Текст книги "Mister Frost или Леденеющая Радость"

– Вот это моя гостиная. В том дальнем углу, – он указал на первый столик, приковавший к себе взгляд, – я её называю, «карманная столовая».

Линси, сделав несколько осторожных шагов вперёд, ступила на пушистый белый коврик, постеленный ровно посередине комнаты.

– Пожалуйста, прошу на второй этаж.

Парочка поднялась по крутой прямой лестнице наверх и оказалась в уютном маленьком помещении с большим окном у самой кроватки. Сквозь прозрачное стекло открывался чудеснейший вид на ночной посёлок, предместье города, весь сиявший запасёнными на закате огнями. Линси, уже привыкшую к небогатому убранству этого огромного дома, поразило то, что сводчатый, балочный потолок вовсе не подчинялся данному правилу. Вырезанные из тёмных и светлых пород дерева перекрытия и перемычки отлично гармонировали друг с другом. Правда, приятный пряный запах новой древесной плоти к этому времени уже давно улетучился, и в комнате господствовал душноватый аромат перины и одеяла. Но классическая архаичность потолка по-прежнему намертво приковывало к себе воображение любопытной исследовательницы и безуспешной мечтательницы. У гостьи складывалось ощущение, что сейчас она стояла не на втором этаже коттеджа, а в капитанской кубрике на парусной шхуне, бороздившей неизведанные и бескрайние просторы океана, в штормах и при штиле, качаясь на пьяных голубовато-зелёных волнах. Грандиозность ворожила бурные и смешливые фантазии Линси.

Девушка, находясь под сильным впечатлением от увиденной деревянной средневековой декорации, никак не могла взять в толк, осознать казавшуюся ей чересчур диковинной деталь: в одном доме, за одной оградой, под одной крышей уживалось два совершенно различных, противоположных мира. Первый – скромный, простой, незаурядный, но необъятный, поглотивший все сферы человеческой жизни. Другой – маленький, богатый и уютный, хранивший в себе, как за семью замками, только самое ценное и необходимое для души – чувства, закалённые в реальной материи, которую можно было потрогать, пощупать, увидеть собственными глазами. Два времени, два пространства шли вразрез друг с другом, и отчего-то данная противоречивость вызывала у юной девушки синдром дежавю. Где-то она с ней встречалась, но где именно – сказать трудно, а уж тем более вспомнить.

– Хм, миленько, – кокетливо прозвенел тоненький голосок; Линси, продолжая удивлённо рассматривать странно экзотичный потолок.

– Это моя спальня, – с некоторой гордостью проговорил Эдуард и присел на постель. – Садись, не стесняйся.

– Спасибо большое, но я лучше тут, в сторонке, постою, понаблюдаю…

– Да, не бойся! Похожа сейчас на пугливого котёнка, которого оторвали от матери и принесли в чужой дом. Присаживайся, давай. Прошу

– Нет, Эд, мне, правда, неловко как-то, – строго сказала девушка.

– Да, брось. Не ломайся, ты же не орешек.

– А зачем ты вообще сюда меня привёл, мне интересно? – Линси вдруг переменила тему разговора.

– Что значит «с какой целью я тебя затащил сюда»!? – негодующе отозвался Эдуард. – А спать-то ты где будешь? На полу? Вроде неудобно, дует, прохладно по ночам.

Глаза Линси округлились от такого неожиданного для неё поворота событий и стали как две капли воды похожи на пару жгучих угольков из камина, так как ни в какой другой мужской кроме скрипучей койки брата во время долгого ремонта ей ночевать не приходилось. Озадаченная девушка еле заметно пошатнулась, будто стоя на зыбкой болотной почве.

– Не волнуйся. Во-первых, кровать, одеяло, подушка – всё чисто, выстирано и выглажено специально к моему возвращению. Во-вторых, как ты, я надеюсь, убедилась, что мы одни в целом пустом доме. Папин друг приезжает, по-моему, только завтра утром или вообще послезавтра. Таков расчёт. Так что никто тебя ночью не увидит. Тем более, что дядя Сэм ни под каким предлогом ко мне в комнату не заглядывает. Моё пространство – моя частная собственность. Да и что он там забыл? В общем, садись, располагайся и ни о чём не беспокойся. Я всё, что нужно, устрою.

