Текст книги "Крыша. Устная история рэкета"

Я имел отношение к организованной преступности.

Всю молодость пробегал жуликом по Невскому проспекту, прозвище Воробей.

Меня привели на Невский еще в школе. Это было классе в пятом или шестом. Все началось с простой фарцовки. Начали с обмена ремней, солдатской формы на какие-то вещи у иностранцев, на сигареты. Военторг же тогда работал, все это продавалось, стоило дешево – рубля полтора, по-моему, ремень стоил. Ну а вещи и сигареты тоже перепродавали. Дальше все по возрастающей пошло. Со временем появился интерес к валюте, еще к чему-то. К тому, что приносило больше денег. Валюту было страшно менять, была же 88-я статья, по ней много давали. Я попался как-то в возрасте уже 18 лет, но мне повезло – я ушел с дела, уже на меня заведенного, в армию, и дело само собой закрылось. Тогда это практиковалось, из армии не отзывали, хотя статья сама по себе серьезная, экономическая.

На Невском занимались тем, что предлагалось в тот день, что приносило деньги. Все просто сжато в определенные рамки – или иностранцы, или мошенничество. Дальше, до какого-то другого криминала, не доходило. Есть иностранцы – значит, ты занимаешься иностранцами. Нет иностранцев – значит, ты ищешь людей, которые высматривают по универмагам какие-то вещи дефицитные. Можно было их обманывать, кидать. Я находил, к примеру, людей, которые хотели купить в универмаге импортные джинсы. У меня был напарник и были заготовлены халат и нарукавники – как у работника «Гостиного Двора». Мой подельник исполнял роль покупателя. Я выходил из рабочего помещения в «униформе», представлялся кладовщиком и говорил, что я могу со склада по немножко завышенной цене продать какую-то вещь. Подельник мне на глазах у покупателей отдавал деньги, у меня там лежали заранее заготовленные пара-две джинсов. Сумма денег была приличная, и, когда он мне ее отдавал, все видели, что здесь нет никакого обмана. Они мне с легкостью после того, как он уходил, отдавали деньги, и я просто уходил через первый этаж. И что толку меня потом ловить? Ловить бесполезно. Мошенничество – это такая статья, которую тяжко доказать. На следующий день я приходил и делал все те же самые операции на том же самом месте, абсолютно спокойно. Потому что в универмаг заходили в основном приезжие, и в процессе разговора у человека можно было выяснить кто он, откуда. Местные не особо интересовались, местные более проворные, пронырливые.

Я мог за день заработать рублей 300–500. Тратил на рестораны… что-то скапливал, конечно, но в основном транжирил. В то время мастерство состояло не только в том, чтобы деньги заработать, их нужно было еще и потратить. Подросток с деньгами вызывал интерес. Помогало то, что везде были знакомые, и была своя система оповещения. То есть знали всегда, где и что произойдет, где кого будут ловить. Кроме ресторанов, могли позволить себе какие-то вещи хорошие. Ну и отдыхать ездил в Дагомыс постоянно.

Атрибутика

Ничего дельного и интересного интурист в Ленинграде даже в валютных магазинах «Березка» купить не мог. Там лежал палех, сюрреалистические лакированные матрешки, вологодские кружева, павлопосадские платки.

На улице же с рук продавали военную атрибутику, которая только и могла символизировать военно-тоталитарный режим: погоны, бушлаты, фуражки, а вместе с ними юбилейные рубли, бюсты Ленина, пионерские вымпелы. И, конечно, заячьи зимние ушанки. В магазине они стоили семь рублей, но по причине высокого спроса купить их за эти деньги было трудно. Фарцовщики по блату брали их с черного хода магазинов по 20 рублей, а продавали по 20 долларов, то есть 60 рублей. Большинству заниматься атрибутикой было лень. Ведь надо было запихнуть все в сумку, и тут хочешь не хочешь, а становишься приметным. Немногочисленные продавцы аутентичных сувениров стояли у Катькиного сада. Главным среди них был старый, как сам «Гостиный Двор», крестьянского вида мужчина по прозвищу Коперник. Он настолько слился с пейзажем, что сержанты из уважения перестали его задерживать.

