Текст книги "Бриллиантовый крест медвежатника"

– Так-так, – проговорил ротмистр. – Значит, вы туда ездили?

– Да, ездила, – с некоторым вызовом ответила монахиня. – Собрала свои копейки – и поехала.

– Пожалуйста, поподробнее, будьте добры.

– А что ж – можно. Я еще при доброй памяти, помню все, а не то что некоторые… Ну, стало быть, прочитала я ейное письмо и поехала. Прибыла в эту Мариновку и сразу к нововыстроенному на месте явления иконы божьему храму, где ноне эта икона стоит. После с женщиной одной разговорилась, как оказалось, прислужницей этой самой мадам Ломен. Она и поведала мне в разговоре, что Ломен эта – жизни неправедной, оттого, верно, и храм выстроила, дабы грехи свои покрыть. Да. А работник, что икону выкапывал, вскорости помер. Так что нет у нее ноне никаких свидетелей обретения образа, да и не могла ей явиться святая икона, потому как таковым, во грехе погрязшим, иконы не являются. Небось купила где али, может, и украла, – закончила Варвара, сжав тонкие бесцветные губы и остро поглядывая на ротмистра.

– А что вы можете сказать о самой иконе? – спросил Прогнаевский.

– Похожа, очень похожа, – как-то уж больно уверенно ответила Варвара. – Лик, как у нашей, темен, письма точно древнего.

Сомнения, снова сомнения. И здесь было – он это чувствовал – что-то не так. Но старуха тридцать пять лет смотрела на эту икону, молилась на нее. И сказала: «похожа, очень похожа». И все же что-то не так. Так или иначе – надо ехать…

– Ну, вот и поезжай, – ответила старуха.

Ротмистр вздрогнул: оказалось, задумавшись, он произнес «надо ехать» вслух.

– Поезжай, поезжай, – добавила, ухмыляясь, Варвара. – Токмо мотри в сети ей, дьяволице, не попадись. Молод ты еще.

Не совсем поняв, что хотела сказать последней фразой старуха, Михаил Васильевич попрощался с монахиней и на следующий день, объяснив ситуацию своему шефу, выехал в Петербург.

Госпожа Ломен оказалась умной обаятельной женщиной лет под сорок с правильными и красивыми, но несколько резковатыми чертами лица. В ней был какой-то особый шарм, заключавшийся в ее взгляде, завораживающем с первых же мгновений знакомства. Очевидно, она до сих пор имела успех у мужчин, особенно у достаточно зрелых и опытных и умевших ценить в женщине ум и индивидуальность. Что, впрочем, не уберегло ее через несколько лет от суда и заключения в острог за симуляцию благотворительной деятельности и внушительные денежные растраты. Но это будет позже, а пока Варвара Викторовна, нимало не смутившись при виде жандармского мундира гостя, поздоровавшись, мило спросила:

– Чем могу служить?

Михаил Васильевич обстоятельно рассказал, кто он такой и по какому делу он счел необходимым причинить ей беспокойство.

– Ну что вы, бог с вами, никакого беспокойства вы мне не принесли, – просто ответила Ломен. – Имеете желание не откладывая съездить в Мариновку?

– Хорошо бы, если вы не возражаете, – мягко улыбаясь, ответил Прогнаевский.

– Нет, отчего же, – улыбнулась она в ответ.

Варвара Викторовна позвонила в колокольчик и велела закладывать лошадей. Некоторое смущение, которое испытывал Михаил Васильевич, прошло, и теперь подполковник чувствовал себя весьма просто и непринужденно. Может, оттого, что они с Ломен были примерно одного возраста и это снимало некоторые условности, а может, потому, что госпожа Ломен была с ним проста и как-то обыденна, будто ей каждый день доводилось возить жандармских офицеров в свое имение.

Церковь была небольшая, но ладная и выстроенная по всем правилам теперешней храмовой архитектуры: лепной декор, апсиды, филенки и всякое разное остальное.

Внутри церковки было тепло и уютно. В центре иконостаса в богатой золотой ризе стояла икона Божией Матери, и с первого взгляда на нее Михаил Васильевич все понял. Правда, на всякий случай он пошарил глазами по всему иконостасу, но знакомого образа Богородицы, того самого, что имелся некогда в Казанской женской обители, не было и близко.

