Текст книги "Рыбья Кровь"

Воевода, большой дородный мужчина с седыми вислыми усами, выслушав рассказ Дарника о событиях в Хлыне, глубоко задумался. Он уже знал и о поединке на Вдовьих игрищах, и даже об отклонении боевым вожаком своих ночных обязанностей. Перед ним стоял явно незаурядный отрок, который весьма умело управлял своей разношерстной ватагой. Судить его за поджог городища не хотелось – хлыновцы всегда вели себя вызывающе – хорошо, что нашелся кто-то достойно проучить их. В то же время то, что сойдет этому молодцу в Перегуде, непременно свернет ему шею там, на юге, в столице Короякского княжества. Зато здесь, на пограничье такой человек очень пригодился бы.

И воевода, все расспросив, предложил Дарнику с ватагой поступить на службу в городское войско, предупредив, что в противном случае в Корояке его ждет суровый княжеский приговор. Рыбья Кровь понял, что если он откажется, то воевода прикажет его схватить и отвезти к князю, и попросил время подумать. Воевода нехотя согласился.

По дороге из города Дарник сделал себе на торжище подарок: на три солида купил степной лук с нарядным налучьем и колчаном с двадцатью стрелами. Возле ладьи он застал всю ватагу, которая живо обсуждала, не идти ли освобождать своего вожака, и все несказанно обрадовались, увидев его живым, здоровым, да еще и с дорогой покупкой.

Еще больше он удивил их, рассказав о предложении воеводы.

– И ты отказался? – не поверил Кривонос.

– С такими воинами, как вы, я могу быть в Перегуде только самым главным воеводой, – куражась, ответил он и приказал готовиться к срочному отплытию.

Но едва они стали грузиться на ладью, как рядом возник тот же десятский с двумя гридями, что сопровождал Дарника с утра к воеводе.

– Воевода не велел уезжать из города, – сурово проговорил десятский.

Дарник со значением взглянул на Быстряна и других старших, и за спинами перегудцев тотчас возникли пятеро ватажников.

– А мы рыбку половить. Можете и вы с нами.

И не успели гриди взяться за мечи, как их уже схватили и усадили в ладью.

– Что вы делаете? – удивлению десятского не было предела. – Воевода накажет.

Ладья уверенно вышла на середину реки и быстро пошла вниз по течению.

– Мы княжеские гриди, за нас вам не сносить головы, – твердил свое десятский.

– Покажи им, – Рыбья Кровь дал знак Кривоносу.

Тот вместе с Лисичем принялся доставать из-под купеческого товара ватажное оружие: лепестковые копья, сулицы, мечи, доспехи и луки, и раздавать его бойникам.

Верст через пять перегудцев, не разоружая, просто высадили на левом берегу реки.

– Только пускай воевода пошлет за нами сто человек, на меньшее мы не согласны, – посоветовал им на прощание под общий смех Дарник.

– А если они действительно устроят погоню? – тревожился Кривонос.

– А ты как думаешь? – спросил вожак у Быстряна.

– Если умный, то не устроит. Гонца послать в Корояк может, но погоню вряд ли.

Но какие-то сомнения все же оставались, и два дня на корме сидел кто-нибудь из раненых, зорко поглядывая назад.

Дарник тоже сидел у кормового весла, но смотрел только вперед. Он заметил, что настроение на ладье как-то изменилось. Вслушиваясь и всматриваясь в своих товарищей, долго не мог понять, в чем тут дело, наконец, понял. Его слова о братстве бойников и клятва, которую он придумал, чтобы на время придержать длинные языки ватажников, подействовали на всех самым завораживающим образом. Даже Быстрян, который, казалось, все прекрасно понимал, и тот почему-то поверил в это. Ну что ж, решил Дарник, братство так братство, он ничего против не имеет.

