Текст книги "Русский караван. Повесть"

Русский караван
Повесть
Евгений Владимирович Жадейко

© Евгений Владимирович Жадейко, 2015

Редактор Павел Михайлович Котов

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Русский караван

 
В ночной степи ни тропок, ни дорог,
Лишь ветра ошалевшего порыв.
Земля уходит пряяёмо из-под ног,
Меня в Сары-Шагане позабыв
 

Так напевает модифицированный вариант бардовской песни мой добрый товарищ Георгий Рыжков, начиная вспоминать о казахской Одиссее.

И снова мысли несутся в то необычное время, почти 45 лет назад, в те неведомые края, где прошел Наш Караван.

При военной аттестации оценивается, способен ли военнослужащий действовать индивидуально, или в составе группы, или универсально (так и так).

Образ Русского Каравана начинает складываться, когда вспоминаешь Ю. Гагарина, бороздившего Космос, А. Леонова, на двенадцать минут вышедшего в Космос и с трудом возвратившегося на корабль, Ф. Конюхова, проплывшего кругосветку в одиночку, красноармейца Сухова из «Белого солнца…», идущего по пустыне; моего друга В. Бочарова, каждое утро шагавшего в пургу или жару на свой объект СПД, или каждого из тех, кто прочертил свой след, работая в Бет-Пак-Дале.

Караван «по Далю» – это сборище путников в азиатских степях.

В русском же караване, бывает один идет на задание и караванит за отсутствующих путников.

В 1958 г. почти пятая часть выпускников Киевского Высшего инженерного радиотехнического училища компактно перебралась восточнее Альма Матер на три часовых пояса. Сары-Шаган, звучит тревожно… «Шагане, ты моя, Шагане, потому что я с Севера что ли?..» – начинают звенеть строчки персидских мотивов С. Есенина.

Последний раз нас временно собрали вместе на 14-ой площадке у Балхаша, и мы, молодые, обалдевшие от резкой смены окружающей среды, ждали распределения.

Юра Колябин повесил двустволку на парадный ремень и предвкушал охоту, когда «нас всех разберут на части (по войсковым частям) и мы перестанем ему мешать».

Все хорохорились, бодрились, но хотели понять свое место по работе и место службы. Кто-то у берега Балхаша сделал из камней могилу и сбил деревянный крест – вроде топографического знака нашей общины.

Нас, десять человек из КВИРТУ, комиссия распределила на площадку №1. Радиолокатор точного наведения. Что же еще надо – прямо по специальности: инженеры по радиолокации.

Выходи строиться! Стоят двенадцать бензовозов, полных горючки, – колонна на первую площадь. Места рядом с водителем – для господ лейтенантов. Прощай, Балхаш, с подмерзшим берегом, с вмерзшими в лед сучьями и какой-то желто-зеленой травой.

Сколько до первой? 130—140 км, если не заплутаем. Новые машины тропят дорогу – это особенно важно на холмах; остальные по накатанному следу с трудом одолевают очередную гору. Снег толщиной 10—15 см, солнце не греет, за дверью кабины минус 10 градусов по Цельсию.

Романтично: первое путешествие по Азии. Вот уже два часа едем, сделали пару остановок, во время которых водители собирались, учиняли симпозиум. Очередная гора впечатляет: она выше других холмов. Мы – вторые. Первый бензовоз, кряхтя, забрался наверх, и водитель оттуда машет рукой – можно ехать! Теперь взбираемся мы. Прошли 80% пути, мотор заливается, а колеса встали. Водитель кричит: «Товарищ лейтенант, сейчас задом поедем вниз, открывайте дверь и прыгайте!» Хорошо. Дверь открыл, но прыгать будем вместе.

Ситуацию внизу поняли. Бензовозы, как тараканы, стали разбегаться. Мы едем на них с полным баком. А было так солнечно и беззаботно, кругом чисто и красиво. Водитель давит на клаксон. Кажется, никого не задели.

