Текст книги "Библия улиток"

Корпус, который мы обычно называли крышкой, не опустился степенно, а отскочил, будто действительно крышка на какой-то банке с просроченной фасолью. Внизу раздались испуганные возгласы.

– Все хорошо! – крикнул я туда. – Ниже не упадет. Теперь кабину. Только медленно, осторожно и медленно.

Кабина выдвинулась спустя пять минут. Я ждал, пока она отходила от тканей «сайлента», отсоединяясь от длинных нервных узлов и переплетений его большого, сложного мозга.

«Тройня» выдвинул ее бережно, но связей не распустил. Сквозь лиловую вязкую массу виднелись подрагивающие живые соединения.

Мембрана люка лопнула, и меня обдало запахом горячего мяса и рвоты.

Не найдя биокороба, «сайлент» сделал то, что смог сделать – он вскрыл спину Сантаны, взломал ему ребра и подсоединился напрямую. Повязки на глазах Сантаны не было. Он смотрел вниз совершенно белыми глазами с лиловыми пятнами зрачков. Черные волосы расползлись по обожженным плечам, руки повисли. Его как-то странно согнуло, будто старый мостик – грудь вмялась и стала похожей на прогнившую доску, живот посинел и покрылся крапчатой сетью вен.

Я прыгнул. Снизу опять раздались возгласы, на этот раз восхищенные, будто я продал билеты и устроил цирк, а не пытался попасть в кабину здоровенной махины.

Не знаю, может, святые на стенах поддержали меня, может, я все еще ловкий и сильный, но я не свалился вниз, не шмякнулся на синдромеров и не разбрызгал свои мозги. Я вцепился в край кабины, потом в приятную на ощупь, чуть замшевую перегородку и вскарабкался внутрь. Места почти не было. Я стоял на самом краю, и вздумай Сантана дернуться, он легко мог бы сбросить меня вниз.

Но он не дергался. Он был весь перемазан кровью и желчью. Руки, закованные в мягкую ткань перчаток, он держал опущенными.

– Сантана, – позвал я. – Ты здесь?

Он молчал.

– Ээй! – заорал я, надеясь, что кто-то меня услышит. – Принесите воду и… и выпить!!!

– А ты кто? – донесся снизу хриплый голос.

– Я доктор!

Вот мы и поменялись местами.

Мне принесли и воду, и выпить. Воду – тепловатую, в полиэтиленовом пакетике, выпить – в бутылке толстенного зеленого стекла.

Я намочил край своей футболки водой и протер Сантану: плечи и руки, грудь и лицо. Смочил ему губы, надеясь, что он как-то обозначит, что хочет пить, но он не шевельнулся.

Тогда я стал пить сам.

Стоя в раскрытой кабине, как птенец в скорлупке взломанного яйца, я пил вино на высоте в несколько десятков метров. Вокруг глядели укоризненные нарисованные лица, остывающий «сайлент» тихонько потрескивал, но не отпускал Сантану, и я знал, почему: стоит только нарушить связи, и мне на руки шлепнется отличный вскрытый труп.

«Тройня» держал жизнь Сантаны. И я ее держал.

Потому что не мог его убить, хотя обязан был это сделать.

(Не убивай.)

Утро было неожиданно красивым. Сквозь разноцветные стеклышки витражей пробивалось нежно окрашенное солнце. Синие и зеленые блики красили белую лестницу. На лики и лица свет падал иначе – золотым теплым сиянием. Я с интересом потрогал щечку ближайшего пухлого младенца – теплая. Стены согревались солнцем, и все здание, показавшееся мне вчера таким нелепым, ожило.

«Сайлент» стоял, по-прежнему опустив руки. Он втянул кабину внутрь и прикрыл корпус.

– Ты не виноват, – сказал я ему, погладил то, до чего смог дотянуться и пошел вниз за умыванием и разъяснениями.

