Текст книги "Былицы-2"

Взревело зверье от слов таких жарких, в грудь себя забило буйно, копытом землю изрыло остервенело, и на колени опустилась перед царевной:

– АЛЛА АМУОН РА!

***

– Началась минута долгая, – удостоверилась сотнерукая воительница, кровью истекая, но силою неисчерпаемою Ильи Муромца крепясь, глядя как с неба камни огненные падать начинают, испепеляя живое. – Только пять кратких минут Царя и Рус Илии не будет, да без Единителя и Русского Духа сплачивающего, за это время Земля беззащитной станет, и из Сада Космического притянет словно магнитом самое худое и разрушительное. Держите небо от обрушения, витязи! И если суждено, – свидимся… Ну а коли не получится у меня в будущем зло погубить, боритесь до последнего, как клялись! – и с этими словами прощальными собралась с мужеством, обняла ручищами головы вражеские, что росли-нарастали со всех сторон, и в круг из неоткуда возникший, словно в ветроворот бесконечный, бросилась колесом солнцеровотным коловратным, на руки в локте согнутые, опираясь. А за ней улюлюкая, пища, рыча да воя зверье тысячное рвануло. И все вместе сгинули во вспышке затянувшей заживо.

Только и успели витязи ахнуть… Да не до охов стало. Со всех стороны огненные камни падать стали. Тайфуны реку раздирать принялись. Смерчи поля выкорчевывать.

Выделились из дружин предводители ратные, заорали кличи ражные, от чего сплотилась дружина с дружиной, будто телами срастаясь, и образовали собою агрегат живомощный, что своими силищами небо падать остановил.

Семимильными шагами рота семиров вокруг Царь-Града да поля битвы рататься стала, окружая защитою от ветров и ненастий. В миг поутихли смерчи проклятые.

Встали паны кругом, достали дудки чудесные, от звуков волшебных, – улеглись воды в реке мировой.

И таким образом, армия, во главе с Ярией, человеком с большой душой победили столкновение с бедствием космическим. А потом на своих постах стали ждать окончания большой минуты, возвращения Царя Батюшки и царевны его Аллы Святославовны.

***

Все это время Павлина Куприяновна с Данилом Александровичем рядом с общим сбором находились, скромно сердцем трепеща за судьбу премудрых с превеликими, за себя, за детей, за весь мир, что на волосок от гибели повисли. И своими глазами видели, как Солар отворяться стал черными воротами настежь. Зрели как Алла-царевна с духом освобожденным Рус Илии, себя не жалея, отдалась на растерзание рептилиям поганым, и в будущее со зверьем разъяренным канула, чтобы биться там не на жизнь, а на смерть. Наблюдали, как армия царя, словно один воин, справилась с нависшей из сада космического опасностью… И все замерли, еле дыша, мгновения считая, которые растянулись на года, а то и на века, в душах трепетом и страхом за родную Землю… Ведь коли не вернутся Алла с Ильей да зверьем, сгинут безвременно в неизвестности, значит, бой на себя армия возьмет да народ. А стало быть, страшен враг во сто крат, чем думали…

Глава 7. Возвращение.

И поседели люди за эту минуту долгую, и перестали дышать к последним секундам, грохотом в ушах рокатующим, как увидели по воздуху колесницу золоченную, с неба Царь Касар Владыка Великорусский возвращался.

Выдохнул народ благословенно. Хорошие новости. С Царем-то всемогущим проще нечисть победить станется.

Спустился Властитель и вмиг по лицам узрел, как все было после его отлучения. А потом руками светящимися повел в никуда и открылась вихрем воронка времени, куда пропали герои бранные с царевной во главе.

Мгновение ждали, второе, да никто не выходил из тоннеля воздушного… Застонали ратоборцы, неужели сгинули други?

И тут увидели, наконец, как еле-еле, клонясь от боли, мертвецки идут-ползут песиглавы с гототами, на плечах везут ментавров с аввами… И от войска тысячного, что пять минут назад кануло в будущее, лишь десятка два пораженных увечьями возвращается…

А после них… О чудо! Радость большая! Несет Рус Илия, что не изменился Духом никак, ибо несгибаемый и непробиваемый был, на руках своих мощных, фигуру сгорбленную, старую, еле живую.