«Абсолютно не похожа, – подумал Михаил Васильевич, возвращаясь взором к центру иконостаса. – Разве что лики темные, а так – ничего общего. И доска, кажется, длиннее и шире…» Тогда зачем было монахине, намного лучше его знавшей настоящую икону, утверждать, что мариновская икона «точь-в-точь как наша»?

– Вы где витаете, ромистр? – тронула Прогнаевского за руку мадам Ломен. – Спускайтесь-ка с ваших высот на землю.

– Да, виноват, – встретился со взглядом умных глаз Михаил Васильевич и невольно почувствовал, что чары этой женщины начинают действовать и на него. – Прошу прощения, задумался немного.

– О том, похожа или не похожа моя икона на похищенную? – чуть прищурившись, спросила Ломен, и в ее тоне послышалась легкая насмешка.

– Да вот, гляньте сами, – Прогнаевский достал из внутреннего кармана фотографическую карточку и протянул женщине. С карточки на мадам Ломен глянул светлый лик Предвечного Младенца, стоящего на руках Богородицы и благословляющего всякого на него смотрящего. Пресвятая Владычица глядела мимо. Голова ее была наклонена к Спасителю, а на маковке венца над ее головой, от коего во все стороны исходили золотые лучи, находилась небольшая корона, усыпанная бриллиантами и алмазами.

– Действительно, никакого сходства, – после недолгого молчания сказала Варвара Викторовна, возвращая Прогнаевскому карточку. – Что ж, я никогда и не утверждала наверное, что моя икона и есть та самая – явленная и чудотворная.

– Существует книжица, где говорится, что ваша икона и есть та самая явленная и чудотворная икона Казанской Божией Матери…

– Я никаких книг не писала, – быстро парировала Ломен. – Я вообще не люблю писать.

– А как вы нашли вашу икону? – спросил Прогнаевский, когда они вышли из церкви.

Варвара Викторовна коротко, точно и, как показалось ротмистру, заученно пересказала ему и про провалившуюся лошадь, и про суховатый пень, и про находку, что, несомненно, была тоже чудесным явлением известного и почитаемого образа.

– А если господину ротмистру будет угодно, я с удовольствием представлю все доказательства, как в живом виде, так и на бумаге со всеми полагающимися подписями, печатями и прочим. Вам угодно? – посмотрела прямо в глаза Прогнаевскому Ломен.

Михаил Васильевич отказался: с документами здесь, конечно, все было в порядке.

– Надеюсь, вы узнали, что хотели узнать? – деловито спросила Варвара Викторовна.

– Да, благодарю вас. Ну, пожалуй, я поеду. Было приятно познакомиться…

– Только после обеда, – тут же перебила его Ломен. – И не смейте отказывать одинокой и беззащитной даме…

Стол был великолепен. Впрочем, все в доме Варвары Викторовны сияло благолепием и роскошью; и большой рояль, блестящий черным лаком, и старинные, в бронзовом обрамлении, овальные зеркала на стенах между окнами с атласными занавесями, и орехового дерева секретер, и даже диванный столик на гнутых ножках.

Хороша была и сама хозяйка, слегка раскрасневшаяся и как-то помолодевшая от двух рюмок вишневой настойки. Она без умолку болтала, несла милую чушь и между делом поведала ротмистру о своих планах.

– Хочу в своей Мариновке устроить странноприимный дом и, может, гостиницу, – доверчиво сообщила она. – Вы как на это смотрите?

– Я думаю, у вас все получится, – вежливо ответил Прогнаевский. – Только будьте осторожны.

– Осторожны? – засмеялась Ломан, и в гостиной будто зазвучали, переливаясь серебром, крохотные колокольчики. – И это говорите вы, жандармский ротмистр?

Простился Михаил Васильевич с Варварой Викторовной чрезвычайно тепло. Серебряные колокольчики звучали в голове ротмистра всю его дорогу до Казани. Звучали и в Казани, когда он ехал к себе в воскресенскую гостиницу «Европа», и даже утром следующего дня, когда Михаил Васильевич, будучи в превосходном расположении духа, готовил рапорт о своей командировке в Петербург и Мариновку.