Вспомнил, как на последнем курсе в КВИРТУ ездили на тактические занятия на трех грузовиках ГАЗ-51. Нас подрезал «Москвич». Водитель – по тормозам. Левые колеса на асфальте, правые на мокрой земле. Нас повело. Насыпная дорога, высота более трех метров. Мы закувыркались, Тент, натянутый на крепления, затрещал всеми деревяшками, лопнул, крепления проломились, а нас после кувырков накрыло на мокрой земле кузовом. Прижало сильно. Я, придавленный, стоял на шее, на мне – Чуркин.

Я прохрипел:

– Сползи, задыхаюсь.

– Не могу сдвинуться: придавило.

С двух остановившихся машин спрыгнули остальные слушатели и, обхватив по периметру кузов, на несколько секунд приподняли его. Из-под кузова стали выскакивать придавленные ребята. Вот и Чуркин слез, теперь ползу на выход я. Тогда пропела первая птичка: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». Это было неожиданно, вероломно. И вот теперь, съезжая с горы задом наперед, с открытой дверью, с приличным тротиловым эквивалентом в баке, видя, как сумбурно разбегаются машины внизу, стало понятно, что судьба вновь о себе напоминает.

К вечеру мы потеряли дорогу на площадку. Остановились подумать. Кто-то предложил въехать на сопку и забраться на крышу кабины, чтобы увидеть где-нибудь огни вышки или свет из окон казарм.

Влезли, увидели. Вперед. Минут через сорок въехали на площадку №1.

Разместились в военной гостинице. Ночь спали в шинелях и шапках: тощие солдатские одеяла не грели, а просто укрывали, помогая сохранять место на кровати.

Утром позавтракали в столовой, и на станцию. Аппаратура только завозилась и устанавливалась, подпаивались сигнальные и силовые кабели, а шкафы стояли в хрустящей прозрачной упаковке, напоминая елочные игрушки. Разрешили походить, присмотреть, кому что понравится. Кто не найдет свою систему, тому начальство поможет. Каждый включил свою систему оценок. Критерии: сложность работы, должность, ответственность, зарплата, напряженность и продолжительность работы в сутки.

Например, тип аппаратуры – передатчики, приемники, антенная система, система контроля и записи сигналов, система единого времени, система управления, дальномер, функциональный контроль системы (ФКС) – комплекс внутренней и внешней имитации работы станции (РСФ-60).

Дальномеры РС-40 и РСФ-60 стояли в одной комнате. На лицевой панели РСФ-60 – десятки цветных лампочек, через стеклянную дверь – десятки и сотни ячеек с пластмассовыми плитами и полупроводниковыми схемами, блоки питания, сзади цокали реле включения схем и режимов. Фантастика! Ни одной лампы, а «кристаллы» нам не преподавали… Осциллографы на тележках (кажется, ИО-4), электротехнические приборы и ящики ЗИПов.

Олег Тихомиров, занявший дальномер, посоветовал пойти на РСФ-60: «Ты представляешь, это ЭВМ – спецвычислитель-имитатор, сложный, интересный, через него работу всей станции видно». Правда, должность капитанская; штат: старший техник – Юра Першаков и техник – Иван Шевченко – тоже военные лейтенанты. А на дальномере – должность подполковничья, а в штате есть инженерная должность. Ну, что ж. Не буду следовать алгоритму разборчивой невесты. Соглашаюсь на симпатичный и мощный по тем временам спецвычислитель: интересное функциональное построение и моделирование полета обеих ракет – и баллистической, и противоракеты.

Из Москвы работает группа конструкторов-разработчиков аппаратуры. Это выпускники лучших ВУЗов – МФТИ, МАИ, МЭИ и др. Они превосходно знают проблему и взялись обучать нас «из-под руки», в процессе отладки и ввода в нормальное функционирование сложной и капризной РСФ-60. Наработка на отказ всего 5—10 минут.

Аппаратура напоминала инфарктника с полным набором других болезней. Задача – сделать так, чтобы шкаф заработал и начал проверять станцию автономно и в составе системы.