И подойдя к Царю, бережно у ног ее оставляет, сам отстраняясь уважительно. Поглядел Владыка на древнюю-предревнюю старуху, что у стоп его лохмами головой склонилась, немощными руками длинными за меч знакомый держась, и спросил:

– Сколько лет война шла?

Долго молчала старуха, будто не слыша, а потом-таки тряхнула длинными кудлами седыми, поднимая лицо к Светлейшему лику:

– Две тысячи двадцать лет три дня и пять минут, – хриплым старушечьим карканьем отвечала.

Ухнула община от такой вести помрачительной. И не узнал в лице уродливом, желтом, покрытом морщинами глубокими да шрамами страшными красавицу Аллу Святославовну Сергачевскую. И заплакали женщины и мужчины, увидев глаза ее слепые и прозрачные, как те алмазы на короне царской. И заныло даже самое черствое сердце от слов ее:

– Прожила я двести жизней, царь мой. И было у меня двести детей и каждый из них погиб в войне за благо отечества. Ни одного не осталось из моих малюток, а родились они на гордость и славу настоящими богатырями, росли не по дням, а по часам. И ожесточилась я сердцем на всех вокруг и крушила все на своем пути, не жалея ни чужих, ни своих… – горько молвила старуха.

– Осталось ли что-то от Земли-матушки? – грустно спрашивал Владыка.

– Лишь пустыни безродные и горящие смрадом и пеплом посыпанные города нежилые… А в живых никого – ни наших, ни вражьих… – горько молвила преклоненная.

Молчание наступило томительное, как представил себе каждый такой ад кромешный… Слезы текли безмолвно по лицам и мужчин, и женщин.

Рукой пресветлой дотронулся царь до Аллы, обращая лицо покалеченное к себе, и сказал тепло:

– Ну, вот теперь, невестушка, ты меня достойной сделалась. Одного с тобой мы поля ягоды. Краше во сто крат тебя вижу.

Взглянула Алла слепыми очами в глаза своему возлюбленному, которые такими же прозрачными, как и ее были, и как те алмазы на короне царской, и прозрела окончательно от слов сказанных, тихой слезой безутешной всплакнув.

Однако ж от прикосновения божественного стала вдруг возвышаться: кожа старая на новую менялась по волшебству, струпья обветшалые обновлялись золотыми тогами свадебными, морщины разглаживались, и через какое-то мгновение с колен поднялась прежняя раскрасавица, Царевна долгожданная, спасшая родину и народ свой.

Хотел было Царь и волосы седые превратить обратно в русые золоченные, да попросила Алла:

– Оставь мне их на память о горе пережитом, ибо дорого, что пройдено, – и ласково к жениху своему прильнула.

А потом, лучезарно улыбнувшись народу, что в ошеломлении ждал, что же дальше будет, вещала:

– Други верные, нет больше врага у ворот. Все закончилось! Теперь каждый из вас свободный человек! И пора нам пришла оставить раздоры и печали в прошлом, вновь объединиться и больше никогда не разлучаться! Одна Земля, один язык, одни коны и одно счастье бесконечное на всех!

– Благодарим Великого Рус Илию за помощь громадную, ибо никто кроме тебя, Илюша, не смог бы противостоять! – говорил Царь, а люди в землю поклонились.

– За матушку, за край отцов, ни тела, ни души, ни духа не жалко, – отвечал превеликий асур, что на сторону русов встал, не пожалев себя. – Полечу к соплеменникам, весть добрую принесу, что изгнали люди иго змеиное самостоятельно. И пора пращурам свой взор вновь на человечев обратить. Одна кровь. Одна судьба у нас с вами.

– В добрый путь, брат. – Сказал Царь Муромцу, который неожиданно светом дивным обернулся и в великие просторы мироздания устремился потоком сияющим.

