Текст книги "Рыбья Кровь"

Ночью Дарнику снилось единоборство: вместо клевца и ножа он держал парное оружие, найденное в ладье: на большой меч ловко принимал удары вражеского меча, а левой рукой с малым мечом в обход щита поражал противника в бок. Вот оно, лучшее оружие для поединка, успел подумать он, просыпаясь.

Его, как и всю ватагу, разбудил собачий лай и крик Кривоноса, сторожившего с Лузгой и одним из гребцов всю ночь у костра. На другой стороне реки появился отряд верховых хлыновцев, посланный вдогонку за поджигателями. Их было человек тридцать, почти все при мечах, копьях-пиках и луках. Обнаружив ладью, они незамедлительно стали переправляться через реку чуть ниже по течению.

В воде всадники представляли собой прекрасную мишень, вот только в их ватаге не осталось стрел – все израсходовали накануне. Это был прямой просчет Дарника, пожалев уставших бойников, он отложил снаряжение стрел на утро. Воинственные крики и число нападавших смутило многих ватажников. Двое легкораненых гребцов даже кинулись бежать в лес, остальные, похватав оружие, беспокойно подрагивали, ожидая команды от вожака.

– Всем на ладью, – приказал Дарник, принимая от Селезня лепестковое копье и колчан с сулицами. Жестом остановил Быстряна: – Ты ударишь в спину в нужный момент.

Гридь кивнул и с двумя гребцами скрылся в густом подлеске. Хлыновцы уже выезжали на лошадях из воды. Горя яростью, они, забыв о луках, устремились с пиками и мечами на дарникцев. Их встретил дружный бросок в упор семи сулиц, ранивших трех лошадей и трех всадников. Но атака продолжалась. Ладья находилась рядом с вербой, чей ствол протянулся над самой водой. Дарник со своим лепестковым копьем перепрыгнул на нее. Как только между ладьей и деревом въехали двое всадников, его лепесток прочертил по воздуху широкую дугу и снес голову первому нападавшему и полчерепа второму, обратным движением с той же легкостью срезав голову лошади. Конники попятились. Рыбья Кровь прыгнул с дерева на траву в их гущу и сделал своим лепестком еще два или три круговых движения, разрезая лезвием лошадиные бока и ноги всадников.

Трое хлыновцев с мечами и щитами тем временем попытались перепрыгнуть с седел на ладью с другого борта. Их встретили мечи Лузги и Бортя, топоры Лисича и Кривоноса. Все три храбреца тотчас замертво рухнули в воду.

Поняв, что наскоком ладью не захватить, противник отступил и, взявшись за луки, прямо с седел стал осыпать ватажников стрелами. Дарник не счел для себя зазорным в два прыжка вернуться на свое дерево, а оттуда в ладью. Остальные тоже укрылись за щитами, не имея при этом возможности самим отстреливаться. Полная победа хлыновцев была теперь вопросом лишь времени.

Меченый указал на большое кожаное покрывало, что укрывало от дождя товары на дне судна. Растянув и подняв его, они сделали укрытие от вражеских стрел, за которым можно было изготовиться к ответным действиям. Несколько пращей-ложек с небольшим запасом камней на счастье оказались на ладье. Следом за камнями в нападавших полетело все, что можно было метать: топоры, ножи, оставшиеся сулицы, ранив и убив еще нескольких лошадей и всадников. Получив новый отпор, хлыновцы спешились и, прячась за лошадей, отступили в лес. Этот момент Быстрян выбрал для удара им в спину. Метнув обыкновенные камни, он вместе с двумя гребцами, к которым в лесу присоединился еще один прежний беглец, вчетвером обрушились с топорами и мечами на пятерых хлыновцев отошедших в сторону. Им в поддержку по команде Дарника ринулись ватажники с ладьи. Окончательно смешавшись от такого двойного удара, хлыновцы кинулись за деревья. Будь Дарник поопытней, атака была бы продолжена, вместо этого он приказал собирать сулицы и стрелы.

