сумасшедший, – продолжал психовать самый старый из бывших «валетов». Таким Огонь-Догановского и в самом деле мало кто видел. Разве что в молодости…

– Не-ет, – Сева выразительно посмотрел на него. – Я в своем уме… Они думают, что они – вершители судеб и могут крутить людьми, как пожелают: хотят – казнят, хотят – милуют. Не-ет, – снова протянул Долгоруков, – с нами такой номер не пройдет. Не на тех напали…

– Но раз они послали этого плотного в очках, значит, догадались, что мы кинули их курьера! И Актер лишь укрепил их в этой мысли, – ввел новый аргумент Африканыч. – Почему ты думаешь, что они снова не догадаются, что ты их кинул?

– На сей раз все будет происходить у них на глазах, – повернулся к Африканычу Сева.

– Как это?

– Я уже думал об этом, – без всякой паузы ответил Всеволод Аркадьевич. – Если этот Густав примет мое предложение, то наверняка приставит ко мне человека, который будет следить за каждым моим движением и докладывать ему. И тот будет в курсе всех событий. А события эти должны быть такими, чтоб комар носу не подточил.

– Ты уверен, что они примут твое предложение? – встрял в разговор молчавший до того Ленчик.

– Уверен. Я уже говорил, что им нужны деньги, а не мы.

– Про человека ты, конечно, прав, – раздумчиво произнес Огонь-Догановский. Он успокоился и теперь соображал без поспешности и горячности, что как раз и было в его стиле. И Алексей Васильевич видел, что план Севы достаточно хорош. Но вот выгорит ли намеченный план? Организация, что стоит за спиной этого плотного человека в очках, и в самом деле опасная и могущественная. И «старик», уже подыгрывая Севе, добавил: – Они с тебя глаз не спустят. Будешь у них, как вошь под микроскопом.

– Вот это-то мне и надобно, – благодарно посмотрел на Огонь-Догановского Долгоруков.

– Да чем же хорошо-то? – вскипел теперь уже Ленька, устав от оговорок.

– Ты в балагане давно был? – вопросом на вопрос ответил Всеволод Аркадьевич.

– Давненько, – ответил Ленчик.

– Но фокусы приходилось видеть?

– А то как же!

– Когда ты смотрел на них издали, что ты думал?

– Что вот как здорово околпачивает простаков фокусник.

– Верно, – согласно кивнул Сева. – А когда ты видел фокус вблизи? Наблюдал неотрывно за руками и колодой карт? Что ты думал?

– Что вот как здорово это у фокусника получается… – нетвердо произнес Ленчик.

– И верил ему, верно?

– Ну… да.

– То-то, – обвел всех присутствующих взглядом Всеволод Аркадьевич. – Когда мы провернем аферу у них на глазах, они нам поверят. И именно этот приставленный к нам человек в этом и поможет. Чтобы нам поверили…

– И все же, можно я поеду с тобой? – спросил Давыдовский. Правда, спросил так, не ожидая ответа.

Ответа и не последовало.

* * *

На Самолетовской пристани ожидал приема пассажиров двухпалубный «американец» с бельгийской машиной под названием «Великая княгиня Мария Павловна». Это был его третий навигационный сезон, и гляделся пароход совсем новеньким.

Всеволод на пристань пришел один – он запретил даже провожать его, дабы не светиться перед человеком в очках с золотой оправой. Как было уговорено, тот пришел с Елизаветой Матвеевной, движения которой были замедлены, словно у сомнамбулы. Похоже, она не совсем понимала, где она, с кем и что делает. Очевидно, злодей опоил экономку чем-то таким, что напрочь лишило ее воли и жизненных сил. Она держала его под руку, и для несведущих они казались семейной парой, одна из половинок которой не очень хорошо себя чувствовала. Что ж, такое случается. Впрочем, Елизавета узнала Севу Долгорукова и поздоровалась с ним кивком головы.

– Вот видите, сударь, я держу слово, – произнес Плотный – будем звать его так, – указав подбородком на Елизавету Матвеевну. – Как только вы ступите на палубу парохода, я отпущу ее.

– Я тоже держу свое слово, – сказал Всеволод Аркадьевич, участливо глядя на девицу. – Чем это вы ее опоили?

– Не беспокойтесь. Действие моего препарата закончится через четверть часа, – посмотрел на экономку человек в очках. – И тогда ваша мадемуазель преспокойненько отправится к себе домой.

Так оно и случилось.