Работаем по 16 часов в сутки, поспал и снова на станцию. Конструкторы, ВикторБуйко, Володя Богданов, Боря Зудинов и другие, стали близкими друзьями и делали из нас качественных партнеров. Через три месяца – почти уже на равных. Началась вырабатываться стратегия отладки этой капризной и прекрасной дамы.

В ноябре 1958 года была закончена монтировка чашки большой антенны, которая, повизгивая, перекидывалась от северного края горизонта на юг, с востока на запад, пробуя проходить все точки полусферы.

Когда включали мощность, то верещала сигнализация и горела красная лампа. Нам быстро объяснили, что для будущих детей – это невидимые смертоносные лучи. Поэтому, отправляясь на работу, при подаче СВЧ мы двигались зигзагами, пробегая к станции в моменты, когда антенна смотрела в зенит.

На самой станции устройство РСФ-60 подавало коды выставки антенны. Когда она шпарила свою мощность в наше окно, Боря Зудинов, 37-летний старший инженер от промышленности, закрывался огромным белым эмалированным тазом и на насмешки отвечал, что мы еще дураки безмозглые, а ему надо «застругать» парочку деток, да и нам свои «устройства» лучше прятать. Приезжали спецы измерять СВЧ, говорили о десятикратном превышении предельно допустимой нормы. Через год, когда станция заработала на постоянной основе, несколько человек попало в госпиталь. Особенно сильно облучились ребята с приемников и передатчика.

Бет-Пак-Дала – голодная степь… Безлюдье. Когда станция не мотает антенной, стоит глубокая тишина. Особенно, если отойти от поселка. Располагало к созерцанию и размышлению. Что было здесь до нас, кто жил здесь, как жил? Кто за кем охотился, с кем сражался, от кого защищался?..

Осенью 1959 года я, 22-летний лейтенант-инженер, отработав только первый год, сидел на табурете у домика и терял силы. Болезнь была странной, необычной. Раздавалась и опухала шея. Размеры ее ушли за параметры Поддубного. В голове начинались тупые боли, а местный эскулап, хоть и кончил медакадемию, пожимал плечами и говорил: «Съел чего-нибудь».

Много мыслей и дум приходило в этом состоянии. Солнце слегка согревало шинель. Было тихо и торжественно. Я мысленно проигрывал походы конницы Тамерлана, свист кривых сабель и топот резвых коней. Думал о первопроходцах уже нашего времени, о геологах, искавших воду и подземные кладовые. Беглые каторжники, путешественники. Наш брат, служивый, идет, куда прикажут… И высеклась первая строка: «Человек идет по степи, нет конца у дороги…», причем сразу с тугой, сильной мелодией.

Потом дальше:

«Ветер мешает идти, до жилья дотянуть немного…

Вьюгою мечет планета, нет деревень здесь и рек.

Стонет протяжно ветер, шагай вперед, Человек».

Всякий, кто жил и работал в этой, забытой Богом, степи вызывал мое сочувствие, приязнь и дружелюбие. Позже я узнал, что в Карлаге (Караганде), по соседству, восемь лет провел А. И. Солженицин.

Заканчивалась неделя, как я заболел, и назревала неприятность. Ее приближение ощущалось, но решение проблемы, кроме чувства сопротивления, не находилось. Прибежал дневальный из роты: меня вызывали в медпункт. Срочно. Я пошел, тяжело двигаясь и дивясь, зачем в медпункт? Оказалось, приехала комиссия из полигонного госпиталя и случайно узнала о больном лейтенанте. Хирург капитан взглянул на мою шею и обмер:

– Ты что же, коллега, никого не вызывал и его не отправлял в госпиталь?

– Так диагноз не ясен.

– На стол. Будем резать.

Через 20 минут при местном наркозе капитан надрезал шею и выпластал воспаленный желвак – флегмону. Сказал, что через 3 дня мог бы уже не спасти… Домой ушел с чьей-то помощью. Через день на перевязке наш эскулап дернул присохшую к ране марлю и уронил со стула. Захотелось врезать ему за «профессионализм», но сил на это не было…

Мой друг Ача, Володя Бочаров, выпускник академии связи, служил в 1,5 км от площадки, на 119 объекте СПД. Мой однокашник Алик Кулик работал на следующей станции СПД еще дальше, километров за 15, на 117 объекте.