Они звучали, когда в его кабинет заглянул секретарь и сказал обыденным голосом:

– Тут двое рясоносцев пришли, вас спрашивают.

– А что им надо?

– Говорят, важное сообщение касательно чудотворной иконы.

– Зови, – вздохнул Прогнаевский и отложил рапорт.

Через минуту в его кабинетик вошли два священника в овчинных тулупах, из-под которых выглядывали довольно потрепанные рясы. Пожилой явно робел, второй, много моложе, держался уверенно.

– Слушаю вас, – сказал Прогнаевский и предложил духовным присаживаться. – Итак, чем могу служить?

– Так что, господин офицер, – сказал тот, что помоложе, – знаем мы одного человека, коему доподлинно известно, где схоронена пропавшая икона.

Прогнаевский поскучнел и приготовился слушать. Серебряные колокольчики смолкли.

* * *

Два года уже, как собирался Михаил Васильевич вырваться сначала в Ярославль, потом в Шлиссельбург, чтобы допросить Варфоломея Стояна, да все никак не удавалось: заявления доброхотов, так или иначе касающиеся местонахождения похищенной иконы и брильянтового креста с короны императрицы, шли и шли, и их приходилось проверять, что поглощало все время. Дни казались длинными, вечера – так просто нескончаемыми.

В один из таких вот нескончаемых и нудных вечеров его вызвал к себе Калинин.

– Присаживайся, Михаил Васильевич, – указал на стул подле себя Константин Иванович. – Тут в Управление письмо одно пришло от самого помощника министра. По твою, кстати, душу.

– Опять в каком-нибудь заброшенном склепе или под могильным крестом икону похищенную искать? – невесело усмехнулся Михаил Васильевич. – Если б ты знал, как мне все это осточертело…

– Да нет, на сей раз дело иное, – покачал головой Калинин. – И состоит оно в том, что тебя причисляют к министерству и предоставляют самые широкие полномочия по розыску пропавших иконы и креста. Теперь все, невзирая на чины и должности, обязаны помогать тебе, беспрекословно выполнять твои указания и требования, а ежели кто мешать будет да палки в колеса ставить – иметь ему дело с самим их высокопревосходительством Петром Аркадьевичем. Из нашего штата ты отчисляешься и считаешься временно прикомандированным к Министерству внутренних дел. Так что я теперь тебе не начальник. Все инструкции получишь в Питере, – полковник легонько хлопнул ладонью по столу, – куда тебе надлежит выехать немедля.

В Петербурге Прогнаевского принял сам Петр Аркадьевич Столыпин, премьер-министр Российской империи и министр внутренних дел. С момента покушения на него на даче в 1906-м, когда его малолетней дочери перебило бомбой обе ноги, лицо его посерело и под глазами легли темные круги, но он продолжал истово работать, как бы мстя всем этим террористам и их кукловодам.

Говорил он кратко и точно: к нему поступили сведения, что похищенная чудотворная икона не уничтожена, а продана старообрядцам и содержится в одной из их молелен на частной квартире в Казани. Что возвращение сей иконы имеет для империи огромное и даже знаковое значение.

– Поэтому попрошу вас приложить все усилия в розысках священной иконы, – в заключение сказал Петр Аркадьевич, – и ежели сия реликвия цела, непременно найти ее. Об этом вас просит и министр юстиции.

– Я хотел бы допросить главного преступника Варфоломея Стояна, – воспользовавшись тем, что премьер-министр замолчал, сказал Прогнаевский. – Он сейчас находится в Шлиссельбургской крепости.

– А вам не надо об этом просить, – ответил Столыпин. – У вас будут самые широкие полномочия. Все, включая министров, членов Госсовета и депутатов Государственной думы, будут обязаны помогать вам, в том числе и я. Сей документ за моею подписью и инструкции вы получите в канцелярии. И еще, – премьер слегка улыбнулся, – поздравляю вас с подполковником.

Он протянул руку. Ладонь премьера была холодной и вялой.