Едва Сева с Плотным погрузились на «Великую княгиню Марию Павловну», девица пришла в себя, огляделась, как будто только теперь сообразив, где она находится, и взяла извозчика. По крайней мере, за нее можно было оставаться спокойным.

Пароход был очень мощным. Как только он развернулся, то по прошествии получаса набрал скорость не менее двадцати верст в час. И это против течения…

Красива Волга летом.

А Услонские горы на правом берегу Волги! Вы встречали место живописнее этого? Возможно, холмы Швейцарии не менее живописны, а может, и более, но то – Швейцария, а это – Казанская губерния. Не худшая, но и не лучшая из других губерний Российской империи. В чем-то совсем, надо признать, не лучшая.

– А что это за крест там стоит? Не знаете? – спросил Плотный не без любопытства Севу, указав на красивый белый крест, стоящий на красном пьедестале и возвышающийся над остальными крестами кладбища, расположенного на склоне Услонских гор.

– Не знаю, – отмахнулся от него Всеволод Аркадьевич. Несмотря на принятое, и вроде бы единственно правильное, решение, настроение у Долгорукова было препаршивейшее.

– Господа, вы, кажется, интересовались вон тем крестом? – услышали они возле себя весьма любезный голос и оглянулись. Позади них стоял пожилой мужчина весьма благообразной наружности, каковой нередко обладают профессора императорских университетов и частнопрактикующие врачи. Мужчина был в отличном костюме и шляпе «Хомбург», цена которой равнялась месячному жалованью губернского секретаря.

– Да, – приподнял свою шляпу Плотный. – Позвольте представиться: надворный советник Семен Семенович Первопрестольный. А вот, – он указал на Севу, – позвольте представить вам: мой попутчик и добрый приятель Всеволод Аркадьевич Долгоруков, домовладелец и меценат. – Слово «меценат» было произнесено с такой долей тонкой иронии и даже издевки, что Севу невольно передернуло.

«Издевается, сука», – подумал он, но внешне не подал виду и даже слабо улыбнулся.

– Николай Никитич Булич, – в свою очередь, назвал себя мужчина благообразной наружности. – Действительный статский советник и ректор Императорского Казанского университета… В отставке, – с большой долей печали добавил он.

– Очень приятно, – сказал Плотный, назвавшийся Семеном Семеновичем Первопрестольным, и протянул для пожатия руку. Булич пожал ее.

– И мне весьма и весьма приятно, – произнес Долгоруков и тоже пожал руку отставного университетского ректора.

– Так вот, господа, – Булич снисходительно посмотрел на Всеволода Аркадьевича и «Семен Семеныча». – Вы интересовались крестом, тем, что установлен в селе Верхний Услон. А хотите узнать, что это за крест?

– Будем весьма вам признательны, – ответил за себя и за Севу «Первопрестольный».

– Этот крест стоит на месте захоронения княгини Дарьи Михайловны Меншиковой, супруги светлейшего князя и генералиссимуса морских и сухопутных войск Александра Даниловича Меншикова, славного временщика царя Петра.

– Да вы что? – сделал удивленные глаза «Семен Семеныч».

– Именно так, господа. Дело в том, что по кончине императора Петра Великого…

Далее Николай Никитич стал рассказывать пространную историю о человеческой зависти и вероломстве, которые привели князя Меншикова с семьею в ссылку, в город Березов – самую северную тогда точку Тобольской губернии…

– …Как известно, – передохнув, начал вторую часть своей лекции профессор Булич, когда Услонские горы уже давно скрылись из виду, – в результате дворцовых интриг князей Долгоруких и примкнувшей к ним «немецкой партии» кабинет-министра графа Остермана и камергера императора Петра Второго графа Левенвольде, князь Меншиков и его семья были сосланы вначале в Раненбург, а затем, по обвинению в государственной измене в пользу Швеции, – в Березов, с лишением чинов и состояния. Семья Меншиковых выехала в путь под караулом солдат, на трех телегах. И потянулись по весенней распутице три кибитки, обтянутые рогожей: в первой – князь с безостановочно рыдающей от потрясения женой, во второй – сын и в последней – дочери, Мария с Александрой. Каждую кибитку охраняла пара солдат. Не успел печальный поезд отъехать, как их догнал капитан с приказом обыскать путников – не везут ли чего лишнего. Лишнее нашлось: у Меншикова оставили лишь то, что на нем было надето, у княжон отобрали все теплые вещи. Из посуды оставили медный котел, три кастрюли, несколько оловянных плошек и ни одного ножа и ни одной вилки…

– Вот судьба, а? – воспользовавшись паузой, изрек «Первопрестольный». – Не позавидуешь…

