Текст книги "Ребус"

– Найцес, – наконец проговорил Дитр, – ты молодец. Это очень хорошая работа.

Ралд снова молча кивнул. Единственная похвала, которую он мог воспринимать по-человечески, была похвалой за работу.

– Ну и что это все тебе дало, Парцес? – спросила Вица. – Это, конечно, захватывает, но мы все и так догадывались, что Ребус и до ожогов был душевнобольным ублюдком…

– Завтра, – отрезал Дитр. – На планерке. А ты кое-что хотела сказать всем. Так скажи же!

– Я?! – Эстра поднесла сложенные пальцы к груди, звякнув браслетами. – Ты скажи!

– Разве я тут глашатай? Ну ладно. Коллеги! – он хлопнул в ладоши. – Коллеги, послушайте, пожалуйста!

Люди оторвались от бумаг и бокалов и воззрились на старшего помощника шеф-следователя.

– То, что вы здесь увидели и прочитали, – продолжил Дитр, – не должно выйти за пределы этой комнаты.

– Но почему? – удивился Коггел.

– Ты сам сказал, что он серебряный стандарт, дурила, – начала закипать глашатай, – и нам еще не хватало…

– Нам не нужно положительного мнения о душевном уроде. Он чудовище, всегда таким был. Как он выглядел до ожогов – это не общественного ума дело, – спокойно объяснял Дитр.

Он говорил, а Эстра периодически прерывала его резкими и согласными замечаниями. Им не надо поклонников и подражателей. Им не надо культа. Он хочет вызывать страх – так пусть же лишь его и вызывает, со страхом полиция и репутационисты умеют бороться. С извращенным восхищением – никогда.

– Но им не будут восхищаться, он же столько всего… – возразил кто-то из полицейских.

– Будут, – отрезал Дитр. – Им только дай повод. А мы им его не дадим. И допивайте свое вино, планерка завтра в половине шестого.

– Издеваешься! – охнули коллеги.

– Вовсе нет. Чем раньше, тем лучше. Сейчас, – он посмотрел на хронометр, – десять сорок. – Если ляжем пораньше, выспимся и успеем больше – до прихода ублюдка.

– Он не придет завтра, – начали возражать ему.

– Придет.

– Он притащится ночью, – сказал местный полицейский. – Сколько его тут ни возникало – всегда ночью. Ребус – ночная тварь.

– Значит, до его нашествия точно успеем подготовиться, – тщательно проговорил Дитр, чувствуя, как его слова откуда-то из-за спины одушевляет своей убедительностью глашатай.

Он велел им собираться в служебные квартиры, а Эстра прицепилась к связистке и велела ей отправить хорька шеф-следователю и старшему глашатаю с уведомлением о ранней планерке.

– Тогда нужно два хорька…

– Нет, один, – тихо ответила Эстра. – Одно письмо на двоих.

Связистка понимающе осклабилась.

Служебная квартира в Гоге оказалась удобней, чем столичная, здесь даже была гостевая комната. В Гоге Дитру было где жить, но ехать в Енц к родственникам он не хотел, потому что свою семью он не любил и даже стеснялся, как всякий поднявшийся человек стесняется пьяниц. Он регулярно присылал им деньги, зная, куда они все уйдут, но сам никогда к ним не приезжал. Одиноким он себя не чувствовал, он любил свою работу и ладил с коллегами, и их Дитр считал своей семьей.

Сундук оставили в прихожей, он перетащил его в гостевую. На журнальном столике стоял графин, наполненный водой, а из него торчала на крепком зеленом стебле россыпь крупных голубых цветов с прямыми заостренными лепестками. Дитр не имел ничего против цветов, но именно эти ему отчего-то не нравились, и не оттого, что они заняли графин, предназначенный для питьевой воды. Сами бутоны не пахли, а вот стебли и зелень цветов источали горьковатый и холодный аромат, подходящий для щеголей и стареющих наперсниц, но было еще кое-что. Он закрыл глаза и задержал дыхание, чтобы в нос не проникало телесных запахов, и тут следователь наконец понял, почему цветы так его обеспокоили. Не успел он прийти в себя, как в дверь постучались.