Девушка молча кивнула головой в знак согласия. Произошла рокировка, как в шахматах. Молодые люди поменялись местами: теперь Линси сидела на упругом пружинном матраце, стеснительно сомкнув вместе прелестные беленькие коленочки, а Эдуард переминался с ноги на ногу возле входной двери.

– Вроде всё. Если возникнут проблемы, обращайся, я в соседней комнате слева, на диване. Почему тебе лучше ночевать в моей спальне, спросишь ты? Я же очень просто отвечу: если дядя вдруг ни с того ни с сего вернётся этой ночью, то он обязательно заглянет на огонёк в соседнюю комнату слева, так как она – его. И, застав тебя там спящей, дядя, конечно, придёт сначала в негодование, потом – в ярость. Затем заглянет ко мне, поинтересуется, что за бабу я привёл ночью. Короче, весь дом на уши поставит.

Линси тихо хихикнула, увидев, как молодой человек удачно пародировал своего дядю, о характере которого она могла лишь догадываться. Эдуард надувал щёки, переваривался с бока на бок, показывая грузность и неповоротливость, туповато говорил басистым голосом.

– Да, – продолжил он, – тебе же этого не надо. А если на диване буду лежать я, то дядя Сэм ничего не скажет, посчитав этот казус недостойным его внимания недоразумением, и тоже плюхнется спать.

Он немного помолчал, напряжённо вспоминая, что хотел ещё сказать важного.

– О, чуть не забыл! Санузел на первом этаже, рядом с…

– Не, я не пойду. Я же в подобном коттедже впервые, ориентироваться не могу. Я элементарно заблужусь и потеряюсь…

– Тогда ко мне в дверь постучи легонько, хорошо?

– Хорошо.

– Вот и отлично. Желаю тебе приятных сновидений.

– Спасибо, тебе того же.

Эдуард вышел из спальни. Линси слышала его глухие шаги, которые медленно, по мере отдаления, сливались с общей тишиной, пока их полностью не поглотил мрак пустоты. Девушка осталась наедине с собой в крохотной комнатушке с большим окном, как-то неравномерно смещённым вправо, к кроватке. Незаметно подкравшаяся дрёма туманила сознание уставшей в тяжёлой череде испытаний путницы, тормозила летавшие в беспорядке мысли, одолевала мучительной зевотой. Вскоре, погасив свет и поставив потрёпанный саквояж, который не выпускала из рук уже несколько часов, отчего тонкие запястья изрядно на отодвинутый чёрный стул, обитый какой-то непонятной мягкой тканью, девушка повалилась животом на кровать и, даже не успев раздеться, забылась мгновенным сном. Конечно, сказалось и нервное перенапряжение, последнее время терзавшее её хрупкое, подорванное в долгом путешествии здоровье. И что, как ни хороший сон, могло придать бодрости и свежести на следующий день! Сладкие грёзы, словно семена сказочных растений, попав в благоприятную среду, проросли и превратились в волшебный лес заоблачных чудес, смешанных с реальным миром, как будто краски в растворе с серой, сплав серебра и золота с чугуном.

Линси, перенесённая из жестокой яви в волшебную страну снов, улыбалась и мило посапывала. Вероятно, она видела сейчас что-то нечёткое, расплывчатое, словно отражение в студёной проруби, но приятное и нежно манившее за собой в прекрасные солнечные дали, где было только добро и светлое чувство радости и счастья.