Чем дальше на юг, тем берега Танаиса становились все более населенными, помимо селищ и рыбачьих лодок, встречались купеческие или рыбачьи стоянки, где их ладью по-дружески приветствовали и охотно вступали в товарный обмен. На ночной стоянке ватаге скучно тоже не было. Боевые упражнения, изучение грамоты и умножения, чтение по третьему или четвертому разу пяти свитков Лузги, задушевные разговоры у костра – все это превращало их даже не в братство, а в одну большую семью.

Отсутствие Лузги поневоле заставляло вожака самому веселить ватажников. Особенным успехом пользовался его рассказ как он сторговался с Дорогим Кафтаном насчет красавицы-вдовы. Черна с Зорькой готовы были слушать этот рассказ бесконечно. Но и в серьезных беседах молодой вожак порой тоже удивлял своих соратников. Так, когда однажды заговорили о потусторонней жизни, кто бы какую себе хотел иметь и спросили мнение Дарника, он ответил, что вообще не хотел бы никакого продолжения своей жизни.

– То есть как? – удивились все.

– Хочу, чтобы потом совсем ничего не было. Чтобы я погрузился в вечное забытье без снов, и все.

– Но почему? – еще больше взволновались ватажники.

– Потому что любая другая жизнь будет хуже той, что есть у меня сейчас. Потому и хочу жить так сильно и интересно, чтобы мне не захотелось ничего другого.

И снова смотрели они на него с неким священным ужасом, как тогда после резни хлыновцев. Зато с особым пылом льнули к нему Черна и Зорька, чувствуя его необычный статус, и это казалось хорошим возмещением за отчужденность братьев-мужчин.

На пятый день пути по реке селища и огражденные поля по берегам пошли одно за другим. Мимо скользили то ладьи с товаром, то лодки рыбаков, то плоты-паромницы с повозками на дощатом настиле. От рыбаков ватажники узнали, что князь в Корояк из похода еще не вернулся, будет лишь к осени. Хорошее или плохое это для них известие, никто сказать не мог.

Вскоре по правому берегу на высоком холме показалась сам Корояк. Город был обнесен, кроме тына, еще двухъярусной деревянной стеной. Внизу у реки, насколько хватало взгляда, шли огороженные заборами посадские усадьбы с садами и высокими избами. У деревянного причала стояло множество судов.

Дарник решительным движением направил ладью на одно из свободных мест.

Часть вторая

1

Прошел месяц, как Дарник со своей ватагой жил в Корояке в ожидании княжеского суда. Воевода Стержак, бывший в городе за князя, поначалу, правда, хотел посадить его в поруб-темницу, на что Дарник ответил, что явился добровольно и виноватым будет только после княжеского суда, а если воеводе не жалко погубить десять-пятнадцать своих гридей, то пусть попробует посадить. Стержак, несмотря на свой внушительный внешний вид, был трусоват, поэтому хмуро оглядев дюжину вооруженных молодцов, стоявших перед ним на княжеском дворе, и покосившись на своих неказистых мечников, которых князь из-за их ущербности не взял с собой в поход, счел за благо ограничиться изъятием пустой купеческой ладьи.

На гостином дворе за постой с кормежкой заломили плату в одну векшу или четверть дирхема за ночь с человека. Прикинув в уме, Дарник пришел к выводу, что три месяца проживания будет стоить больше, чем отдельное дворище, и в тот же день, опустошив на две трети купеческую шкатулку, купил в посаде у разорившегося лабазника три больших сарая, обнесенных покосившимся тыном.

Ватага встретила его покупку с недоумением: зачем, когда их всех наверняка приговорят, по меньшей мере, к изгнанию? Но юный вождь никого не слушал. Как до этого прижимисто расставался с каждой монетой, так теперь тратил их направо-налево, покупая всевозможные нужные в хозяйстве вещи. Его расчет был прост: в короткое время превратиться из бродяги-бойника в воина оседлого, чтобы князю пришлось избавлять Корояк не от пустого никчемного человека, а от крепкого хозяина, способного выставить ватагу умелых бойцов. Да и простое чутье подсказывало, что за отдельным забором он лучше сохранит свою ватагу, чем на любом гостином подворье в соседстве с чужими людьми.