– Как тебе квартира? – осведомился Ралд, оглядывая жилище через его плечо. – О, у тебя есть гостевая и… тебе тоже принесли цветок? Почему бы не поставить в вазу? Мне вот тоже поставили в высокий стакан, но ведь он же не для цветов…

– Цветы? – воскликнул женский голос. – И у меня стоит! Очень приятно, не ожидала от эцесов такого гостеприимства, думала, они не рады видеть здесь столичных…

Дитр, отстранив Ралда, вышел в длинный коридор казарм. Коллеги общались, обсуждая квартиры, кто-то жаловался, что мало места, а Эстра Вица стояла с цветком в руке, нервно хмурясь. Коггел и Виалла болтали по-гралейски.

– Дуно рети стаблени рал роферо?

– Турро армас рофе, Виалла? – рассмеялся Коггел.

– Что вы сказали? – глухо проговорила Вица.

– Ты решила выучить гралейский? – спросил Ралд.

– Нет, кретин, я глашатай, и поэтому у меня обостренное чувство языка. Что вы сказали?

– Нам поставили астры в комнаты, – сказала Виалла. – Огромные голубые гралейские астры…

– Как вы назвали астры? – продолжила выспрашивать Эстра, и Дитр, еще не понимая умом, но всемирно почуяв, что что-то неладно, нахмурился, и где-то внутри нездешним ором билась тревога.

– Рофе – астра по-гралейски.

– Вообще-то это звезда, – принялся объяснять Коггел, – но также астра, потому что астра – это цветок-звезда…

– Гниль! – высказалась глашатай.

– Что? Что опять не так? – начал заводиться Найцес. – Тебе уже цветы не…

– Проблудь, гниль и погань! – вторил ей Дитр, круто разворачиваясь в сторону своего жилища.

Он выдернул цветок из графина и выскочил в коридор, тыча бутонами в нос Ралду.

– Нюхай, Найцес, нюхай!

Следователь окунул свой резко выточенный прямой нос в венок мягких острых лепестков.

– Парцес, это всего лишь цветы, и они даже не пахнут, а вот их стебли…

– Это очень дорогие цветы, – сказал Коггел, – у меня папа одно время работал на Ломгуса на плантации на берегу Эллерны-да-Обиа, их только там выращи…

– И ты нюхай! – рявкнул на него Дитр. – Вытаскивайте это дерьмо из графинов, стаканов или куда их вам там засунули – и нюхайте! И не носами! Вы полицейские или нет?!

Коллеги выходили в коридор с астрами в руках и пытались обнаружить, почему так встревожился Парцес. Виалла вдруг вскрикнула, выругавшись на своем языке.

– Это порченые, порочные цветы, – воспаленным, свистящим голосом произнесла она. – Они воняют тьмой!

– Гнилью, – буркнула Вица.

– Ну их к демонам! – рыкнул Локдор и отбросил от себя цветы, словно те были гнездом пустынных пауков.

Дитр принялся мерить шагами коридор, сжав руки в замок и прижав их к груди, словно готовился то ли напасть, то ли защищаться.

– Любишь свое имя, ублюдок, ты любишь свое имя… – приговаривал он, похрустывая костяшками пальцев. – Жалкий ты и пустой…

– О чем он? – нахмурился Ралд. – Дитр, ты душой поехал? У тебя преследование?

– Преследование?! – взревел Дитр, затормозив напротив коллеги. Он затряс цветами перед крепкой рожей Найцеса, всякий раз рискуя ткнуть ему веткой в глаз или в нос. – Как Ребуса зовут, а?! Как зовут нашего горелого выродка?

– Да успокойся ты! – воскликнул Ралд, отшатываясь от него. – Ты на себя не похож! Сначала тебе не понравилась мелодия, теперь цветы…

Дитр выскочил в центр коридора, размахивая руками. Пару раз хлопнув в ладоши, он заговорил:

– Кто считает, что у меня преследование? А кто унюхал? Не своим носом, а всемирным нюхом полицейского? Кто…

– Парцес, мы согласны, шеф, – кивнул Коггел. – Я беру свои слова обратно, у тебя не преследование. Астр понатыкал в графины Ребус. Или кто-то по его указке.

– Господин звезд, – прошипела Виалла. – Считает астру своим цветком? Гнилая мразь – голубую гралейскую астру? Да как он смеет?!