Глава 9
ИСТЫЙ ИУДЕЙ ГЕНДЛЕР

Исправляющий обязанности московского полицмейстера надворный советник Херувимов спешил. Только что ему доложили, что Берк Гендлер, с которым встречался в беседке на Тверском бульваре известный медвежатник Савелий Родионов, есть бывший минский мещанин, дважды находившийся под следствием за скупку краденых ювелирных изделий и как-то открутившийся от тюрьмы. Оба раза дела его были в шаге от судебного следствия и всякий раз застывали на этой точке. Словом, удивительная вещь, но подозреваемый в недоносительстве и скупке краденого Берк Аронович Гендлер с уликами и доказанной полицейским дознанием виной до суда почему-то не доходил и обвиняемым никак не становился. Впрочем, минские полицейские докопались все же до этого чуда. Объяснялось это довольно просто. Гендлер был истым иудеем, еженедельно посещал синагогу и был когда-то, как и минский раввин, резником. Когда Берк Аронович попал под следствие первый раз, раввин созвал свою многочисленную минскую паству на экстренную молитву, после коей наложил на всех однодневный пост. Сие означало, что каждый верный иудей должен был воздержаться в течение всего дня от пищи, а сэкономленные тем самым средства передать в качестве чрезвычайного налога раввину. Случалось такое, когда появлялась скорая надобность в хороших деньгах, обычно для подкупа влиятельных лиц. Деньги, собранные раввином в пользу Гендлера, получились немалые, попали в нужные руки, и суда над Берком Ароновичем не состоялось.

Когда Берк Аронович попал под следствие вторично, старый раввин вновь созвал минских иудеев на экстренную молитву и наложил на них уже трехдневный пост. Так Гендлер был отведен от суда и, несомненно, от тюрьмы второй раз.

Когда же над Берком Ароновичем вновь стали сгущаться тучи, раввин уже лежал на смертном одре. Все же, перед тем как отдать душу Иегове, он успел дать Гендлеру совет:

– Уезжай за границу, в Северо-Американские Штаты. Наших там много, пропасть не дадут. Поживи годика два-три, пока тут все не уляжется. Потом, если захочешь, приедешь. А лучше не приезжай, тут скоро будет очень неспокойно.

Этот разговор состоялся в декабре 1904-го. Гендлер последовал совету мудрого раввина и не пожалел: в России вскоре началась очередная великая смута, В Штатах же, где он занимался своим прежним ремеслом, дела шли как нельзя лучше, так что жалеть было не о чем. Берк Аронович получил американское гражданство, купил небольшую виллу в Лос-Анджелесе на побережье Тихого океана и занялся вскоре исключительно драгоценными камушками и антиквариатом. Он принимал заказы на ту или иную вещь, разыскивал ее, выкупал у хозяев и продавал заказчику с комиссионными, доходящими иногда до двухсот процентов.

Ранней весной 1909 года Берк Аронович получил заказ разыскать и привезти в Штаты повседневную корону российской императрицы Екатерины Великой, которая якобы хранилась в одном из губернских отделений Государственного банка России. Узнав, какую сумму готов выложить за корону заказчик, Гендлер не раздумывая согласился. Посидев месяца полтора в центральных библиотеках и собрав необходимый ему материал, Берк Аронович выехал в Россию.

Всего этого, конечно, Херувимов не знал. Но, спешно приехав на доклад к обер-полицмейстеру, надворный советник весьма дельно и обстоятельно поведал генералу о своих изысканиях и выдвинул две версии.

Первая звучала так: бывший скупщик краденого и бывший минский мещанин Берк Аронович Гендлер, ныне американский гражданин, не бросивший своих прежних занятий, а скорее, наоборот, преуспевший в них, приехал в Москву специально встретиться с пребывающим под подозрением известным вором-медвежатником Савелием Родионовым, дабы выкупить у него драгоценные ювелирные изделия, приобретенные означенным Родионовым неправедным путем.

– Мои агенты следуют за этим Гендлером по пятам, – завершая изложение своей версии, добавил Херувимов. – Есть возможность арестовать их обоих в момент передачи драгоценностей и денег друг другу.