Главным же товаром, который втюхивали на Невском иностранцам, был кавьяр, то есть икра, и так называемые дыни.

Дыни

Динары Социалистической Федеративной Республики Югославии в центре назывались дынями. До поры до времени никому и нигде, кроме как в стране Тито, они были не нужны. И вдруг их буквально чемоданами повезли в СССР. Хотя в банк их бы и здесь не приняли. Динары стали заменителем советских рублей для мошенников.

У югославских динаров в СССР были предвестники – исландские кроны.

Валюту менять было стремно. За это сажали, а часть вторая статьи № 88 УК о нарушении правил валютных операций была расстрельной. В ходу была нехорошая поговорка: «Восемь – восемь – лет на восемь».

И все же правительство утверждало, что доллар стоит что-то около 60 копеек, в то время как черный рынок давал за него 3 рубля, поэтому валютчики промышляли вовсю с широко открытыми глазами на затылке. Меняли быстро, тайком, и тут же разбегались в разные стороны. В основном шли доллары, финские и немецкие марки, реже – итальянские лиры. Другую валюту в руках держать приходилось редко. Это-то и смекнули румынские мошенники. Братское жулье приезжало в Ленинград в шоп-туры: привозили тряпки, продавали их за рубли и на эти рубли покупали доллары или другую валюту. Уж кто разглядел, что исландские кроны, которые на Лондонской бирже тогда стоили два доллара за чемодан, «похожи на вещь», никто не знает. Впервые кроны появились в руках пшеков. Они начали втюхивать их нашим фарцовщикам как валюту стойкую, редкую. Дошло не сразу. Вкурили тему примерно через месяц и не то чтобы обиделись, а задумались.

Наш «ответ Чемберлену» был мгновенным. Массовыми жертвами стали не родственные души из соцлагеря, а гости из капиталистической Европы.

На югославских динарах шрифт был напечатан кириллицей. На динарах размахивали саблями какие-то революционные всадники, которые запросто сошли за Чапаева. На динарах преобладал красный цвет. За доллар иностранцам начали предлагать не по два – два с половиной рубля, как прежде, а по пять, а то и по шесть. Только это были не рубли, а динары. Тут же появилось арго-словечко – «дыня».

Осчастливленные интуристы пытались расплатиться дынями в «Гостином Дворе» за сувениры, в ресторанах за шампанское, чем неизменно вызывали хохот у окружающих, в том числе и стражей правопорядка: ленинградская милиция не спешила вставать на защиту гостей города. Забава продолжалась долго. При начале экскурсионного обслуживания гостям города переводчики показывали различные купюры динаров и разъясняли, что «кто-то кое-где у нас порой». Все было тщетно. Жажда мгновенной выгоды оказывалась сильнее здравого смысла.

Невский проспект требовал все больше динаров. Их привозили югошлепы, как часто называли граждан Югославии, в больших спортивных сумках. За миллион динаров купюрами в 50 и 100 давали под тысячу долларов. На родине дыни были значительно дешевле. За 100 000 динаров в хорошем ресторане можно было получить разве что по морде.

Торговля дынями закончилась только тогда, когда государство признало, что доллар стоит рублей 10. Тогда же в изобилии появились и настоящие дыни из Узбекистана. Что касается самого принципа, при котором туристу подсовывают валюту третьей малоизвестной страны, то он работает и сегодня: в Праге румынские жулики возле обменников неизменно предлагали «хороший курс» на всевозможных языках и вместо чешских крон пытались подсунуть болгарские левы.

Каша

Видов мошенничеств было столько, на сколько вообще хватало воображения. Вместо рублей за валюту отлистывали дыни, клееные трешки (купюры в три рубля с наклеенными на цифру «3» цифрами «5» и «0»), облигации сталинских займов, бумажные червонцы времен НЭПа. Вместо палеха – самопальные коробки с наклеенными открытками, густо залитые лаком. И, конечно, не могли пройти мимо икры – бренда Советского Союза.