Все умолкли, многие смотрели на цветы с нескрываемым отвращением, даже Ралд скривился, когда до него дошло. Другие во все глаза глядели на Дитра. Он же обернулся к глашатаю.

– Даю вольную, – мрачно проговорила та. – Реагируй как хочешь.

– Отдайте мне цветы, все вы, – приказал Дитр, и коллеги стали подходить к нему, протягивая ветки с чистыми, но всемирно оскверненными злым прикосновением цветами.

Он собрал астры в охапку и вышел из здания казарм прямо на Линию Стали. Там было много праздных силовиков, но манекена за роялем уже не было слышно. Стемнело, и разноцветные фонари украсили ночную улицу своей причудливой геометрией. Локдор принес горючей жидкости, Дитр поблагодарил его и вылил все на сваленные в кучу астры, которые вынес на тротуар. Он выпрямился и огляделся. Военные, полицейские и силовые чиновники были заняты собой и своим послерабочим отдыхом. Кто-то пел, кто-то ругался, кто-то ворковал с уличными девками, которых далеко не всегда прогоняли с Линии Стали, и никто не знал, что прямо сейчас за ними следят непонятно откуда два темных глаза, наполненных всемирным злом.

Дитр вытащил коробок спичек и зажег одну. Он постоял молча, чувствуя, как позади тревожно дышат его коллеги. Бросив спичку на астры, он отошел. По Линии Стали пополз аромат горящих растений.

– Ничего не скажешь? – на всякий случай уточнила глашатай.

Дитр молча покачал головой. Он стоял и смотрел на пламя, а едкий дым на нездешнем уровне прокрадывался в его ноздри чужим и очень недобрым любопытством. Решив, что с него хватит, Дитр развернулся и пошел обратно в здание. Коллеги пошли за ним.

– Мне теперь спать страшно, – пробормотал Коггел.

– Это террорист, он и хочет, чтобы тебе было страшно, – высоким от напряжения голосом отвечала связистка, – но бояться нельзя.

– Страх, – громко и сухо проговорил старший помощник шеф-следователя, – это нормальная реакция души на всемирное зло. Я не буду болтать о том, что вы все знали, на что шли, и так далее. Вы в полном праве бояться. Но я прошу вас сохранять трезвый и холодный рассудок. Он явится завтра, он к нам придет. Не бойтесь засыпать, просыпаться куда страшнее.

Они разошлись по комнатам, и Дитр, открыв сундук, понял, что не может начать разбирать вещи. Плюнув на все, он вышел в коридор и направился к двери в квартиру Виаллы Эрлисы.

– Тихо, тихо, – говорила она куда-то в сторону, открывая дверь, – ты же умный кот, вот и веди себя как настоящий охранник. Что ты хотел, шеф? Заходи.

Дитр вошел, и кот принялся обнюхивать его штанину, навострив серые вибриссы. Виалла закрыла дверь.

– Гралейцы очень много уделяют внимания именам, да? – сказал он.

– Только дворяне, душевнобольные вроде Ребуса и снобы вроде моей мамы, – ответила она.

– А твое имя переводится как…

– Серебряная, да, – сказала кодировщица, улыбаясь. – Мама вообще хотела назвать на знатный манер, но отец спас. А твое означает шторм, верно?

– Шторм, буря, мятеж, как тебе угодно, – глухо ответил Дитр.

– Ты хочешь остаться у меня на ночь?

Дитр подошел к ней и протянул руку, впервые за свое знакомство с ней прикасаясь к ее волосам. Он бы очень хотел долго прогуливаться с ней между цветных фонариков, зайти в механический цирк, чтобы посмотреть бои шестеренок, а потом сесть на одну из легких железнодорожных линий и уехать в порт, где можно пострелять по летучим рыбам. Потом он бы долгими и темными южными днями вымалчивал всемирную фразу, чтобы наконец сказать ей. И чтобы она, наконец, ответила, что она тоже. Но времени на все это у него не было, потому что назавтра их ждал Ребус. И Дитр сказал сразу:

– Я люблю тебя, Виалла. Я тебя люблю.

– Я тоже, – ответила она, ловя его руки на своих волосах. – Я тоже тебя люблю.