Вовка проходил мимо моих окон сначала на их уровне, а зимой, при наваленном снеге, в окна виднелись только его ноги в валенках.

«Человек идет по степи…» – это о тебе, дружище.

Его стометровая вышка позволяла оглядывать бескрайность степи, видеть сайгаков, огибавших объект, ловить сов, которые днем сидели, впившись когтями в трубу вышки 119-го объекта, и щелкали клювами. «Сифон» там был дикий. Я лазил к нему на вышку, но залезть на самый верх энтузиазма не хватало. Ача с полтора десятком солдат из Сибири управлялся в своем хозяйстве лихо. Все работало аккуратно и бесперебойно. Солдаты любили Ачу, отношения между ними были человеческие. В летний зной сделали ему «бассейн», размером 2 м х 1,5 м х 1 м. В редкие минуты отдыха, в жару, когда в тени 45 градусов, он погружался с головой в этот контейнер. Когда его голова появлялась над водой, над ней зависала пчела, угрожая нападением, и Ача снова погружался под воду. Пчела там – большая редкость.

Осенью, в ноябре, Ача с лучшими стрелками бил сайгаков из карабинов, и они всю зиму жили с мясом. Готовить жесткое мясо сайгаков было по силам только знатокам. Сначала его вымачивали в уксусе, затем готовили с травками и специями. Что мне Ваши рестораны против гречневой каши с приготовленным специалистами мясом! Служба в гарнизоне напоминала службу Печорина, описанную Михаилом Юрьевичем.

На станции работали много, с утра до позднего вечера. В нашей комнате, кроме «умной» машинки РСФ-60, задающей сигналы на антенное устройство и сигнальный тракт, стояли шкафы дальномера РС-40, на котором трудился Олег Тихомиров. Через год появились Е. Гаврилин, который позднее вырос до главного инженера, и В. Романовский, сменивший О. Тихомирова. Учась из-под руки московских разработчиков этих устройств, все начали работать самостоятельно сначала при консультациях разработчиков. Потом, убедившись в способности искать и устранять возникающие неисправности, могли уже полностью работать одни. Разработчики же занимались созданием и модернизацией боевой аппаратуры.

Из КВИРТУ нас приехало на объект примерно 10 человек. Этого коллектива было достаточно, чтобы заступить сменой на всех системах. На передатчиках работал Юра Степашко, на приемниках – Виктор Трухин, на системе единого времени – Стас Дольский, на аппаратуре контроля – Гена Анисимов, управления – Борис Орлов и Герман Пархоменко. Это приподнимало нас в собственных глазах и наполняло гордостью за КВИРТУ.

Перед Новым 1961 годом работали сильно, торопились: под самый канун праздника намечался принципиальный запуск и попытка впервые сбить баллистическую ракету (БР).

Конец декабря 1960 года. На пульте управления – Леня Кондратьев, рядом наш Гера Пархоменко.

Боевая работа – пуск – захват БР.

Сигнал от БР федингует, но система ведет сопровождение. Л. Кондратьев захотел получше перезахватить сигнал от БР. Но лучшее – враг хорошего. Перезахват не состоялся, и пуск рассыпался. Надо же, елки-палки! В коридоре появился Гера Пархоменко и доложил квиртуанцам ситуацию. Леня – здоровый, сильный, красивый, с могучей лысой головой. Он мотал ею и дергался. Фу ты, ну ты! Прокол. Под Новый год – такая плюха. А могли бы… Как говорил юморист Евдокимов: «Судьба…»

Наш местный лейб-медик не переставал удивлять народ. Зимой в гостинице спали в шинелях, шапках и валенках. Асбестовые трубы («козлы»), с несколькими десятков витков константановой проволоки, едва поддерживали жизнь в комнатах офицеров. Эскулап нарушил конвенцию и уменьшил количество витков вдвое. Его раскаленный «козел» заставил дизель автостанции захлебываться, но ему было по барабану, лишь бы себе хорошо. К нему зашли набить морду и выбросить «козел» на улицу, но пожалели остальных жильцов, которые поклялись блюсти нормы, а врача к печке не подпускать.