С удовольствием приняли покупку дворища лишь Черна с Зорькой. Пока парни перетаскивали с ладьи свое и купеческое имущество, они уже захватили под вожацкое жилье лучший из трех сараев и поделили его занавесками на отдельные горницы. Помимо большой поварни, способной вместить всю ватагу, и клети для припасов и трофейного оружия не забыли и про две спаленки. Лесной любовный разгул как-то изжил сам себя, и каждой из девушек хотелось уже отдельного семейного счастья. Впрочем, Дарнику вскоре надоело запоминать, в какой именно спаленке он должен ночевать, и прочно заняв одну из них и выбросив из нее лишние женские штучки, он предоставил наложницам самим определять, кто должен с ним проводить ночь.

В городе с его обширным посадом жили, в основном, ремесленники, купцы и княжеские гриди. Среди купцов выделялись богатые откупщики, имевшие поблизости от столицы собственные селища. Дарник удивлялся: как это так – иметь собственное селище с неродственными людьми? Оказалось, очень просто. Когда какое-либо селище два года не могло выплатить князю положенные подати, он это селище отдавал на откуп тому, кто брался с тех же угодий и теми же людьми обеспечить нужный доход. Случалось также, что в отдельных селищах после смерти старосты между его братьями и сынами начинался большой разлад, тогда жители сами просили у князя такого откупщика, который заодно помогал им потом в городской торговле.

Не меньший интерес у бежецкого отрока вызывали местные рабы и бездомники. Как ни странно, пленные составляли среди рабов самую малую часть, гораздо больше было обыкновенных изгоев, тех, кто сорвавшись со своих родовых мест, пришли в Корояк за лучшей долей и, не найдя ее, продали себя в частичное или полное холопство. Бездомниками называли тех, кто оставаясь свободным, кормился случайной работой, а то и попрошайничеством. Немало было среди них крепких парней, мечтающих о воинской славе, но почему-то никто не спешил нанимать их в качестве даже простого охранника.

Не сразу осознал Дарник, как ему повезло с его ватагой, ведь, будучи сам по себе, он непременно бы стал одним из таких бездомников, которые без пристойного занятия быстро утрачивали свой гонор и молодечество. Даже на городском ристалище, где в поединках мог участвовать любой желающий, и там без определенного заклада ты мог сразиться только раз, поставив на выигрыш свое оружие, которое, как правило, тут же переходило в руки более опытного и умелого противника.

Обилие бездомников и состоятельных купеческих сынков вело к процветанию в столице северного княжества азартных игр: от простого метания костей до всевозможных закладов в любых поединках. Причем на поединщиков-людей ставили достаточно мало – ведь тут мог быть тайный сговор бойцов между собой, зато на звериные травли заклады возрастали многократно. Стравливали волка с рысью, медведя с туром, но больше всего в ходу были собачьи травли. Никогда еще не приходилось Дарнику видеть таких огромных и быстрых псов, что могли в одиночку справиться с матерым волком или рысью.

Сам Дарник против любого игорного азарта имел стойкое противоядие – срабатывал его зарок «я не раб этого». Так же обстояло дело и с веселыми девками, всегда готовыми разделить компанию с любым щедрым парнем. Некоторые из них даже нравились Маланкиному сыну, однако собственный любовный опыт уже успел приучить его к мысли, что любовные игрища для женщин гораздо важней, чем для мужчин, поэтому еще вопрос: кто кому здесь должен платить. Хмельные меды и заморское вино тоже не прельщали его – слишком свежа была в памяти расправа на ладье, которой поплатилась за свое пристрастие ватага хлыновцев. Сдержанность вожака заметно влияла на остальных ватажников. Те, если и поддавались соблазнам, то старались делать так, чтобы Рыбья Кровь ничего не узнал.