Дитр проснулся в соответствии со своими внутренними часами. Он не знал, мозг ли у него такой или же это некая его всемирная особенность, но Дитр Парцес всегда вставал без будильника. Он крепко поцеловал Виаллу, отчего проснулась и она. Она была хороша собой даже спросонья – с темно-русыми волосами, ореховыми глазами и тонкими черными бровями. Дитр приподнялся на локте и вместо того, чтобы пожелать ей доброго утра, брякнул:

– Ты можешь сегодня остаться в казармах, я думаю, ты не выспалась. Я дам тебе отпускной день.

Виалла нахмурила одну бровь и посмотрела на него так, будто впервые видела.

– Парцес, я знаю, что ты хочешь сказать. Если ты еще раз что-нибудь подобное отмочишь, этот раз будет последним, когда ты видел меня голой, – с этими словами она встала с кровати и направилась в ванную. Дитру стало стыдно.

Все встали вовремя, никого не пришлось расталкивать, даже Ралда, который, похоже, вообще не спал этой ночью, но и он не выглядел сонным, хоть у него и дергалась одна ноздря.

– Полицейское отделение всемирно защищено от огня, – сообщил Дитр, шагая во главе компании по коридору казармы, – а в дополнение оснащено пожаротушительной техникой, и на каждом этаже дежурит по специалисту. Так что он нас не подожжет.

– Он очень изобретателен по части убийств, и огонь – это далеко не самый его любимый способ прикончить – как это он говорит? – телесную тварь, – возразил Локдор, поравнявшись с ним, чтобы Дитр его услышал.

– Верно, он очень любит подчинять себе чужую волю, – кивнул Парцес, отворяя дверь. – Разум жертвы оставляет свободным, чтобы обреченный знал и чувствовал, что делает. Берегите свою волю.

В отделение они явились за пятнадцать минут до начала планерки. Шеф-следователя с Керлой, старшим глашатаем, еще не было. Эстра принялась варить горький отвар, а Коггел вдруг бросился строчить письмо.

– Кенеа, дай хорька, – нервно попросил он связистку.

– Он не для личных посланий, – отказала она. – В обеденный перерыв сходи в отделение связи и возьми себе почтовую тварь.

– Это важно, – умолял Коггел, – я написал родителям, что я их люблю, о нежности своей написал, чтобы они знали, когда им пришлют мой череп…

– Сентиментальная ты гралейская рожа, – сплюнул Ралд, – все в порядке будет с твоим черепом.

Найцес не любил гралейцев, постоянно распространяясь о том, что они чудные, упрямые и чувствительные, но Дитр попросту думал, что Найцеса задевает, что не только он один хорош собой в мире телесном. И Виалла, и Коггел были обычными славными людьми, не проявляя никаких признаков пресловутого гралейского менталитета, как и остальные представители этой национальности, которых знал Дитр. Единственным ненормальным гралейцем в Конфедерации был Ребус. «Но шутка в том, – подумал следователь, – что он никакой не гралеец по своей извращенной сути. Скорее даже антигралеец».

В отделение прибежал шеф-следователь, а за ним по пятам с рупором и портфелем наперевес трусила глашатай.

– Кенеа, Вица, – зашипела глашатай, – вы не могли еще позже своего хорька выслать?

Легр Беркеэ согласно хмурился, не желая признавать публично, что хорек был один на двоих.

– Мы выслали его где-то в десять тридцать, шеф, – ответила Эстра, косясь на подходящий к краю напиточного сотейника горький отвар. – Этот хорек всегда был быстрым, не могу знать, что его задержало.

– Мы действительно выслали его в десять тридцать, – закивала связистка. – А во сколько он прибежал?

– В час ночи! К тому же был злой, словно не закодированный, а наполовину дикий…

Связистка охнула, сжимая исцарапанные разными животными кулаки.

– Чего?! – рявкнул Беркеэ. – Чини своего хоря, иначе я его отправлю в утиль…

– Шеф, – сказал Дитр, – дело не в хорьке. Кенеа, – обратился он к связистке, – его могли перехватить?

– Когда животных перехватывают, – тихо ответила она, – они обычно теряют код, они не продолжают свой путь, ведь помните, как было с доминионцами…

– У нас не доминионцы, а Ребус, – покачал головой Дитр, переглядываясь с шеф-следователем.