На какое-то время наступило затишье с обеих сторон. Несмотря на потери, хлыновцев еще было в два раза больше. И у каждого из них в колчане оставалось не меньше дюжины стрел, а Дарник на собственном опыте убедился, каким грозным оружием они могут быть под прикрытия леса. В короткой рукопашной зарублены были Лузга и один из гребцов, а также заколот тяжелораненый верзила-телохранитель, оставленный в суматохе на берегу. Легко ранены были Кривонос и Борть.

– Надо уходить, – сказал Быстрян.

На ладье под прикрытием щитов и покрывала они действительно были недосягаемы. Но бросить вот так все и спасаться бегством? Такую команду Дарник отдавать не хотел. Впрочем, на бегство уже и не было времени. Из гущи леса вновь полетели стрелы хлыновцев, две из них даже попробовали на прочность безрукавку Рыбьей Крови – вшитые железные пластины оказались надежны.

Дарник, став на видное место, помахал тряпкой, насаженной на сулицу, призывая противника к переговорам. Стрельба прекратилась, из-за деревьев выехал всадник в блестящем железном шлеме и с медной гривной на шее, свидетельствующими, по меньшей мере, о звании сотского.

– Что ты хочешь? – спросил он, приближаясь к ладье.

– Я хочу заплатить виру, – ответил Дарник.

– На десяти ладьях не хватит товара, чтобы заплатить виру за то, что вы сделали.

– Кроме товара, есть я. За меня заплатит любую виру мой род. Род Дарника из Бежети.

– Никогда о таком не слышал.

– Так, может, это кто-то другой сжег ваше городище? – засмеялся Дарник.

Его высокомерный тон, а еще больше лицо и одежда, залитые чужой кровью, производили должное впечатление.

– А твои люди? – неуверенно произнес хлыновский предводитель.

– Мои люди делают только то, что я им скажу. Челядин за хозяина виноват быть не может, или у вас другой закон?

– Мы их не можем отпустить.

– Никто не просит их отпустить. Они будут сопровождать меня как моя челядь.

– Мы должны будем тебя связать, Дарник из Бежети.

– Мои люди будут не связаны, а их хозяин связан? Так не бывает.

– Мы можем просто убить тебя и твоих людей.

– Тогда вас останется еще меньше. Разве ваших женщин обрадуют новые трупы, трупы их братьев и мужей? А с пленными вы будете выглядеть настоящими воинами.

Такой довод окончательно убедил сотского, что он имеет дело со знатным человеком, потому что простой вожак так рассуждать не мог. Но он все же потребовал, чтобы все дарнинцы сдали свое оружие.

– Кроме ножей, – сказал Дарник.

Кузнец Вочила хорошо просветил племянника: в больших городах наличие ножа всегда указывает на свободное положение человека в отличие от раба-холопа.

– Кроме ножей, – поколебавшись, согласился сотский.

Рыбья Кровь первым бросил на песок свой лепесток и клевец. Ватажники последовали его примеру. Вышедшие из леса хлыновцы смотрели на пленных с опасливым уважением. Отказ путникам в знахаре тоже считался большим преступлением, и только суд старейшин из города мог определить меру виновности каждой из сторон.

Сойдясь все вместе на берегу, они сообща похоронили троих дарникцев, перевязали раненых, прирезали раненых лошадей и собрали все добро. Никакой злобы или ненависти друг к другу не было ни с той, ни с другой стороны. Большую часть хлыновцев составляли совсем молодые парни, для них это было первое в жизни сражение и сразу разобраться, что тут к чему им было не так просто. Один из них, с красным лицом, будучи постарше и поопытней, решил показать всем, что значит быть победителем – внезапно, подхватив Черну, он попытался отнести ее в лес. Дарник, заметив умоляющий взгляд девушки, встал на его пути.

– Она моя законная добыча, – набычась и не отпуская Черну, заревел краснолицый.

– Она законная добыча вашего лучшего воина. Разве ты был самым лучшим? – в тон ему ответил Дарник.

Краснолицый, не зная, что сказать, тупо хлопал глазами.

– Еще тот вояка! – саркастически заметил раненый в плечо хлыновец.

