Текст книги "Бриллиантовый крест медвежатника"

Глава 3
ФИЛЕР

– …а затем означенный Савелий Родионов, взяв извозчика, отправился к себе на квартиру на Большой Дмитровке.

Исправляющий обязанности полицмейстера пристав Тверской части Херувимов промокнул лысину платком и шмыгнул носом.

– Что с вами? – спросил обер-полицмейстер. – Вы больны?

– Инфлюэнца, ваше превосходительство, – ответил Херувимов, как учили, поедая глазами начальство.

– Хорошо, продолжайте, – сказал начальник полиции Первопрестольной.

– Это все, господин генерал. Услышав из их разговора с извозчиком, что фигурант направляется к себе на квартиру, наш агент прекратил наблюдение.

Херувимов снова промокнул лысину вышитым батистовым платочком и воззрился на генерала.

– А зачем Родионову понадобилось встречаться с этим американцем, как его?.. – пощелкал пальцами обер-полицмейстер.

– Берком Гендлером, – подсказал Херувимов.

– Да, Гендлером?

– Выясняем, господин генерал. За Гендлером тоже установлено наблюдение.

– Хорошо, свободны, – произнес обер-полицмейстер и обернулся к портрету государя. Император Николай смотрел строго, как бы говоря взглядом: «Выяснить немедленно!»

Оперативное совещание у обер-полицмейстера закончилось. Напольные часы показывали десять тридцать утра. С этого времени, собственно, и начиналась у полицмейстеров живая работа.

Вообще, каждое утро московских полициантов начиналось с обстоятельных докладов. В семь часов утра городовые докладывали о происшествиях за сутки околоточным. В восемь часов околоточные надзиратели спешили с докладами к приставам полицейских частей. В девять частные приставы отчитывались полицмейстерам, а те, в свою очередь, должны были не позднее десяти часов явиться с докладами к обер-полицмейстеру. Последний же, если была необходимость, по принятии докладов от полицмейстеров отправлялся в Департамент полиции. Такой порядок был заведен почти три десятка лет назад покойным Вячеславом Константиновичем Плеве в бытность его директором Департамента полиции и с тех пор соблюдался неукоснительно.

Надворный советник Херувимов был доволен. «Исправляющий обязанности полицмейстера» – это ласкало слух и звучало неплохо. Нет, даже очень хорошо! Сегодня – исправляющий обязанности, завтра – полицмейстер со всеми вытекающими отсюда последствиями: казенная квартира, жалованье в году на целую треть от прежнего, чин коллежского советника, что соответствует чину армейского полковника. Полковник! Эдак и до генерала рукой подать! Надо только проявить себя. Показать, что обстоятельнее и деятельнее полицмейстера во всей Москве и не сыскать. Еще надобно, чтобы остальные приставы не смотрели на него волками, не считали выскочкой и лизоблюдом, но видели его трудолюбие и… Стоп! Родионов. Вот кто поможет ему заявить о себе.

Зачем вор встречался с американцем? Конечно, он затевает новое дело, не иначе. Затосковал, верно, по своей работе, ведь сколь времени ни за что не брался. Стало быть, следует не спускать с него глаз. И поймать его с поличным. Самолично!

«Кто поймал сего злостного преступника?» – спросит генерал-губернатор.

«Я», – скромно заявит он.

«А дать ему чин статского советника и пожаловать орден Святой Анны первой степени!»

И вот он уже обер-полицмейстер, потом директор Департамента полиции и – почему нет? – товарищ министра внутренних дел, то есть лицо, заменяющее министра во время его отсутствия!

В его приемной толпится народ, генералы ждут аудиенции, полковники жмутся по стенам, потому как он, Херувимов, – начальник грозный и безапелляционный. И уж ежели кто в чем провинен, то спуска у него не жди. Так-то вот!

– Вот так! – вырвалось у Херувимова так громко, что «ванька» обернулся:

– Чо сказали, вашескородие?

– Ничего, – буркнул Херувимов и посмотрел в сторону. – Погоняй давай.