– Мразотно, довольно мразотно и гнило, – прокомментировал начальник. – Он изобрел какие-то новые коды для почтовых тварей. Парцес, гони всех во внутренний дворик.

– Шеф, сейчас, – ответил Дитр. – Только вы должны посмотреть вот на это, – он отдал ему папку с материалами, которые раздобыл Ралд. – На основе фактов, обнаруженных Найцесом, я хочу предложить тактические шаги.

– Спускайся пока, а я гляну, – кивнул Беркеэ.

Они вышли во внутренний дворик и встали прямо под окнами кабинета своей рабочей группы. На остальных этажах полицейского отделения закрыли окна и железные ставни, чтобы планерка имела вид конфиденциальной. В кабинете остались лишь шеф-следователь и глашатаи, и Беркеэ стоял, листая папку, а старший глашатай оперлась локтями на подоконник открытого окна, оглядывая коллег с возвышения.

– Да, – проговорил начальник, – Парцес, ты правильно сделал, что взял в группу Найцеса – и отправил его именно по этому направлению… Керла, стартуй.

Глашатай подняла локти и распрямилась. Она хлопнула в ладоши и объявила о начале собрания.

– Группа, начинаем оперативную планерку по реагированию в агломерации Гог. Как нам уже известно, после нашего с шеф-следователем отъезда старшим останется Дитр Парцес, Эстра Вица будет отвечать за информационное влияние. Разработкой лояльных террористу преступных групп займется…

– Эр номинно! – звонко и певуче проговорили откуда-то сверху.

Полицейские обернулись на звук, а Беркеэ и глашатай вздернули головы. На крыше соседнего здания, где располагался склад инвентаря, сидел человек в черной тальме. Он свесил ноги через водосточную трубу и скрестил руки на груди, ухмыляясь краем того, что когда-то было ртом.

– Не трогать пистолеты! – прошипел Дитр, увидев, что кто-то потянулся за оружием. – Не трогайте ничего!

– Раннее утро, омм, – ответил шеф-следователь. – Что привело вас до наступления темноты?

– Темнота еще не отступила, – Ребус провел в воздухе дугу уродливой длиннопалой рукой. – А между тем меня пригласили на горький отвар. Мало что может сравниться с горьким отваром поутру.

– Ясно, – холодно ответил шеф-следователь, продолжая листать папку. Дойдя, очевидно, до рисунков, Легр присвистнул. – Это ваша физия, омм? – Он раскрыл папку в сторону Ребуса.

Тот прищурился, издалека разглядывая рисунки своими острозоркими глазами.

– Да, кто-то с изящных искусств тренировался, но не могу вспомнить, кто. Они были бестолочи, схватить суть мог лишь Таттцес, но я не уверен, что он сейчас жив или в полной вменяемости. Но с чего вы вдруг полезли по столь давним временам? И где мой горький отвар?

Глашатай отвернулась от окна и зашипела на Эстру, чтобы та скорей выносила стакан с отваром, пока Ребус не разозлился. Шеф-следователь ответил террористу, что ему с коллегами лишь было интересно.

– Любознательность – полицейская добродетель, – насмешливо кивнул Ребус с крыши.

Во дворик, стараясь держаться ровно, вышла Эстра Вица, неся блюдце с дымящимся отваром. Блюдце предательски ходило ходуном, о чем стакан не замедлил сообщить вибрирующим позвякиванием. Ребус легко поднялся и подбежал к угловому краю крыши, где водосточная труба спускалась во внутренний дворик полиции. Порхая, словно он был почти невесомым, и с потрясающим проворством Ребус, едва хватаясь за трубу и ее крепления, в два счета спрыгнул во дворик и направился к глашатаю. Та вперилась в утрамбованную землю, не решаясь поднять глаза на обгоревшее лицо. Ребус встал близко к ней и наклонился с высоты своего роста.

– Эр коммо, – поблагодарил он, забирая стакан. Отпив глоток, он изобразил жуткое подобие довольства на своем искаженном лице. – Ни сахара, ни молока, да и к тому же ирмитская девица. Вы делаете утро куда менее неприятным для меня, Беркеэ.

– Рад стараться, омм, – холодно ответил шеф-следователь. – К вашему приходу был тотчас готов отвар.

– Вообще-то я его для себя варила, – буркнула глашатай кончикам своих туфель, выглядывающих из-под подола юбки.