Черная икра стоила в сети магазинов «Березка» 45 долларов за стеклянную баночку в 113 граммов. Госцена этой же баночки для советского гражданина была 8 рублей. Купить ее за эти деньги было невозможно. Зато можно было достать через официантов ресторана «Метрополь» за 25 рублей и перепродать с рук иностранцу за 20 долларов. Табош с такой сделки мог бы составить рублей 35. Для советского инженера это большие деньги, а вот для фарцовщиков с их колоссальными доходами это не представляло большого интереса, пока вдруг в голову троим боксерам из Института физической культуры имени Лесгафта не пришла идея. Аверьян, Мавр и Сережа Сабур в общаге своей alma mater быстро соорудили передвижную лабораторию. Аппаратура была намного проще, чем самогонный аппарат. В огромную кастрюлю засыпалась пшенная каша и доводилась до нужной степени мягкости. Затем добавлялась черная гуашь, и в самом конце смесь припускалась подсолнечным маслом для придания ей блеска. Мавра потому и прозвали Мавром, что в начале концессии он лично стоял у плиты и пробовал кашу на вкус, отчего и пачкался. В результате кашу заливали в стеклянные баночки, а через стекло ее было не отличить от настоящей черной икры. Жестяные крышки доставали по блату на заводе «Союзреахим», на Ленинградской фабрике офсетной печати на Васильевском на них наносили нужный трафарет. А потом бабушка-пенсионерка бодро закатывала по пятьсот банок за ночь.

Банка обходилась в 1 доллар, а продавали ее за 15. Маржа стала ненамного больше – 45 рублей, но за счет демпинговой цены объемы резко возросли. Каждый день коробейники вывозили в центр багажники с этими баночками, где разбрасывали среди фарцовщиков. Как-то Мавра вместе со всем багажником в 500 баночек показал в очередном репортаже Александр Невзоров, но, пока снимали, так и не поняли, что в баночках – каша. Парни, промышлявшие на трассе в Финляндию, решили перенять ноу-хау и, чтобы не возник конфликт интересов, стали делать красную кашу: томатная паста, вареный рис и масло.

В конце концов, каши стало вдоволь, и отдавать ее начали по 5 долларов. Заодно за русский деликатес приспособились выдавать белковую икру, которая стоила в магазинах 1 рубль и 1 копейку и, по слухам, производилась из нефти. Этот товар был и вовсе для простаков, однако и его продавали вплоть до последних дней существования Галеры.

Апофеозом же рыбных махинаций на Невском стал шпротный паштет – феноменальная гадость. Кто-то обратил внимание, что на банке нарисована неизвестная ихтиологам рыба, похожая на осетра, но с загнутым хвостом. Стоила баночка 36 копеек. Порой удавалось ее обменять на 10 долларов. Тут уже даже сами фарцовщики говорили, что это перебор, – вдруг попробуют. Все-таки жалко было интуриста.

Все эти обманы покупателей играли, тем не менее, положительную роль для развития туризма. Мало кто из «фирмы» ехал в Ленинград за колоннадой Биржи и Зимним дворцом. Путешествовали, скорее, как в Африку – поглазеть, а как это в Советах все устроено. А за это получали настоящие приключения, которые запоминались на всю жизнь и которые можно десятилетиями пересказывать знакомым. Иностранцев обманывали, обкрадывали, травили клофелином, порой били. Они, как завороженные, останавливались напротив грязных витрин-сирот и получали ощущения куда более яркие, чем первые наши граждане, попавшие за рубеж и внезапно узнавшие, что бананы и клубника растут и в сочельник.

Ничего не произойдет, если в Париже откроют баночку настоящей черной икры, купленную в Ленинграде. На каждом парижском углу можно смело купить такую же баночку, разве что чуть дороже. Ничего особенно экзотического в этой икре не было. А они открывали и обнаруживали в баночке кашу. И вот это-то как раз и было нашим местным колоритом.

Трасса

Четверть века назад путь от Выборга до Ленинграда был куда занимательней дороги из Петербурга в Москву. Главным героем на шоссе был все тот же фарцовщик, а приобретателем впечатлений рабочий человек из капиталистической Финляндии. Если в Ленинграде финнов центровые и за иностранцев-то не считали, то в Выборге и на трассе они и вовсе воспринимались карельскими лесорубами.