Шкатулка купца после недельного пребывания в Корояке окончательно опустела, и Дарник вынужден был отправиться на городское ристалище. Победив дюжину местных молодцов во всех видах поединков и чуть пополнив ватажную казну, он дал возможность проявить себя и своим соратникам. С удовлетворением отмечал, как из каждых десяти закладов его поединщики выигрывали не меньше шести-семи, как в настоящего бойца превращается Меченый, как не дает никому подступиться к себе Борть, как все уверенней чувствуют себя против вооруженного противника Кривонос и Лисич, не говоря уже о необычайной бойцовой искушенности Быстряна.

Постоянные победы дарникцев на ристалище незаметно привели к дальнейшему пополнению ватаги. С десяток двадцатилетних парней-изгоев попросились в их ватагу. После некоторого испытания Рыбья Кровь отобрал из них шестерых и распределил по шести парам, превратив их в тройки – так обучать новичков было проще.

Теперь за обеденный стол одновременно садилось двадцать бойников, и трем девушкам справляться с домашним хозяйством стало заметно трудней. Послушав жалобы Черны и посоветовавшись с Быстряном, Дарник купил двух молодых рабынь для Кривоноса и Лисича. Меченый с Бортем, естественно, захотели и себе того же.

– Вам, молодым, достойней найти себе наложниц не на торжище, а на ратном поле, – осадил им вожак, и тростенцы не нашлись, что ему возразить.

Это тоже было одним из открытий, сделанных Дарником в Корояке: управлять ватагой на постое оказалось сложнее, чем в походе. На ладье они были в постоянном напряжении и все требовало согласованных действий, направляемых удачливой рукой вожака. В городе чувство опасности быстро притупилось, и пришлось по-иному выстраивать отношения с оказавшимися под его началом людьми, вместо коротких приказов пускаясь в объяснения и сталкиваясь с самыми неожиданными ситуациями.

То двое новичков подерутся между собой, то городская стража приведет проигравшего десять дирхемов гребца, то из клети исчезнет без следа мешок купеческого изюма. Во все надо было вникать, вынося свой вожацкий приговор. И делать это так, чтобы никто не заподозрил, что тебе не двадцать объявленных тобой лет, а всего пятнадцать. Здравый смысл и собственное понятие о справедливости служили ему единственным мерилом в его решениях. Когда кто-то ворчал, что в других ватагах поступают не так, он только усмехался и коротко бросал: «Иди в другую ватагу».

Так же мало приучился он считался и с порядками, царивщими за оградой его дворища. Город, в отличие от обычного селища, жил разобщенной жизнью – это Дарник заметил еще в Перегуде. Корояк же был в три раза больше Перегуда, значит, и разобщения тут было во столько же раз больше. Иногда, правда, можно было встретить компанию из восьми-десяти парней, явно родных и двоюродных братьев, но даже они не представляли собой реальное единство – старшие заботились о младших, и чрезмерная забота не позволяла им ввязываться в безоглядные драки. Ремесленники со своими подмастерьями и учениками, и купцы с возчиками и охранниками хорошо умели постоять за свои добро, но на забавы ради простого молодечества способны были слабо. Вот и выходило, что с утра до вечера во всем посаде стоял бранчливый ор всех со всеми, так и не переходивший во что-то серьезное. Победителем в таких стычках выходил самый языкастый, кто мог поцветистей и заковыристей обругать противника.

Быстрян, который раньше не раз бывал в Корояке, подтвердил наблюдение Дарника, сказав, что иногда меткое обвинение достается и самому князю, на что тот тоже не считает для себя зазорным ответить хлестким словом, а не ударом меча или кнута. Такой уж тут, в Корояке, обычай.

– У нас, в Бежети, если жена сильно ругает мужа, он не ищет более находчивых слов, а отвечает ей добрым тумаком.

– Здесь одними кулаками завоюешь только треть славы, а две трети надо добывать чем-то другим, – возразил Быстрян.

