Текст книги "Дети, родители и психотерапевты. НеУчебник"

«Если сердце недоступно, надо в печень постучать»

Эта фраза означает, что если невозможно заручиться содействием человека через доводы рассудка или обращение к сочувствию, то нужно его напугать, обозначив угрозу каким-то важным для него ценностям.

В нашей культуре и педиатры, и педагоги частенько запугивают – почему бы детским психологам не хотеть того же. Поводы бывают вполне серьезные, а родители – несговорчивые.

«Если все продолжится в том же духе, депрессия вашей дочери усилится и может привести к суицидальным попыткам».

«Если не решить ситуацию сейчас, эмоциональная травма усугубится и ребенок не сможет реализовать свой потенциал, потому что у него разовьется расстройство личности».

«Если не принимать меры по лечению и коррекции, расстройство будет прогрессировать и ваш ребенок не сможет строить отношения и встретится с болью одиночества».

«Если продолжить закрывать на это глаза, произойдет преступление».

И так далее.

Вообще-то, я думаю, это от нашей беспомощности: по сути, единственным реальным рычагом воздействия, которым мы могли бы пригрозить, было бы обращение к Службе защиты детей – которая в нашей стране частью отсутствует, а частью – неэффективна. Поэтому желание припугнуть – это попытка пробудить активность родителя.

А иногда это – такой интересный контрперенос (который требует вдумчивого анализа).

(Конечно, есть и такие психологи, у которых запугивание – стиль общения. Я всю жизнь боюсь нечаянно взять с них пример и, взобравшись на экспертную «табуреточку», начать пророчествовать и поучать).

(Однажды я с умным видом ляпнула на сессии:

– Если ребенок продолжит учиться у этой учительницы, которая пугает и стыдит его и всех вокруг, которую он не уважает, слова доброго для нее не находит и называет внутри себя исключительно неприлично, то это сначала отразится на его отметках, потом – на мотивации к учебе, а потом и сами его когнитивные способности начнут угасать, потому что применять их будет незачем.

Клиентка с сомнением уточнила:

– То есть если мы не переведемся в другой класс, мой ребенок станет слабоумным?!

…И тут Штирлиц подумал: а не сболтнул ли он чего лишнего…)

Ну так вот: иногда почему-то, в силу разных причин, нам хочется припугнуть родителей нашего маленького клиента. Попробуем понять, стоит ли это делать. И что вообще можно делать в такой ситуации.

Мы полагаем, что страх – хороший мотиватор. Вероятно, так оно и есть. Но когда мы говорим с родителями об их детях, мы должны помнить, что задеваем два болезненных места:

– страх за жизнь, здоровье и благополучие ребенка;

– стыд за свою неспособность справиться с родительскими обязанностями (и вообще стыд за свои ошибки).

И того, и другого в нашей культуре много, дефицит доверия и принятия у нас не редкость, и эти переживания будут присутствовать в нашей сессии независимо от того, о чем мы говорим.

Это будет – постоянный фон нашей работы.

Когда на этот фон наложится запугивание (которое, по факту, одновременно и пристыживает), мы прикоснемся к незаживающей ране – у родителя чуткого и склонного себя винить, и к грубой мозоли – у родителя ожесточенного и закрытого.

Поэтому если что и откликнется на такую интервенцию – это защитные механизмы психики, и в первую очередь – обесценивание.

«Да ну, что за бред». «Я вообще ни слова не поняла». «А у нее/у него свои-то дети есть?»

Нас – психологов – которые не врачи, не учителя, не «общество», не «семья» – обесценить внутри себя очень просто.

Короче: запугивайте смело своих клиентов, если вы психотерапевт (особенно если врач) со стажем работы лет этак в двадцать с гаком и если сессия у вас стоит как крыло от самолета. Такого специалиста черта с два обесценишь (но вряд ли они читают эту книжку).

В остальных случаях – скорее всего от вас защитятся и толку не будет. Это не значит, что я призываю вас не делать такого никогда: пробуйте. Пробуйте и смотрите, получилось или не получилось и если воздействие сработало – анализируйте, почему.

А мой собственный опыт по этой части вот какой: сколько было в моей практике случаев, когда я прибегала к запугиванию родителей, которые казались мне черствыми и до которых мне хотелось «достучаться» – столько раз это не приносило ничего, кроме мимолетного «морального удовлетворения» (послевкусие так себе). Никакого профита ребенку – и чаще всего постепенное или резкое исчезновение родителя из терапии. А следом, конечно – и ребенка.

