Текст книги "Рыбья Кровь"

– Тогда я перепишу эти свитки на свой язык и просто отдам тебе.

– Ты умеешь писать и читать? – удивился ромей.

– А еще ты научишь меня, как произносятся ваши буквицы.

Тимолай охотно объяснил, с недоумением наблюдая, как подросток старательно все за ним повторяет. Его изумление возросло еще больше, когда две недели спустя Дарник заговорил с ним на его родном языке. Неуклюже, коряво, но все же понятно.

До переписывания свитков на чистый пергамент дело не дошло – слишком дорогое удовольствие, но с этого дня бежецкий гость при всяком посещении Каменки, когда Клыч был занят, шел к Тимолаю заниматься математикой и ромейским языком. Со сложением и вычитанием Дарник был знаком и раньше, теперь пришлось познакомиться с умножением и делением. Эта любовь к счету оказалась привита Маланкиному сыну на всю жизнь: стаи птиц, количество землянок в селищах, соотношение парней и девушек на токовище, не сосчитав всего этого, он уже не мог себя чувствовать спокойно и уверенно.

Дальше его ждали еще более удивительные открытия. Как-то раз меняла взялся обучить Дарника игре в затрикий, так по-ромейски назывались шахматы. До этого он никого этой игрой в Каменке заинтересовать не мог. Не заинтересовал бы и Дарника, если бы сперва не рассказал легенду о появлении самой игры. Как придумщик шахмат попросил у местного князя награду в зернах пшеницы, которые надо было уложить на клеточки шахматной доски в следующем порядке: на первую одно зерно, на вторую два, на третью четыре и так далее. Но когда казначеи княжества все, как следует, подсчитали, то выяснилось, что столько зерна может вырасти во всем их краю лишь за двадцать лет.

Дарник легенде не поверил и, придя домой, взялся все перепроверять. Его знания цифр хватило только до половины шахматной доски, дальше он просто не знал, как эти цифры называются. Но потрясение подростка возросло еще больше, когда он, любопытства ради, тот же порядок цифр приложил к собственному происхождению. В десятом колене его предков стало больше тысячи, в двадцатом больше миллиона, в тридцатом больше тысячи миллионов. Никому, даже Клычу, не рассказал он о своем открытии, зато оно разом разрушило для него сказку про князей и знатных людей. Все они обязательно в каком-либо колене являлись его прямыми предками, следовательно, он сам не менее знатен любого из них.

В другой раз Тимолай рассказал ему о гиене, которая весь день преследовала антилопу пока та не свалилась без сил на землю. Гиена не стала перегрызать антилопе горло, а, примостившись поудобнее, принялась есть у еще живой антилопы заднюю ногу. А антилопа в это время шевелила ушами, смотрела в сторону и ничего не чувствовала, потому что всякая боль была уже за пределами ее чувств. Дарник и этот рассказ умудрился повернуть себе на пользу, мол, точно так же не существует слишком сильных физических пыток и в мире людей – рано или поздно любая боль выходит за пределы чувств. Такой вывод сильно приободрил его – теперь он мог не слишком бояться своих будущих возможных палачей.

Многому чему еще научился Дарник у менялы: как с помощью особых вычислений определять размеры удаленных предметов и расстояние до них, что такое деньги, и как переводить серебряные дирхемы в серебряные милиарисии, а золотые солиды в медные фолисы, нашелся у него ответ и на вопрос, почему сейчас не воюют по древним умениям, раз они были так хороши.

– Утратило смысл воевать малой кровью. Для неожиданного набега хороша и простая свирепая толпа. Никто уже не завоевывает чужих земель, чтобы там жить. Соберут дань, похожую на обычный грабеж – и домой.

– А почему не хотят чужих земель? – удивлялся Маланкин сын.

– Потому что это очень обременительно иметь чужие земли.

Дарник все равно не понимал.

– Хорошо, а в чем тогда вообще смысл настоящей войны? – жадно допытывался он.