Природная ловкость позволяла Дарнику проходить сквозь самую густую толпу, никого при этом не задевая. Но однажды от столкновения с дюжим кожевником увернуться все же не удалось, тот сильно задел его плечом, а следом обругал, обвиняя в неуклюжести. Несколько зевак даже остановилось полюбоваться на их ссору. Дарник с каменным лицом дослушал все до конца, а потом молниеносно выбросил вперед правый кулак, и кожевник оказался на земле с разбитыми губами. Такое потом повторялось три или четыре раза, прежде чем в ремесленных и торговых рядах хорошо запомнили вспыльчивого молодого бойника и приучились обходить его стороной.

Неподвластен он был и главному увлечению молодых короякцев – нарядной одежде. Здесь ей почему-то предавали непомерно большое значение. На тех, кто одет попроще и победней, взирали сверху вниз, а девушки порой даже откровенно пренебрежительно фыркали. Дарник же еще в Каменке на Сизом Лугу усвоил себе, что тот, кто слишком заботится о своей внешности, никогда не будет хорошим бойцом, потому и в Корояке смотрел на щеголей с откровенным презрением и своим подручным не позволял подобных излишеств.

Однажды из-за этого в их ватаге произошел даже маленький бунт.

– Почему мы должны ходить в обносках хуже всех? – возмущалась молодежь при молчаливой поддержке Быстряна и охотников. – Если ты тратишь все дирхемы на дворище, то почему не продать часть купеческих товаров и не одеться как все?

– У вас наверно нет глаз и ума? – спокойно отвечал им Рыбья Кровь. – Неужели не понимаете, что здесь, в городе осталось одно отребье? Настоящие парни ушли с князем. Когда они вернутся, тогда мы и решим, на кого нам следует быть похожими.

Ватажники молчали, сбитые с толку неожиданностью его довода. Но раз прозвучавшая претензия не давала покоя самому Дарнику, и через несколько дней он отправил Кривоноса поменять рулон купеческого шелка на двадцать рулонов короякского полотна. Из него он велел девушкам сшить длинные расстегивающиеся донизу рубахи-кафтаны. Когда рубахи были готовы, Дарник распорядился нанести на них вышивку трех видов: для себя, шестерых старших и дюжину младших напарников. С вышивками девушки управились за два дня. После чего вожак снова собрал бойников.

– Какие бы одежды вы себе ни выменяли, всегда найдутся те, кто одет богаче. Поэтому лучше носить то, что другие не носят. Если один человек наденет эту вышитую рубаху, над ним будет потешаться весь город. Если их наденем мы все, то это станет лучшей одеждой Корояка, потому что в ней будут одеты самые лучшие бойцы города.

– А как их носить на доспехи или под них? – спросил один из хлыновцев.

– Только на доспехи. Чтобы твой противник никогда не знал и не видел, какие именно на тебе доспехи и думал, что ты весь в железе.

Первый же выход в обновках за ворота дворища полностью оправдал расчет Дарника. Простая знаковая вышивка на рукавах и груди сразу превращала обычные рубахи в нарядную верхнюю одежду. Часть разодетых короякцев тут же бегом помчалась на торжище, узнать, откуда привезли партию такой непривычной и украшеной одежды.

За исключением подобных незначительных забот жизнь в Корояке дарникской ватаги протекала вполне ровно и благополучно.

С первыми лучами солнца все на их дворище приходило в движение. Две тройки подправляли тын свежими дубовыми бревнами, еще две превращали сараи в ладные жилые избы и строили конюшню для будущих коней, пятая и шестая тройки отправлялись в лес и на реку за съестной добычей. Сам Дарник в сопровождении Селезня регулярно посещал торговые и ремесленные ряды. Разглядывая там отдельные изящные вещицы, он поражался изощренному человеческому умению, и вместе с тем часто не мог взять в толк, для чего все это изощрение нужно. Объяснял его женской привередливостью: именно они требуют себе все новых и новых красивых безделушек. Вот он никогда не будет так стелиться ни перед одной женщиной, думал про себя Дарник и действительно не спешил покупать Черне и Зорьке украшения или благовония.