Кто-то даже рассмеялся.

Конец спору положил сотский.

– На ладью давай, – приказал он краснолицему.

Своих восьмерых убитых и пятерых раненых хлыновцы погрузили на судно, из-за чего на его борт смогли подняться лишь четверо охранников. Кроме них на ладье разместились девушки и Дарник с Быстряном, остальных ватажников впрягли в бечеву, чтобы тянули ладью берегом вверх по течению.

Дарник держался так, словно это охранники были его пленниками. Как только они отплыли, он приказал девушкам подать заморских фруктов и красного южного вина, после чего предложил хлыновцам разделить с ним скромную трапезу. Те разделили и вскоре были уже изрядно пьяны. Им позавидовали те, кто ехал на лошадях берегом, и потребовали своей доли веселья. Сотский объявил привал, и сам вместе с несколькими воинами поднялся пировать на ладью. На берегу остались только пятеро воинов, охранявших лошадей и пленных. Южное вино пьянило так, что голова оставалась ясной, а руки и ноги охватывала большая слабость. Сам Дарник не столько пил, сколько подливал гостям, поэтому, когда пятеро хлыновцев завалились в непробудном сне, он подал знак Быстряну, и они вдвоем, выхватив свои ножи и мечи спящих, напали на девятерых пьяных хлыновцев и после короткой схватки всех их перебили, вино кружило голову и делать это было легко и весело. Охранники на берегу не успели вмешаться, так как на них самих напали с ножами ватажники под командой Кривоноса и Лисича.

Вскоре все было кончено, в живых остались только те, кто свалился пьяным, да четверо раненых, которые не могли оказать большого сопротивления.

Теперь у дарникцев было сколько угодно оружия и двадцать пять лошадей.

– Что будем делать с этими? – спросил Быстрян о пьяных.

– Дай воды.

Гридь зачерпнул за бортом ведро воды и обдал ею спящих. Те стали просыпаться, не очень понимая, что происходит. Вокруг стояли их бывшие пленники с оружием в руках и победно скалились. А двое гребцов на берегу складывали в ряд трупы убитых.

– Вы свободны и можете выбрать, – обратился к пленникам Рыбья Кровь. – Кто вернется домой, будет навсегда покрыт позором, кто присоединится к нам, того ждет жизнь настоящего воина.

Хлыновцы молчали. Потом трое, что постарше, шагнули к борту и полезли на берег. Двое молодых парней, ровесники Бортя и Меченого, остались.

– Что с лошадьми? – спросил Быстрян.

– Все седла на ладью, а лошадей пусть забирают, – распорядился Дарник.

Так и сделали.

Жуткое зрелище представляли двадцать два убитых хлыновца, уложенных двумя рядами на берегу. Возле них лежали четверо раненых, мало отличавшихся от мертвых. Особенно страшны были рубленные раны: развороченные черепа, отрубленные руки, проломленные грудные клетки. Лошади, чуя кровь, метались на привязях. Рыбья Кровь едва сдерживал злорадный смех – меня посмели поймать, так вам и надо! Трое оставшихся хлыновцев растерянно оглядывались, не зная, что со всем этим делать.

– Одного пошлите за помощью в Хлын, двое делайте носилки для раненых, – посоветовал Дарник.

Они посмотрели на него, не сразу уразумев услышанное.

Вместе с хлыновцами Дарник отправил на берег и струсившего гребца, который не участвовал в первой схватке. Тот стал было проситься остаться, но юный вождь пригрозил, что в таком случае его за трусость придется повесить и гребцу ничего не оставалось, как принять меньшее зло. Ватажники встретили решение Дарника согласным молчанием, после Большой пращницы, сражения лепестковым копьем и резни на ладье они смотрели на него с неким священным ужасом.

Когда отплывали, увидели, как один из хлыновцев направился на неоседланной лошади вверх по реке, а струсивший гребец, сообразив, что еще немного и его ждет расправа со стороны оставшихся парней, украдкой двинулся в глубь леса.