– И что это даст? – скептически спросил обер-полицмейстер. – Один покупает личные драгоценности, другой продает. Ни один суд не признает их в чем-либо виновными.

– Суд, может, и не признает, – согласился Херувимов, – но следствие по наличию большого количества драгоценностей и их происхождению можно начать. Откуда, скажем, у господина Родионова бриллиантовое колье, как раз соответствующее описанию похищенного из Русско-Азиатского банка в 1903 году? Ах, он его купил? У кого, когда? Я думаю, его можно будет прижать и доказать, что драгоценности краденые. Стало быть, в поле нашего интереса попадет и господин Гендлер, как опять-таки скупщик краденого, – закончил Херувимов.

– Что же, резонно, – согласился генерал.

– Еще, ваше превосходительство, есть вторая версия, – воодушевленный благосклонностью начальника, решил продолжить Херувимов. – Возможно, Гендлер приехал в Москву встретиться с Родионовым для поручения ему какого-то особо важного дела, которое выполнить может только он. И что примечательно, Родионов с женой третьего дня сели на пароход общества «Надежда» и в настоящее время держат путь в Казань. По крайней мере, как удалось выяснить моим людям, билеты они взяли именно до Казани. Надо полагать, интерес Гендлера, а теперь и Савелия Родионова находится в Казани.

– Он что, будет в Казани брать банк? – вскинул брови генерал.

– Вероятнее всего, ваше превосходительство, – ответил Херувимов, – Гендлер поручил Родионову выкрасть нечто крайне ему нужное. И нарочно нашел Родионова для этого дела. Почему? Потому что сей субъект – лучший медвежатник России. Следовательно, это нечто, так нужное Гендлеру, хранится в сейфе.

– Вероятно, вы правы, – задумчиво покивал обер-полицмейстер. – А как по-вашему, что нужно этому Гендлеру?

– Пока не знаю, господин генерал, – честно ответил надворный советник. – Ведь Гендлеру нужны не деньги. Тогда что его может интересовать? Старинные украшения, камушки, золото, дорогой антиквариат, ценные бумаги. Значит, интерес для него будут представлять в Казани только три банка: Волжско-Камский, Купеческий и… Государственный.

– Даже так? – снова вскинул брови генерал. – Немедля пошлите телеграмму казанскому полицмейстеру о прибытии к нему этого самого Родионова. Пусть будет начеку.

– Я уже телеграфировал господину Васильеву об этом. Надеюсь, ни один шаг этого субчика не останется незамеченным.

– Превосходно, господин надворный советник, – почти улыбнулся генерал, что означало крайнюю степень его расположения к подчиненному. – Вы славно поработали. Как ваша инфлуэнца?

– Я слишком занят, господин генерал, чтобы обращать внимание на такие мелочи, – бодро ответил Херувимов, вскинув вверх подбородок.

– Напрасно, голубчик, вы так себя не бережете, – заметил обер-полицмейстер. – Вот будете в моем возрасте, тогда и пойме…

Он замолчал на полуслове, решив, верно, что слишком разоткровенничался с человеком моложе его и младше по чину. И, сдвинув к переносице брови, спросил:

– А почему они поплыли в Казань пароходом, а не поехали поездом? Как вы думаете? Ведь поездом было бы много скорее?

– Я думаю, из романтических соображений, – ответил Херувимов. – Молодые-с….

– Хм… – усмехнулся обер-полицмейстер и добавил: – Я вас больше не задерживаю, господин надворный советник.

Глава 10
КАКОВ БУДЕТ КУШ?

В конце 1908 года Варфоломей Стоян сошелся с одним арестантом, коему в самом близком времени должно было выйти освобождение. Обличьем, манерой говорить и даже походкой заключенный этот крепко походил на Стояна. Неизвестно, чем взял его Стоян, может, упросил, а может, открыл ему одну из своих хованок-тайников с золотишком да каменьями драгоценными (схронов таковых у Варфоломея было с десяток в разных городах), а только, когда настал долгожданный час, вместо того арестанта потопал с котомкой по тюремным коридорам в его одежде и под его именем Варфоломей Стоян. Он уже прошел и досмотр, и наставительную беседу с новым начальником тюрьмы, и вот-вот должны были распахнуться тюремные ворота, как попался на его пути невесть откуда помощник тюремного начальника, хорошо его знавший. Поначалу он не обратил на арестанта никакого внимания и даже посторонился, пропуская Стояна и конвойного, шедшего сзади. Затем вдруг встал как вкопанный и гаркнул не своим голосом:

– Арестант, на месте!