Порой по этой же дороге ездили шведы, но они останавливались на призывы дельцов редко. За это их не любили еще сильнее, чем не любили их финны за шведскую пословицу «Шведы бьются до последнего финна».

Вплоть до середины 90-х поездка в Ленинград на уик-энд была популярнейшим национальным развлечением у жителей соседней страны. Причины лежали в серьезном ограничении продажи крепких спиртных напитков на территории самой Финляндии.

Смысл игры был незатейлив: они пересекали границу небольшими толпами на автобусах вечерами по четвергам, тут же принимались неограниченно употреблять водку, колобродить и приходили в сознание только в понедельник с утра у себя на работе. Большинство без денег, многие без вещей, кое-кто с дикими советскими сувенирами за пазухой, но всегда осчастливленные. Все что они вывозили из СССР – это разрешенные их властями литр водки, пару бутылок советского шампанского и яркие эмоции, которые потом трудно вспомнить.

Фарцовка для определенной части населения Карельского перешейка стала естественным приработком. То, что делали с финнами фарцовщики, они сами же объясняли емким выражением: «Разгрузить соседа до конца». На жаргоне финнов называли «тупыми», но относились к ним по-отечески и никогда сильно не лупили.

Достаточно быстро дельцы осознали прозаичность честного обмена. В ход пошли те же уловки, что и на Галере, – вместо водки продавали воду, вместо икры – кашу, вместо шампанского – ситро. Югославские динары вместо рублей шли похуже – финны, даже нетрезвые, были хорошо осведомлены о внешнем виде «деревянных».

Финны же везли нам дешевое серебро и мелкие шмотки, которые затем сдавались в комиссионные на «Апраксином Дворе». Перед границей с СССР финские бизнесмены выстроили здоровенный ангар, где торговали секонд-хендом по 3 марки за любую вещь. Выезжающие скупали их мешками, зная, что перепродадут на трассе в несколько раз дороже. Культурный обмен происходил, как правило, на придорожных автостоянках и бензоколонках.

Риск сесть за валюту или мошенничество на трассе оказывался несопоставимо меньше, чем в центре города. Почти все фарцовщики были местными – из Выборга, Зеленогорска, Сестрорецка. И милиционеры оттуда же. Они сидели за одними партами, жили на соседних улицах, их родители работали на одних предприятиях. Это даже не было круговой порукой – это были практически родственные связи, укрепленные удаленностью от мегаполиса и легкой к нему неприязнью.

На стоянках скапливалось до десяти машин и мотоциклов с фарцовщиками. Когда становилось тесно, случались драки. Больше 200 финских марок с собой не возили – за это можно было присесть. Валюту закапывали в лесу. Потом часто забывали точное место и выезжали в буквальном смысле с граблями. Старожилы шутят: «Столько валюты припрятанной не нашли – новую трассу можно было построить».

К 1980 году на трассе уже слышно было имя Юры Комарова – будущего дона Трассы, отца «комаровского» преступного сообщества.

Комаров, как и многие маститые мафиози, начинал с фарцовки. После первой отсидки за «кулак» он уже имел при себе группу уверенных парней.

Свое мировоззрение он определил одной фразой: «Что я, с авоськой буду ходить?»

Чеки и боны

Особо надежных граждан советское правительство порой посылало работать за рубеж. Для них была создана альтернативная, совершенно фантасмагорическая система оплаты труда, в корне отличающаяся от внутренней, но не количеством рублей, а их сложной и алогичной дифференциацией.

Начиналась она с утверждения, будто 1 рубль в пределах СССР больше на треть, чем 1 доллар, а вот за рубежом он равен некоему инвалютному рублю. Что это такое, пытались объяснить многие, но до сих пор никто не понял.

Советскому специалисту, работающему за границей, на сберкнижку начисляли 70 процентов от прежней заработанной платы. Помимо этого, в месте пребывания он теоретически зарабатывал в несколько раз большую сумму. Однако то, что ему причиталось, полностью на руки ему не выдавали. В зависимости от того, один ли он, с супругом/супругой, с детьми ли, он получал лишь определенную часть. Если в Монголии, то в тугриках, если во Франции, то во франках. Остальное и считалось как раз этими инвалютными рублями. Они-то и поступали на счета сотрудников во Внешэкономбанк, превращаясь в чеки Внешпосылторга – в некую придуманную параллельную экономике социализма валюту, на которую можно было, вернувшись домой, в специальных магазинах купить импортные вещи.