Новая победа принесла и первые потери. Мучительно жалко было Лузгу и верзилу-телохранителя. К этому, видимо, надо было еще привыкнуть – к смерти боевых соратников. Дарник взглянул на Быстряна. Тот не слишком скорбел об утрате напарника. Борть с Меченым, да и Черна с Зорькой, такие мрачные и унылые на берегу, уже снова перебрасывались шутками и подтрунивали над нерасторопной и туго соображавшей Ветой. В этом не было ничего удивительного, смерть в те времена была рядом с человеком каждую минуту, поэтому, похоронив самого близкого друга, каждый просто из чувства самосохранения стремился тут же как следует встряхнуться и собраться с силами – ведь отныне часть обязанностей умершего ложилась и на него самого. Поняв, что никто не винит его в гибели Лузги, а напротив, считает, что он действовал во всем наилучшим образом, Рыбья Кровь точно так же стряхнул с себя неприятное впечатление от побоища и уже думал о другом.

Остаток дня плыли в шесть весел без остановок, стараясь подальше уйти от страшного места, и ночевку устроили на острове посреди реки.

Всю ватагу, естественно, занимал главный вопрос: дележка добычи. Среди добытого у хлыновцев оружия были кольчуги, чешуйчатые доспехи, деревянные и медные щиты, пики, луки, кистени, секиры, с десяток мечей. И после вечерней трапезы Дарник, утоляя общее нетерпение, позволил каждому выбрать из всех трофеев по два предмета.

Показывая пример, себе взял парные мечи и блестящий шлем хлыновского сотского. Кольчугой или чешуйчатым доспехом не прельстился – слишком тяжелые, да и безрукавка деда Смуги оказалась вполне надежной. После этого сам называл того, кто должен подойти к разложенным на траве трофеям, заодно выстраивая ватажников в определенном порядке значимости: Быстрян, Кривонос, Лисич, Меченый и Борть, за ними шли Селезень, трое гребцов и два хлыновца. Не обошлось, впрочем, и без недоразумений. Так, некоторые хватали себе по два меча или по два доспеха, явно для последующей продажи, на что, Дарник, спохватившись, напомнил, что каждый потом на берегу будет таскать это оружие на себе. Аппетиты сразу заметно поубавились. Но впредь, понял он, надо вручать трофеи ему самому.

– А как же купеческие товары? – напомнил Кривонос.

– Я еще ничего не решил, – осадил его вожак.

Теперь в ватаге было пять пар бойников в почти полном боевом снаряжении. Старшими в парах Дарник объявил Быстряна, охотников и обоих тростенцов. Селезня оставил при себе в качестве оруженосца.

Чтобы по-особому отметить Быстряна, принесшего в двух схватках на ладье столь существенную помощь, Дарник отдал ему в наложницы Вету, к полному удовольствию Черны и Зорьки.

10

Наутро следующего дня подул устойчивый западный ветер, и гребцы на ладье подняли большой прямоугольный парус, чем немало развлекли остальных ватажников, никогда такого не видевших. Весла уложили на дно и в полной тиши много часов подряд наслаждались плавным скольжением по воде.

Дарник с Быстряном сидели на корме и тихо переговаривались. Молодой вожак хотел узнать у него побольше о русах. Если словены и русы один народ, то чем они отличаются друг от друга?

– У русов все происходит всегда резче и острее, – отвечал Быстрян. – Правильная размеренная жизнь им скучна. Если тоскуют, то уж так тоскуют, что небу тошно, а если веселятся, то тоже доходят до полной дури.

– Ну, а почему, если русы лучшие воины на свете, у них не получается создать великое государство, а какой-то непонятный каганат со многими князьями?

Бывалый воин только криво усмехнулся:

– Когда-то люди очень возгордились и стали строить башню до неба. Бог, чтобы помешать им, придумал всем племенам говорить на разных языках. У русов же наоборот, бог дал им один язык, но сказал, что понимать они друг друга будут только тогда, когда им будет грозить общая гибель. Вот и грызутся постоянно между собой, удивляя и себя и других то крайним великодушием, то несказанной злобой. Не спеша терпеливо наращивать свои силы – это не для русов. Им всегда надо все и сейчас, или не надо совсем. И к своим лучшим людям они относятся также: то превозносят их до небес, то втаптывают в самую глубокую грязь.