Стоян, догадавшийся, что его узнали, продолжал идти.

– Эй, погодь, – миролюбиво сказал конвойный и придержал Стояна за рукав. – Столь ждал, чай, еще погодишь малость.

– Куда этого ведешь? – грозно спросил помощник, глядя в глаза Варфоломею.

– На волю, ваше благородие, – ответил конвойный. – У них, это, срок вышел.

– У них , – усмехнулся прямо в лицо Стояну помощник, – срок выйдет году в тридцатом. Ежели, конечно, они доживут. А ну, веди его назад.

– …Все едино сбегу, – заявил Стоян начальнику тюрьмы, к коему его привел помощник.

– Хорошо, – спокойно кивнул начальник и ласково посмотрел на неугомонного арестанта. – Но есть одно местечко, откуда ты не сбежишь. И мы туда тебя скоро определим.

– Я откуда хошь сбегу, – буркнул Стоян.

– Ну, оттуда вряд ли, – усмехнулся начальник и душевно улыбнулся…

Савелий вложил в папку книжицу и газетные вырезки в прежнем порядке и завязал тесемки. Собственно, разговор Стояна с помощником и начальником тюрьмы додумал он сам. Последняя газетная вырезка гласила, что Варфоломей Стоян, находясь в Ярославской тюрьме, едва не совершил побег под личиной освобождающегося арестанта, но был узнан и задержан помощником начальника тюрьмы. И все. Однако, сопоставив газетную информацию и разговор с жандармским подполковником, у Савелия и родилось такое образное окончание истории похождений церковного вора Варфоломея Стояна. Из Шлиссельбургской центральной тюрьмы – Савелий это слышал от многих королей и мазов с Хитровки – сбежать было решительно невозможно.

* * *

Этот вечер, четвертый на «Ниагаре», был посвящен картам. Колобок, снова пытавшийся организовать для пассажиров первого класса, обновившихся к этому времени более чем на треть, выступление магика и иллюзиониста Гарольдо Гарольдини с его очаровательной ассистенткой, вернулся с нижней палубы ни с чем. Великий и непревзойденный Гарольдини наотрез отказался от выступления, несмотря на обещанные вначале триста пятьдесят, а затем и четыреста рублей, а рыжая красотка Карменцита даже не пожелала говорить с бывшим депутатом Государственной думы и демонстративно уперлась взглядом в раскрытый иллюминатор.

Играли в банк.

Метать, по жребию, выпало здоровенному купчине, плывшему до Нижнего Новгорода на Макарьевскую ярмарку. Договорились играть по красненькой, и дело пошло. Понтеров было шестеро; ни подполковник Прогнаевский, ни Савелий не играли. Михаил Васильевич не сел за карточный стол потому, что принципиально никогда не играл на деньги, а Савелий просто не любил эту слишком простую игру, где не было места ни расчету, ни стратегии и где всецело распоряжался его величество случай. Они даже не хотели быть зрителями и вышли на палубу, чтобы не слышать этих нервически-возбужденных голосов:

– Ваша тройка убита…

– Валет выиграл!

– Я удваиваю ставку…

– Этого не может быть, но плие, господа!

Солнце уже село, однако было еще довольно светло. Мерно работала в трюме бельгийская машина; вода за бортом как бы сама собой расступалась перед пароходом, образуя за кормой шипящую пенистую дорожку.

– А мы хорошо идем, – сказал, чтобы нарушить повисшее неловкое молчание, Прогнаевский.

– Плыть по течению всегда получается быстрее, – в свою очередь, откликнулся Савелий.

– Вы едете до Казани? – спросил подполковник, не отрывая взгляда от воды.

– Да, – коротко ответил Родионов.

– А вы бывали в ней?

– Приходилось, – осторожно ответил Савелий.