Ребус поднял свободную руку и легонько дотронулся пальцем до подбородка глашатая, и голова молодой дамы начала подниматься. Дитр на расстоянии десяти шагов чувствовал, как стонет от насилия воля Эстры Вицы, которая изо всех сил не желала смотреть на Ребуса. Узрев вблизи страшные черты одушевленного зла, она болезненно выдохнула в несколько горловых спазмов, и ее смуглое лицо побледнело до зеленоватого оттенка.

– Она вообще хорошенькая, кто-нибудь мне скажет? Беркеэ прислал мне «одинокую горечь» с хорошеньким глашатаем или тут очередная страшная потаскуха? Я не разбираюсь.

– Если вам нравятся чернявые, то сойдет, – пожала плечами старший глашатай.

– Мне никакие не нравятся, – спокойно ответил террорист, ставя стакан обратно на блюдце, которое держала Вица. – Весьма сожалею, что лишил вас утренней порции отвара. Однако могу возместить «одинокую горечь» с лихвой. Зрением, данным мне силами всемирными, мне дано увидеть, что вы никогда не выйдете замуж за ирмита и никогда не родите дочери, – с этими словами он ухмыльнулся и, наклонившись, запечатлел на покрывшемся нервной испариной лбу женщины насмешливый поцелуй.

Круто развернувшись, Ребус направился к полицейским, а Вица, оступаясь на ровном месте, попятилась к стене, не заботясь уже о том, чтобы не пролить отвар, и стакан плясал в блюдце, расплескивая коричневую жидкость. Вица встала у стены и вжалась в вертикальную твердь, словно желая слиться с ней, своим посмертием одушевив серый гогский кирпич. Террорист прошелся между Локдором и Виаллой, которая держала на поводке экспериментально закодированного кота, сидевшего у ног хозяйки послушной меховой статуей. Ребус обошел Ралда и Коггела, нескольких местных полицейских, потом подошел к душевнику и поправил на нем перекосившийся неведомым образом шейный платок.

– Неопрятность – первый шаг к потере контроля, – поведал он онемевшему душевнику. – Никогда не теряйте контроля, доктор.

Наконец он дошел до Дитра. Дитр отклонился назад, чтобы глядеть на душевнобольного не снизу вверх, хотя тот был на добрые десять ногтей выше. Дитр нахмурился и чуть наклонил голову вбок, решив, что так со стороны он будет похож на естествоиспытателя, который впервые наблюдает за особо любопытной, хоть и весьма мерзкой разновидностью пауков.

– Сжег мои астры, – тихо сказал Ребус. – Пригласил меня на горький отвар. И пообещал стальной поцелуй в лоб. Это вы старший помощник Беркеэ?

Дитр молча кивнул, стараясь не моргать. Ребус отошел от него и крутанулся на месте, раскинув руки, тальма черной волной всколыхнулась за ним.

– И где же мой стальной поцелуй, а, Беркеэ? Где?

Шеф-следователь захлопнул папку, а Дитр из-за спины Ребуса во все глаза смотрел на него, ожидая нездешнего сигнала. И наконец он почувствовал, как чей-то невесомый шепот внутри его головы произносит «Давай!». Дитр выхватил пистолет и, радуясь, что Ребус крупный и стоит так близко, выстрелил. Что-то звякнуло – пуля, даже и не думая лететь по заданному курсу, угодила в стакан с горьким отваром, который держала глашатай. Вица смотрела на свои окровавленные руки, беззвучно глотая воздух. И тут Дитр сначала подумал, что на улице резко потемнело, но потом понял, что это вновь взвилась черная тальма, закрывая собой всю видимость. Буквально через мгновение он осознал, что по-прежнему стоит во дворе, а вокруг него коллеги боролись с собственными руками, в которых было зажато оружие. Связистка с душевником и Виалла, которым не полагалось табельного оружия, застыли на месте. Дитр почувствовал, что и его руку что-то тянет вверх, однако он быстро стряхнул с нее насильное вторжение, тут же поняв, что руку все же нужно поднять – хотя бы затем, чтобы сделать вид, что Ребус подчинил-таки его волю.