Теперь Царевна вещала, обратившись к зверью:

– Без вас, инородцы, не суждено было б победы достичь. И следуя слову данному, отныне и во веки веков, снимаем с вас вину испитую. Обращаюсь теперь к вам, человеки, есть ли среди вас те, кто хотел бы взять в свою семью этих храбрых воинов? Уверяю, благородные сердца приобретёте, в бою и быту проверенные. От души скажу, эти звери мне роднее друзей стали…

Вышли из общества множество семей, кому нужны были сила да благородство.

– И таким образом, старые враги объединяться и общим родом вверх расти пойдут, – торжественно вещала Царевна, рукой поводя, от чего зверье вдруг пеплом осыпалось, ветерком поддалось и в руки матерей и отцов семечками опало.

– Звери с верой, – услышали последний голос прощенных.

– Придете домой, посадите семена в землю, а на утро найдете там чудо расчудесное, сыночка или дочку. И станут они вам родными и на века верными. Ибо за великодушие оказанное, возвысятся сначала до уровня человеческого, а потом, может и вовсе, еще выше взлетят вам на гордость и на славу.

Ибо Земля наша – это и есть земя, из которого все произрастает и возносится до беспределов вселенских.

***

– Позовите Павлину Куприяновну, – просила Царевна ласково.

И из толпы вышла чета Тихомировых-Курдюмовых, слезу радостную сдерживая, глядя как облагородилась Алла сумасбродка, за две тысячи лет в настоящую Царицу мудрую превратясь.

– Спасибо тебе, матушка. Спасибо тебе, дядюшка. Что поверили и дали надежду судьбу истинную обрести… – клонилась Царевна, седыми волосами оземь касаясь.

– Да что ты, Матушка! Мы тебе безгранично благодарны за мужество и силу, за подвиг мировецкий, что ты ради всех нас совершила. Деяния твои войдут навечно в историю Земли Русской, в эпосы да былины, что из уст в уста внукам да правнукам передавать станет, как очевидцы легенды, наяву проявившейся, – и сами в землю закланялись часто, от сердца говоря, да слезу благоговейную перед седой Царевной пуская.

– Оставайтесь со мною в Царь-Граде, будете моими покровителями да советчиками. Вместе править станет! С советами вашими мудрейскими во сто крат лучше буду!

– Поверь, такой царицей станешь, лучшей из всех кого Земля Русская на себе носила и без нашей помощи, – по-доброму смеялся Данила Александрович, тепло глядя на царственную особу, на что та рассмеялась легко, вспоминая слова пророческие.

– Нам бы в своем Ивакино век дожить хотелось бы… И там поля не паханы, дел невпроворот. Успеть бы все. Прости, не гневись… – закончила Павлина Куприяновна, и опять старики в пол часто закланялись, чтобы не приняли их отказ за неуважение.

Улыбнулась Царевна, посмотрела лукаво на жениха своего царственного, а потом сказала:

– Ну что ж, дайте хоть расцелую вас за дружбу, – и приблизила лицо свое святейшее исполинское к лицам стариков. А как поцеловала их поочередно, в миг они изменяться стали: на глазах превращаться в молодых, юношу да девушку.

Глянули друг на друга в волшебном омоложении, узнали и обрадовались. Ведь в душе да глазами влюбленными такой и видел Данил Александрович свою супружницу: молодой и необыкновенно красивой, словно та Роза Чайная, что светилась вся соком жизненным, благоухая на меры вперед. И Павлина своего мужа молодым всегда представляла, веселым да легким молодцем. Вот прямо как сейчас! А перед молодостью раскрылась их любовь еще более душистым и прекрасным цветком, ибо только все начиналось между ними теперь. Заново.

– Ваш век теперь долго длиться будет… А коли захотите – бесконечно, – ворожила Царевна будущее, золотыми нитями сплетая судьбы друзей.

Как вдруг Павлина Куприяновна ахнула, котомка дорожная обвисла тяжестью и детским плачем зарыдала. Раскрыли ее поскорее, а там младенец лежит, да не простой: с глазами беленькими, кожей перламутровой, ушками острыми, радостный и здоровенький, ручками сучит, вперед хочет вылезти, в объятия родительские шагнуть.