Те же случаи, когда мои предупреждения воспринимались всерьез и служили руководством к действию, всегда были с теми родителями, которые и без того были напуганы: с мамами и папами тревожными, виноватыми, готовыми на подвиги и без моих страшных глаз. И – если они пугались и стыдились слишком сильно – они тоже исчезали из терапии.

Единственные случаи, когда это могло бы сработать, я могу представить с теми родителями, с которыми нас связывал надежный и давний терапевтический альянс и которые доверяли мне – своему психологу – и готовы были прислушиваться. Скажите мне: зачем таких людей пугать и стыдить? С ними надо держать совет и строить вместе «план спасения».

Если я когда-нибудь достигну уровня «крыла от самолета», я непременно поделюсь с вами, как там обстоит дело с экспертным запугиванием.

Итак: если не пугать, то что же делать?

– Анализировать причины, по которым хочется припугнуть (иногда это приходится делать быстро, помогает тренировка). Родитель кажется «непрошибаемым»? Или, наоборот, его тревожность подталкивает сыграть на ней? Разные причины – разные тактики. (Иногда – видели такое наверное? – за жесткостью скрываются страх и вина – это тоже можно увидеть, услышать).

– Честно описывать текущее положение дел, без прогноза на будущее. Лучше, если родители сами спросят: «и что будет дальше?» Важно не преувеличивать и не преуменьшать проблемы, которые вы видите: честность воспринимается как профессионализм и безотчетно вызывает уважение (обесценить ваши слова становится чуточку трудней).

Я – за то, чтобы лишать ситуацию драматизма. Чем проще и нейтральней будут наши слова, тем меньше возникнет желания от них дистанцироваться. Да, есть проблема, да, ее надо решать, ну, ужас, но не ужас-ужас. Это родителям можно драматизировать или отмораживаться, а специалисту – не стоит. Принцип умеренности: лучше притормозить с эмоциями, чем переборщить.

(Блин, я вспомнила, как однажды ответила на вопрос «А что если мой сын погибнет?!» – «Тогда вы будете приходить сюда и мы будем вместе его оплакивать… А пока что будем надеяться, что до этого не дойдет»).

Для того, чтобы смотреть на ситуацию с деловитым и сдержанным оптимизмом, нам нужно ясное представление о том, что происходит, и желательно план. Без этого никакого спокойствия не будет. Поэтому можно сосредоточиться на рациональной части, на анализе: какие способности находятся в дефиците, какие задействованы, что можно сделать быстро (тактика) и какова будет стратегия.

Само обдумывание терапевтической задачи, обсуждение ее вместе уже снижает накал страстей и настраивает на сотрудничество. Принцип консультирования.

– Не забывать, что описание проблемы – дело четвертой стадии взаимодействия (вербализация). На первых трех наша задача – создать контакт такого качества, в котором к вашим словам хотелось бы прислушаться.

– Призвать на помощь опыт и рассуждение клиентов: не становиться в позу эксперта, сделать сессию пространством совместного поиска. «Как вам кажется, это проблема глубокая? В вашей семье сталкивались с таким раньше? У вас есть догадки или наметки, что тут можно бы поделать?»

– Дышать, ощущать естественный ритм беседы: где-то нужно быть строгой и серьезной, а где-то уместен юмор, он снимет лишнее напряжение. Ритм важен везде: вдох – выдох, напряжение – расслабление, ваша речь – речь клиента, во всем есть ритм. Ритмичность успокаивает и дает опору.

– Помнить о Принципе надежды: лучше дать человеку увидеть привлекательное будущее, ради которого стоит постараться, чем ужасное, которого хочется избежать. Пусть впереди долгий путь, но его можно представить как последовательность маленьких и несложных шагов. Сопротивления так возникает гораздо меньше.

Как говорил Носсрат Пезешкиан: «Умный человек спорит так: «Да, ты прав, но…» А мудрый человек так: «Да, ты прав, и…»

А кто говорит с разбегу «нет, ты не прав»? Точно не психотерапевт.

Да, это не панацея, и мы – не боги. У нашей профессии есть ограничения, у нас лично есть ограничения, мы все такие, какие есть, со своими способностями и не-способностями, тревогами и пунктиками. «Позитум» в переводе с латыни означает «данный; такой, как есть; то, что дали». Так что – «позитивный психотерапевт» это «такой, какой уж есть». В некотором смысле.