Все, у кого было оружие, стояли с дулами у лба, у кого-то тряслись локти, у других дуло ходило ходуном, оставляя на коже красные вмятины. Дитр держал пистолет ровно, понимая, что скоро у него начнет уставать рука, ведь его волю никто не держал. Но Ребус, похоже, этого не замечал. Дитр не знал, что предпримет шеф-следователь, и взял всемирную инициативу на себя. Смежив веки, он стал искать сковывающие волю цепи – и нашел их. Они тянулись от гнилой сущности Ребуса, такие же черные и дымчатые, они оплетали предплечья и запястья полицейских, цепляясь к их пальцам на спусковых крючках как страшные побеги растения-паразита.

– Омм, – тихо прошептал кто-то. Это был Коггел. – Только не в череп, омм, прошу, у меня очень качественный череп…

Ребус подошел к нему и принялся ощупывать голову полицейского, замеряя пальцами какие-то неведомые расстояния и углы.

– И впрямь неплох, – согласился он. – Кто-то из ваших предков был знатного происхождения?

– Да, мой дед по мужской линии был незаконнорожденным фамилии Пагнус, – все тем же шепотом сказал Коггел.

– Разумеется, раз вы так просите, я не смогу уничтожить ваш череп. Будете стрелять себе в шею, – Ребус продемонстрировал жуткий оскал своих все еще белых и ровных зубов, и оттого улыбка смотрелась еще страшнее.

Дуло поползло вниз, прочертив на лице Коггела белую линию, и, чиркнув по подбородку, уткнулось в кадык.

– Выстрел в шею дает медленную и болезненную смерть, в отличие от выстрела в лоб, но вы сами попросили, – бросил Ребус, отворачиваясь от него.

Дитр тем временем искал выход среди всемирных сплетений зла. Где-то рядом он чувствовал поиск шеф-следователя, который нащупывал слабое место в черных нездешних цепях. А еще там было кое-что, оно было светлым, ритмичным и четким, и принадлежало оно явно не Ребусу.

– Я знал, что эцесы – неполноценная шваль, – заговорил маньяк, – в Гралее с такими скрещивают лишь рядовых бойцов, шлюх и боевых шлюх.

Не обращая внимания на его речи, Дитр раскинул сущность по внутреннему дворику, ощупывая всемирную концентрацию сил на этой малой площади, он искал источник светлых ритмов. И тут он понял. Откуда-то с другого края двора, где стояли невооруженные члены полицейской группы, тянулся код. Перемежаясь ровными паузами, код шел от Виаллы к Дитру, прямиком в его знание. Парцес глубоко вдохнул, словно перед поцелуем, и принял код, который активирует у кота боевой режим.

– Беркеэ, ты не мог поставить сюда ирмита или хотя бы варка?

Шеф-следователь пожал плечами. Он тоже времени даром не терял. Понимая, что цепи ему не порвать, Беркеэ решил действовать иначе, пустив свою волю к рукам с зажатыми в них пистолетами. Дитр начал нацокивать код – не вслух, но внутренним голосом. Кот навострил закругленные мягкие уши и обернулся на него. Ралд Найцес, во все глаза смотря на Вицу с окровавленными ладонями, крутился внутри себя волчком, стряхивая неволящую тьму. Дитр не ждал сигнала, он знал, что должен действовать сам.

– Я не понимаю, на что ты – и заодно вся Конфедерация – надеетесь. Вам остается лишь ждать моей телесной немощи, которая начнет подступать лет через тридцать – быть может через двадцать пять, учитывая, что я гралеец лишь наполо…

– Ол-вуо-нер! – заорал Дитр финал кода, и одновременно с ним шеф-следователь хлестнул по рукам подчиненных.

Раздались выстрелы и крики. Охранный кот одним прыжком, повинуясь коду, взлетел ввысь и прямо, выпустив когти. Он схватил Ребуса за руку и принялся карабкаться по тальме, желая добраться до шеи. Террорист беззвучно, словно не чувствовал боли, принялся отдирать лапу от своего плеча, выцокивая ответный код. Но тот не работал – эксперимент над служебной тварью удался.

Старший глашатай схватила рупор и закричала, множа собственную убедительность на всемирную силу рупора:

– Готовность айл-дитере, готовность айл-дитере, он здесь!