– Здесь же семена Розы Чайной лежали, – удивилась молодая женщина.

– Чудь белоглазая… – восторженно воскликнул молодой человек, на руки дитя вытаскивая.

– Ибо Земля наша – это и есть семя, из которого все произрастает и возвышается, – повторил Царь. – И ничего не погибает зря и никуда не девается… – А потом в небо посмотрел, что бездонилось синим-синим, и звезды дождиком серебристым быстротечно падать начали. Это души из ворот Солара вылетали, что бы в край отцов вернуться для продолжения рождения.

– Руссеиды ворочаются…

И никто не смог радостной улыбки и сердечного зова сдержать при такой красоте несказанной, что небо разукрасила белыми вспышками стремительно мчащимися, будто домой спешащими.

Ибо нет ничего чудеснее, чем возвратиться на родину после долгой разлуки.

Глава 8. Свадьба царская.

И не откладывая более ни секунды, устроили свадьбу на весь мир, по всем канонам человеческим и божественным. Заполнился столами с яствами из священных ягод и фруктов Заповедной Рощи весь Царь-Град с округами! Да мало было! Все поля, все дороги, вплоть до океанов столами устроить пришлось. Столько гостей женитьбу царскую отметить хотели, что праздновали целый год. И каждый хотел пива да вина за молодых поднять!

– Сладко! Сладко! Сладко! – кричали до хрипоты радостные люди, пьяными от счастья валясь на траву мягкую душистую.

Ну а Царь Аллу прилюдно Царицей своей назвал, поклялся любить и боготворить ее вечно. Венки священные древлеправославные на голову ее седую надел в знак Обави нерушимой. Она взаимностью ему ответила. А потом, крепко расцеловавшись, так и остались стоять в поцелуе у ворот Царь-Града истуканами исполинскими, золотым Соларом освященные на благолепие и радость великоруссов свободных.

Разум их по-прежнему в столице обитал, и каждый мог к кумирам бессмертным подойти и обратиться с вопросом, получая ответ.

Однако ж, кто чудо такое раз в жизни видал, у того и вопросы сами улетучивались, ибо Любовь и Обожание витали в воздухе. А они и есть ответы на все вопросы, будто то житейские, мирские, али божественные.

Если Разум четы царской в столице остался жить-поживать-господствовать, то Дивум вошёл в воды кипучие великой реки, и потекли жена с мужем по ним, соединясь за руки по всем своим владениям необъятным, вливаясь в воды океанические и становясь Землей и Океаном.

Тривум полетел в далекие космические просторы, коим Земля Матушка прародительницей являлась, и там стали наводить порядок примерный, неся добрую весть, что теперече люди и нелюди свободны от ига змеиного.

Квартум же царский с кладами да сокровищами устремились к пращурам в зодиак космический заглянуть, на Соларе с душами родными встретиться для разговора долгого… Но про это уже совсем другая Былица сказываться будет.

А покамест, лада и мира семье вашей желаем! Добра и здравия отцу и матери! Счастья и радости детишкам! А вам – Любви огромной и Обави безбрежной!

Конец

«Сказ про весло, лопату и слезы женские»

Здравствуйте, други дорогие, вот и вернулась сказка туда, откуда началась: в края родные, ждущие, как объятия материнские неторопливые да всегда теплые… Ведь недаром говорится: «Где родился – там и пригодился», хотя бывает и так: «Где остался – там и обтесался»… Ну да ладно. Кто право живет – тому везде слава-почет!

Возвратились после приключений знатных по спасению Земли-матушки в Ивакино омолодившиеся Павлина Куприянова с Данилом Александровичем, чтобы жить-поживать, новую судьбу творить в счастье да мире. Вернулись не одни, как помнится, а с дитем чудесным, белоглазым да белокожим… единственно оставшимся после гибели белых прапредков многомудрых, которые вверили землю внукам своим человеческим беречь да любить после себя. И рос Асагост не по дням, а по часам, и за годик вымахал из младенца в чадо, что на своих двоих теперь по терему ковылял за отцом и матерью, по силушкам помогая в быту. И лился быт счастьем семейным в обители по мерам родным построенной, где каждый закуток глаз радовал, и никуда не хотелось ни ехать, ни бежать, ни плыть. Нагулялись-наплавались в приключениях, уж, хватит! Пора и дома – рай восстанавливать. Да вот только когда?