Но на этом путаница не прекращалась. Чеки были поделены еще и на зоны, в зависимости от тех стран, где трудился специалист. Чек Внешпосылторга с желтой полосой символизировал развивающиеся страны – Анголу, Кубу, с синей полосой – страны Совета Экономической Взаимопомощи, чья штаб-квартира располагалась в высотке на проспекте Калинина в Москве. Чек же без полосы говорил о том, что человек вернулся из капиталистической страны. Специалисты, соответственно, делились на сорта. Чеки без полос получали лишь те, кому посчастливилось быть полезным в ООН, ЮНЕСКО, на дипломатической работе.

Разлиновку для чеков придумали неспроста.

Холодильник Bosch в магазине «Внешпосылторг» на набережной Макарова на Васильевском острове можно было приобрести только на чеки без полос, дубленку – только на чеки с синей полосой и так далее. Кроме магазина на Макарова был еще закуток рядом с домом дипломатов в начале Наличной улицы, где можно было купить джинсы. В Красном Селе в автомобильном магазине на чеки без очереди продавали «жигули» и даже «Волги»: существовал отдельный план на машины для людей, побывавших в зарубежных командировках.

Многомерность породила массу маклей, движений и перепродаж внутри сообщества счастливчиков. Все товары в чековых магазинах имели такую же утвержденную госстоимость, как и в любых других. Например, австрийские сапоги стоили 70 рублей, то есть ровно столько, сколько они теоретически могли бы стоить в «Гостином Дворе». А на черном рынке чек без полосы продавался чуть больше, чем за два рубля. И сапоги, таким образом, фактически стоили уже 140 рублей. Чек с желтой полосой, естественно, стоил дешевле – 1 рубль и 70 копеек. Вокруг чековых магазинов образовалась целая биржа: продавали и покупали чеки, обменивали чеки одного типа на другой. Все, разумеется, происходило секретно, так как на каждом чеке советская власть вывела: «Чек обмену и продаже не подлежит».

Мимо этого странного мира мошенник пройти просто не мог. Для жуликов чековые магазины – один из самых надежных источников дохода. На набережной Макарова у магазина «Внешпосылторг» они предлагали обладателю чека хороший курс, один к двум. А в действительности рассчитывались с клиентом по номиналу, вместо остальных денег давали ровно нарезанную бумагу. Так как по закону чек стоил ровно столько, сколько на нем написано, то состава преступления в этом не усматривали. И когда обманутый приходил в 30-е отделение милиции Василеостровского РУВД, которое обслуживало чековый магазин, с заявлением, то оперативник спрашивал: «И что не так, уважаемый?» Довольно скоро потерпевший понимал, что писать на себя заявление, признаваясь в спекуляции, не стоит, тем более что в таком случае дорога за бугор будет для него закрыта навсегда. Опомнившись, он уходил. Порой еще возвращался на минутку с бутылкой армянского коньяка «три звездочки» за 8 рублей 12 копеек – за «беспокойство».

На Двинской улице был другой распределитель – магазин для моряков «Альбатрос». Предназначался он для тех, кто пересекал государственную морскую границу, в том числе и для военно-морских офицеров. Чеки «Альбатроса» назывались бонами. Система работала точно так же, с тем лишь отличием, что все цены в «Альбатросе» были копеечные – в десять раз меньше, чем установленные в советских магазинах. Куртка, к примеру, стоила около 10 рублей. Боны перепродавали один к восемнадцати– двадцати. Обманывали у «Альбатроса» по тому же принципу, что и на набережной Макарова. Разница была лишь в оборотах. «Альбатрос» лидировал: возле него всегда стояло до пятидесяти пройдох, которые про 1000 рублей дохода в день говорили «не очень». Чековая шизофрения рухнула вместе с Советским Союзом. На прощание советская власть обманула своих самых послушных и преданных граждан – с полок чековых магазинов убрали дефицит, и последние спецы хватали на свои чеки в буквальном смысле сувенирные спички.