Человеческий мозг – самая загадочная часть нашего тела. Около девяноста его процентов вовсе не исследовано и до сих пор остаётся под покровом таинственной неизвестности. Никто не знает, что именно происходит там, в его глубинах: в запутанных извилинах, между складок студенистой желеобразной массы. Мы, люди, лишь можем предположить, что в особых клетках мозга – нейронах – возникают электрические импульсы. С их помощью разные участки и области головного мозга обмениваются друг с другом информацией. Маленькие посыльные бегают по микроскопическим коридорам, словно клерки в офисном небоскрёбе, заглядывают в чердаки нашей памяти, засовывают наши воспоминания в ниши толстых папок, забитых прочим канцелярским хламом, и снова несутся, спотыкаясь, падая, считая носом ступеньки и теряя по пути листы с росписями и печатями, по лестничным катакомбам в центр обработки данных. И это только пять сотых, одна двадцатая часть всей той бурной жизни, которая кипит в подкорках нашего разума. А когда приходит время ложиться в мятую постель и закрывать усталые от неисчислимых, надоевших за целый день, наскучивших видов, окна в офисах и директорских кабинетах тухнут одно за другим. Жёлтые квадратики стёкол мгновенно обращаются в чёрную мёртвую ночь. И только где-то на высоком этаже горит одинокая лампочка. Под призрачно дрожащим светом мерцающей нити накала печатаются картинки будущих сновидений, которые затем вставят в фильмоскоп, чтобы показать на угольно-мрачном экране нашего сознания. Захудалый клерк проецирует эпизоды только что прожитого дня, моментов, обрывки старых воспоминаний, наши мечты и фантастические желания, совмещая воедино всё, что попадётся под маленькую тощую ручонку. О, как прекрасен, заманчив и необычаен созданный кропотливым трудом сказочный коллаж! Здесь каждый сам себя ощущает главным героем закулисной кинокартины. Каждому подвластны все четыре стихии: буйный ветер в необъятных степях, теребящий полынь и колосья; и спокойное волнение моря со страшными чудовищами, обитающими в кромешной тьме подводного желоба; и жаркое дыхание вулкана, способное иссушить и выжечь целые плодородные долины, обратив траву в серый пепел. И каждого ждёт невероятное приключение в мир грёз, придуманный лукавой дрёмой. Да, это чудесно.

Всю ночь Линси пролежала, околдованная чарами глубокого и непробудного сна. Она ни разу не шелохнулась, чтобы хоть чуточку подёргать затёкшими конечностями. Её размякшая левая рука свисала с белоснежного края матраца, словно брошенный на лавку хлыст дрессировщика, беспомощно и вяло растекаясь по деревянному паркету. Растрёпанные каштановые волосы – погасшие пламя резвости и надежды – колечком обвились вокруг чудного маленького, слегка вздёрнутого носика. Отдельные шёлковые пряди по-барски разлеглись на подушке и на щеке сладко дремавшей девушки, лениво вытянувшейся во весь рост. Цветастая кофточка и тёмная юбочка немного скомкались, сморщившись едва заметными на материи бороздками. Нижний край одежды неприлично высоко поднялся при падении на кровать и оголил целую сантиметровую полоску изумительно нежной и гладкой бледной кожи на пояснице и ножках, хотя, если сравнивать с другими, более вульгарными позами, то откровенность спавшей девицы можно было смело назвать примером для подражания самых скромных манер культурного поведения. Постыдного здесь не оказалось ни грамма. Измотанная за день, Линси не слышала ни того, как Эдуард завёл своего верного жеребца и перегнал его в приземистый гараж с багровой черепичной крышей подальше от любопытных, жадный до чужого добра глаз; ни полуночного лая собак; ни сработавшей сигнализации чей-то машины и трезвонившей теперь где-то на отшибе посёлка – ничего. Только тишина была, спокойствие да чашка приятного сна.

Ночь. Звёзды. Забытая ветром дымка. По своим небесным владениям прохаживался довольный горбатый месяц. Изредка он пинал какую-нибудь слабую старую звёздочку, и та ослепительной искоркой проносилась в перенасыщенной синеве ночных чернил. Эдуард после того, как спрятал свой дорогой тёмно-жёлтый кабриолет подальше от завистливых воровских рук, наводнивших город, – в гараж под амбарный замок – присоединился к девушке, но несколько позже. Он угнездился на тесном и жёстком диванчике в просторной комнате дяди Сэма, заложив руку под затылок, и лежал таким образом с открытыми во всю ширь, поблескивавшими в темноте совиными глазами. Молодого человека в отличии от девушки, мирно почивавшей за стеной, одолевала ненавистная бессонница. Эдуард с четверть часа глядел в сумрачный потолок, пытаясь отыскать на тусклом сером фоне такие же серые невзрачные пятна воображения. Но глаза постепенно смыкались, слипая между собой короткие ресницы и лукавая дрёма тоже обманула его методичное сознание, снова обменяв на сон бесценное, даром пропавшее время. Ничему жизнь не учит.