– Ее смысл в том, чтобы завоевывать не только имущество, но и души врагов.

– Сделать их своими рабами?

– Нет, не рабами, а чтобы они сами к тебе прикипели своими душами.

– А разве это возможно?

– Нужны такие слова и дела, которые не только воспламенили бы твое собственное войско, но привлекли бы на твою сторону врагов.

– Неужели это кому-нибудь удавалось сделать?

– Некоторым удавалось. Завоевывая новые земли, они несли туда не только сильный меч, но и большую выгоду: маленькую дань, справедливое управление, защиту от разбойников и богатые товары.

Для Дарника, который всегда слышал, что орды диких племен завоевывают и разоряют цветущие города, такой ответ был неожиданным.

– Но разве не бедность должна завоевывать богатство, а богатство – бедность?

– Когда бедные завоевывают богатые страны, они через двадцать лет неизбежно становятся сами рабами завоеванной страны, только богатые завоеватели умеют сохранять свою прежнюю свободу и обычаи.

– А если бедные будут хорошо знать, что им делать, они победят? – пытался выяснить все до конца Маланкин сын.

Мудрый Тимолай только грустно улыбался в ответ.

5

Куда пропали следующие три года его жизни, Дарник потом вспоминал с большим трудом. Все казалось только повторяется и повторяется, не прибавляя ему ничего нового. По телесной силе он не уступал среднему мужчине, по ловкости, быстроте, меткости – равных ему в Бежети, Каменке и Заволочье вообще было не найти, по знаниям, свежим мыслям и благоразумию – опережал любого взрослого, даром, что ли, Вочила и Тимолай теперь разговаривали с ним как с равным. А после того, как зимой на медвежьей травле именно брошенная Дарником сулица уложила выскочившего из берлоги медведя, он и вовсе почувствовал себя полностью сложившимся мужчиной-воином.

Ромей Тимолай сильно охладил его пыл, сказав, что сейчас он только на пороге получения серьезной внутренней силы.

– Как так, – возмутился Дарник.

– Жизнь любого человека состоит из двух частей: сначала он учится жить по чужой правде, а потом живет по своей правде. Хотя на самом деле девяносто пять человек из ста обычно останавливаются на первой части, но ты еще не достиг и ее.

– Ну и скажи мне, чего я еще не знаю и не умею? И что это еще такое: жить по своей правде?

– Сами твои слова говорят, какой ты еще несмышленыш, – вздохнул меняла.

Раздосадованный подросток в гневе смел с доски фигуры затрикия, в который они играли, и пошел прочь. Через неделю принес копченый кабаний окорок, якобы в обмен на костяной гребень для матери. Тимолай встретил его как ни в чем не бывало, и слово за слово мир между ними был восстановлен.

Про то, как жить по своей правде, Маланкин сын так и не узнал, зато услышал много других удивительных вещей. Про то, например, что каждого человека окружают сразу три людских кольца. Первое кольцо сиюминутное, то, что видится сразу – все люди вокруг со всеми их грубостями, кликушеством и вредностью. Второе кольцо устоявшееся, коренное, то, какие есть эти же сиюминутные люди на самом деле со способностью на добрые и героические дела. Третье кольцо – это невидимое кольцо святости – все праведные люди, которые истово молятся не только за своих близких, но и за весь человеческий род. Про первые два кольца Дарник более-менее понял, но вот третье…

– А как можно доказать, что это третье кольцо существует? – спрашивал он.

– Когда спасение от большой беды приходит к человеку и его роду в самый последний момент, это и есть доказательство, что кто-то за нас сильно молится и ведет праведную жизнь, – отвечал Тимолай.

Дарник только недоверчиво хмыкнул, полагая, что так меняла хочет заманить его в свою ромейскую веру, о которой он время от времени рассказывал своему юному другу.

Был у Тимолая ответ и на то, что такое совершенный человек и как им стать.