Историю Сантаны я мысленно завернул в конвертик и положил на полочку рядом с воспоминаниями об Убийстве-у-Стены. Не поймите меня неправильно, но я не готов страдать дольше одного часа. Мне слишком больно – за всех, за каждого, а выхода нет – я не способен даже на самоубийство.

Стадо, сказал Командор в первую нашу встречу. Вы стадо. Овцам не позволено распоряжаться своей жизнью. Они нужны для другого.

Синдромеры опять попрятались. В первый раз, когда мы шли с Демом, мне показалось, что они убираются под землю, но оказалось, если присмотреться – они везде. Они мастерски обкладываются кусками штукатурки, лоскутами газет, ржавыми кастрюлями и тряпками. Они похожи на мусорные кучи, а мусорные кучи похожи на них – я два раза разгребал такую в поисках синдромера и не находил ничего, кроме подложенного кусочка черной ткани.

В общем, они спали, а я выкапывал их и будил.

– Где лидер клана?

– Никто не знает, где лидер клана…

– Как зовут лидера клана?..

– Никто не знает, как зовут лидера клана…

– Лидер клана существует?

– Никто не знает…

– А есть заместитель?

– Есть, – внезапно ответил мне сонный синдромер с косым шрамом через все лицо. – Поищи старину Эдда.

Он повалился назад и засопел, но на синдромерах не было табличек вроде «дружище Джо» или «старина Эдд», поэтому мне пришлось его еще раз тряхнуть и спросить:

– Как он выглядит?

– Без руки, – сказал синдромер и зарылся в мусор поглубже.

Когда я отходил от него, то уже не мог разобрать, где его ложе, а где просто навалены битые кирпичи.

В поисках старины Эдда я провел час. Я перерыл весь мусор в районе двух кварталов и вскоре перестал находить в мусоре синдромеров – они успели повылезать и теперь смотрели на меня с любопытством.

– Ищешь кого, лля? – спросил тот самый соня с косым шрамом. Он уже нацепил шлем и выглядел осмысленным и грозным.

– Старину Эдда, – раздраженно ответил я.

– А он не тут, – пояснил синдромер. – Он ночует в Капкане.

Я не выдержал.

– Слушай, косой. Я пилот. Я могу влезть вон в ту штуку, – я показал на церковный шпиль, – влезть в нее и наступить на тебя большой ногой.

– Да, – согласился синдромер. – Можешь. Старина Эдд еще вчера сказал, что пилотам можно все. Что попросят – все давать, и все приказы исполнять.

– Это он когда сказал?

– Прямо перед нападением Комерга, лля. Так и сказал – у нас тоже есть «сайлент», лля, – пилота, значит, слушаться и…

– Тогда отведи меня к старине Эдду.

И он повел меня к старине Эдду. Спокойно побрел по улицам, таращась по сторонам.

– Не опасно ходить так, в открытую? – спросил я.

– Неа, – не оборачиваясь, ответил он. – Они на живых людей не кидаются.

– А на кого кидаются?

– Пустотины захватывают, – серьезно ответил он. – Пригоняют платформу и сыплют, сыплют… или синим лучом жарят. Хотя сначала так: платформа сыплет, сыплет, а потом «сайлент» синим лучом жарит-жарит… Не успеешь оглянуться – кусок отхапали и куполом прикрыли.

Мне была понятна такая тактика. Климатическая платформа сбрасывала химикаты сама. «Сайленты» прибывали после нее и проводили санацию территорий

– Много так захватили?

– Все, что сейчас елками засажено, лля.

Край все-таки расширяется, капитан Белка, хотя, пожалуй, не совсем таким образом, как тебе хотелось бы.

В этом городе оказалась уйма интересных мест. Первое, шпиль оживающих лиц, я уже назвал. Вторым оказался Капкан, в котором проживал заместитель лидера клана Эдд. Синдромеры метко прозвали это место: в самом деле капкан. Здесь помещались и хранились сотни чучел и скелетов: зебры, носороги и антилопы паслись на желтой картонной земле, а за ними из-за проволочного кустарника наблюдал бежевый лев. Маленькие птички сидели на украшенных белыми кристалликами ветках.