III.

Линси проснулась поздним утром. Раскалённый зарёй до бела солнечный диск, как железная заготовка в кузнице мастера, сеяла радостный свет и тепло во все стороны. Небо затянула полупрозрачная мгла, придав его голубому похмельному лицу некую болезненную бледность. Возможно, погода испортится.

Девушка раскисла в довольной улыбке, словно сон доставил ей незабываемое удовольствие, лениво потянулась, по-кошачьи прогнувшись. Затем перевернулась на спину, снова выпрямилась во весь свой немалый рост, немного размяв заиндевелые за время долгого сна конечности, и нехотя открыла широкие карие глаза. Поначалу Линси испугалась загадочной перемены в окружавшей её обстановке. Она, словно дикая кошка, принесённая в чужой, пахнувший уютом и лаской дом, пару минут лежала совсем недвижима, вспоминая вчерашние будни. Но вскоре успокоилась, когда в её памяти всплыли обрывки вчерашней беседы с новым таинственным знакомым, которого, кажется, звали Эд. Линси потянулась в третий раз и, сладко зевнув, медленно, не торопясь, села на кровать, опустив босые ножки (не зная почему, она не любила носить чулки или носки) на холодный, но гладкий паркет. Девушка снова оглядела комнату, в которой ей повезло находиться, только на сей раз более внимательно и скрупулёзно, будто антикварный кувшин или фреску на музейной выставке, боясь упустить из вида любую, даже самую незначительную деталь. При свете все краски преобразились, освежились. Красивый деревянный потолок с панелями из драгоценных пород; крохотный квадратный столик с письменными принадлежностями и стеклянным графином с прозрачной, будто горный хрусталь, водой; её собственный потёртый жёлтый-прежёлтый, похожий цветом на потрёпанную страницу древней книги или же на начищенный бронзовый брусок саквояж на замшевой кресле, показавшимся вчера в полумраке стулом. Единственная замеченная во всём доме картина висела на кремовых обоях. Это был портрет, очевидно купленный где-то на аукционе. С масляного полотна на девушку, напыщенно задрав подбородок, надменными, чрезмерно горделивыми глазами смотрел юноша, чем-то отдалённо походивший своей внешностью на Эдуарда. Молодой человек был одет весьма старомодно: багровый бархатный то ли сюртук, то ли камзол, белая рубашка и удивительно сочетавшиеся со столь диковинным нарядом зачёсанные назад светлые волосы. Только вот глаза отличались: у юноши на картине они отдавали властной синевой, словно два сапфира, а у Эда – серо-зелёные, хитрые, как у тигра, но добрые.

Линси ещё долго любовалась необычным портретом, не отрывая упорного любознательного взгляда.

– Интересно, всё-таки кто на нём изображён? – подумала в слух девушка и, неизвестно пожав плечами, окончательно встала с постели. – Как он там говорил, постучаться в соседнюю дверцу? Ладно, попытка – не пытка, давай посмотрим, что он за субчик.

Линси заправила задравшуюся кофточку под юбку, разгладила складки на одежде и, сделав несколько неслышных, неуверенных и робких шагов, тихонько вышла из ночной каморки. Пройдя несколько метров по длинной ковровой дорожке, девушка очутилась у той самой заветной двери, у самого порога. Застенчиво и поэтому быстро Линси пробила маленьким кулачком короткую зыбкую дробь по деревянной поверхности, окрашенной в белый цвет и отошла на два фута назад. Дверная латунная ручка осталась недвижимой. Из комнаты не доносилось ни единого звука. В доме снова воцарилась тишина, но не гробовая…

«Не похоже, чтобы там кто-либо находится,» – промелькнула в голове у девушки подозрительная мысль. Линси ещё раз постучала, только уже гораздо сильнее и громче. И снова все звуки замерли в ледяном спокойствии и ожидании следующих действий. Латунная ручка не поворачивалась, будто издевалась над терпением гостьи.