В свою часть он приехал, когда на часах было без пяти минут одиннадцать. Прошел к себе в кабинет, достал пухлую папку, открыл. С фотографической карточки, приклеенной к заглавному листу дела, на него глянул безбородый и безусый Савелий Николаевич Родионов, вор, известный маз и непревзойденный медвежатник. Словом, фигура.

Херувимов еще раз взглянул на любительскую карточку, невесть каким способом добытую несколько лет назад. И ему показалось, что изображенный на ней приятный молодой человек фамильярно кивнул будущему товарищу министра.

* * *

Свой первый замочек Савушка вскрыл спицей, когда ему только-только стукнуло восемь годков. То была шкатулка Парамона Мироновича, хитрованского туза. Но вместо тычка или подзатыльника мальчишка получил от приемного отца горсть шоколадных конфет.

– Ишь ты, ловок, – похвалил Парамон Миронович. – Далеко пойдешь, малый.

Затем шустрый приемыш начал расправляться с замками входных дверей, и к двенадцати годам не было такого замка, который бы не смог открыть без ключа Савушка.

Первый свой сейф Савелий Родионов взял, будучи студентом Берлинского университета, – все же старый Парамон, послав его учиться, желал для Савелия иной доли, нежели воровской, выпавшей ему самому. Но в Берлине Родионов выпотрошил три банка, а вернувшись в Россию, первым делом взял сберегательный банк в Староконюшенном переулке. Затем были вскрыты сейфы Торгово-сырьевой и Московской бирж, несколько ломбардов, Русско-Английского и Российского Кредитного банков и даже Национального Российского банка. Ему уже дышал в затылок начальник розыскного отделения Департамента полиции генерал-майор Аристов, но Родионов с Лизаветой вовремя ретировались в Париж, городишко, прямо сказать, отменный. Недаром говорят: увидеть Париж и умереть. Это как раз и могло произойти с Савелием, ибо вляпался он в пренеприятнейшую историю с масонами, мистикой, заговорами, террористами и бравой российской контрразведкой. И случилось так, что он и Лизавета оказали последней большую услугу. Посему получили возможность вернуться в Россию беспрепятственно, что незамедлительно и сделали. И не то чтобы оказался Савелий Родионов прощенным. Нет, на него все равно не было у полициантов ничего, кроме косвенных улик, – заарестовать, конечно, можно, да что предъявишь суду? И все же в Департаменте полиции от него отцепились с формулировкой «Оставить означенного Савелия Николаева Родионова при подозрении». Это обязывало пристава той части города, в границах которой проживал Родионов, «присматривать» за ним, ведать о его передвижениях, а ежели Родионов покидал город – сообщать об этом полицмейстеру, дабы тот имел возможность телеграфировать своему коллеге в город, в коий держал путь Савелий, – встречайте, дескать. Поначалу Родионов «хвоста» за собой не замечал, покуда однажды верный Мамай не сказал ему, сузив и без того крохотные глаза в узкие щелочки:

– А вит нас пасут, хузяин.

Пристав Херувимов менял филеров ежедневно, все они были серы, незаметны и в глаза не броски, посему заметить слежку было довольно трудно. И каждый день такой вот неприметный человечек шел за Савелием, если тот куда-либо шел, катил за ним, если тот ехал, топтался возле дома, если Родионов не выходил из квартиры, докладывая обо всем своему приставу после окончания дежурства. Был такой человечек и в толпе провожающих, и ежели бы Савелий вышел на палубу отплывающей «Ниагары», ему все же было бы кому помахать шляпой.

Глава 4
ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ

Книжица в коричневом переплете из кейса пухлого американца называлась «Судебный процесс по делу о похищении в Казани явленной чудотворной иконы Казанской Божией Матери» и содержала полный стенографический отчет этого процесса. Суть дела была в следующем.

В ночь на 29 июня 1904 года в городе Казани из запертого собора во имя явления Казанской Божией Матери Богородицкого девичьего монастыря было совершено похищение святых икон Казанской Божией Матери и Спасителя в драгоценных ризах. Особо чтимой из похищенных икон являлась первая, оправленная в очень ценную ризу со вделанной в нее короною императрицы Екатерины Великой, подаренной монастырю самой государыней во время ее визита в Казань в мае 1767 года.