– Путь к совершенству лежит через четыре вида одновременного развития: для Бога, для себя, для ближних людей и для людей дальних, – объяснил ромей.

Развитие для Бога Дарник пропустил мимо ушей, жизнь в землянке колдуна Завея сделала его полностью нечувствительным к любым видам богов и потусторонних сил. Зато остальное триединство удивительно благотворно легло ему на душу, став со временем главной умственной и сердечной опорой. Отныне скука и отсутствие интереса к окружающему навсегда покинули его, так же, как и усиленные «мучанья головы» о чем-либо. При любом затруднении он с легкостью оставлял это «развития для себя» и переходил мыслями на свое развитие для ближних, а то и для дальних людей. Как ни странно, от этого легче стало и с неразрешимыми загадками: то, что он несколько часов назад не мог для себя понять, вдруг всплывало потом в совершенно готовом и решенном виде. И возникало именно то легкое и победительное чувство хозяина самому себе и всему окружающему, которое он в себе любил больше всего.

Много времени с тех пор они проводили с Тимолаем, обсуждая «общелюдские задачи». Меняла спрашивал, как он будет поступать в том или ином случае, Дарник отвечал и тут же получал подробный разбор своих ошибок.

– Ну, например, твое войско разбило неприятеля, и вы захватили огромное количество пленных, а продовольствия мало и двигаться с пленными приходится очень медленно? – говорил учитель.

– Остановимся и устроим большую загонную охоту, – отвечал ученик.

– А охота не удалась. Неприятель воспользовался передышкой, накопил силы и снова наступает?

– Выколоть глаза всем пленным и отпустить, – придумывал Дарник самое необычное.

– Ух ты! – даже подскакивал от его слов ромей. – Правильно, но не разумно. Разумней начать переговоры и отдать пленных без выкупа.

– А они снова возьмутся за оружие! – не соглашался Дарник.

– Во-первых, ни в одном походном войске не бывает двойного комплекта оружия и доспехов, во-вторых, разбитые воины уже совсем не те воины, такая же обуза для неприятеля, как и для тебя. И ничего, как будто не выиграв, ты выиграешь все.

Боевые упражнения с Клычом, и знания, получаемые от Тимолая и Вочилы это, конечно, было замечательно, но бесконечно продолжать их выглядело уже как нерешительность и трусость. Не пора ли сколачивать собственную ватагу и выходить с ней на большую жизненную тропу. Клыч по этому поводу рассуждал просто и доходчиво:

– Хорошо, я согласен, что вожаком нашей ватаги будешь ты. Но другие никогда не согласятся на это. Мы и так для всех взрослых как пустое место, поэтому никто из ребят никогда не поверит, что в другом месте к нам будут относиться как-то иначе. И пойдут только за настоящим воином навроде Вочилы, или ты очень убедительно должен им доказать, что сам являешься таким воином.

Под чье-то начало Рыбья Кровь собирался становиться в самую последнюю очередь, поэтому был целиком за второе предложение. Вдумчиво оглядевшись по сторонам, он увидел, что те, с кем бы ему хотелось идти в поход, вовсю занимались выбором невест, и рассчитывать можно лишь на самых неказистых отроков, которые до невест дорастут лишь через год-два. Два ухватича – вот все, на что он мог рассчитывать в Бежети, не больше троих каменчан мог уговорить на уход из Каменки и Клыч. Для начала решено было испытать свои силы в дальней охоте на туров и оленей. Дважды на такую недельную охоту отправлялись Дарник с Клычом с пятью-шестью другими ребятами, но лишь однажды им удалось подстрелить оленуху с олененком. Зато ночевки в лесу у костра с выставлением сторожей выглядели совсем по-взрослому и по-боевому.