– В Вышнем Волочке изгнанники получили приказ разоружить свою челядь, – продолжил лекцию бывший университетский ректор, – в Твери – отослать обратно почти всех слуг, в Клину у них отобрали все деньги и украшения. Дарья Михайловна выехала больной и всю дорогу, как я уже имел честь доложить вам, плакала горькими слезами, в результате чего потеряла зрение, и к прибытию в Переяславль-Рязанский была уже слепа. Второго мая одна тысяча семьсот двадцать восьмого года караван со ссыльными прибыл в Муром, пятого мая – в Нижний Новгород. А десятого мая, когда расшива с опальной семьей и солдатами прошла Вязовые и Свияжск, – княгиня Дарья Михайловна скончалась. Случилось это в семи верстах от Казани, перед самым поворотом русла Волги, что против починка Аракчино и в одной версте от села Верхний Услон, где караван и остановился. Здесь Дарью Михайловну подготовили к похоронам по православному обряду, священник местной церкви Святого Николая отец Матвей отпел ее и похоронил на местном кладбище, на склоне уступа, спускающегося к реке, недалеко от сельской церкви, которая годом позже сгорела. Говорили, сам Александр Данилович помогал служкам рыть могилу супруге и сам читал заупокойную молитву. На могилу положили бутовый камень, на коем высекли надпись: «Здесь лежит раба Божия Дарья». Упоминать фамилию рабы Божией Дарьи было запрещено. Что же касается Александра Даниловича, – кажется, наконец-то лекция профессора Булича подходила к концу, – то поначалу Меншиковы жили в остроге, а потом перебрались в дом, срубленный самим бывшим светлейшим князем. Город же Березов тогда представлял собой малолюдный городок среди непроходимых болот. Летом – комары и гнус, зимой – мороз в 50 градусов. Получая десять рублей в день на свое содержание, Меншиковы на себя тратили очень мало и поэтому вскоре смогли построить в бедном городке деревянную церковь. Александр Данилович и его тринадцатилетний сын вместе с плотниками своими руками строили храм. Молодые княжны шили в это время покровы для алтаря и одежды для священника. Вот так текла жизнь бедных изгнанников. Осенью одна тысяча семьсот двадцать девятого года началась эпидемия оспы, которая унесла жизни Александра и его дочери Марии. Александр Данилович умер первым, в возрасте пятидесяти шести лет. Его похоронили у алтаря построенной его руками церкви. Через месяц умерла княжна Мария – как раз в день своего рождения. Ей исполнялось восемнадцать лет. Ее похоронили возле отца. Потом река Сосьва смыла эти могилы. Когда в 1825 году искали гроб с Меншиковым, нашли два маленьких гробика с костями младенцев. Гробики стояли на большом гробу из кедра, в котором лежала женщина, покрытая зеленым атласным покрывалом. Это была Мария. Гроба со светлейшим князем найдено не было…

Булич наконец замолчал, наслаждаясь эффектом произнесенной им лекции. Оба слушателя сделали вид, что им несказанно понравилось. Впрочем, им и правда понравилось бы, будь лекция раза в три короче.

Поблагодарив отставного университетского ректора, «Семен Семеныч» и Всеволод Аркадьевич, как и многие прочие пассажиры «Великой княгини Марии Павловны», занялись обозрением видов, которые открывала им Волга.

Скоро по левому борту «Великой княгини» забелела стенами церквей и келий да церковной трехъярусной колокольней Макарьевская пустынь. По преданию, основал ее возвращавшийся из татарского плена преподобный Макарий еще году в одна тысяча четыреста сороковом от Рождества Христова, испив водицы из святого ключа и облюбовав место сие для пустыни. Стояла пустынь близ устья реки Сулицы под крутой горой в ущелье-плато и окружена была лесом. Место было до того благостное, что лучшего для подгородной пустыни было и не сыскать. А сам город, стоящий на обрывистом холме и именуемый Свияжском, давно уже, верст как восемь, виделся с парохода и походил на славный в преданиях град Китеж. Вроде он есть, а кажется, будто и нет…

У Свияжска не вставали. Остановились на треть часа лишь у деревни Козловки, славной своей яичной биржей. Шутка ли – два, а то и три миллиона яиц в год покупают у тамошних и приезжих крестьян только казанские мыловаренные заводы. А ведь есть еще и не казанские!