В результате дознаний, проводимых полицмейстером Панфиловым, были выявлены преступники: крестьянин села Жеребец Жеребцовской волости Александровского уезда Екатеринославской губернии Варфоломей Андреев Стоян 28 лет, крестьянин села Долженкова Долженковской волости Обоянского уезда Курской губернии Ананий Тарасов 30 лет, мещанин города Казани Федор Захаров 69 лет, запасный младший унтер-офицер из казанских цеховых Николай Семенов Максимов 37 лет, мещанка города Мариуполя Екатеринославской губернии Прасковья Константинова Кучерова 25 лет, сожительница Стояна, и мещанка же города Ногайска Таврической губернии Елена Иванова Шиллинг 49 лет. Первой четверке инкриминировали преступный сговор с целью грабежа, причем предусмотренные в их отношении статьи «Уложения о наказаниях» отягощались святотатственностью содеянного преступления, а преступные дамы привлекались к уголовной ответственности за укрывательство и недоносительство.

Собственно, следствию повезло. На главного заводчика сей святотатственной кражи церковного вора Варфоломея Стояна оно вышло совершенно случайно. За несколько дней до кражи он послал в мастерскую своего человека, коего использовал втемную, заказать растяжные клещи с большим рычагом, дабы сломать церковные запоры. Человечка сего взяли, он и рассказал, кто научал его заказывать эти клещи. А взяли Варфоломея Стояна на том самом пароходе, на котором плыли теперь в губернскую Казань Савелий и Лизавета. Об этом Родионов прочитал в «Нижегородском Листке» из тех же бумаг в кейсе американского подданного Берка Гендлера.

«Листок» сообщал следующее:

5 июля в 3 часа утра, в момент прибытия в Н.-Новгород с нижнего плеса Волги пассажирского парохода Общества «Надежда» «Ниагара», задержаны в пароходной каюте 1-го класса муж и жена, подозреваемые в причастности к делу о святотатственной краже из Казанскаго женскаго монастыря.

Вследствие полученной накануне от казанскаго полицмейстера срочной телеграммы об отъезде из Казани на пароходе «Ниагара» двух лиц, мужа и жены, заподозренных в числе прочих в похищении из монастыря икон, нижегородский полицмейстер А.А.Траубе вместе с приставом 2-й Кремлевской части С. Н. Балабановым, переодевшись в штатское платье, немедленно отправились на казенном пароходе в Работки, где и остались до прихода «Ниагары». Когда прибыл означенный пароход, они сели на него в качестве пассажиров 1-го класса. Им была указана каюта, в которой находились супруги. Неподалеку от нея они уселись за столиком и так дежурили до прихода «Ниагары» в Нижний. Ко времени прибытия парохода к городу на пристани его уже поджидал пристав Рождественской части В. А. Прозоров с нарядом полицейских чинов.

Дождавшись ухода пассажиров, г. полицмейстер распорядился поставить караул у окна каюты, а сам постучался в дверь, предлагая открыть ее именем закона. После некоторой паузы двери открыл высокий, интеллигентного вида господин.

– Вы арестованы, – проговорил барон Траубе.

В первый момент эти слова как будто поразили преступника, рука которого инстинктивно потянулась к револьверу, лежащему на диване. Но оружие вовремя было схвачено одним из полицейских чинов и передано г. полицмейстеру. Револьвер оказался новейшей системы на 8 зарядов.

– Не понимаю, за что вы меня арестовываете, – как-то нехотя заметил господин, после чего выразил полную готовность следовать за полицией вместе с женой.

С пристани супруги были отправлены под усиленным конвоем в арестное помещение. При них обнаружено около 200 рублей золотыми монетами.

Первый обыск в доме Стояна в Академической слободе ничего не дал. А вот второй, более тщательный, принес желаемые результаты: в кухне, на поду русской печи были обнаружены 205 зерен крупного жемчуга, нитками из коего была украшена риза чудотворной иконы, 26 обломков серебряных украшений с камнями, 72 золотых обрезка от ризы, в коих приглашенная на обыск монастырская настоятельница узнала ту ризу, что была на чудотворной, 63 серебряных обрезка ризы, венец и пластинка с надписью «Спас Нерукотворенный». Сего уже было достаточно, чтобы суд признал подозреваемых виновными. Однако случились и еще находки. В одной из ножек диванного столика было замечено отверстие, заделанное дощечкой. Когда дощечку убрали, там оказались распиленные части означенной короны императрицы Екатерины, по отдельности завернутые в тряпицы.