Во время второго похода Дарник решил пошутить: сказал, что не может найти дорогу назад. Надо было видеть, как перепугались его ватажники! Ведь даже набредя на какое-либо селище, они вряд ли могли вернуться домой – как объяснить, куда им надо, если все вокруг имело лишь свои местные названия, да и речки были на одно лицо, а в дремучих лесах не везде можно было определить стороны света. Рыбья Кровь все же вывел ватагу куда надо, но пережитый ужас напрочь оттолкнул ребят от него. Да и у самого Маланкиного сына возникло к ним довольно брезгливое чувство. Не паниковал один Клыч, догадавшись о проверке Дарника.

Любовные токовища на Сизом Лугу тем временем шли своим чередом. Одна из каменчанок по имени Млава стала ни с того ни с сего заглядываться на него, четырнадцатилетнего Дарника, и узнав про его мечту податься в дальние края, стала в открытую просить взять ее с собой. Рыбья Кровь не знал, что и сказать, среди вольных бойников, по рассказам, тоже встречались женщины-воительницы, обычно наложницы вожаков, которые отличались нередко даже большей кровожадностью, чем бойники-мужчины. Млава не выглядела первой красавицей, но и последней тоже не была. И если бы не ее озорные глаза, часто посматривающие на него, он бы вообще не выделил ее из общего девичьего ряда. Возник даже соблазн взять шаловлицу с собой, чтобы с первого дня обрести вид бывалого воина. Будь Млава чуть посдержанней, так бы все и случилось. Но, увы, по своему недомыслию она прибегла к обычному набору девичьих ухваток. То затащит его на посиделки у костра, то вызовет на танец, то потянет купаться на пруд.

Окружающие парни и девушки все это, естественно, не оставили без внимания. Шутки, подначки, а то и насмешки открыто посыпались в их сторону. Дарник долго помалкивал, надеясь, что Млава сама догадается, что с ним нельзя себя вести как с обычным парнем. Она же, принимая его молчание за простую застенчивость, расходилась еще больше и скоро стала вызывать в своем «женихе» чувство холодного неприятия.

Среди сложившихся парочек женихов и невест на свадебном токовище большой популярностью пользовался шуточный обмен партнерами. Когда в танцах и играх они менялись друг с другом девушками и парнями, как бы подчеркивая их достойную зависти обоюдную привлекательность, до прогулки «в рощу», разумеется, не доходило, просто всем было весело и занимательно. Еще на Сизом Лугу практиковался обмен настоящим оружием, когда дедовский шлем меняли на секиру, а защитные доспехи дяди на отцовский меч. И вот как-то раз, когда один шутник, владелец железного шлема, предложил Дарнику поменять Млаву на свою девушку, Дарник в ответ предложил поменять свою «невесту» на его шлем. Все с интересом ждали, чем закончится их розыгрыш. А закончилось тем, что Дарник просто взял шлем и ушел. Неделю специально не появлялся на Сизом Лугу, а когда появился, то обнаружил, что его избавление от глупой девушки полностью удалось: Млава вовсю крутила любовь с владельцем шлема. Однако выиграв в малом, Маланкин сын проиграл в большом: вся сизолужская молодежь смотрела теперь на него с легким презрением за столь недостойный поступок – торговать женщинами у запрудников считалось последним делом. Даже Клыч и тот не проявлял при посторонних особо дружеских чувств.

Ну что ж, будь по-вашему! Разгневанный Дарник удалился на свой Черный Камень. Здесь, в привычном одиночестве, с редким участием Клыча, он принялся строить свою первую метательную машину, о которой прочел в ромейских свитках.

Получившийся малый камнемет на треноге представлял собой в три раза увеличенный самострел. На ложе была сделана выемка для камня величиной с репу, а в самой выемке – канавки для трех лучных стрел. После нескольких проб десятифунтовый камень со свистом улетел прочь и в ста шагах переломил ствол молодой осины. Тремя стрелами в дальнюю цель Дарник, как ни старался, не попал, но и не огорчился – ведь они должны были лететь в толпу, а там уж непременно кого-нибудь да зацепят.