И если мы держим в уме наши принципы – это уже немало.

Как устроен человек и человечек

Давайте поговорим – ни много ни мало – о человеческой природе.

Вам знакомо выражение «любая культура невротизирует»? За ним стоит представление о дикой человеческой натуре, склонной к насилию (быть может), к варварству, к свободе, больше напоминающей Хаос.

К вседозволенности.

Предоставь человеку идти любым путем – и он выберет худший.

И только Культура. Только Воспитание – понимаемые как суровая уздечка и ежовые рукавицы – способны обуздать эту дикую натуру. Поэтому любая культура – это принуждение, а любое воспитание – это отчасти насилие над природой.

Во имя мира на земле.

Особенно это, конечно, касается детей – диких неуемных человечков, вихров которых еще не коснулся гребень.

(Это я вспомнила маленьких девочек, которых много прошло у меня перед глазами, и метаморфозы с их волосами. Лет примерно до семи они скачут передо мной, лохматые и патлатые, с кудрями и прядями, торчащими во все стороны – ни бантики не держатся на них, ни резинки. Чистые ведьмочки. А потом, с поступлением в первый класс, они приходят ко мне побледневшие, гладко причесанные – так гладко, что видно нежно-голубые жилки на висках – и их патлы и локоны забраны в косички, чопорно лежащие на макушках и затылках. Рапунцель-Рапунцель, проснись…)

Ладно, я отвлеклась.

Были ли вы когда-то лохматой девочкой? Или мальчиком?

Так вот. С поэтизмами или без поэтизмов, представление о дикой и нуждающейся в укрощении воспитанием человеческой природе глубоко укоренено в нашей культуре и чрезвычайно живуче.

«Если бы детям разрешили делать все, что они хотят, они бы только на кровати с телефоном валялись».

«Ели бы одни конфеты и чипсы».

«Если ребенка не подталкивать, он не будет развиваться».

«Если ребенок бурно выражает чувства (рыдает, кричит, швыряет вещи, ноет и плачет, ругается), с ним что-то не так – возможно, у него неврология».

Психоаналитический вариант той же концепции: «Человек – дикарь, бунтарь, влекомый бессознательными драйвами, а воспитание с помощью стыда и вины невротизирует его по заказу общества».

Психодинамический вариант: «Воспитание – это процесс обмена послушания на любовь» (т. е. Ребенок получает проявление первичных способностей родителей в обмен на демонстрацию нужных вторичных способностей).

И, если мы согласны с тем, что человеческая природа хаотична и не способна регулировать сама себя, то мы вынуждены будем с этим согласиться.

Но что, если это не так?

Что если мы рождаемся со встроенной системой саморегуляции – да, не готовой, да, пока потенциальной, нуждающейся в развертывании, но уже заложенной в маленькое человеческое существо?

Что, если у нашей природы есть план?

Если кроме Хаоса, в нас есть и Космос?

Каждый человек рождается, наделенный двумя базовыми способностями: к любви и к познанию. Это значит, что мы обладаем от рождения Желанием и Дерзанием. Способностью привязываться и способностью быть свободными.

Для того же, чтобы регулировать эти побуждения, у нас есть Первичные Актуальные способности, которые начинают закладываться чрезвычайно рано – с первых дней нашей жизни. На начальном этапе Первичные способности существуют как потребности: в любви, в принятии, в терпении со стороны наших родителей, в безопасности, в надежде, что все наши нужды будут услышаны. У младенца все Первичные способности синкретичны (то есть слиты в одно целое), но постепенно происходит дифференциация. Например – Базовое доверие миру представляет собой единство четырех способностей: Доверия, Уверенности, Надежды и Веры (доверие людям, доверие себе, доверие миру и будущему, вручение себя высшей силе). В течение первых трех-пяти лет жизни эти способности оформляются в отдельные структуры.

Первичные АС помогают ребенку обнаруживать себя и быть в близких отношениях. Ценность послушания сильно преувеличена: и без него у ребенка есть инструменты, которые побуждают его «быть хорошим».

Доверие помогает ребенку следовать за взрослым.

Принятие и Терпение – смиряться с тем, что не все бывает так, как он хочет.

Модель и пример – подражать любимым людям.