Особенно ему нравилось бывать на речной пристани, смотреть, как строятся купеческие ладьи, как подгоняются доски, как заливают специальным варом малейшие щели, как устанавливают мачту. Рано или поздно он непременно снарядит целую флотилию таких судов, давал себе слово Дарник, пригодных и к мирной торговле, и к военному налету.

Много нового узнал он и о воинских порядках Корояка. Прежние рассказы о многотысячных княжеских дружинах оказались полным вымыслом. Одну постоянную тысячу гридей имел только каган русов, остальные князья в силах были содержать от 300 до 600 воинов. Оплата везде была примерно одна и та же: по одной векше на рядового гридя в день, или 90 дирхемов в год, лишь каган в стольном Айдаре платил полторы векши. Десятские получали по 2-4 векши, сотские по 5-10. Рыбья Кровь легко подсчитал, что содержание одной сотни гридей обходится в 11-12 тысяч дирхемов в год. Про общее количество денег, поступающих в княжескую казну от податей и торговых пошлин ему доведаться не удалось, но понятно было, что дружина «проедает» их большую часть. Не удивительно, что самый мирный князь вынужден поэтому каждое лето отправляться за богатой добычей. В северных лесах поживиться было нечем, и острие военных походов неизменно поворачивало в южную сторону. Там лежала богатая Хазария, чьи каганы и тарханы давно наловчились использовать военную силу русов в своих интересах. Некогда хазарское войско совершало глубокие рейды на все четыре стороны, с тех пор Хазария и земли Русского каганата считала своей собственностью. Поэтому любой воинский отряд словен-русов легко получал у них грамоту на сбор податей в той или иной части их «обширной страны». Две трети собранных податей отсылались хазарам, одна треть доставалась самим сборщикам. Простое вроде бы дело, но хитрость заключалась в том, что почти всегда сборщикам податей приходилось встречаться с вооруженным отпором, который успешно ослаблял как дружины русов, так и дружины хазарских данников. Очевидная нелепость и несправедливость такого порядка никого не удивляла и не возмущала, напротив, вносила некую определенность и ясность в круговорот княжеской жизни.

Размышляя об этом, Дарник по-другому оценил слова матери о Смуге Везучем. Если раньше ее похвалы в сторону деда воспринимались как речи любящей отца дочери, то теперь они представились как рассказы о действительно большом человеке. Взять хотя бы ту же Засеку, за которой у бежечан возникало совсем иное чувство безопасности, чем у каменчан, не имеющих такой сплошной ограды. Или категорический запрет старосты на дорогие вещи в селище из нежелания привлекать внимание разбойников. А так нет ничего, кроме еды и простой одежды – нет и соблазна у посторонних людей.

Помимо хозяйственных работ на дворище каждое утро и каждый вечер все ватажники брали в руки оружие и до седьмого пота упражнялись с ним. И никто не смел отлынивать, потому что вожак сразу все замечал и тут же становился в пару против лодыря и мог изрядно его поколотить. В соответствии со способностями Дарник вскоре разделил бойников на щитников и лучников, с тем, чтобы они все время держались друг подле друга: щитник прикрывается щитом и копьем себя и стояшего сзади лучника, а тот из-за прикрытия спокойно посылает в цель стрелы и сулицы.

Для создания глухой непроницаемой стены круглые, овальные и каплевидные щиты подходили неважно, зато прямоугольные были в самый раз. Но объяснить это ватажникам оказалось так же трудно, как когда-то бежецким подросткам. Они полагали, что чем больше щит, тем он тяжелее и в настоящей рукопашной будет скорее мешать. Чтобы доказать обратное, Дарник сам изготовил нужный щит. Взял более тонкие дубовые дощечки, чем применялись для круглого щита, и наложил поперек них два десятка ребер жесткости из толстой каленой проволоки, а поверх ребер обтянул щит бычьей кожей, умбон сделал не круглым, а продолговатым, чтобы защитить от могучего удара двуручной секиры все предплечье, держащей щит руки. По длинному краю щита прикрепил двухвершковый стальной шип и сделал две небольшие выемки, куда для упора можно было вставить древко копья. По весу получилось, как круглый щит, зато защиты больше, а шип годился для дополнительного удара щитом, да и копье получалось держать еще и второй рукой.