В разгар испытаний к нему на Черный Камень пожаловала целая компания ходоков с Сизого Луга звать его обратно. Оказалось, к ним из Заволочи явились четыре двадцатилетних перестарка, чьи жены много болели или получили членовредительство, и теперь они хотели выбрать себе вторых жен, и никто на токовище не знал, как от них избавиться. Против такого почетного и важного призыва устоять было невозможно. И отыскав бойцовские рукавицы, Рыбья Кровь последовал за ходоками.

Заволочские перестарки действительно установили на Сизом Лугу свое полное господство: высмеивали парней, цеплялись к девушкам, никому не давали ни минуты покоя. Сами из себя они не представляли ничего особенного – ну, по-мужски крепкие, ну, бородатые, ну, бесконечно уверенные в себе. Но среди каменецких парней были ничем им не уступающие бойцы, вот только разница в возрасте намертво сковывало их. Для Дарника такого препятствия не существовало, он просто надел рукавицы и вышел в бойцовский круг. Его расправа была короткой и не блистала разнообразием: ложный замах левой рукой и короткий выстрел правым кулаком – и четыре наглеца, лежа на земле, пытаются понять, что с ними произошло. Солидный кулачный опыт научил бежецкого бойника, что самый надежный удар это в подбородок, но сейчас он попал лишь в два подбородка, третий заволочец нырнул головой вперед и в результате Дарник сломал ему нос, а по четвертому Рыбья Кровь промахнулся сам, ожидая такого же нырка, попал кулаком в кадык, и тем самым едва не прикончил противника.

Зрители стояли притихшие и испуганные, никто не решался поздравлять Маланкиного сына с таким выдающимся результатом, словно перед ними был не их скромный знакомец, а некий злой дух вызванный с Черного Камня. Прежнего отношения уже не будет никогда, понял и Дарник, и, побыв там для приличия какое-то время, молча удалился со ставшего совершенно чужим места забав и веселья.

Но его тайной надежде, что уж такое кулачное достижение снискает ему вожацкую славу, не суждено было сбыться. Через два дня Клыч сообщил ему, что остальные их «соратники» полностью отказались идти в большой мир.

– Значит, пойдем вдвоем.

– Как вдвоем? – изумился каменчанин.

– Если стоять спина к спине, то это то же самое, что десять бойников, – объяснил Дарник.

– А куда мы пойдем? На запад или юг?

– Мы не пойдем, а поплывем. На восток по Каменке.

Тревогу Клыча можно было понять, в лесных и речных далях даже ватаги в двадцать парней исчезали без следа и каких-либо слухов, а что смогут сделать они вдвоем? На восток это означало попасть на Танаис, главную водную магистраль Русского каганата, на которой под видом купцов часто скрывались ладьи разбойников и охотников за рабами, готовые при удобном случае заняться своим основным промыслом.

Еще готовясь к походу ватагой, они с напарником и другими парнями заготовили большое количество воска с тем, чтобы выменять его у Тимолая на дорогие женские украшения, которые могли им пригодиться в пути в качестве денег. Теперь запасы воска они поменяли на двухместную лодку-дубицу. Клыч из дома натаскал немало ломаного железа, за которое Вочила выковал каждому из них по лепестковому копью, вернее, по наконечнику, которое парни сами прикрепили к древку.

К вымененому на Млаву шлему у Дарника добавилась старая безрукавка Смуги Везучего с вшитыми в двойной бычьей коже железными пластинами, и собственноручно изготовленный малый прямоугольный щит.

– У меня тело не круглое, а продолговатое, поэтому хочу защищать только его, а не пустой воздух, – объяснил он напарнику, необычную форму щита.