С лица девушки пропала прежняя скромность, оно приняло более серьёзный и сосредоточенный вид. «Спит что ли? Может стоит войти внутрь?» – рассуждала ночная гостья.

Линси долго колебалась, борясь со страхом. И, наконец, выдохнув последние сомнения и набрав полную грудь отваги, решилась аккуратно зайти в комнату, где по предположениям должен был сидеть, читать книгу или заниматься любым другим полезным делом приютивший её молодой человек. Для деликатности она в третий раз постучалась в глухое дерево (на этот раз – без намерения ждать ответа) и распахнула настежь столь долго смущавший её немой барьер. Дверь бесшумно растворилась, очертив в воздухе практически ровную полуокружность, и перед удивлённым взором девушки предстал пустынный пейзаж спальни. Здесь не было ни души. Только настенные часы, резво отбивая чечётку, тихо тикали, будто невидимый домовой маленьким молоточком постукивал по наковаленке.

Однако негодовавшее терпение и томительное ожидание, подкреплённые родившейся в груди девушки слабой смелостью, усыпили и бдительность. Из-за притупленного внимания, сконцентрированного в одной точке – двери – Линси Абрамс не услышала вкрадчивых, предательски мягких шагов со стороны. Опечаленная девушка вышла, уныло опустив голову, так что из-за свесившихся с чёлки и закрывших лицо, словно атласная красная ширма, волос она сперва не видела ничего, лишь пол, устланный ковром. Линси растерянно оглянулась, когда её вдруг окликнул мужской басистый, немного противный, как будто из хриплой ржавой трубы, голос:

– Ты хто, распрекрасная?

Вздрогнув, Линси мгновенно обернулась. Былая смелость зажалась в самом далёком уголке её бешено колотившегося сердечка, душа ушла в пятки. Девушка отступила назад, её сковал лёгкий испуг. Перед Линси, широко расставив опухшие ноги, уперевшись мясистыми розовыми пальцами в живот, словно в добротный мешок картошки, оттопыренный на бок, оскалив желтоватые клыки, стоял дядя Сэм собственной персоной. Да-да, тот самый дядя, которого так удачно и забавно пародировал Эдуард, чем вызвал у девушки добродушный смех, и тот, в чей дом привёл несчастную путницу новый друг, в коем доме она беззаботно спала всю ночь непробудным, крепким сном.

– Что, поджилки затряслись, а, воришка? Ха-ха-ха! – злорадно обратился он к бедной бледной Линси, и из его грузного тела вырвался громовой, ударный смех, похожий на перекатывание порожних железных бочек по кочкам, камням и ухабам.

– Я… и-извините… Я, я н-не воришка… Я… тут… – от новой порции страха и без того испуганная и всеми силами старавшаяся не выказать внутреннего волнения девушка не могла связать и пары слов в осмысленную фразу. Тоненький голосок дрожал в сжавшемся горле, тщетно пытаясь выпорхнуть оттуда, и постепенно слабел и затухал, пока в конце концов на превратился лишь в абсолютно беззвучное жалобное сипение.

В больших глазах Линси блестел нешуточный испуг.

– Не воришка!? А кто тогда? Ха-ха-ха! Не заблудилась же ты здесь! Или, может, лапшу мне на уши вешаешь? А!? – серьёзным тоном спросил дядя Сэм. Его слова с грохотом разлетелись по всему второму этажу. – Сейчас я тебя поймаю, и мы с тобой разберёмся, что здесь такое происходит. В моём, тем более, доме.