Прямую угрозу своему здоровью он поимел, когда выехал на тракторе на взлетную полосу местного аэродрома. Незадолго до этого летчик Михеев, бывалый фронтовик, на ЛИ-2 оглядел предполагаемое место приземления и снова улетел за бугор для начала производства посадки. Когда летчик пошел на посадку, то увидел на полосе движущийся трактор. Он сумел поднять самолет и перескочить через трактор. Но, как только сел, оставил машину и с монтировкой в руке побежал к медику. Тот спешно покинул трактор, положив деталь на педаль. И вот картина: бежит медик, за ним двигается трактор, а за трактором бежит пожилой летчик, размахивая монтировкой. В гостинице ржали, воображая этот процесс.

Как-то на полигон приехал маршал Бирюзов. Кажется, он выбрал вторую площадку, откуда хотел посмотреть работу станции и системы. В связи с этим, на нашей станции всех собрал главный инженер В. Н Савин и стал инструктировать на предмет «генеральского эффекта»: «Смотрите, ничего не трогайте и не крутите, а то всыплют нам по первое число от маршала. Разойтись!»

С напряженными лицами пошли по системам.

Шкаф наш, имитатор работы системы, стоял напротив окна, загораживая от вредных излучений. Слева стояли шкафы дальномера РС-40. Мы возвращались с совещания вместе с О. Тихомировым и, открыв двери, открыли рты. Пока мы были на совещании, рыжий техник от промышленности, добрый малый, в порядке рвения вынул из шкафа все предохранители, разложил их перед шкафом, стал чистить ячейки питания и приготовился протереть предохранители. Тихомир мгновенно оценил размер катастрофы. Наш шкаф имел наработку пятнадцать минут на неисправность, причем перед этим его сутки настраивали. Я взял себя в руки, чтобы не убить рыжего выскочку. На лбу выступил холодный пот, но я ласково пробурчал: «Вот молодец, Петр, разбирать, так до основания». Олег Тихомиров затрясся от нервного смеха, понимая, что сгорим все: станция будет оценена на «2». Собрав всю волю, я спросил:

– Петя, а сможешь поставить все на свои места, ничего не попутав?

– Дак я же их разложил в порядке местонахождения слева направо и сверху вниз. Поэтому – без трудностей!

– Петя, сам, один, энергично – все на место!

Прошло семь минут. Петр поставил последний предохранитель и включил шкаф. По индикации ламп сразу стопроцентный диагноз – лажа. Забухтели два реле, расположенные за шкафом, и пошел такой дребезг, что по громкой связи закричали: «Что у вас там происходит?» Главный инженер матерился в телефон, а в дверях появился начальник станции, милейший капитан Соколов: «Кто губит работу? Через две минуты выходим в общий контур. Вы что?!»

В обычной ситуации доставались спички и подкладывались в реле, у которого отказал подхват. Теперь вставлять спички было некогда, а то вставят кое-что повесомее нам. Поэтому правой рукой прижал сердечник у одного реле, левой у другого. Заработал. Правильно. Надо держать. В таком положении и простоял 5—7 минут, пока не прошел условный пуск, и где-то у кого-то не возникла плюха. Руки затекли, но их все же пожали и поздравили с почином.

– Петя, еще раз без команды что-нибудь сделаешь в шкафу…

– Я знаю, могут убить!

– Правильно думаешь. В Москву обычно уходит капсула с прахом.

Тихомир вытирал слезы, а начальство так и не узнало о сумасшедших семи минутах.

Наш РТН задышал. Нас привлекали при каждом функциональном контроле системы, при отладках пусков и наведении противоракет В-1000 (ПР) на условные и боевые цели, баллистические ракеты (БР) с запусками из-под Волги.