Дарник слушал и примеривал слова Быстряна на жизнь Бежети. Как у них там беспричинная сварливость друг к другу была общепринятой, как Смуга Лысый был в общем-то безобидным старостой, но все сравнивали его со Смугой Везучим и всячески злопыхали за его спиной, как во время большого лесного пожара все селище дружно вышло к своей Засеке рубить поперечную движению огня просеку и вовремя спасли себя. Даже про втаптывание лучших людей верно. Кроме Маланки, из женщин во всей Бежети могла читать только шептуха Верба, и ее тоже считали полупомешанной. Вот уж точно – не будь их с матерью изгнания из селища, никогда бы не обрел он своего характера и цели. Равнялся бы на всех и был как все.

Тесное пребывание на торговом судне сближало ватагу гораздо быстрей, чем путешествие по лесным тропам. Уже к вечеру оба хлыновца ничем не отличались от купеческих гребцов, так же шутили и смеялись, так же слушали и исполняли все команды. Вожак почти ни во что не вмешивался, охотники и Меченый с Бортем самостоятельно разбивали стан, ставили шалаши и ограждение, даже знали, чьи пары будут ночными сторожами. Дарнику оставалось только выбирать место для малого ристалища и проводить боевые занятия. Никто не возражал, на деле убедившись в полезности приобретенной ловкости. Раненые и те старались не отставать. Изменились лишь некоторые наклонности: если прежде все предпочитали упражняться с мечами, то теперь больше хотели освоить лепестковое копье.

Сам Дарник тоже не прочь был поучиться. Достав парные мечи, примеривался, стараясь вспомнить, как сражался ими в своем сне. Мечи были легкими и удобными, они будто сами просились опробовать себя в поединке. Быстрян, знакомый с этим оружием, показал, как именно нужно изогнутым крюком у рукояти захватывать и выбивать из рук противника любые мечи, клевцы и секиры.

Он вообще оказался неоценимым помощником, этот тридцатилетний гридь, умел читать, знал умножение и деление и охотно занял место Лузги по обучению ватажников словенской грамоте.

Ночью, когда укладывались спать, Черна зачем-то услала Зорьку и задала Дарнику долго мучивший ее вопрос:

– А ты, правда, отдал бы меня лучшему воину из Хлына?

И такое в ее глазах было желание услышать приятный ответ, что он не решился сказать ей правду, заверил, что готов был уже в тот момент устроить хлыновцем ту резню, которую они получили на ладье. Черна с восторгом кинулась ему в объятия, а Дарник потом долго размышлял: почему женщины такие наивные и почему им так хочется слышать о себе одни хвалебные слова.

Новый день принес еще более приятное плаванье. Майское солнце уже прогрело воду, и путники несколько раз останавливались, чтобы просто искупаться. Но вожак и здесь не утратил свои военные замашки, приказав упражняться в плаванье с оружием.

– Ну вот! И сам не отдыхает, и нам не дает, – пожаловался один из гребцов, чем вызвал дружный смех остальных.

Все жестокое и кровавое было окончательно забыто, раненые шли на поправку, а сидячее пребывание в ладье, побуждало на остановках много и в охотку двигаться.

Если до сих пор окрестные места были дики и безлюдны, то сейчас все вокруг даже без присутствия людей говорило о том, что это край обжитой. Поваленные и сложенные рядами бревна, торфяные ямы, развешанные на деревьях борти, огороженные жердями поля и пастбища. Дважды без остановок проплывали мимо небольших селищ.

Когда чуть спал жар полуденного солнца, впереди показался широкий речной разлив, куда устремлялись воды реки, по которой они плыли.

– Это и есть Танаис, – объявил Быстрян.

Дарник ощутил легкое волнение: конец лесным пустошам, вот она главная торговая река Русского каганата. Еще пара верст, и будет пограничный град Перегуд.