Прознавши про возвращение, поприезжали гости с Вечканово на молодых порадоваться: сыновья Курдюмовы, давно уж сами мужи да старосты, будто детушки в ноги к мамушке молодой, в сестрице им теперь годной, попадали, слезы роняя от чуда расчудесного видеть вторую юность своей прародительницы, целовали подол ее красный, глаза мокрые утирая. Ведали истину житейскую: «Коли мамушке хорошо, детям – подавно». Внуки, правнуки, зятья и снохи, кумовья, друзья, соратники желали долголетия и правной жизни! И пришлось уважить родню да братню – сызнова свадебку сыграть по такому случаю – ведь, не было счету гостям да гостинцам. Разве не свадьба!?

А после встречи да праздника довольные разъезжались по своим краям еще сильнее богов православных прославляя, ведь добро добро умножает, вера веру ведает, удача удачу несет, а если таким людям, как Павлине с Данилом еще один век земной отпустили – значит, впереди новые приключения, новые подъемы, дела и счастье за всем этим для всего рода людского. Одна душа поет – весь хор заголосит!

И каждый из родных надеждой озарялся и нес сей огонёк до своего очага.

Так втроем усталые и довольные садились вечерком за стол дубовый чаи душистые пить и планы строить, размышляя, как еще улучшить жизнь в Ивакино, деревне измельчавшей из-за мод городских переезжать из рая лесного в каменные джунгли, теряя связь с землей, несущей жизнь. А теперь разросшейся, как на дрожжах, а все потому, что прознавали одинокие, разуверившиеся в себе, в чуде, в богах и людях, что здесь свет поселился, других осветить умеющий, у кого в душе потемнело: веру возвращающий, здоровье поправляющий, любовь и покой жалующий.

Такосьма и жили, привечая всех без устали, кому кров из избушек ветхих покинутых, кому совет да слово доброе в путь или в остановку короткую, и люди теплились сердцем от четы Курдюмовых-Тихомировых, просили остаться при них, чтобы всем миром поднимать глубинку русскую, где на каждого работы невпроворот хватало, и благодарили небеса да солнца лучи за силу посланную, которая с каждым днем все прибывала от трудов и от общежития с хорошими людьми.

Так вот однажды ушли Данила Александрович с Асагостом и мужчинами села в дальние места поля поднимать, заброшенными стоявшие долгие года после набега вражеского, погубившего плодородные почвы мороком. За эти семь веков подзабыли дети земли, что не пахать ее родимую, а орать сырую надобно, голосом мужицким оглашая и плодотворя. И Данила Александрович, теперечи староста, учил молодых да старых вояк бывших, бездельников гонимых, плохих сыновей, прибившихся к стану Ивакинскому, – древним традициям, что от отца к сыну передавались всегда через сказки да песни. И слушались неучи и негодники с лиходеями бывшими, в труде и поту праведном просветляя память да ум.

А женщины, вдовы несчастные, кому деваться некуда было, да девки-лаботряски, которых частенько родители на перевоспитание привозили сюда, а также бестолковки, честь разгулявшие, род проклявшие, на хозяйстве оставались, под присмотром да советом женской руки Павлины, учившей каждый уголок своим считать, любить и беречь все в округе, словно мать родную. Рассказывала про травы волшебные, в какой срок собирать да употреблять, про деревья, какие заземляют, какие окрыляют, про то, когда речь вести, а когда помолчать лучше, кто кому кем приходится, что имена древлеправославные означают, историю земли русской пересказывала, ведала зачем надобно богов славить и род свой чтить, после смерти чего ожидать, женщина и мужчина друг для друга что значат, и вверяла по любви с обавью судьбу свою сверять, ибо только так мир в сердце и дом приходит на много много веков вперед… а также много всего того, что раньше каждый знал и умел, а сейчас некоторые и не помнят зачем родились и живут ради чего…

Удивлялись девки с бабами и каждое слово ловили, будто глоток свежей воды делали и, не смотря на возраст или другие различия, – соглашались, что нет ничего ценнее заветов и канонов древних отцов и матерей, их придумавших, и тоже осветлялись душой, признавая Ивакино своим новым домом, где хочется жить и судьбу свою сызнова начать, – по-хорошему и с надеждой.