Частенько нас навещал Генеральный конструктор Григорий Васильевич Кисунько, полковник, большой, красивый, динамичный. С ним приезжали различные комиссии военных и промышленности. Как-то приехал Главный конструктор Расплетин. Пожал руки всем, находившимся в комнате, посмотрел с Г. В. Кисунько технику и отбыл.

4 марта 1961 года произошло успешное попадание осколочного поля ПР в баллистическую ракету. Это был огромный успех и моральная награда за более чем двухлетний труд по наладке, настройке и стабилизации работы системы.

Дальше – больше. Успешные попадания пошли после прорыва; стали проявляться свойства и особенности системы, которые становились ясными только после массы экспериментов в различных условиях.

На первом плане появилась проблема селекции головной части БР (ГЧ). Обычно после расцепки появлялись две или более цели, т. е. цель становилась групповой. Необходимо было найти способы выделить ГЧ и по ней организовать наведение ПР.

Дальномерщики и управленцы заволновались, как это сделать? Требовался инструмент, позволяющий создавать ситуации, когда впереди летит последняя ступень, фрагмент БР, за ней – головная часть БР и их возможные комбинации, причем для РТН-1,2,3 эти картинки выглядели по-разному. РСФ-60 имел жесткую программу с единственным сюжетом. Требовалось быстро сделать имитатор с динамически перестраиваемым сценарием с разными комбинациями расположения отдельных частей групповой цели.

Что делать? Дальномерщик О. Тихомиров начал меня агитировать за модернизацию имитатора РСФ-60 под новые задачи. Промышленность должна была это сделать как разработчик системы, а мне предложили попробовать. Нужно было создать реализуемую в РСФ-60 программу, позволяющую изменять полиномы траекторий полета фрагментов БР произвольным образом; сделать модернизацию РСФ-60 для автономного режима каждой из РТН-1,2,3 и для функционального режима всех трех станций одновременно.

Разложил математику, схемы, потом сделал опытный образец, попробовал, пошло. Но были неточности, которые несколькими итерациями удалось устранить. Через 4—5 дней новое устройство заработало. О. Тихомиров начал гонять дальномер в различных вариантах. Жора Пархоменко и Боря Орлов на системе управления обучались работать с новыми возможностями. С замыслом ознакомились смежники. В ту пору главным от промышленности был заместитель Г. В. Кисунько по испытаниям Николай Кузьмич Остапенко, человек мощного темперамента, с огромным желанием найти варианты имитации сложной цели. Я позвонил на другие площадки, рассказал о схеме переделок. Там стали быстро монтировать внедрение. Но на одной из площадок работал представитель от промышленности, который хотел сделать свой вариант. Началась конкурентная стратегия, волокита, «свой» вариант должен вот-вот быть, но не получался. Прошел день, второй, третий. Когда Н. К. Остапенко узнал причину задержки, то высказал по телефону этому сотруднику слова о ненужных амбициях, приказал внедрить через 3 часа и доложить.

Дело сразу сдвинулось, все внедрили мою схему, а мне выдали удостоверение на техническое усовершенствование.

Мой друг Володя Бочаров пришел и, усевшись напротив, сказал: «Вот белый чистый лист бумаги, расскажи, что ты предложил, что они согласились внедрить, чтобы я понял». Я охотно, без гонора, рассказал ему всю подноготную, показал на шкафу, подцепив осциллограф, как выглядят и ведут себя траектории. После этого Володя пожал мне руку и сказал: «Молодец». Это была, пожалуй, для меня высшая награда. А спустя 40 лет, на чествовании юбилея, Г. В. Кисунько с удовольствием расписался на этих, дорогих для меня, документах. Тогда каждый толкал систему противоракетной обороны хоть на метр, хоть на шаг вперед.

Кстати, за этот почти трехлетний цикл работ был составлен наградный лист на орден «Красной Звезды». Н. С. Хрущев объявил, что теперь мы в Космосе в муху попадем. Но полигонные награды, кроме награждения нескольких начальников, не состоялись. Выдали только денежные премии, которые мы приятно прокутили в отделе анализа, куда я перешел для дальнейшей службы с 1-ой площадки.