Неожиданно Быстрян посоветовал ему пристать к берегу на ночевку:

– Лучше с утра пораньше и прямо на торжище.

Рыбья Кровь понял, что он чего-то не договаривает, и согласился, хотя другие ватажники не прочь были добраться побыстрей до города. Пока бойники разбивали стан, гридь отозвал его в сторону.

– Что ты собираешься в Перегуде делать? И что будут делать остальные?

Дарник удивился, как это можно знать заранее. Но если бравый вояка ожидал, что молодой вожак спросит у него совета, то он глубоко ошибался. Собрав хорошо поевших и отдохнувших ватажников, Рыбья Кровь обратился к ним с вопросом, хотят ли они остаться вольными бойниками или быть братством бойников, которые всегда заодно не только на ратном поле, но и в мирной жизни.

– А зачем ты нас спрашиваешь об этом? – удивились ватажники.

– А затем, что не хочу от вас удара в спину. Если хотите быть вольными, то тут мы с вами и расстанемся. Я пойду своей дорогой, а вы выберете себе другого вожака.

Такой поворот ошеломил ватажников, как нимало провели они с ним дней, но ни одной минуты не усомнились в его праве и умении командовать ими. Конечно, все захотели быть братством бойников, правда, некоторые попытались сперва узнать, что это такое. Дарник объяснил. Недовольным остался лишь Кривонос – все добытое добро было отныне в общей казне. Но и он не посмел возражать и, когда пришла очередь давать клятву на мече, проговорил ее вместе со всеми. По этому случаю вожак даже разрешил открыть кувшин красного ромейского вина.

– Ну и ловкий же ты парень! – то ли похвалил, то ли упрекнул Дарника Быстрян, когда за общим галдежом их собственных слов мало кому было слышно.

Дарник лишь усмехнулся: ловкий, так ловкий. Своей придумкой с братством он был доволен не менее, чем победой над негостеприимным Хлыном.

Ранним утром он собрал ватажников, чтобы наказать им в Перегуде держать язык за зубами – от этого теперь зависела их безопасность. Все оружие и доспехи были запрятаны поглубже под купеческими товарами, а раненые превратились в больных.

Еще один поворот реки и стал виден сам Перегуд: на высоком правом берегу ленточные крытые дубовые срубы с бойницами и трехъярусными башнями, а ниже у самой воды деревянная пристань с двумя десятками купеческих судов.

Едва их ладья пристала к пристани, как тут же объявились первые пронырливые торговцы с вопросом: чем торгуете?

– Седлами, – ответил Дарник, трогать купеческий товар или излишки оружия он пока не собирался.

Следом пожаловал сборщик пошлин в сопровождении четырех вооруженных гридей. Пришлось развязать купеческую шкатулку и выплатить им три дирхема. По два дирхема Дарник выдал и каждому из ватажников – потратьте по своему хотению.

Кривонос и Лисич со своими младшими остались сторожить ладью, остальные двинулись по деревянной лестнице на торжище.

На широком лугу ничем не огороженные стояли повозки, палатки, навесы, где торговали, ели, спали, веселились несколько сот человек. Никто не останавливал и не задавал дарникцам ненужных вопросов и вскоре они разбрелись в разные стороны. С Дарником остался только Черна с Зорькой и Селезень.

Голова шла кругом от невиданного количества товаров, выставленных на обмен и продажу. Чего тут только не было: глиняная посуда и ткани, заморские благовония и фрукты, одежда и обувь, женские украшения и диковинные вещицы, о назначении которых приходилось только догадываться. Больше всего, впрочем, меняли привычное: овес на свеклу, пшеницу на пшено, мед на меха. Дарник хотел посмотреть оружие, оно тоже было здесь: дальнобойные степные луки, кривые мечи, железные булавы, всевозможные шлемы и доспехи. Но приценился он только к степному луку, такому же, какой был у кузнеца Вочилы, продавец потребовал за него целых двадцать дирхемов и хотя у Дарника деньги с собой были, он все же предпочел пока воздержаться от покупки.