Контакт и Время – стремиться быть в близости и уделять время любимым людям.

И кроме того – вот что важно – Первичные АС играют огромную роль в процессах саморегуляции, т.е. регуляции нервных импульсов. Первичные АС это и есть – способности к саморегуляции. Они не дают эмоции захватить управление целиком и стать аффектом. Позволяют нам быть «водителем, а не пассажиром». Первичная способность, проявляясь в ситуации, как бы притормаживает импульс и помогает «обработать» эмоциональный сигнал и выбрать нужную в контексте Вторичную способность.

Например:

Ребенок требует игрушку в магазине – мама ласково отказывает – дитя недовольно, дитя переживает фрустрацию – подключается Принятие – накал страстей спадает – ребенок выбирает Вторичную способность Вежливость: «А можно тогда сок?» – сок можно – согласие достигнуто.

У четырехлетки с развитой способностью Принятие этот сложнейший механизм занимает меньше минуты. Фазу фрустрации даже не всегда можно заметить.

Еще пример:

Пятилетка ссорится с младшим братом – братец вырывает игрушку – старший ребенок импульсивно заносит руку, чтобы ударить, он возмущен и сердит – подключается Терпение – импульс остановлен – выбирается Вторичная способность Открытость: «Отстань, я так не играю».

Это – маленькая победа, за которой стоит большая внутренняя работа.

К пяти годам, когда дети научаются испытывать смешанные чувства и выдерживать внутренний конфликт, можно оценить, насколько развиты их Первичные способности.

(И задуматься, почему они развиты не очень).

И эта чудесная механика не нуждается в принуждении и давлении со стороны взрослых, она развивается в близких отношениях через модель и пример: через наблюдение за поведением взрослых и через то, как эти способности взрослых проявляются в отношениях с ребенком: если взрослые терпеливы, теплы, готовы принять, дорожат доверием ребенка, стремятся к контакту с ним, уделяют время его нуждам и желаниям.

И все!

На самом деле это чудо. И это чудо означает, что, подобно тому, как ребенок готов заговорить на любом языке, который он услышит вокруг себя (потому что все человеческие языки – человеческие), так же он готов стать частью любой человеческой культуры.

Мы рождаемся полностью и целиком людьми, готовыми жить с людьми.

У нас есть инструменты и механизмы для того, чтобы мы были счастливы и уравновешены – инструменты внутренние, такие же глубокие, как бессознательные влечения и драйвы.

В нас нечего ломать, и в человеческом младенце нет изначально никакого зла, никакой порчи, которая должна быть побеждена.

Почему же это мы покамест не в раю?

Хороший вопрос.

Философский. Вы можете попробовать ответить на него, как и я пробую ответить уже много лет. В свете же детско-родительской психотерапии нам важны вот какие выводы.

Помогая родителю и ребенку выстроить безопасные отношения, нам нужно снять давление с послушания и перенести вес на первичные актуальные способности.

Для этого мы должны уметь оценивать степень их развития у ребенка и у родителей. Нам нужно уметь увидеть и дефициты, и то, на что мы будем опираться.

Нам нужно иметь представление, как развиваются Первичные способности, чтобы составить план восполнения дефицита. Нужно иметь представление, какова в этом может быть наша роль, какие отношения в жизни наших клиентов могут быть питательными для развития этих способностей.

Нам нужно верить и помогать клиентам верить в то, что первичное – первично, а вторичное – последует: вслед за развитием способностей к саморегуляции ребенок станет лучше усваивать ценности семьи и социума (то есть развивать свои Вторичные способности – аккуратность, послушание, надежность/ответственность, усердие, чистоплотность, вежливость и так далее). Не стоит ставить телегу впереди лошади… фактически, иногда суть нашей работы в том, чтобы терпеливо помогать распутывать телегу и лошадь.

Нам стоит строить такие отношения, в которых родитель мог бы восполнить свои дефициты: а для этого нужно помнить, что Первичные способности сначала существуют как потребности. И значит, мы будем терпеливыми, теплыми, принимающими, стремящимися к контакту и способными уделять время нуждам наших взрослых клиентов – чтобы им было что принести маленьким.

В некотором смысле, мы создаем новую культуру. Пусть это поддерживает нас в минуты сомнений, усталости и тягостных раздумий.

Современное родительство

Глава о том, в какое время мы живем и какова сейчас культура родительства – опять же, преимущественно материнства, хотя я постараюсь и про отцовство написать пару слов.