Линси хотела попятиться назад, а ещё лучше убежать подальше отсюда, от этого проклятого места. Но онемевшее от резких эмоций тело не слушалось бедняжку. Ноги как будто приросли к ковру, и поднять их не представлялось ни малейшей возможности. Единственной здравой мыслью, пришедшей в голову, стало – сжаться в крохотный комочек и молить о неприкосновенности. Девушка спрятала своё бледное лицо за худенькими ладонями, надеясь на чудо или скорейшее спасение и беззащитно завыла. Толстая нахрапистая физиономия дяди Сэма, отдалённо напоминавшее рыльце борова, недоумевающе искривилась, покосилась, как старый разрушенный сарай. Хозяин дома никак не ожидал, даже не догадывался о таком развитии событий. Он предполагал бойкий отпор незванной гостьи, сопровождавшийся ненавистью и острыми высказываниями в свой адрес; был готов отразить бросок ощетинившейся кобры. А вместо этого получил жалобное поскуливание. Он думал, что девушка покажет свой дерзкий характер. А она на самом деле имела разбитую отчаянием и горем душу, подавленную глубокими жизненными потрясениями и разочарованиями, навалившуюся в столь юном возрасте великую печаль, уничтожившую всякую способность сопротивляться внешнему психическому воздействию, раздражителю. Её измученная душа молила о пощаде, в то время как разум твердил: «Нечего ждать снисхождения судьбы. Беги!», и тело, разрываемое на части разногласием между двумя управляющими аппаратами, не желавшими прийти к общему, единому мнению, которое удовлетворяло бы обе стороны, и, поэтому введённое в неловкое оцепенение, инстинктивно дало команду: «Караул! Спасайся, кто может!» и заглохло, застыло, словно трактор в поле, лишённый топлива и лихого пилота. Этим и объяснялось аномально странное поскуливание девушки. А ошарашенный дядя Сэм секунды три-четыре суетился, лихорадочно дёргался, словно в нервном тике, судорожно вспоминая фразы, которыми он мог бы успокоить очень сильно напуганную гостью.

– Э, да, ты чего? Не плачь, чего ты, я же это… не хотел ничего дурного… я это, того… – невнятно лебезил дядя Сэм, но все попытки построить внятное предложение потерпели фиаско.

Плотно закрыв лицо руками, Линси продолжала стоять, словно вкопанная, и тихо подвывать. План не сработал. Операция по возвращении девушки в её исходное состояние с треском провалилась. Бессвязные, лишённые всякой структуры и логики, подкреплённые лишь смятением и чувствами слова, как об стенку горох, отскакивали от щита усугублённого нервным оцепенением страха.

Дядя Сэм, увидев, что срочно предпринятые меры по успокоению девушки не оправдывали себя, предпринял попытку номер два, только используя при этом совершенно другую тактику. Он слегка приосанился, нахохлился, будто кочет, жутко напрягся, покраснел и оглушительно гаркнул:

– А ну-у-у! Смир-рно! Отставить слёзы! Руки по шва-а-ам!!!

Рёв здорового мужчины чудодейственным образом подействовал на беспреданницу. Линси от небывалой до сей поры неожиданности вздрогнула, мгновенно выпрямилась во весь свой рост, как неопытный солдатик-новобранец, лицом к лицу встретившийся со своим горластым, очень любившим поорать на недотёп-подчинённых командиром. Её круглые, больше от удивления, чем от очередного испуга, глаза следили, как подёргивались уголки толстых губ на пухлой красной физиономии дяди.

– Ну, что, перетрухала? – довольно и вместе с тем с нескрываемой сатирой сказал хозяин коттеджа, без малейшей нотки сочувствия и капельки сокрушения над своим нехорошим по отношению к девушке поступком, поставившим её на грань между жизнью и смертью, и снова его басовый внутриутробный смех с реактивным грохотом пронёсся по пустому коридору и, не удержав равновесия на скользких перилах, свалился со второго этажа и разлетелся эхом вдребезги по всем комнатам, закоулкам и переходам безлюдного дворца.

Вернувшийся в тот момент с улицы, Эдуард не обратил поначалу никакого внимания на эту канонаду, перекличку тысячи пушек, стрелявших, казалось, из каждого уголка огромного дома. Он успел привыкнуть и полностью смириться с неудержимой привычкой друга своего отца.