Замахнулись они с Клычем и на большую пращницу из тех же ромейских свитков. Высоко между двух деревьев установили брус-перекладину, на которой свободно вращалось коромысло на восемь аршин. На коротком конце коромысла прикрепили большую корзину и два мешка, наполненных камнями, на длинный конец прицепили пращу в полсажени. Оставалось только веревкой притянуть верхний конец к земле и отпустить, и противовес сообщал коромыслу нужный пружинный разворот. Камни с голову ребенка, положенные в пращницу, уносились в чащу с такой стремительностью, что первое время они не могли даже проследить, куда именно те улетели. Зато после недельных испытаний перед пращницей в лесу образовалась целая просека переломанных деревьев и стало понятно, что любые деревянные стены на двести-триста шагов так же обречены на полное разрушение.

В этих занятиях и упованиях у них прошли осень и зима.

Весна в год пятнадцатилетия Дарника выдалась ранняя. Снег и лед быстро сошли и в прозрачном лесном массиве стало тепло как летом. Оставалось подождать только несколько дней, чтобы ночью можно было обходиться без теплой одежды и лишних одеял. Собраны уже были нужные продукты, запасные портки и рубашки.

Но буквально накануне отплытия Клыч огорошил Дарника известием, что родичи требуют, чтобы он женился, мол, уйдешь на все четыре стороны только после того, как оставишь нам своего собственного сына. То же самое, словно по сговору, внушала сыну и Маланка, но Дарник только шутливо отмахивался, прекрасно понимая, что одна с невесткой и внуком мать в своей землянке просто не справится.

Напарнику было сложнее, его уже заставили перейти в землянку к молодой и пока еще бездетной вдове погибшего зимой старшего брата. Клыч пытался оправдываться, говоря, что как только жена забеременеет, он тут же тронется в путь. Дарник ему не верил: после беременности будет что-то еще, потом еще и так до бесконечности. Да и сам чувствовал, как собственная решимость начинает его покидать. Раздражало буквально все: крикливая Бежеть, строгая Каменка, бессмысленные лесные тропы, мелкие ручьи и речушки, даже общение с Вочилой и Тимолаем казалось уже несносным и однообразным. Он словно вынул из них все их знания, и больше они были ему неинтересны.

Мысль об одиночном уходе из Бежети показалась ему сперва совершенно безумной. Одно дело идти за ратной долей всемером или даже вдвоем, не боясь хотя бы лесных зверей, и другое – одному, когда никто никогда не узнает даже как именно ты погиб. Будут вспоминать как самонадеянного безмозглого мальчишку и только. Но чем дольше он думал об этом, тем допустимей все представлялось.

Нужен был лишь какой-то добавочный толчок, чтобы сделать последний шаг. Весь березень-апрель Дарник упорно выжидал, уже зная, что непростительно опоздал: к тому времени, когда он доберется до Корояка, столицы северного княжества, князь со своей дружиной и вольными бойниками уже уйдет в поход.

И тут вдруг после десятилетнего отсутствия в Каменку вернулся княжеский гридь Зрок Весельчак, у которого боевых шрамов было больше, чем царапин у любого из подростков. Весельчаком его прозвали за то, что он никогда не смеялся даже в отрочестве. Жизнь на чужбине сделала его характер еще более угрюмым. Но на такую мелочь мало кто обращал внимание, главное, что он вернулся, бывалый мужчина с целыми руками и ногами и даже с большим кошелем серебряных милиарисиев и дирхем, да еще в сопровождении двух слуг, которые несли всю его тяжелую поклажу от самого Корояка. Любая молодка на Сизом Лугу с вожделением смотрела на него и ждала только, когда детвора и подростки хоть немного отцепятся от удачливого воина.

Один лишь Дарник не разделял общих восторгов. Даже про шрамы высказался, что они бывают только у плохих воинов, хорошие оставляют шрамы у врага, а себя умеют хорошо защищать. Его слова тотчас передали Весельчаку, вместе с рассказом, как Рыбья Кровь расправился с четырьмя заволочцами. Слышать это тридцатилетнему гридю, проведшему десять лет в походах и даже побывавшему в Романии, было совсем не по вкусу. И уже при следующем появлении Дарника на токовище Весельчак стал задирать его, вызывая на поединок.

– Вот только сражаться на деревянных мечах не для меня. А на настоящих боишься? – с вызовом спрашивал он.