В свою очередь отзывалась деревенька на ласковые руки женские, на песни мужские славные, на труд их общий тяжелый во благо всех, и оживала, красивела, расцветала на глазах, еще больше своим жителям благость даря урожаями обширными. Одним словом, вернулась благодать высших сил в глубинку Ивакинскую, где новый рай Курдюмовы-Тихомировы потихоньку строили.

Но однажды…

Трудилась безмятежно Павлинушка Куприяновна в саду, руками молодыми малину-ягоду собирая к столу, как вдруг шелохнулись кусты, шипами оборачиваясь, будто зло почувствовав, как встрепенулась земля кочками под ногами, утекая подальше от надвигающегося, как занесло небо ясное тучами свинцовыми… «Не к добру», – подумала женщина, и быстро обернувшись, разглядела от чего природа прячется, завидела издалека марево черное смерчем подбирающееся… Черное-пречерное, тошное, напирающее, бурю за собой влекущее, все живое за собой губящее. Испугалась Павлина, рукой живота касаясь, где жизнь зарождалась, а потом глянула в небо и позвала последний солнца луч убегающий, рукой до него касаясь, выспрашивая: разве чем прогневали? Ась беду накликали? Неужели смерть придет в такой нежданный час на пороге больших событий?

Но лучик светлый, лучик ясный не обманул, руки коснулся, в сердце проник, слабым голоском успокаивая: «Все идет, как надобно, каждому событию – свой разон. И хоть порой воля богов людям непонятная – оставайся всегда собою, верь себе и провидению, а там – будь что будет. Двум смертям не бывать, Паюшка!»

И успокоившись, стала Павлина Куприяновна в даль вглядываться, различая среди марева тень женскую, то ли идущую, то ли плывущую облаком черным, со взглядом горящим горестью, на косу опирающуюся, как на костыль… Не иначе, как сама Смерть в гости к старосте пожаловала.

И ждала ее Павлина с придыханием, волей в кулак собравшись, веруя, чему быть – того не миновать. Но чем ближе приближалась фигура вороная, тем спокойнее сердце становилось, ибо гостеприимство сильнее страха у славян бытует… И значит, раз пожаловала в гости, пусть хоть сама Смертушка, – надобно ей поклон до земли отвесить и принять, как дорогую кумушку! Не каждый день такие большие персоны чей захаживают.

Да только облако черное коснулось забора, так там и остановилось, как вкопанное. А перед взором хозяйским предстал вовсе не призрак, не тень, а простая женщина, одетая чудно, не по местному, в платье простом льняном с цветом вдовьим, в руках вовсе не косу смертоносную держа, а лопату деревянную для хлеба печи. И хоть темный свет из глаз горестных исходил, что зыркали мрачно, и всю ее худую фигуру обволакивал духом неживым, аж кожа мертвецки бледнела, – не Смерть это пришла… Но ее посланница.

Видала уже таких Павлина Куприяновна, которые и жить не живут, и помереть не могут от пустоты внутренней. Ни Явь, ни Навь таких не призывает в свои объятия, ибо многое не успели, не искупили, не оправдали.

– Здравствуй, девушка, – необычно заговорила странница, что не сразу распознала староста язык родной. Видать издалече принесло несчастную, где помешался русский язык с ветрами дюжими, с жарой сердитой, водами глубокими, порогами крутыми. – Ищу я одну премудрую старицу, однажды мне несчастье предрекшую. Ищу давно ее по всем краям и весям степи черноземной. Говорят, сюда поселилась старая доживать свой век. Хочу спросить совет ее мудрый. – И глазами яростно сверкнула, не в силах без приглашения забор перейти.