– Опять хохочет так, что и мебель, и стены, и стаканы на столе ходуном ходят, будто живые, – по-русски сказал он с безразличием, оставаясь безучастным к затухавшему грому вырывавшейся на волю наглой радости. – Линси, наверно, уже проснулась. Да, чудное создание. Только грустная, даже чересчур. И глаза вроде красивые… Э, нет, брат. Хватит думать об этой совершенно чужой и незнакомой мне девчушке!.. Ах, хоть бы он её не встретил. А то, как лихо из болота, бродит по дому. Увидишь – в обморок непременно свалишься. Это точно.

Пока молодой человек разувался у порога и заносил пакеты с купленными в местном магазине продуктами, девушка, находившаяся на втором этаже злополучного ночлега, уже малость оклималась, то есть очнулась, и начала потихоньку приходить в себя.

– Ха-ха-ха! Ой, какая же ты смешная! Вся скукожилась, сжалась, как щенок перед дворовым хулиганом. И ещё, да ты ж… ха-ха-ха-ха… скулила! А-ха-ха! Ой, держите меня семеро! Ха-ха-ха! Ой, не могу!

После этих слов, подействовавших, словно холодный душ во время утренний зарядки, лицо девушки приняло серьёзный вид. Плаксивость как рукой сняло. Невиданное возмущение жарким пламенем целиком охватило Линси. Как мог человек, навалившийся с горой суровых вопросов, теперь надрывать живот от приступа заразного смеха? Негодованию не было предела. Разумеется, Линси сдвинула узенькие, едва заметно сросшиеся посередине бровки, при этом довольно мило нахмурившись. Однако в её намерениях не было отнудь ничего милого или забавного.

– Да, ты не бери себе в голову! Ха-ха!.. Какие пустяки… Я же пошутил. А!? Смешно? Правда? Ха-ха! Ой, ты бы видала себя со стороны! Умора!

И взрослый мужчина в расцвете лет, почти подпирая своей большой головой на толстой бычьей шее с выделявшимися выгнутыми арками жил, будто столб, хлипкий потолок, скорчил испуганную гримасу, давеча висевшую на лице гостьи, но исковерканную до не узнавания. А спустя секунду снова поддался приступу неизлечимо-безудержного смеха.

Линси ещё больше нахмурилась. Её хищный горгоний взгляд загорелся нечто средним между лёгкой обидой и готовностью задушить наглого врага. Девушка долго терпела издевательски вульгарные насмешки обрюзгшего дядьки. Всякое смущение и покорность перед грозным незнакомцем тонули, словно разрушенный ядрами и съеденный пожаром корабль, в кипевшем море оскорблённого самолюбия.

– Я же пошутил, поняла? Пошутил! Просто решил разыграть весёлую сценку, – проговорил дядя Сэм, вытирая пробившую глаз слезу. – Да, брось! Действительно же весело, правда?

– Очень, – коротко, едва слышно, с презрением прошипела она, буркнула ещё что-то. Затем скрестила смугловатые ручки на груди и гордо подняла свой до прелести обворожительный слегка вздёрнутый носик.

– Опа на, вот и голосок прорезался. А то всё хны да хны… Ладно, не кисни. Не обращай внимания. Я, честно, просто пошутил.

Девушка продолжала пожирать глазами беспечного хозяина, ни на йоту не ослабевая хватку своих женских чар. «Как он мог так бессовестно, бесчинно насмехаться надо мной!? Надо мной – бедной девушкой, фактически сиротой, призретой добрым Эдом, который, к несчастью, куда-то запропастился?» – мысленно возмущалась она, анализируя сложившуюся интересную ситуацию.

Вдруг с первого этажа, из густой тишины, потревоженной лишь раскатистым эхом дяди, послышался знакомый молодой голос. Это был Эдуард!

– Эй, мистер МакДауэлс, смейтесь, пожалуйста, потише и где-нибудь в другом месте. Если Вы не забыли, у нас гости.