Гигантские кости неизвестно кого составляли воздушную, впечатляющую конструкцию, занимающую центр круглого зала.

Конечно, все это были лишь остатки. В большинстве случаев вместо композиции виднелись красные тряпки и чей-нибудь хвост. Видимо, животных сначала пробовали на зуб, а потом оставили в покое.

Я тоже хотел есть. Зверски хотел есть и готов был сжевать даже чучело, так что никого осуждать не мог.

Интересно, как «сайлент» собирается питать Сантану?..

– Пилот?

Кто-то пер на меня из-за разбитого стеклянного шкафа с макетами птичьих яиц.

– Да. Пилот.

Я разглядел наконец старину Эдда и мне захотелось вытянуться по-военному. На старине не было живого места. Он был изрублен, исколот и прострелен, наверное, раз сто.

Под каждое новое ранение он, видимо, пытался подставить еще никогда прежде не раненное место, и таким образом извел их все. У него не было руки, но на общем фоне всех рубцов, рубчиков, ям и шрамов этот факт как-то терялся.

– У нас уже один есть, – сказал старина Эдд.

– Сантана не пилот.

Он смотрел на меня угрюмо и долго, а потом сказал:

– Тебе надо пожрать.

И повел меня вниз по широченной лестнице в крошечную комнатушку, наполовину заполненную серыми выпуклыми экранами. Тут стоял полысевший розовый диванчик с парой полосатых подушек, и стол.

На столе Эдд щедро разложил толсто нарезанный кислый хлеб, неплохо пропеченный снаружи, но жидковатый внутри, сухую колбасу, которую, как я потом узнал, гоблины грызут часами, будто леденцы; и – удивительно, – прекрасную пластиковую банку, наполненную картофельным пюре.

Этим пюре и хлебом я обжирался, наверное, минут сорок. И все не мог остановиться, даже когда почувствовал тошноту и резь в животе. Мне было плохо вдвойне: я хотел есть и еда еще была, но я не мог есть и боялся, что потом мне больше не дадут.

– Можно взять с собой? – в итоге буркнул я и цапнул последний кусок хлеба.

Эдд все время, пока я ел, ходил, заглядывал в разные экраны и по некоторым стучал длинной черной дубинкой.

Экраны не показывали ничего интересного: лестницы, рваные ковры, скелеты.

Хлеб я припрятал и сказал:

– Сантана долго не протянет. Он не пилот, и то, что «сайлент» сумел с ним состыковаться – кратковременный сбой. Сантана умрет, и вы снова останетесь без шанса пробить купол.

– У нас есть ты, – сухо сказал Эдд.

– Я тоже ни к черту не гожусь. На пару раз меня хватит, но не больше. Я согласен уйти с вами туда, куда вам захочется, влезть в «сайлента» и помочь раскопать пару ямок для фундаментов ваших мирных домиков, но…

– Нет, – спокойно сказал Эдд.

Я уверен, в его мозгу крутилось что-то вроде: «Мирно жить – это как? Хорошие синдромеры так не делают».

Мне очень хотелось настоять на том, чтобы синдромеры покинули город. Если Командор ищет пилота для своего черного «сайлента»-ворона, то он его найдет.

Если Ворон выйдет наружу, то синдромерам конец – Командор расплевался с ними очень давно, выпер на поверхность за неподобающее поведение и вынужден тратить уйму энергии на то, чтобы не впустить их обратно. Запасы энергии ограничены, и эти траты выводят его из себя. Догадаться, зачем ему пилот, так же просто, как опознать апельсин по кожуре…

– После обеда получишь на подпись бумагу о вступлении в клан. Редд тебе поможет написать правильно. Держись около «сайлента» и будь готов заменить пилота. – Эдд вдруг схватил меня за шкирку, дернул вверх и крепким кулаком постучал по биокоробу. – И прицепляйся к нему нормально, лля! Чтобы не издох.