– И где вы намерены остановиться? – продолжал любопытствовать подполковник.

– Мы еще не решили. А вы?

– Как всегда, в нумерах «Волга», на Малой Лядской.

– Будете искать икону у той купчихи, про которую говорили?

– Был сигнал, надо проверить. Вы не представляете, сколько было писем и заявлений о якобы местонахождении похищенной иконы, когда за помощь по ее розыску была обещана награда! Сначала одна монашка принесла мне анонимное письмо на адрес Казанского Богородицкого монастыря, в котором говорилось, что украденная чудотворная икона находится в Петербурге. Назывался даже точный адрес: Петербургская сторона, улица такая-то, дом такой-то. Я поехал в Питер, у меня в кармане лежала фотографическая карточка настоящей иконы. Приехал, нашел улицу, дом. Но иконы там не оказалось. «Где икона?» – спрашиваю. «В Мариновке, в новой церкви», – отвечают. Поехал в Мариновку. Действительно, церковь там поставлена новая. Небольшая, но ладная. Выстроена по всем правилам нынешней церковной архитектуры: аспиды, филенки, лепной декор. Зашел. Внутри уютно, тепло. В центре иконостаса в золотой ризе действительно – образ Божией Матери. Да не тот. И доска у этого больше, чем была у похищенной, и письмо светлее, да и не греческое вовсе. Мне ведь, – совсем невесело усмехнулся Прогнаевский, – пришлось по иконному письму даже специалистом стать. Ну, развернулся и поехал обратно в Казань. А в Управлении – кипа писем и заявлений типа: «На Арском кладбище возле нового склепа профессора-сифилисолога Ге схрон под заброшенной могилой, а в нем – чудотворная…» А то и почище… И все это, хочешь не хочешь, надо проверить, отреагировать, скажем так, на сигнал.

– Не сахар, надо сказать, у вас работа, – заметил Савелий.

– Да нет, я уже попривык как-то. Все лучше, чем бумажки с места на место перекладывать. А вы в Казань по какой надобности?

– Даже затрудняюсь вам ответить, – пожал плечами Савелий. – Так, небольшое свадебное путешествие.

* * *

Обвенчаться Савелий с Лизой собирались еще шесть лет назад. Вернее, собиралась Лизавета, желавшая семейного уюта, спокойной, размеренной жизни и мечтавшая о детях. Как минимум двух: дочери и сыне.

– Я ведь уже не девочка, Савелий, – говорила она, заглядывая ему в глаза. – Я знаю, ты любишь меня, но мне, как любой бабе, нужна определенность. Кто я тебе: подруга, любовница, жена?

– И то, и другое, и третье, – терпеливо отвечал Савелий, считая, что Лизаветой овладел очередной бабий каприз. – Разве нам с тобой плохо?

– Нам хорошо. Но я устала от этой неопределенности. От постоянного ожидания твоего ареста. От этой твоей «работы».

– Эта, как ты называешь, моя работа дает нам средства к существованию. Весьма не бедного, надо сказать.

– Вот именно. Деньги у нас есть, есть золото, камушки, жемчуг. Почему бы тебе не остановиться на этом? Ты богат, ты победил. Ты победил их всех с их департаментами, управами, прокурорами, сыщиками и филерами. Что тебе еще надо?

Она волновалась и курила одну папиросу за другой.

– Ты много куришь, мне это не нравится, – сдержанно заметил Савелий. – И тебе это не идет.

Елизавета нервически потушила папиросу и продолжала все тем же взволнованным голосом:

– Мы можем где угодно купить дом, усадьбу, имение и просто жить, красиво и беззаботно. А хочешь, давай вернемся в Париж. Кажется, он тебе понравился.

Она замолчала и выжидающе посмотрела на него.

– А с кем ты собираешься жить? – неожиданно спросил Савелий, неотрывно глядя ей в глаза.

– Ты до сих пор этого не понял? С тобой, с кем же еще, – фыркнула Лиза. – Я уже не смогу без тебя.