На рассвете следующего дня пришли в Чебоксары, город, когда-то споривший с Нижним Новгородом и Казанью своей значимостью и красотой, но ныне достаточно захиревший и бедный, с запечатанными церквами из-за недостаточности прихожан. Затем прошли Ильинскую пустынь, после которой Волга делает несколько поворотов, которые капитаны судов зовут ярами, как и местные жители. Самых крутых яра три: Ореховский, Туричьский и Лыковский. Здесь капитаны, лоцманы и штурвальные пароходов должны быть начеку: места эти считаются для судоходства крайне неудобными и даже опасными.

Когда проходили Туричьский яр, стюард, что разносил утренний кофей, обронил с некоторой печалью:

– Двадцать лет назад в месте, что мы сейчас проходим, затонул пароход «Россия». Были жертвы…

Ехали «Семен Семеныч» и Всеволод Аркадьевич первым классом. Правда, в двухместной каюте: то ли Плотный-«Первопрестольный» до сих пор опасался, что Сева сбежит, то ли чтобы ему не было скучно одному. Хотя сам собеседник был не из лучших.

Каюты «американца» были превосходны: ковры, зеркала, мебель красного дерева, штофные обои, хрустальная люстра и настенные бра; блестящие позолотой ванная с горячей водой и ватер-клозет с фарфоровым и фаянсовым инструментарием.

– И давно вы аферами промышляете? – задал как-то вопрос Севе «Семен Семеныч», будучи в благостном расположении духа.

– А вы давно людей мучаете, перед тем как лишить жизни? – вопросом на вопрос ответил Долгоруков.

– Ах, перестаньте, – ничуть не обиделся «Семен Семеныч». – Это работа. Такая же, как и иные прочие. Ну, или почти такая же. И ее, если хотите знать, тоже кто-то должен исполнять. А этот ваш актер… По-доброму он просто не хотел говорить о вас всех. И пришлось применить допрос, скажу так… с некоторым пристрастием…

– А что, иной работы вы себе подобрать не могли? – с огромной долей желчи спросил Сева.

– Я ее не подбирал, – сухо ответил «Первопрестольный». – Это мне ее подобрали…

Убийцами не рождаются, ими становятся. И тому предшествуют обстоятельства, которые сужают выбор будущей профессии. Иногда эти обстоятельства являются столь узкими, что никакого выбора не остается. У Плотного, когда он еще не был ни Плотным, ни «Первопрестольным», как раз выбора не было. Хотя нет, был: либо он, либо его. Разумеется, он выбрал первое. И убил того, кто хотел убить его. После этого альтернативы для него уже не существовало…

Его спас сам Густав по просьбе брата Плотного, известного в организации по прозвищу Гвоздь. Он подготовил и провел нашумевшее по всей России ограбление Херсонского казначейства. Большую часть денег, предназначавшихся для казны «Центра», херсонским полициантам все же удалось вернуть, а вот около полумиллиона рублей попали через Вильно в Женеву. Гвоздь, несмотря на уголовное прошлое, был действительным членом тайной организации «Центр», иначе сказать, дважды посвященным. А может, именно благодаря уголовному прошлому. Такие люди, как Гвоздь и вот теперь Плотный, тоже были нужны «Центру». А исполнить просьбу своего собрата и соратника было делом чести для Густава.

Начал он с того, что нанял для Плотного, обвиненного в убийстве, самого блистательного адвоката-швейцарца русского происхождения Германа Януарьевича Столбищева-Ярцева, чтобы тот добился пересмотра дела. Герман Януарьевич был известен тем, что смог вывести из-под обвинения в двойном изнасиловании – жены и мужа Глинских – ярого эротомана Людвига Хейфица. Несмотря на то что Хейфиц признал свою вину и у судебного обвинителя было несколько улик, Столбищев-Ярцев повернул дело так, что Глинские сами оказались виновными в собственном изнасиловании, якобы спровоцировав на это Людвига Хейфица. А последний, как личность неустойчивая, просто поддался на эту провокацию. Присяжные проголосовали: невиновен, и насильник был освобожден прямо из зала суда. Правда, годом позже он все же был осужден за изнасилование одной пожилой супружеской пары, фамилию которых приходится покуда держать в секрете, поскольку старший сын этой четы является членом Государственного Совета, а младший заседает в Сенате. Но к этому делу Герман Януарьевич уже не имел никакого касательства. Зато он имел прямое отношение к судебному процессу над «Черным Чухонцем» – крестьянином деревни Сыренец Везембергского уезда Эстляндской губернии Бизюлей Кокконеном. Этот Бизюля прославился тем, что вспорол ножиком нескольких немощных старух, которым он вызывался помочь донести их поклажу.