На каждом шагу предлагали хмельной мед, жареное мясо, пироги и сладости. Торговцы и покупатели непрерывно пили и ели, чего наверняка в таких количествах не позволяли себе дома. После повседневной обыденности лесных селищ торжище являлось настоящим праздником, на котором хотелось все увидеть и попробовать. Черна с Зорькой не переставали ахать и восторгаться. Чтобы умерить их трескотню, Дарник купил им на целый дирхем сладостей, и они в самом деле на некоторое время замолчали.

Обойдя торжище, Дарник направился к городским воротам, которые охраняли два стражника, еще двое стояли немного в сторонке, а третью пару гридей видно было в глубине открытых ворот. Такое рассредоточение понравилось юному вожаку – удобнее было прийти на помощь первой паре сторожей.

Но в сам город их не пустили, стали спрашивать, куда и зачем им надо. Взбешенный таким приемом он, все же воздержался от необдуманных слов и вернулся на торжище, где торговля уже шла на убыль, и толпа зрителей валила на Вдовьи игрища. Один из перегудцев охотно объяснил любопытному Селезню, что по местной традиции молодая красивая вдова должна провести ночь с лучшим из бойцов, дабы родить от него сына-богатыря. Такое грех было пропустить, и они тоже направились туда. Возле небольшого хорошо утоптанного ристалища на особом возвышении сидела обещанная вдова в пышной одежде, из-под прозрачной кисеи, свисавшей с головного убора на лицо, наблюдая за поединками претендентов. Окружающая толпа вовсю зубоскалила, стоят ли плохо видимые стати красотки, чтобы за нее сражаться.

Чтобы не допускать сильного кровопролития, поединщики сражались на особых мечах с надетыми ножнами и удлиненными рукоятками. Крови действительно не было, зато сколько угодно отбитых боков, рук и ног, к большому удовольствию зрителей. Когда Дарник со спутниками подошли, поединки уже были в самом разгаре, становясь все более ожесточенными: слабые выбывали, на их место становились более опытные бойцы. Принимали участие и пришлые поединщики, но местные, более привычные к такому оружию, быстро их побеждали. Среди зрителей были и подошедшие ватажники.

– А давай покажи им, – предложил один из хлыновцев Дарнику.

– Не хочу, – ответил он.

– А я попробую, – сказал Быстрян и вышел вперед.

С двумя противниками он сумел справиться, а вот третьего ему осилить не удалось. Победитель – плечистый детина с руками до самых колен довольно скалился.

– У нас есть боец получше меня, – объявил ему Быстрян, указывая на Дарника.

В высокой сухощавой фигуре бежецкого вожака никак не угадывался сильный поединщик.

– А у нас здесь не детские игры, – ухмыльнулся детина, вызвав общий смех.

– Ну что, будешь? – спросил у Дарника седовласый дед, распорядитель игрищ.

– Я не хочу омрачать убийством ваш праздник, – спокойно ответил Рыбья Кровь. – Любое оружие слишком хорошо меня слушается.

– Бой на мечах в ножнах еще ни разу не привел к смерти, – заметил распорядитель.

– Я же сказал, – скрытая сердитость Дарника еще больше усилилась.

– Я разрешаю тебе меня убить, – опять под смех зрителей заметил детина.

Отступать уже было порядочным бесчестием. Дарник отдал свой нож Селезню, скинул безрукавку и взял в руки протянутый ему меч. Обычный двулезвийный меч и без того тяжелый, в ножнах весил в два раза больше. Долго сражаться им для Дарника было просто не по силам.

Противники заняли места друг против друга. Прозвучал удар булавы по медному блюду и в то же мгновение, пока детина заносил свой меч, Дарник прыгнул вперед и нанес сильный колющий удар в горло противника. Все было кончено. Детина как сломаное дерево, криво и неловко опустился на землю, два-три судорожных движения, потом изо рта хлынула кровь, и он затих. Ошеломленные зрители безмолствовали.

По знаку Быстряна ватажники окружили своего вожака. Но предосторожность были излишней – никто не собирался нападать на Дарника. Лишь, когда ватага двинулась к берегу, распорядитель им сделал знак остановиться.