Дарник не боялся, просто не знал, как объяснить пришельцу, что меча у них с Маланкой нет, а просить у Смуги Лысого он не мог и не хотел.

– Мне меч не нужен, у меня есть клевец.

– Как хочешь. Давай и так.

Посмотреть на то, как непобедимый Рыбья Кровь сразится с Весельчаком на Сизый Луг явились все взрослые мужчины Каменки. Их присутствие Дарник воспринял со вздохом облегчения. На глазах родни Зрок вряд ли осмелится убить подростка. Поранить, покалечить – да, убить и быть навсегда изгнанным из Каменки, едва ли. Хотя с другой стороны, может, как раз изгнания Весельчак и не страшился. Отправится опять служить князю своим мечом и только. Словом, размышления Маланкиного сына перед поединком с ветераном-гридем были не самые радужные.

Разительное несоответствие вооружений обоих поединщиков бросалось в глаза даже неискушенным зрителям. С одной стороны, был большой тяжелый меч и нарядный круглый щит со стальным умбоном посередине и железной окантовкой по краю, с другой – невзрачный игрушечный клевец и самодельный прямоугольный щит с поперечными железными ребрами жесткости. Но зрители хранили молчание – дерзкий бежечанин уже давно всем в Каменке надоел и хотелось, чтобы его как следует проучили.

Первый удар меча Дарник парировал, подставив широкую крестовину клевца, второй принял на обитое железом древко, а третий нанес сам, быстрым движением подцепив клевцом как крюком выставленную вперед ногу гридя. От неожиданной подсечки тот мигом растянулся на земле.

Зрители засмеялись. Взбешенный Весельчак вскочил и обрушил на противника град беспорядочных ударов. Дарник подставлял щит под острым углом, и меч скользил по ребрам жесткости, не причиняя щиту не малейшего вреда. На пятом или шестом ударе Рыбья Кровь подловил противника еще раз и, зацепив меч клювом клевца у самой рукоятки, выбил его из рук Зрока. Ответом был новый взрыв хохота у зрителей. Когда Весельчак в третий раз изготовился к поединку, Дарник сам перешел в наступление и теперь уже гридь должен был проявить все свое умение, чтобы отразить его удары, пугливо при этом отдергивая ноги, опасаясь повторной подсечки. Отступая, он умудрился поскользнуться и вновь оказался на земле. Но силы у Рыбьей Крови тоже были на исходе, поэтому, ринувшись вперед, он наступил ногой на меч противника, а крестовиной клевца придавил Весельчаку беззащитное горло. Вздох разочарования прошел по рядам зрителей.

Любой другой на месте Дарника только радовался бы такой победе, но сын Маланки вместо торжества сразу понял, что вся его прежняя жизнь оказалась разом перечеркнутой. И дело было даже не во враждебном отношении каменчан, просто уже тогда начало проявляться его удивительное свойство: бояться своих побед больше, чем поражений. Поражение что? Не досмотрел, не додумал, недооценил. А победа – это всегда шаг к еще большему поражению. Когда ты загордишься, вознесешься, тут тебя поражение и подкараулит. Обмануть судьбу можно, лишь все время переходя на какую-нибудь новую ступеньку, чтобы злые завистливые силы не могли тебя быстро достать.

Не радовался он еще и потому, что прекрасно понимал, что отныне обрел в Весельчаке смертельного врага, которого надо всячески опасаться. Поэтому и бегство из дома в одиночку уже не казалось таким рискованным, по сравнению с тем, что ему все время придется остерегаться конкретного человека, который не успокоится, пока не отомстит за свой позор.

Маланка, узнав о поединке, больше всех гордилась сыном и жалела только о том, что не видела саму схватку. С его доводами о необходимости срочного отъезда она тоже согласилась и не только не отговаривала, а сама помогла ему собраться в дорогу. Впрочем, о том, что он отправляется в Корояк не с ватагой, а совершенно один Дарник так и не рискнул ей сказать.