Мы воспитаны в культуре послушания. Почему так – есть много мнений, но вот Питер Грей считает, что это все из-за земледелия, которое очень долго было основой существования общества. Любопытное наблюдение есть у Мельникова-Печерского: в черноземных, земледельческих губерниях к детям и вообще к младшим относились требовательней и с большей жестокостью, чем там, где земля была неплодородна и лесиста, и люди больше занимались ремеслами или промыслами. Это он связывает с тем, что земплепашец зависит от того, родит земля или не родит, он вынужден полагаться на непредсказуемые факторы природы (засуха, град, дожди, заморозки, саранча и жук…), и угроза голода, разорения и смерти никогда не отступает далеко – жизнь это борьба за выживание, и в этой борьбе важны не твои личные способности и таланты (как у ремесленников или охотников), а эти самые непредсказуемые факторы. Единственное, что можно им противопоставить, это слаженность действий, дисциплину и иерархию в распределении ресурсов.

В общем, земля делает человека суровым.

В ХХ веке мы постепенно (с ростом городов и способов зарабатывать на жизнь) двигались в понимании детства от идеи послушания и пользы к идее свободы и счастья. Это движение и сейчас продолжается, а значит, в обществе и в каждой отдельной голове одновременно существуют две партии: «за послушание» и «за свободу». Существование в одной голове двух противоречивых эмоционально заряженных концепций – это Внутренний конфликт.

Итак: становясь родителями, наши современники нечаянно подписываются на внутренний конфликт.

Это само по себе непросто.

Например. У меня есть двухлетка, который, стоит мне отвернуться, рисует на обоях. И я в целом понимаю, что он точно не назло, что это самовыражение и исследование (себя, мелков, обоев и границ моего терпения). И мне, в общем, даже не сильно жалко обоев (ну бог с ними, ну переклеим, ну не дороже денег же). Но… стоит ли такое позволять? Принципиально. Должны же быть границы? Он же должен понимать, что можно, а что нельзя? А что дальше будет? Если он сейчас уже не слушается. Не лучше ли проявить твердость?

Или так. Моему шестилетнему ребенку задали задание на подготовке к школе. Я, в общем, не очень верю в домашние задания для шестилеток, и у ребенка нет никакого желания его делать, а у меня – его принуждать. Я не думаю, что мы прям сильно отстанем, если будем работать только в классе. Но… а как же авторитет учителя? А как же воспитание трудолюбия? А вдруг он привыкнет, что можно не делать, не трудиться, а выбирать только то, что нравится? К чему это приведет?

Хочу обратить ваше внимание, что в обоих этих примерах речь не о тех ситуациях, когда мама полностью согласна с правилом (например, если маме по-честному жалко обоев или она искренне считает, что домашнее задание это важная часть обучения). Речь как раз о конфликте ценностей, когда не то что «ум говорит одно, а сердце другое», а и та, и другая позиция эмоционально значима. На одной стороне «зато ребенок будет счастлив», на другой – «в жизни есть правила, и тем, кто их нарушает, плохо и трудно живется».

Вот и выбирай тут.

Такой выбор – между ценностями – делается с помощью первичной способности Единство. Эта способность позволяет нам придерживаться выбранного пути, осознавать и держаться выбранных ценностей, фильтровать входящую информацию и, в том числе, расставлять приоритеты без долгих мучительных колебаний. Единство создает устойчивый центр личности и уменьшает тревогу неопределенности.

«Делай что должно – и будь что будет».

Но травмы – в особенности опыт пережитого насилия, физического или эмоционального – посягают на эту способность. Чтобы пережить травму, часть личности отщепляется, происходит диссоциация. Травматичное детство и юность (от последствий которых страдают многие наши современники и соотечественники) приводит к тому, что человек не целый внутри себя, поэтому так сложно управиться с противоречивыми предписаниями.

Очень сложно, очень тревожно выбрать не то. Ведь на кону – будущее ребенка и оценка себя как родителя. В итоге у родителя нет никакой возможности избежать мучительного чувства вины за любой выбор, причем начинается это с самого рождения ребенка.