Обомлела Павлина Куприяновна от разговора непредвиденного и не знала что отвечать, всматриваясь в образ забытый, распознавая в нем давнюю свою знакомую, с кем однажды беседа последняя сложилась. Но не узнавала в морщинах горестных, глазах потухших, фигуре сгорбленной раскрасавицу гордую Марлену Семируку, что однажды покинула земли родные и отправилась одна-одинешенька в дальние края счастье пытать, а напоследок спросила тогда еще жену старосты Курдюмова Кронида Егорыча, ждет ли счастье ее в пути? Просила благословенья, – да не дождалась ни того, ни другого.

– Здравствуй, добрая странница, – отвечала Павлина и в пол закланялась, – нет уже той старицы, о которой спрашиваешь. Я за нее. Коли хочешь – с меня взыскивай. Попробую помочь тебе. Заходи в дом, отдохни после дороги дальней, отпей кваску, откушай хлеба.

И после слов таких радушных, словно ворота невидимые отворились для истерзанной души. Недолго думая, ибо деваться было больше некуда, залетело черным облаком Марлена в терем Павлины, а следом за ней пожухли трава, обсохли деревья, малина, скрючившись, будто злым инеем тронутая, опала черными гроздьями на землю сухую. С печалью на все это глядя, посильнее дверь затворяла за гостьей тяжкой, Павлина Куприяновна, чтоб весь морок в дом вошел и ничего на улице не осталось.

Усадили посетительницу на самое почетное место, налили квасу, отломили добрые куски домашнего пирога – да в горло сухое не лезли угощения. Ничему не радовалась Марлена, все ей казалось пресным, скучным да обрюзглым.

– Как же ты меня учить жизни будешь, если сама молодка совсем? – интересовалась зло старуха, костлявыми пальцами перебирая.

– Так если не учить, просто с тобой поговорить могу, по душам, если пожелаешь, – усаживалась напротив молодая хозяйка.

– Сколько же тебе годков, что ты неразумно всех к себе в дом приглашаешь и душу открываешь? – выдохнула смрад темная гостья, пытаясь ужалить словом молодую женщину. И заметила Павлина, как осела та жалость на руках ее молодых, покрывая сыпью кожу, как от крапивы колючей.

– Год за пять идет, когда любимым делом занимаешься, в мире с родными живешь, благо творишь для своей земли и плоды ее благодарственные в ответ принимаешь… Вот и летит время быстро-быстро, не замеченным, – улыбнулась молодая женщина истине простой, которую каждый малый знал. – Ну а душу открывать легко, – если нет ничего в ней скрытного, чтобы перед другими прятать приходилось. Чем богаты – тем и рады поделиться.

– Ладно говоришь… Тогда разгадай загадку мою мучительную, с которой я вот уж много лет по земле брожу и всех выспрашиваю, – и достала из-под стола лопату свою деревянную, что поначалу Павлина за косу приняла. – Коли правильно ответишь – дальше пойду, а коли неправильно – останусь в твоем доме жить. Навсегда.

Куда не приду с терзаниями своими, – люди сторонятся меня, ибо несчастье за мною по следам стелется… И чем больше гонят, чем больше злятся, тем сильнее меня привязывает к ним… Морок, хвори, ругань, ссоры… пока не скажет кто-то мне, что эта за вещь и что мне делать теперь с ней? – и помахала перед Павлиной деревянной оглоблей.

Не торопилась Павлинушка с ответом. Знала, беда – не вещица и не барахло, несчастье – труд упорный многолетний, в одном слове не пересказательный.

– Поведай мне, тетенька, пожалуйста, как жизнь твоя сложилась после того разговора со старостой. Неужели не счастливо, как пророчилось?