Распахнулись ставни, а из здания во внутренний дворик выбежали несколько полицейских и пожарный со шлангом наготове.

– Стреляй, проблудь! – заорал Ралд и выстрелил сам.

Пуля не попала в Ребуса, угодив куда-то в стену. Пожарный шланг, словно гигантская змея, обернулся вокруг шеи пожарного, и один из полицейских бросился его выручать. Дитр подскочил к Коггелу, который схватился за шею, суча ногами по земле. Под ним растекалось темное пятно, но шеф-следователь успел вовремя и до выстрела убрать его руку, и пуля попала не в середину шеи, а в край, задев, однако, кровеносную систему. Рядом с ним на колени бухнулся душевник.

– Если будешь нервничать, только больше крови потеряешь, – прошипел он. – Спи. Спи, кому говорю!

Веки Коггела сомкнулись, а руки ослабли. Дитр схватился за чужую рану, гадая, как врачи останавливают кровь. Душевник был не лекарем, а криминалистом, и этого тоже не умел, но успокоить испуганный разум у него получилось. Виалла, распахнув плащ, вытянула из пояса рубаху и стала отрывать край, пока кто-то тыкал Дитру в локоть свернутым шейным платком.

Странное действо во дворе тем временем продолжалось. Ребус, поняв, что не может справиться с котом, неведомой силой отшвырнул его к стене. Кот ударился об твердь, но тут же вскочил, топорща шерсть. Локдор выхватил клинок и метнул его в террориста. Тот, закутавшись в черный вихрь своей тальмы, перелетел на другой конец дворика – прямо за спину полицейского. Выставив вперед обгоревшие ладони, он хлопнул ими по ушам Локдора. Тот свалился на землю, дергая ногой в наступающем посмертии.

Оставив Коггела Виалле с душевником, Дитр вскочил с земли и ринулся на Ребуса, даже не думая доставать пистолет. Откуда-то сверху его одушевлял стойкостью шеф-следователь, который все так же стоял у окна. Он раскинул руки и закрыл глаза, а между ним с глашатаем и внутренним двориком выросла невидимая телесным глазом стена. Из окон на других этажах в Ребуса целилось по меньшей мере человек десять, но стрелять никто не мог, потому все знали, что пули полетят либо в Парцеса, либо в кого-нибудь еще.

Дитр наступал на врага, одну за другой смахивая черные цепи, тянущиеся к нему через чужое посмертие. Он думал о Локдоре, который больше не шевелился, и о Коггеле, который, быть может, тоже сегодня погибнет. Он искал вокруг себя чужое конечное, не находя ничего, что могло бы ему помочь – все силы на себя забирал Ребус. Тот пятился, шевеля из-под тальмы кончиками пальцев, но то было не бегство, он лишь готовился к очередному нападению.

– Слышь, рожа! – заорали откуда-то справа. Орал Найцес, занося руку с зажатым в ней камнем. – Сдохнешь девственником, выродок!

Камень был непростым, как и все эцесы. Долетев до цели, он вдруг взорвался на тысячу неделимых частиц, и те, на секунду зависнув в воздухе, ринулись в направлении террориста. Ребус с нечеловеческим проворством отскочил в сторону, а Дитр, пользуясь тем, что тот отвлекся, ринулся на Ребуса с голыми кулаками.

Первый раз он промахнулся, потому что Ребус явно не привык к простому телесному мордобою, а предпочитал уворачиваться от ударов – как и от всего остального. Второй раз ему удалось ударить Ребуса в солнечное сплетение, но террорист, вместо того чтобы согнуться от боли, с высоты грохнул Дитра локтем между плечом и шеей, отскочив подальше.

– Любите вы, шваль, махать руками, – прокомментировал Ребус, сжимая длинные, неровного цвета кисти в кулаки.

Дитр ничего не ответил и снова прыгнул на него, понимая, что хоть Ребус и лет на тридцать старше его, он все так же крепок, как на эскизах художников-антропологов, и живуч как насекомое. Кулак попал в челюсть, а кончик сапога угодил в лодыжку. Ребус выгнулся назад и, непонятным образом сгруппировавшись повалился на бок, тут же вскочив с земли на ноги. Дитр чувствовал, как к его сущности подкрадывается гнойная злоба, готовая прикончить его в любой момент, едва он снова попытается ударить.