На суде сторож Богородицкого монастыря Федор Захаров был оправдан; признавший свою вину в соучастии в преступлении Николай Максимов, тот самый, что заказывал в мастерской растяжные клещи, был приговорен к лишению всех особых, личных и по состоянию присвоенных прав, преимуществ и воинского звания и отдавался в арестантские роты на срок 2 года 8 месяцев, остальные же четверо свою вину не признали.

Несмотря на это, улик у суда было предостаточно, и законопреступные дамы получили по 5 месяцев и 10 дней тюрьмы. Ананий Тарасов и заводчик всего этого дела Варфоломей Стоян были лишены всех прав состояния и приговорены к ссылке в каторжные работы – первый на 10, второй на 12 лет…

– Вот это сроки, – прошептал Савелий, и холодные мурашки побежали по его спине. – Чур меня, чур…

– Чего это ты там сам с собою? – вышла из ванной Лизавета. Большое махровое полотенце, охватившее ноги и ягодицы, делало ее похожей на русалку. – Ты не хочешь перед ужином принять душ?

– Нет, – ответил Савелий, с усилием оторвав взгляд от жены. – Мне тут дочитать кое-что надо. Немного осталось.

Елизавета прошла в спальню, вернее, в огороженный ширмой будуар, а Савелий стал читать газетные вырезки. Его интересовало, что было дальше с церковным вором Варфоломеем Стояном и где он мог схоронить крест короны с бриллиантовой осыпью, который так и не нашли легавые. Оказалось, что до нового, страшного смутами и бедствиями 1905 года Стоян просидел в одиночке Казанской городской тюрьмы, и словосочетание «тюремный замок», используемое в официальных бумагах, как нельзя больше подходило для сего заведения.

Расположенная на небольшом плато Кремлевского холма, вдали от всех городских строений, тюрьма имела несколько зданий, образующих собой закрытый периметр с небольшим двориком внутри. Дворик служил местом переклички осужденных и прогулок, длившихся всего четверть часа, ибо выводили на прогулки человек по двадцать, а число тюремных сидельцев доходило до трехсот человек. Поэтому гуляли и дышали воздухом тюремные сидельцы по очереди. Имеющие двухсотлетнюю историю здания тюрьмы были огорожены высоким каменным забором, весьма похожим на крепостные стены, так что тюрьма действительно походила на средневековый замок.

После рождественских праздников Стояна отправили в Московскую центральную тюрьму, где он узнал, что ростовские легавые расследовали его похождения в Ростове-на-Дону в июле 1903 года и что ему опять грозит суд.

А в начале мая его привезли этапом в город Таганрог.

Савелий развернул новую газету…

«Казанские губернские ведомости»

11 мая 1905 года, среда

БЕГЛЫЯ ЗАМЕТКИ

Лицо, только что прибывшее из Таганрога, сообщило нам некоторыя, неизвестные для казанской публики подробности по делу Стояна, похитителя чудотворной иконы Казанской Божией Матери.

Варфоломей Стоян, кроме святотатственно-дерзкой кражи глубокочтимой всею православною Россиею святыни, совершил еще несколько уголовных преступлений.

Наиболее крупное из них – покушение на жизнь полицейскаго в июле месяце 1903 года в Ростове-на-Дону.

Обстоятельства этого дела несложны: Стояна выслеживала ростовская полиция; застигнутый ею в одном из притонов, Стоян бежал, отстреливаясь из револьвера, одна из пуль которого угодила полицейскому в руку.

На суде (дело разбиралось на днях в Таганроге выездною сессиею Новочеркасской судебной палаты) Стоян вел себя весьма непринужденно. Он все время покручивал выхоленные усы, защитника у него не было, он пожелал защищать себя сам.