Вот, для примера, прямая речь – отрывок размышлений матери маленького ребенка, которыми она разрешила поделиться:

«Вокруг меня постоянно противоречивые мнения, из серии давать/не давать соску, допаивать/не допаивать водой, соблюдать ли диету на гв, ставить ли прививки… Этого реально очень много, и у каждой стороны есть убеждение, что это единственно верное для ребёнка, а всё что не так – только вредит. И получается, я оказываюсь в состоянии сомнения – врежу я сейчас или нет. И надо такую гору информации перелопачивать ежедневно. В общем, что ни выберешь, обязательно найдётся кто-то, кто захочет тебе сказать, что ты мучаешь/вредишь/убиваешь своего ребёнка».

В работе с родителями юных клиентов нам нужно оценить, насколько развита их способность к единству. Мы можем судить о ней по тому, как человек принимает решения, насколько склонен придерживаться избранных путей и способов действия. И излишняя пластичность, и излишняя ригидность (жесткость) в этих вопросах является признаком недостаточного развития внутреннего единства.

Родитель 1 говорит: «Я не знаю, как будет лучше, я все время сомневаюсь – с одной стороны, я соглашаюсь с книгами психологов, но с другой стороны, нас ведь воспитывали совсем не так…»

А родитель 2 говорит: «Да что там думать? Гаджеты отобрать, гулять не пускать, сладкого лишить: надо – значит надо, какой может быть разговор?»

Очень часто на месте «Родителя 2» оказываются отцы – и не только потому, что мужская модель социализации озвученные вслух сомнения расценивает как признак слабости. Но кроме этого, отцы в силу традиции и несправедливого общественного устройства проводят с детьми гораздо меньше времени и из-за этого больше пребывают в иллюзиях относительно воспитания. Отцы часто переоценивают возможность родительского контроля и недооценивают «сопротивление материала». Матери, находящиеся «на передовой», меньше заблуждаются на этот счет.

«Я же не могу над ребенком целый день стоять».

Все верно. И никто бы не смог. Да никто бы в здравом уме и не стал.

Наша задача – изучить систему ценностей родителей и быть для них примером единства. Важно помогать им разрешить внутренний конфликт и расставить приоритеты – не как нам кажется верным, но как ближе им. Ценности родителей могут отличаться от наших, и нам важно уметь представлять ситуацию из их системы координат, уважать их правила жизни – и искать вместе с ними такие варианты, в которых будут учтены потребности ребенка.

Как ни странно, чтобы прийти к единству, нужно начать с пробуждения сомнения. Действительно ли есть только два пути? Что это за «или-или»? Откуда вообще взялся этот выбор и что за ним стоит? И вдруг обнаруживается, что за каждым из вариантов стоит одно и то же: любовь к ребенку и желание быть хорошим родителем, беспокойство за детей. Центр – один. И в этом и будет первая точка единства. Дальше можно начинать взвешивать ценности: в чем больше любви, в чем больше спокойствия? Чего не хватает? В чем может быть ресурс?

Итак, неизбежный внутренний конфликт это одна из особенностей современного родительства. Он гендерно не обусловлен – с ним сталкиваются и матери, и отцы, пытаясь решить проблемы воспитания, такие в которых задействованы послушание или принятие, ответственность/надежность или контакт, доверие или контроль, справедливость или милосердие.

Есть и другая примета времени, которую мы увидим больше у матерей. Пересматривается само отношение к детям, и ядро его – свобода или польза. Пресловутый вопрос о стакане воды или «зачем дети».

Этот вопрос поднимается не случайно: это означает, что на него больше нет традиционного ответа, очевидного для всех. Предыдущим ответом была польза, в разных ее проявлениях:

– ребенок как попечитель в старости;

– ребенок как наследник, продолжатель;

– ребенок как новый член общества, которым хочется гордиться.

И вдруг, со второй половины ХХ века начинает все громче звучать тема «дети – временны в нашей жизни, мы – лишь луки, а они – стрелы, которые мы выпускаем в будущее». «Ребенок – гость: прими, накорми и отпусти». У этой драматической перемены не одна причина, и мы можем на досуге поразмышлять, какие линии сошлись для того, чтобы сейчас было так. Последствия же этого переворота вот какие.

Детей больше не мерят количеством пользы, их рожают/усыновляют, «чтобы любить» и «чтобы стать матерью/отцом». То есть на первом месте – эмоциональное удовлетворение и переживание близости. Показателем качества отношений становится количество теплоты, нежности, во всех ее проявлениях.