– Сантана забрался в «сайлента» не для того, чтобы воевать на вашей стороне, – упрямо сказал я. – Если он еще хоть что-то соображает, то уйдет и никто не сможет его удержать. Вам лучше идти следом за ним, под прикрытием…

– Война на переломе, – ответил Эдд. – Еще немного, и мы ворвемся в Край. Комерг нас боится, боится нашего «сайлента».

– Я бы тоже боялся! – заорал я, не выдержав. – Я бы тоже боялся «Тройни» с неразумным куском мяса внутри! И я боюсь! Сантана не за вас и не за Комерга, Сантана сам за себя, а под жопой у него энергоблок убийственной мощности! Неужели неясно?

Эдд, как истинный синдромер, уловил только одно-единственное слово из сказанного.

– Боишься? – переспросил он. – Тогда можешь валить куда хочешь. Нам не нужны трусы.

Вот и поговорили.

Сначала я нашел Редда с бумажкой о моем вступлении наперевес и объяснил ему, что в клан вступать не собираюсь, и в эту бумажку он может завернуть бутерброд. Он мялся и что-то хрюкал, и тогда я показал ему, как делаются самолетики. Запускать самолетик мы забрались на плоскую крышу какого-то домика. Под домиком валялась гора щебня, двери были выкрашены в жуткий бордово-коричневый цвет, и рядом, на серой стене, кто-то фактурно и с тщанием изобразил половой акт, не погнушавшись детализацией.

На крыше обнаружилась доска объявлений. Она валялась, треснутая напополам, грязная, но с вполне различимыми посланиями из прошлого:

«Дирижаблик, я на третьей базе. Сид», «Посылка для Квенси у Оборотня», «Пропан где? Пять баллонов по сто пятьдесят…», «Ирма, мальчик или девочка? Сообщи. Седьмая бригада».

Были еще нечитаемые, стертые дождями, выжженные, облитые горючкой, замазанные, соскобленные ножом.

Редд почесал шрам, задумчиво обошел доску.

– Это у нее от всей бригады дитя-то народилось, лля?..

– А что за бригады?

Редд одернул черную куртку, присел на бортик, покачал ногой в истоптанном ботинке.

– Которые город восстанавливали.

– А где они сейчас?

– Давно это было, – бросил Редд фразочку и сделал вид, будто ему все равно, рассказывать или нет. Рассказать явно очень хотелось, и я его подбодрил:

– Так что было-то? – И даже самолетик ему отдал.

Редд сначала старательно прогладил все сгибы нашей бумажной поделки, примерился на глазок, накрыл нижней губой верхнюю и метнул самолетик, словно пилум.

– Давно это было, лля. Когда город развалился, синдромеры мертвых выкапывали, раненых спасали, разгребали завалы… Вот они и были бригады.

Я посмотрел вниз: самолетик медленно опускался на противоположную крышу, с покосившейся ловушкой антенны.

– Они все полезное и выгребли, – с неожиданной обидой закончил Редд, – да от жадности и передохли.

Самолетик исчез. Нестерпимо хотелось найти еще бумаги и сделать еще один. Попробовать аккуратненько содрать одно из объявлений?

– История не новая, – сказал я, – даже последние дети однажды померли скопом, потому что нашли залежи какой-то синтетической дури.

Редд посмотрел, как я пытаюсь отлепить объявление от пластиковой доски, нагнулся и вручил мне нож.

– Они все равно были герои, – сказал он.

Ему явно хотелось поразить меня еще чем-нибудь

– Да?

– Могу показать их базу. Хочешь?

Нож отдирал бумагу тонкими длинными полосками. Второго самолетика не получится.

– Пойдем.

Делать все равно нечего. Сантане я не указ, Эдд и Командор меня не слушают.

Глава 7

Зря я согласился. Мы шли уже два часа, и ландшафт становился все мрачнее. Меня всего облепила пыль, мелкая и колючая. Лицо Редда тоже походило на серую маску с прорезью красного рта и шахтерскими белками глаз.