И Линси, и дядя Сэм повернулись в торону лестницы. Сначала по обитым ковром, крутым ступеням в шорохе полумрака шуршали уверенные пружинистые шаги. Затем из зиявшего солнечным светом прямоугольного проёма, опоясанного, словно решёткой, белыми деревянными перилами на резных опорах, показалась русая голова юноши, и вскоре сам Эдуард лично предстал перед судом удивлённых взглядов, устремлённых на его особую персону из чащобы узкого коридора, богатого лишь только блеском рассеянных лучей. На молодого человека смотрели две пары попеременно моргавших хрусталиков: одна из них – глуповатая, вероятно, дяди Сэм; другая, наоборот, – строго-вопрошавшая, сердитой Линси. Ямочки и крошечные морщинки на лице Линси, по мнению молодого человека, ничуть не добавляли девушке серьёзности во взгяде, а скорее, наоборот, резко и ярко выделяли контраст её маленького носика, губ, сросшихся бровей на фоне прелестной женственной обворожительности.

– В чём дело? – поинтересовался он у дяди. – Почему Вы смотрите на меня так, будто я с того света вернулся? – после пятисекундной паузы. – Уже познакомились?

– Слушай, Эдвард, – начал Сэм МакДауэлс, – я лишь хотел, так сказать, разыграть эту обворожительную особу, – и ткнул толстым мясистым пальцем в том направлении, где стояла скрестившая руки девушка, пока безучастно вслушивавшаяся в разговор. – Ты ж меня знаешь, что я – весельчак и далеко не из последних, могу фору дать любому современному захудалому комику, – и пересказал приключившуюся пару минут назад историю в мельчайших подробностях, стараясь не упустить из вида ни одной, даже самой незначительной детали. – И вот маленечко перегнул палку. Ну, кто ж знал-то, как она отреагирует. Ранимая больно.

– Скорее искалеченная, – тихо, чтоб не расслышала Линси, добавил Эдуард.

– А? Что? Да-да, вот именно, – дядя пропустил эту фразу молодого человека мимо ушей. – И, короче, как-то так получилось всё…

Кивнув головой, Эдуард дал понять собеседнику, что услышал его, и приблизился к девушке:

– Утро доброе.

– Привет.

Из глаз Линси улетучилось былое отражение оскорблённой души, и осталась, крепко ухватившись якорями, только тень застенчивости и глубокий отпечаток печали, просочившейся сквозь трещины в наинизшие слои раздробленного внутреннего мира и масляным пятном проступавшей наружу. Её светлые карие очи нетронутой небесной красоты вонзились, словно ритуальный индейский нож для жертвоприношений, в сердце молодого человека. И тот в свою очередь остерёгся отрывать свою грудь, но поспешил отвести смущённый взгляд вниз, на пушистый ковёр из тёмно-красного вязи.

– Как… – не успел договорить Эдуард, прерванный тяжёлым басом дяди:

– Хорош шушукаться, голубки. Все свои поцелуйчики у окошка и хихиканья у меня за спиной попрошу оставить за дверью, запертыми наглухо в ящике.

Молодой человек отошёл на шаг сторону, но потом, опомнившись, обратился к нему с очень важным целевым вопросом:

– Ты, надеюсь, представился прекрасной даме?

– Ой, точно! Мы же ещё не знакомы! – двухметровый здоровяк бесцеремонно подошёл к гостье и неожиданно залюбезничал. – Здравствуйте, мисс. Имею честь назвать себя, – дядя элегантно присел на полусогнутых коленях, выразив тем самым почтение уважающего себя джентльмена, – Сэм Роберт МакДауэлс, к Вашим услугам. А как Вас зовут, достопочтенная мисс?

Линси никак не ожидала подобного деликатного, даже немного аристократического, но, как ей казалось, ехидно-шутливого обращения. Однако всё же ответила скромным поклоном.

– Как мне известно от моего квартиранта-нахлебника, Вас, мисс, зовут Линси, не правда ли?

– Да, я Линси Абрамс, – неуверенно сказала девушка, недоверчиво косясь на неисправимого старого романтика, в котором чувство этики и достойного тона, принятого в высшем светском обществе, смешались развязностью простолюдина и хулигана с грубоватыми манерами.

– Очень приятно, Линси, – быстро проговорил дядя, после чего сладкая до приторности улыбка пропала с его смазливой физиономии. – Прошу нашу дорогую гостью к столу. Ты, наверное, жутко голодна с дороги? Сейчас мы тебя так откормим, что будешь полдня, как колобок, пузом наперёд ходить.