Вспоминается приезд весной 1959 года научного десанта во главе с Або Сергеевичем Шаракшанэ для организации и проведения научной конференции. С ним приехали специалисты по математической статистике. На основе наших текущих записей в журналах о неисправностях, они совместно с нами просчитали характеристики надежности каждой системы и станции в целом.

Было интересно увидеть динамику улучшения характеристик надежности, и только мы знали, каким тяжелым трудом обеспечивались эти результаты. Отбраковывались кристаллические приборы, отыскивались с помощью изменения питающих напряжений триоды, склонные к нестабильности, проверялись контакты, пропаивались обнаруженные внутренние микротрещины, которые найти – целая проблема. На ощупь отбраковывались нагревающиеся триоды.

И все-таки, под руководством изумительных инженеров-разработчиков мы обучились и стали партнерами, а позже, благодаря нескольким годам непрерывной вахты, – и гранд-инженерами. Инженеры от промышленности менялись, отбывая командировочный срок. Наша же вахта – бессменна, год за годом.

Что вспоминается кроме работы? Молодая семья и однокомнатная, первая в жизни, квартира в маленьком доме. Друзья и дружелюбие, плечо товарища рядом. Беспредельная степь и знакомство с ней на мотоцикле и пешком. Спортивные состязания, художественная самодеятельность, музыка в приемниках и на магнитофонных записях, любительские радиоподелки (конверторы).

Как-то политотдел прислал к нам для поднятия духа агитбригаду. К нашей несказанной радости приехал квартуанский эстрадный квартет. Борис Мощанский – руководитель и аранжировщик (саксофон, кларнет). Володя Яновский – аккордеон, Юра Лебедев – гитара, Юра Максимов – контрабас. Саша Комаров – солист квартета. Таких благодарных слушателей, как мы, не было нигде. Овация, гром аплодисментов – после каждой исполненной ими вещи. Мы словно до этого были заграницей, и нам привезли коктейль против ностальгии.

Вечером я пригласил всех к себе. Был праздник, задушевность и дружелюбие, приколы, песни, местные хохмы и юмор из нашей жизни. Потом кто-то сказал, что у меня написана песня «Человек идет по степи». Попросили изложить. Я взял гитару, и после нескольких аккордов, в той степи, где песня родилась, прозвучали два куплета. Реакция была мощная: волнующая благодарность за резонансные внутренние ощущения тех, кто работал в степи. Ребята из квартета решили сделать эту вещь для офицерского собрания, когда меня переведут на 40-ю площадку, в отдел анализа (это намечалось).

Когда это случилось, квартет стал агитировать меня выступить со своим творчеством. Я неподдельно трусил и упирался. Когда я пел в компании, обычно при выключенном свете, я был раскован и сосредоточен только на поэзии и музыке. Но на сцене?! Да, не могу я! Не мо-гу! Но уговорили попробовать. В случае провала обещали больше меня не трогать. Петь пьяным – некрасиво, пить лекарства – неприемлемо. Договорились: впереди на сцене размещается квартет, а я за ним. Это был для меня «судный день».

Выступали в офицерском клубе. Встретили хорошо. Сильно поддержали. После этого «боязнь сцены» ушла, выходил поделиться сокровенным. Правда, комиссия политотдела нашла в «Русском караване» какое-то упадничество, философию вечности, джазовую ориентацию и прочие «не наши ценности».

Позже, десятилетия спустя, я показал эту песню Олегу Лундстрему. В эти годы (1999—2005 гг.) мы познакомились, подружились, периодически встречались и чаевничали у него то в городе, то на даче, в Валентиновке, где было тепло и уютно. Хозяин встречал радушно и приветливо. Глубина его человеческого обаяния, мудрость, самоирония настраивали на добрые, содержательные и уважительные отношения, которые были для меня душевным и радостным подарком. Радушие и оптимизм Олега Леонидовича позволяли ощутить настоящего русского интеллигента с тонким шведским ароматом (как он любил приговаривать: «во мне коктейль всех народов на пути из варяг в греки».)