Нежность не часто, не во все времена бывала центром внимания – ни в браке, ни в семье. Теперь ее отсутствие воспринимается как драма для отношений. Матери (и гораздо, гораздо реже – отцы) сокрушаются, если не чувствуют нежности к ребенку или к одному из детей. Они говорят «я не чувствую любви» – хотя нежность это лишь одно из проявлений любви, но ни забота, ни защита, ни участие в делах ребенка больше не ощущается как любовь без этой теплой чувственной составляющей.

Мы больше не можем сказать себе: ребенок сыт, обут, одет, чего еще надо.

Если внимательно слушать матерей, именно это теплота теперь в центре родительства. Это – беспрецедентное требование эмоциональной теплоты.

Бывало ли такое раньше? Было. В эпоху сентиментализма, когда Руссо писал свои книги, в том числе «Эмиль, или о воспитании», в которой все то же, о чем вы сейчас читаете: свобода, чувствительность, внимание к эмоциям, эмоциональная теплота в отношениях, нежность, чуткость. Когда вдруг стали говорить, что все люди рождены равными и свободными, что «и крестьянки любить умеют» – и так далее. Эпоха сентиментализма продлилась недолго – но дети, выращенные «по новой моде», создали золотой век европейской культуры (в том числе русской), а интерес к чувствительной, эмоциональной, иррациональной стороне человеческой жизни привел к изучению внутреннего мира человека – сперва в искусстве, а чуть погодя – и в науке, породив психоанализ и психологию, и так далее, и так далее… и вот мы все здесь.

Ну, ладно. Что нам нужно знать о той эпохе, коль уж наше время уже не раз названо «новым сентиментализмом»? А вот что: в отличие от нашего времени, эта «новая мода» касалась только правящих классов. У просвещенного дворянства было немало проблем, но проблема поисков хлеба насущного среди них не числилась (по крайней мере, не среди тех, кто следовал новым веяниям). Также не страдали эти люди от изнурительного рабочего графика – положа руку на сердце, приходится признать, что большая часть из них были бездельники. При чем тут образ жизни? – да при том, что для развитой способности быть в контакте с уязвимыми чувствами, культивирования эмоциональной теплоты в отношениях необходимо достаточное количество праздности и свободы, и более-менее – уверенность в завтрашнем дне. Тревога и собранность перед вызовами жизни требуют других способностей и других состояний.

Сейчас требования нежности распространяются на всех мам. А не все мы, увы, живем подобно крупнопоместному дворянству.

Итак, сегодня, для того, чтобы чувствовать, что все хорошо, нужно быть с детьми в особых, эмоционально теплых и стабильных отношениях. На первое место выходят доверие, принятие, терпение, умение видеть ценность другого и свою, умение выражать чувства и контейнировать чувства. Умение быть эмоционально доступной – и умение вовремя себя спасти и позаботиться о себе. И все это в условиях малой семьи, когда взрослых всего двое (а иногда полтора – «папа на работе», а иногда и один… одна).

Такой эмоциональной нагрузки на человека-родителя не было ещё никогда. Заботу о детской безопасности, телесных нуждах, воспитание и обучение при этом никто не отменял. А еще мы работаем – и далеко не всегда только ради самореализации, но и ради выживания семьи, и находимся в тревоге по поводу денег и по поводу будущего.

Нежность и близость способны дарить ощущение счастья и полноты жизни. Но такие негромкие, уязвимые чувства нетрудно заглушить, если внутри и в окружающем мире много тревоги и боли.

Поэтому, если на родительской сессии мы слышим горестное «я не чувствую к нему/к ней любви», нам нужно понять, что за плотина перекрывает реку.

– Есть ли у женщины доступ к хорошему медицинскому обслуживанию? Может ли она позволить себе его? (Сколько историй о том, как дороговизна, например, стоматологических услуг заставляет женщин терпеть боль и дискомфорт, что не может не сказываться на эмоциональном состоянии… Это не говоря уж о более серьезных проблемах со здоровьем, которые порой остаются в небрежении). Является ли здоровье ресурсом или проблемой?

– Есть ли у нее свободное время? Свободное время – это не «когда все уснули» и не «пока все еще спят» (не секрет, что «свободное время» женщины часто выкраивают за счет сна, а не за счет отказа от дневных дел). И если эта радость – true свободное время – есть, то умеет ли наша клиентка быть в праздности? Полениться, «побыть для себя», заняться тем, к чему душа лежит – или ничем?