После показа как можно действовать таким щитом хоть в строю, хоть в отдельном поединке, никого больше убеждать не пришлось, и через две недели у всех щитников появилось по два таких щита: основному и запасному. Дарник распорядился украсить их изображением золотой рыбы, дабы каждый мог видеть чей именно бойник перед ним.

Изменениям подверглось и другое оружие. Лепестковые копья вытеснили все остальные копья. Прежнее ухарство сражаться с непокрытой головой заменилось обязательным ношением стального, глубоко надвинутого шлема. На смену тяжелым секирам в качестве второго ударного оружия пришли легкие, пригодные к метанию топорики. Обычные охотничьи луки в полтора раза увеличили в размерах и теперь они мало чем уступали степным лукам в дальности стрельбы, правда, натягивать их приходилось с удвоенной силой. В полное вооружение лучников был включен также колчан с двумя сулицами.

Но Дарник сильно ошибался, полагая, что созданная им упорядоченная бойницкая жизнь может надолго удовлетворить молодых, полных нерастраченных сил парней. Все чаще стали заходить разговоры, что коль скоро их все равно приговорят к изгнанию, то не лучше ли уже сейчас пуститься в путь, пока еще лето и можно до холодов построить себе отдельное селище в лесной глуши.

Опытный Быстрян, и тот признал:

– Они будут только дуреть, если не направить их дурную силу в нужное русло.

2

Лучшим применением вольных бойников считалось охранное сопровождение купеческих караванов-обозов. Но тут все «хлебные места» давно были поделены, и чужаков никто не хотел подпускать. Да и слава за дарникцами и их вожаком ходила неважная. К сожженному городищу и захваченной ладье молва добавила немало других «подвигов». Говорили о неком разбойном братстве в глубине верховых лесов, чьим передовым отрядом являются прибывшие молодцы, о намерении сего братства захватить Корояк и желании обложить торговый путь по Танаису своей особой данью. Усиленная боевая подготовка дарникцев за тыном дворища только подтверждала такие слухи.

Рыбья Кровь лишь усмехался, когда Черна с Зорькой приносили ему с торжища подобные новости. Проще всего было чуть ослабить поводья и стать такими, как все: больше бывать на людях, заводить с соседями дружбу, не пропускать городских развлечений. Но все это было бы унизительным заискиванием, считал Дарник. Если даже в Бежети он всегда вел себя по-своему, то почему должен что-то менять в себе здесь, в далекой княжеской столице?

И вот когда он уже стал прикидывать, а не податься ли в самом деле всей ватагой в другие места, в ворота дворища постучал посыльный от воеводы Стержака. Дарника с ватагой призывали выступить в поход против взбунтовавшегося городища Ивицы. Дарник был в восторге: значит, с его ватагой начали считаться, значит, его почти приняли на княжескую службу, значит, вот он, случай проявить свое ратное умение. Ватажники обрадовались не меньше его. Сразу закипела работа по сборам в дорогу. Оружие, продукты, всевозможные дорожные вещи. На дворище решили оставить, кроме женщин, двух гребцов, еще не полностью оправившихся от ран, и Селезня. Остальные восемнадцать бойников, включая самого вожака, готовились к выступлению. С собой брали и малую телегу с рабочей лошадкой, которая служила у них для подвоза бревен.