Разговаривали о науке, об академике Вернадском и его учении о ноосфере. Много говорили о музыке. Олег Леонидович чудесно описывал свои встречи с деликатнейшим Д. Шестаковичем, которого в качестве гида сопровождал в Казани. Я рассказывал ему о жизни в казахской степи, военном быте, об истории возникновения «Русского каравана», о музыке, которую слушали и пели в степи. Кстати, вспомнили песню «Бирюсинка», которую мы исполняли на концертах в степи «на бис». В это же время на столичной сцене ее пел Дмитрий Ромашков с оркестром О. Лундстрема. У меня сохранилась программа концерта О. Лундстрема в Свердловской филармонии в 1958 году. Я показал ее Олегу Леонидовичу. Он растрогался и написал на ней: «Дисциплина – это все!!!. Так держать!» Расписался. Он к военной службе относился с большим уважением.

Как-то я рискнул показать ему свой «Русский караван». Для меня этот степной гимн наполнен такой энергетикой, что когда приходилось преодолевать последний километр лыжного кросса или бега, я всегда включал внутреннюю запись, и шаг становился крепче, а уставшие ноги несли вперед. Песня Олегу Леонидовичу понравилась, он предложил руководителю вокальной группы исполнить «Русский караван» хотя бы с частью оркестра. Это случилось накануне его кончины. У гитары рвется струна, у человека – жизнь, а у автора – песня. Теперь я не знаю, прозвучит ли «Караван» когда-нибудь. Но я рад, что судьба подарила мне около шести лет душевных и интересных контактов с человеком образованным, думающим, с колоритом восточной мудрости, чутко слышавшим гармонию музыки, блестяще владевшим джазовым искусством и подарившим джаз России.

Я же посвящаю свой «Русский караван» всем «степным волкам», прошедшим службу на площадках Бет-Пак-Далы, взметнувшим успех сары-шаганских работ до высот полета межконтинентальных баллистических ракет. Я посвящаю его всем соленым военным гимнастеркам, от рядового до генерала, гражданским конструкторам и сотрудникам из «почтовых ящиков», всем строителям, геологам, летчикам, гражданским людям полигона, оставившим след в создании противоракетной обороны страны.

Каждый рабочий день, а часто и в выходные, все эти люди с утра до вечера трудились над одной огромной и трудной задачей – создать щит Родины, спасти страну от нападения. Тогда прошло лишь 15 лет, как зачехлили пушки. Многие офицеры с войны 1945 года работали с нами, и их дух настоящих защитников Родины молча присутствовал в делах наших. У истока создания полигона и этих работ стоял Георгий Жуков, очень хорошо понимавший, что значит уступить превосходство в грозном и эффективном оружии.

Пройдя «технический университет» в практической работе на РТН-1, познав спецвычислитель и функциональное содержание смежных систем, я перешел на новую работу в центр, на «сороковую», – мозг системы, ее элитный бастион, сосредоточие носителей сокровенных знаний, идей, проектов и опыта. Управлением командовал подполковник А. С. Шаракшанэ. Начальником отдела анализа был майор В. А. Перфильев. Группой руководил А. А. Уртминцев, умный и ироничный капитан, пользующийся большим уважением среди товарищей. Работали способные крепкие ребята. Витало магическое слово «контур» – полная, замкнутая следящая система. Начиная с дальнего обнаружения (станция Дунай-2), построения предварительного полинома межконтинентальной баллистической ракеты (МБР), затем сопровождение ее с уточнением координат при работе РТН-1,2,3 и построением точного полинома МБР, расчет траектории противоракеты (ПР) и времени пуска, выведение ПР навстречу МБР, расчет времени подрыва боевой части и подрыв.

Отработка системы управления всего комплекса была пионерской задачей по всем направлениям, включая высокопроизводительную вычислительную сеть с быстродействующей ЭВМ М-40 (40 тыс. оп/ сек, по В. Бурцеву – мировой уровень того времени).