– Озлобилась я тогда на Павлину Куприяновну, и решила ей назло счастливой стать, во что бы то ни водиться, – довольно согласилась рассказать свою историю Марлена, маревом объятая, от которой пауки паутины свои липкие неторопливо ткали, оплетая светлый теремок ивакинский. – Уехала в края далекие, желая по-другому жизнь начать по своим правилам, вопреки канонам. Знала бы ты, девица, какие алмазы в этих пальцах хранились, какие самоцветы голову гордую обрамляли, каких высот эти глаза видывали, какие желания исполнялись? – и не снилось вам, деревенщинам! Все твое Ивакино с жителями да скотом бы в раз купила во владения вечные.

– Постой, уважаемая, – говорила хозяйка молодая, с печалью отмечая, как свет из окон меркнет в путинах темных нарастающих, – где же это видано, что бы родина продавалась? Нет таких сокровищ, нет таких богатств, чтобы душу рода своего заложить во владение чужое. Ни один русский человек себя не продаст ни за камень, ни за монету, ни за что. Ибо есть нечто не разменное.

Рассмеялась ехидно темная женщина, простоту и доброту за глупость принимая.

– Давно уже не та земля, молодушка. Есть на свете остров Армай, не слыхивала? И построили его гордые и отчаянные сыны и дочери, кому жизнь под пятой канонов докучливых надоела. И нет там ни царя, ни старост, ни молодух наивных. Свобода там беспредельная – ЗА-КОНОМ называется.

– Значит, и богов там нет?

– Люди сами себя богами назначили, знают право свое священное – коли не просишь богов не о чем – закрывают очи великие на деяния твои, – не вмешиваются. Так новое племя свободное выбрало нового Спаса себе, покрестилось ему и стало молиться, как единственному верному, отвергая все старое. Повыгоняли всех, кто образы старые помнил, а новым родившимся учали верить двум лишь правилам главным: каждый друг другу – волк, сила – главнее всего. И пошла жизнь с тех пор, тебе и не снилось! Творили свободные что душе пожелалось, вопреки всему, против всех, за себя. И росло новое царство, как на дрожжах, вверх и вширь громоздясь. Ширьбезверная, ширьбезпамятная, ширьгулящая, ширьсмутьянная, ширьбеспутная, ширьмужицкая, бабьяширь…

Изумлялась Павлина Куприяновна таким вестям, но помалкивала, давая гостье рассказ закончить.

– Хорошо зажилось мне тогда, так свобода опьянила, что спать перестала, каждый миг хотелось бодрствовать! Везде пляски, везде шабаш, шум и кутеж! Власть в руки свалилась безграничная! Красота и сила мои внутренние везде двери отворяли, любые желания исполняли, и однажды повстречала я судьбу свою. Такого же смелого, рьяного, свободного и сильного! Полюбила его без памяти, – иронично добавила Марлена. – Так полюбила, что подговорила бежать с острова, который все разрастался и мощнел, что пришлось свободному племени весь лес порубить, реки осушить, все камни выкорчевать, чтобы бараки громадные на ораву такую построить. Всю дичь истребить и на мясо пустить, из их меха одеж нашить, ибо холода начались от пустоши деланной, что покрывался Армай со всех сторон льдиною громадной. В тягость нам стало с армайским обществом жить – про бесПЕЧное пребывание пришлось позабыть и жечь костры беспрерывно. Хоть другим это не мешало свободе беззаботной литься: высилась крепость нового Спаса и волхвов премудрых, что устроили быт таким образом, что каждый день словно праздник честной проходил в пирах да забавах, множилось войско рабское, с коим однажды решили войной пойти на соседние земли, когда свои пашни, завали да зверье в предел кончилось. В тот день и решили мы бежать с моим возлюбленным, зачем нам чужая война? И так богатства нажили с верхом: самоцветов, золота да рабов – в пору свою слободу отстраивать! Взяли всех, кто волюшку к жизни спустил, распродав имя да душу, и пустились по миру бродить в поисках своего Армая. А отыскавши, поселились царями на нем, и зажили целых двадцать лет сладко и счастливо, вопреки и назло предсказанию старосты, – перевела дух Марлена, радостно замечая, как молодая хозяйка холодом синюшним покрывается от рассказов ее страшенных для любого человека древлеправославного, чтившего и род и мать-землю.