По совокупности преступлений Новочеркасская судебная палата надбавила Стояну еще год каторжных работ – итого: тринадцать лет каторги.

После суда Стоян едва не ушел, и ежели б не один из конвоиров, ему бы удалось добежать до пролетки, ожидающей его неподалеку от здания суда. Когда Стояна заковывали в цепи, чтобы вести обратно в тюрьму, он заметил, что ковы на ногах хоть и щелкнули замками, но один, на левой ноге, закрылся не полностью.

Савелий ясно представил себе эту картину: вот вор осторожно смотрит на конвойных. Пожилой солдат, начавший службу, верно, еще при Александре Освободителе, обязанности свои знает назубок и делает все по уставу: стоит чуть поодаль, едкие реплики Стояна пропускает мимо ушей и имеет на затылке третий глаз.

А вот второй конвоир служит, скорее всего, недавно, молод и во все глаза смотрит на Стояна – фигура-то вора была известна по всей России, знаменитость, можно сказать, и конвоиру любопытно.

– Что, братец, тяжела служба-то? – спрашивает его Стоян дружелюбно. – Небось шпыняют все, кому не лень?

– Дык-ть, – начал было молодой, да осекся, встретившись с суровым взглядом пожилого.

– Вот-вот, – весело глядя на старого служаку, добавляет Стоян. – Цербер на цербере. Ничего. Скоро наша возьмет. Тогда вы все у нас попляшете.

– Твоя-то возьмет в конце семнадцатого, не раньше, – вдруг нарушает устав пожилой конвоир, – ежели, конечно, зараньше от чахотки не загнешься.

– Ба, папаша, да ты говорящий. Я вот раньше, когда в Казани проживал, попугаев держал говорящих, вроде тебя. Такие же безголовые…

У здания суда толпятся зеваки. Полицейские у входа едва сдерживают напирающую толпу.

Стоян мельком обводит охочую до зрелищ публику, встречается со знакомыми глазами, отводит взгляд, дабы ничего не заметил пожилой конвоир.

– Значит, папаша, служишь отечеству и царю-батюшке на совесть? – спрашивает вор. – Ну, и много ль ты наслужил, до какого чина дослужился, какой марки фортепьяны в твоей гостиной?

– Р-разговорчики! – раздраженно кричит на Варфоломея конвойный.

В это время в толпе происходит какое-то движение. Цепь полицейских, сдерживающая натиск толпы и образующая коридор от крыльца здания суда до коляски, в которую должны были усадить Стояна, порвалась.

– Караул! – визгливо, по-базарному кричат в толпе. – Батюшки, грабют!

Варфоломей ударяет скованными руками пожилого стражника в лицо, сбивает его с ног, резко приседает, освобождает от ков левую ногу и бросается в толпу. Все это происходит так быстро, что молодой конвойный так и застывает столбом, оторопело глядя на исчезающий в толпе бритый затылок Стояна.

Первым бросается за Стояном очухавшийся от удара пожилой стражник. За ним, опомнившись, рванули через мятущуюся толпу молодой и еще несколько полицейских.

Варфоломей продирается через людей, будто идет сквозь густой лес, не разбирая дороги. Гремят при каждом шаге цепи на ногах, люди мечутся в разные стороны, ловят карманника, который, возможно, вовсе и не существовал.

Время от времени он замечает знакомые глаза; они ведут его через толпу к углу Николаевской улицы, где стоит одинокая пролетка.

Невесть откуда появляется конный наряд полицейских и берет весь уличный квартал в кольцо.

Кольцо неуклонно сжимается. Сзади натужно почти в затылок дышит догоняющий его пожилой служака.

Знакомые глаза исчезают. Варфоломей вытягивается, пытаясь найти их в толпе, и видит, что к одинокой пролетке подходят высокий мужчина и женщина под темной вуалью. Женщина остановилась, повернула голову в его сторону, и… Стоян валится на мостовую. Крепкие руки поворачивают его на живот, прижав лицом к грязному булыжнику.

– Ша, паря, побегал, и будет, – слышит он усталый, с придыхом, голос старого служаки. – Лежи таперича смирно, а не то я тебе все ребра поломаю.