За суетой сборов как-то не очень обратили внимание, куда и зачем идут. Это выяснилось через два дня, когда воеводское войско из двух сотен ратников выступило за частокол посада. Гриди составляли в нем не больше четверти, остальных набрали из купеческой челяди и вольных бойников. Шли каждый своей ватагой. Дарникцам указали место в хвосте колонны, там, где стояло густое облако пыли. За ними, правда, шли еще две ватаги, поэтому обвинять кого-то в намеренном пренебрежении не приходилось.

Дарник сразу увидел свою ошибку – все вожаки, даже десятские пешцев и те ехали непременно верхом. Ничего, что потом они тоже встанут в общий пеший строй, зато на марше могут с важным видом скакать то вперед, то назад, якобы чтобы получать от воеводы нужные указания. Хорошо еще, что никто открыто не посмеивался над его, Дарника, безлошадностью. В конце концов у него ноги длинные, он и на них может спокойно обгонять общий строй. Но прошло несколько часов, и Рыбья Кровь почувствовал досаду уже от того, что никто к нему ни с чем не обращается.

Прислушиваясь к разговорам чужих ратников, он постепенно уяснил себе суть происходящего. Городище Ивица являлось главным поставщиком в Корояк лучших сыров и колбас и уже лет пять как было взято на откуп младшим братом Стержака Рохом. Все бы ладно, если бы Рох, как большинство откупщиков, должным образом управлял товарным обменом между Ивицей и Корояком. Он же умел лишь хорошо считать причитающееся ему, сплошь и рядом обманывая ивцев на поставках товаров из города. Кончилось тем, что городище собрало сход и порешило впредь обходиться без такого откупщика, нанять себе счетовода из города, и пусть тот ведет их дела как надо. Многие из ратников соглашались, что ивцы правы и будь в городе князь, он бы все решил в их пользу, Стержак же торопится действовать по-своему, чтобы защитить интересы своего брата. Но, говоря так, ни один челядинец или бойник не пытался осудить воеводу, а напротив, каждый опасался, что дело закончится одними переговорами, всем хотелось настоящей драки. Дарник их прыть не очень-то понимал: неужели сами не опасаются быть убитыми или изувеченными? Спросил Быстряна. Тот лишь ухмыльнулся:

– Ратникам о таком думать не положено.

Ивица от Корояка находилась в двадцати верстах, поэтому по хорошо наезженной дороге прибыли к городищу едва солнце перевалило за полдень. Прибыли и слегка оторопели от открывшейся картины.

Городище, стоявшее на берегу узкого и длинного версты на три озера, оказалось брошенным. Благоразумные ивцы не стали много мудрить со своей защитой, а просто разобрали все бревенчатые дома и ограду, переправили их на остров посреди озера и сложили себе там новое поселение. Плотничьи работы продолжались там и сейчас, но та часть островной ограды, что была обращена к карательному войску, уже стояла на месте, видимо, на случай, если ретивые короякцы попытаются подступиться к острову вплавь.

Даже самому неопытному челядинцу было очевидно, что той легкой взбучки беззащитному городищу, на которую все рассчитывали, явно не получится. Понимали это и вожаки ватаг во главе с воеводой, но делали вид, что хорошо знают, как можно справиться с бунтовщиками.

Из всего ополчения, пожалуй, только Дарник был само спокойствие. Раз его пригласили исполнять здесь чужую волю, он ее исполнит. И охотно готов поучиться у более опытных вожаков. Его безлошадность оказалась преимуществом – никто никуда его не звал и ничего ему не указывал, и можно было беспрепятственно все замечать и мотать на ус. Как разбивают большой военный стан, как выставляют сторожевые посты, как раскладывают личное оружие и военные припасы, как кто кому подчиняется, а если не подчиняется, то почему? Любопытно было и поведение противника. Ивцы занимались своими повседневными делами, словно не замечая нависшую над ними угрозу. Их долбленки как ни в чем не бывало скользили по всему озеру, стараясь лишь не приближаться к короякцам на лучный выстрел. Вечером стало еще смешней, когда увидели, как с противоположного берега озера пастухи загоняют в воду стадо коров, и те вплавь добираются до острова.