За самим поединком все как-то забыли о награде – красавице-вдове. Детину унесли, и распорядитель трижды повторил вызов на новый поединок, но желающих меряться силами с Дарником после случившегося не нашлось. Ватажники весело перемигивались, радуясь предстоящему любовному подвигу своего предводителя. Дарник посмотрел на вдову, лица не рассмотрел, зато увидел ее пухлые кисти рук – и сразу пожалел о своем выигрыше. То, что для другого было бы удовольствием, ему представилось ужасным навязыванием чужой воли. Но в голову совершенно не приходило, как можно выкрутиться.

Отделив Дарника от верной ватаги, седовласый дед повел его вслед за небольшой женской процессией к городским воротам. На этот раз никто не препятствовал его входу в город. Тесно стоявшие высокие дома с подклетями и резными окнами заставили его на время забыть о предстоящей участи. У некоторых из домов подклети были выложены из камней. В один из таких домов Дарника и ввели. Распорядитель тотчас ушел, появились две пожилых женщины, они провели Рыбью Кровь в маленькую комнату, где горел очаг и стояла огромная кадка с водой. Ему велели раздеваться и начали бросать в кадку из очага раскаленные камни. Из-за поднявшегося пара ничего не стало видно. Раздевшись, Дарник залез в кадку в горячую воду по самую шею – и, весь словно растворился в небывалом наслаждении. После омовения ему дали чистое белье и проводили в верхнюю комнату, где за накрытым столом его ждали разнообразные яства и напитки.

Все было похоже на одну из сказок, что читал вслух Лузга. Это мне в наказание за то, что я над ними смеялся, думал Дарник, а в спальне еще красавица превратится в уродливую старуху.

Пока он в одиночестве ел, не притрагиваясь к напиткам, мимо него в соседнюю комнату прошмыгнули пожилые женщины, что были с ним внизу. По шепоту за дверью он понял, что там находится спальня, в которой его ждет вдова с пухлыми кистями рук.

Вдруг в горницу вошел молодой мужчина в дорогом кафтане. Дарник вспомнил, что видел его на поединке, где тот выделялся своим мрачно-беспокойным поведением. Присев к столу на лавку, незнакомец пристально посмотрел на Дарника, после чего сказал, что готов заплатить, чтобы вместо него войти в спальню к вдове. Предложение пришлось как нельзя более кстати, и бежецкий вожак тут же назвал сумму в двадцать дирхемов. Мужчина вместо серебряных дирхемов отсчитал три золотых солида.

Затем появилась одна из женщин и после переговоров с мужчиной на неизвестном языке повела Дарника в другую маленькую чистую комнатку, где стоял узкий топчан с подушкой и пуховым одеялом. Закрыв дверь на задвижку, Дарник лег в постель и провалился в глубокий сладкий сон, чувствуя удовольствие не столько от происходящего с ним, сколько от временного перерыва в исполнении обязанностей вожака.

Под утро он пробудился от тихого говора за дверью. Прислушавшись, понял, что это прощается с вдовой мужчина в дорогом кафтане. С улыбкой поудивлялся их нежным словам и заснул снова. Второе пробуждение было менее приятным. На рассвете гонец привез в Перегуд известие о подвигах их ватаги в Хлыне и юного героя потребовал к себе городской воевода. Десятский с булавой и два гридя с мечами имели грозный вид. Выходя к ним, Рыбья Кровь мельком увидел во всей домашней красе и саму вдову со всеми ее мягкими формами, припухшими губами и бессонными тенями под глазами – оценил, но нисколько не пожалел о своем сделке накануне.

Воеводский дом соседствовал с большой гридницей. Как позже выяснилось весь гарнизон состоял из двухсот воинов, которые делились на четыре суточных полусотни, и сейчас на воеводском дворе происходила их утренняя смена: снимались и надевались доспехи, кто-то на ходу уже и подкреплялся мясом с хлебом. Но Дарнику не дали ничего, как следует рассмотреть, повели на второй ярус к воеводе.