– Понял, папаша, не дурак, – хрипит Варфоломей и прикрывает глаза…

* * *

Его закрыли в Таганрогской тюрьме, строго держа в ковах, дабы мысли о побеге не посещали его голову. Это было резонно, поскольку режим в этой крытке был мягким, если не сказать более: камеры до вечерней поверки были открыты настежь, сидельцы свободно ходили друг к другу «в гости», читали газеты, курили, выходили во внутренний дворик «подышать» и пили водку, что приносили им из ближайшей лавки стражники. От нечего делать Стоян выпросил из тюремной библиотеки букварь и еще какие-то учебники и довольно быстро выучился читать и писать.

Затем его этапом вновь перевели в Московский централ, а оттуда через две недели Тульский окружной суд испросил его в качестве обвиняемого по делу о краже драгоценной ризы в одной из местных церквей.

В крытке города самоварных умельцев и оружейников он, как известный маз – вор с авторитетом и опытом, был встречен с большим почетом и уважением. В «хате» он сошелся с двумя следственными арестантами, которым, как и ему, светил этап в Мариупольскую тюрьму. Было решено спровоцировать на этапе драку, отвлечь тем самым конвойных и дать деру.

Не вышло.

Скоро в Тульскую тюрьму был переведен этапом подельник Стояна – Ананька Тарасов, коего тоже дожидался Мариупольский суд. Тогда преступная четверка задумала побег из самой тюрьмы, благо режим в Мариупольской крытке был таким же, как в Таганрогской, правда, передачи для арестантов принимались только от близких родственников. Однако достаточно было лишь назваться братом, сестрой или женой, и корзинки и котомки со снедью, мельком досматриваемые, перекочевывали с воли в руки тюремных сидельцев почти беспрерывным потоком. Свидания с «близкими родственниками» разрешались два раза в неделю. Желаешь видеться чаще – сунь надзирателю стандартный набор из полштофа имбирной да папирос «Друг» – пятачок пачка – и получи «исключение», а стало быть, лишнюю свиданку.

Варфоломея здесь едва ли не через день навещала Прасковья Кучерова, называвшаяся надзирателям «Стояновой женой». Отсидев срок, она вернулась в Мариуполь и снимала домик на окраине города. Через нее он связался с дружками на воле, и скоро в разделе «Хроника» газеты «Казанский телеграф» появилась следующая заметка.

ЕЩЕ О ПРИСНОПАМЯТНОМ СТОЯНЕ

Казанской городской полиции сообщено из Мариуполя, что Варфоломей Стоян в ночь на 22 октября, именно на день празднования чудотворной иконы Казанской Божией Матери, которую он украл в Казанском Богородицком девичьем монастыре, через подкоп, неизвестно кем совершенный, с пустаго амбара от соседнего с тюрьмой двора, бежал. Одновременно с ним бежали содержавшиеся в одной камере арестанты каторжные: известный же Казани Ананий Тарасов, Яков Михаленко и Иван Слюсаренко.

Полициею г. Мариуполя ведется тщательнейший розыск беглых.

Сбежав из тюрьмы, Стоян умудрился подломить в Мариуполе одноглавый храм Успения Богородицы и взять особо почитаемую икону Успения Божией Матери, выдавив стекло в окне алтаря. Этой иконой он рассчитался с фартовыми, устроившими ему побег…

Савелий почувствовал, как прохладные нежные руки обвили его шею. Он отложил газетные вырезки, поднял глаза и встретился со взглядом Лизаветы, светящимся таинственным изумрудным светом.

– Савушка, может, закажем ужин в каюту? – вкрадчиво спросила она.

Рука ее сползла с его шеи, царапнула коготками спину, переместилась на грудь и медленно поползла к животу. Другая ее рука тем временем судорожно расстегивала пуговицы брюк. Когда ее прохладные пальчики коснулись его восставшей плоти и стали ласкать ее, Савелий прикрыл глаза, полностью отдавшись охватившей его волне наслаждения.

«Нет, я положительно не знаю этой женщины», – успел подумать он перед тем, как утонуть в море блаженства.