Четыре человека по-разному напутствовали Дарника. Кузнец Вочила подарил хазарские сапоги с закругленными носами и посоветовал никогда ничему не удивляться, мол, все, что ты увидишь, сделали такие же люди, как и ты. Ромей Тимолай наказал все просчитывать как в игре в затрикий на несколько ходов вперед и больше проявлять к людям снисходительности – ведь все мы несовершенны. Из своей землянки меняла вынес два свитка, на одном была карта Хазарского и Русского каганата, на втором – расчеты перевода денежных единиц, мер веса, длины и площади из одних исчислений в другие.

Маланка просила сына хоть иногда проявлять уступчивость. Про то, чтобы он берег себя, не было сказано ни слова. Самый неожиданный совет дала шептуха Верба: никогда не бояться дурных примет и предсказаний – только тот, кто верит в них, на того они и обрушиваются. Не обошлось и без дорогого гостинца, им стал плащ-накидка с капюшоном из тонкой телячьей кожи. Дарника сильно смутил женский капюшон, но Верба не дала ему отказаться: то, что в селище зазорно, в пути будет в самый раз. Или ты можешь бояться чужого суждения?!

С Клычем Дарник решил совсем не прощаться – пусть тот сколько угодно рожает сыновей и тешит себя мыслью, что когда-нибудь станет настоящим воином.

6

Покидал свой Черный Камень он в самый ранний час, чтобы никто из Бежети не увидел его. От многих приготовленных вещей пришлось отказаться – что хорошо было для двоих, для одного оказалось весьма обременительно. Только лук, клевец, топорик, наконечник для лепесткового копья, пращу-ложку и торбу с провизией и одеждой.

Ходко преодолев десятиверстный путь до Каменки, Дарник обошел ее стороной, отыскал спрятанную в прибрежных кустах дубицу и столкнул на воду. Первую половину дня греб веслом бойко, стремясь побыстрей оторваться от знакомых мест. Речушка постепенно расступалась вширь. Если у Сизого Луга ее можно было с разгона легко перепрыгнуть, то к вечеру удалось бы перейти только вброд, да и то не во всех местах. Кроме пернатой и четвероногой дичи ничего не видел. Пристав к заболоченному берегу, он перекусил вяленой рыбой и двумя луковицами, а потом, задвинув дубицу в глубь густого ольшаника, прямо на ее дне и заночевал, завернувшись в плащ Вербы.

На следующий день плыл уже поспокойней, первое волнение улеглось, и теперь при любой неожиданной встрече он готов был действовать не как заблудившийся испуганный бежечанин, а как бывалый лесной бродяга. Каменка еще больше расширилась, и лесной полог над ней окончательно разомкнулся, отчего Дарник сразу же почувствовал себя крайне неуютно – лес словно выставил его наружу и спрятал других своих обитателей под непроницаемой береговой листвой. Как никогда остро чувствовалось отсутствие Клыча, и собственная спина казалась совершенно беззащитной – метнуть в нее стрелу, нож, топор, и никто не крикнет, не подаст сигнал. Все мои воины всегда будут иметь надежного напарника, дал он сам себе зарок.

Когда справа на небольшом обрыве показался плетень незнакомого селища, Дарник весь напрягся, ожидая встречи с людьми. Но тревога была ложной – селище оказалось брошенным. Высадившись на берег, он с любопытством обошел полусгнившие землянки, чтобы определить, почему они брошены, и узнать об их обитателях что-либо особенное. Понять, почему брошены, было не трудно – оскудела земля, вот и перебрались на новое место. Из незнакомых новшеств Дарник нашел лишь глиняные трубы над очагами, да прохудившуюся бочку в одном из жилищ. Бочка была сделана не из одной колоды, как в Бежети, а собрана из разных дощечек – Дарник долго дивился, как их ловко выстругали, чтобы они тесно, без щелей подошли одна к другой.