Под подошвами ботинок крошилась и умирала зыбкая ломкая трава. Она была погребена под слоем пористых угольных хлопьев, и все-таки пробивалась сквозь и упрямилась, ловила редкие солнечные лучи.

– Где-то за ближайшим пригорком – ручеек. Вода в нем мыльная. Пить нельзя, а умыться можно, – хрипло сказал Редд.

– Отлично.

Рано радовался. Ручей высох. На дне лежали камешки, круглые и овальные, маленькие и большие.

Я присел, набрал их полную горсть, присмотрелся и выронил. Тошнота накатила неожиданно и так сильно, что он не выдержал – вывернуло, и долгая горькая слюна напомнила о гранатовом роме.

Почему-то показалось, что это не просто камни. Что все они вынуты из желчных пузырей и почек, и созревали долго в мути и крови, в мясе и желчи, а потом вылились потоком, с муками и смертями, и устлали дно ручья.

Редд сделал вид, что рассматривал какую-то дальнюю горку.

– Чуть-чуть осталось, – сказал он. – Я тут все знаю – там травинка, тут былинка, здесь ямка…. А вон уже и завод… там все раньше и работали. Я маленьким был, с квереонами болтал, знал все их дела и сплетни до пятого колена… Здесь колючка начинается.

Колючая проволока в серебристой траве почти незаметна, приходится наклоняться и ощупывать путь руками.

– База. Чудное место. Трогать ничего нельзя – предупредил он. – Стрелять будут.

– Кто?

– Не знаю, – Редд пожал плечами, – но без промаха бьют, так что заходим вежливо, смотрим и вежливо уходим.

База: пластиковые ворота радостного голубого оттенка. Кругом – валуны и мертвая зелень, быль, тлен и пересохшие ручьи.

Редд нерешительно потоптался на месте.

– Должны открыть, лля, – неуверенно сказал он.

Я обернулся. Город где-то далеко-далеко, командорские владения много севернее, но яркие цвета и монументальность ворот напоминают мне его вотчину. Может, повезет, и здесь обитает более сговорчивый квереон, обладающий такой же мощью, как и Командор? Что-то вроде его доброго и хорошего братца?

Не могли же люди все свои надежды и будущее повесить на одного Командора, наверняка его кто-то страховал…

С тихим жужжанием сработал скрытый механизм. За пластиковыми воротами открылась прямая светлая улица. По ней ползали блестящие шарики. Редд многозначительно поднял палец, нагнулся, осторожно сорвал пучок сухой травы и тут же уронил его. Шарики устремились к пучку, растащили его на травинки и втянули внутрь себя. Покружив еще по чистому асфальту, снова разбрелись.

– Мусор они убирают, – шепотом поделился Редд.

Я присел и попытался рассмотреть уборочный шарик. Совершенно круглый, блестящий… разобрать бы его и посмотреть, как он работает.

Почему-то от суеты маленьких уборщиков стало грустно. Бедняги. Крутятся тут без толку, ни тебе окурка, ни фантика… Интересно, что они делают с трупами тех, кто относится к базе без должного уважения? Редд говорит, здесь стреляют на поражение.

Представилась мерзкая картинка: эти шарики, пожалуй ведь, едят трупы. Переваривают внутри себя и как-то утилизируют.

Первое здание, в которое завернул Редд, а я потащился следом, оказалось почти пустым. Стояли несколько желтых столов, свет лился через большие чистые окна, и громоздились на столах папки с цветными детскими рисунками. Каждый рисунок запечатан в прозрачный пластик.

Я задумчиво полистал. Яркое солнце с глазами и улыбающимся ртом. Радуга-дуга и синий кролик с непомерно длинными ушами.

Лошадка на тонких ногах, красная машинка с колокольчиком. И всюду – часто-часто, – взявшиеся за руки человечки. Девочки в юбочках и с большими бантами на голове, мальчики с флажками; женщины с бусами на шее, мужчины в галстуках-селедках.

Редд наклонился и постучал пальцем по рисунку.