– Вот он я, – жестко ткнул кулаком себя в грудь Савелий. – А в той уютной и спокойной усадебке я буду уже НЕ Я, а некто другой, совсем не тот, которого ты когда-то полюбила и, надеюсь, любишь теперь. Мне нужны в жизни риск, азарт, ощущение опасности; мне нужно всякий раз подтверждение того, что я – лучший в своем деле.

Он нежно посмотрел на Лизу и погладил ее по щеке ладонью.

– А без этого дела я просто зачахну.

– Да ты даже не пробовал… – не на шутку обиделась Лиза.

– А мне незачем пробовать, – ответил он. – Я просто знаю.

И она ушла. А через два месяца он увидел ее в Париже, в небольшом ресторанчике на берегу Сены.

Она была не одна, но все же подошла к столику Савелия.

– Здравствуй.

– Здравствуй. Никогда не думал, что ты любишь Европу, – буркнул он, стараясь не глядеть на нее.

Они немного поговорили, и Лизавета вернулась к своему спутнику. Скажи ей Савелий «пойдем со мной», и она, не раздумывая, бросилась бы к нему в объятия и пошла бы с ним куда угодно. Но Савелий молчал и глядел мимо.

Второй раз они встретились в поезде Москва – Санкт-Петербург. В купе Савелия робко постучали, и после его «открыто!» вошла… Лизавета.

– Привет, – сказала она так, будто они расстались всего несколько часов назад.

– Привет, – ответил Савелий, тоже, как могло показаться, ничуть не удивившийся этому ее появлению.

– К тебе можно?

– Входи, – разрешил Савелий сорвавшимся голосом.

Лиза вошла и… осталась. А полгода назад они обвенчались в приходской церкви Тихвинской Божией Матери.

Настоял на этом уже Савелий.

* * *

Когда Савелий и подполковник Прогнаевский, не пожелав присоединиться к играющим, прошли на палубу, Елизавета осталась в гостиной и пополнила ряды зрителей, наблюдающих за игрой. Однако слова «лоб», «соник», «плие» ничего ей не говорили, и она решила спросить об этом у Афинодора Далматовича, только что покинувшего игровой стол с расстроенным видом.

– Семьдесят рублей коту под хвост, – сокрушался он, краснея полными щечками. – Ну это ж надо, а?

– Не сокрушайтесь так, господин Дорофеев, – тронула его за рукав Лизавета. – Ведь могло быть и хуже.

– Что может быть хуже бездарно потраченных денег? – вскинул на нее круглые глазки Афинодор Далматович. – Ведь сколько раз давал себе зарок не садиться за карточный стол, да нет же, все сажусь и сажусь, старый осел.

– Скажите, Афинодор Далматович, что такое «лоб»?

– Верхняя часть головы, – машинально ответил Дорофеев.

– Да нет, что такое «лоб» в этой карточной игре?

– Верхняя карта в колоде банкира, – ответил бывший депутат Государственной думы.

– А «соник»?

– Следующая за «лбом» карта.

– Господин Дорофеев, дорогой, сделайте милость, объясните мне правила игры в этот банк, – взмолилась Лизавета.

– Зачем же вам это знать? – удивился Дорофеев.

– А может, я сыграть захочу…. Когда-нибудь.

– Помилуйте, голубушка, банк – игра для мужчин.

– Ну Афинодор Далматович, ну миленький, – капризно надула губки Лиза, – вам что, трудно?

– Ну, не трудно, – замялся Дорофеев. – Только к чему вам это?

– Давайте, давайте, говорите, – нетерпеливо сказала Лиза.

– Извольте, – сдался Дорофеев. – Итак, при игре в банк игроки делятся на банкомета и понтеров. У каждого из них перед началом игры своя колода карт. Допустим, вы понтер. Из своей колоды вы выбираете карту и кладете ее рубашкой кверху, никому не показывая. Затем подрезаете колоду банкира…

– Что значит – подрезаете? – перебила его Лизавета.

– Ну… Вы в дурачка умеете играть? – не нашелся ничего ответить Афинодор Далматович.

– Умею, – кивнула головой Лизавета.

– После тасования карт раздатчиком что идет далее?

– Кто-нибудь из игроков снимает колоду, то есть делит ее на две части, и верхняя часть кладется вниз колоды, а нижняя – вверх.