– Видишь, как хорошо….

Я листал картинки, не слушая его и не желая слышать. Мы рисовали такое же. Мы рисовали таких же смешных человечков, ярких зверушек и улыбающееся солнце… Получается, мы все-таки не другой вид, не генетический слив, как сказал Сантана. Выходит, до нас тоже были такие же… только где они? Выросли, организовали бригады, писали письма Ирме, разгребали завалы и передохли от жадности?

– Им Край и полагался, им и нам…

– Да объясни ты толком, – сказал я, – почему синдромерам полагался Край?

– Потому что так и есть, – отрезал Редд, – Край – наша территория, это всем известно с незапамятных времен. Его сначала захватил какой-то ублюдок, а потом ваш капитан.

Папку с рисунками я закрыл и аккуратно положил на место.

Больница стояла следующей. Первый этаж занимал просторный прохладный холл, второй – пара лабораторий и комната с удивительными кроватями. Лифт не работал, я безрезультатно прождал пару минут, а жаль – хотелось прокатиться.

На стенах лаборатории висели красочные плакаты. Один из них изображал человека без кожи, стоящего в привольной театральной позе.

– Я таких видел в пустыне.

– Глюки это, – буркнул Редд. – Меньше жри всякую дрянь.

Он показал на большой металлический шкаф с сейфовой дверью.

– Там потроха лежат, – уверенно сказал он.

Я подошел к столу, посмотрел на солнечное фото в рамке – девушка с рыжими волосами, – и полистал пухлую папку, испещренную таблицами и графиками.

– Ну и почерк…

Дата. Трансплантация… Эмили-Ли Буф. Дата. Трансплантация.

Вложенный отчет: семь смертей за ночь с 21 на 22 мая.

– Ты понял? – спросил Редд. – Они искали в городе раненых и здесь их лечили. Кишки пересаживали от мертвецов.

– Органы, – поправил его я. – С чего ты взял?

– А что тут еще подумаешь? Трупы, наверное, тоже раскапывали и сюда несли…

Странное место. Здесь, пожалуй, нет квереона. Видимо, это действительно просто база тех, кто пришел выручать людей из погибшего города. Синдромеры не тронули это место – своеобразная святыня, напоминание о былой мощи и былых идеях.

В холле стояло разлапистое забавное растение в кадке. Я потрогал его листья – мертвый пластик.

Пощупал и стойку, похожую на барную, но чистую, без отметин от упавших сигарет и разводов от кружек.

Огромный монитор прямо над головой щелкнул и налился ясным синим светом – цветом неба.

Редд моментально кинулся за стойку, я тоже шарахнулся, но не успел: если будут стрелять, то мне конец.

По экрану поплыли сверкающие облака, стрелой помчался самолет. Девушка, смеясь, придержала разлетевшиеся волосы и повернулась ко мне.

– Привет, – сказала она.

Голос, многократно усиленный, зазвенел из каждого угла.

– Привет, папа, – сказала девушка. – Мы смотрим видео вместе? Привет, Аннабель-Ли! – она помахала рукой. – Ты уже выросла? Обними папу сейчас же! Не стесняйся!

Экран погас.

Остался тусклым темным прямоугольником.

Редд зашевелился и выполз из-за стойки, привалился к ней спиной и перевел дух. Я сел рядом с ним, запрокинул голову.

Чувство, будто меня без сна и еды неделю гоняли по пустыне, правда. И плакать хочется.

– Что это? – спустя минуту спросил Редд. – На квереон не похоже.

Безмятежное небо, взлетные полосы, белоснежные самолеты и дружеская мертвая связь через пространство.

– Это Край был? – подумав, поинтересовался Редд.

– Неа. – Я только что заметил, что на пропыленном ботинке красуется рваный длинный разрез, сунул в него палец и поскреб – насквозь. Чертова колючка, такие ботинки были…

– Не Край?

– Нет. У нас там девушек не осталось. Была одна – убили.

– О как, – покачал головой Редд. – За что это?

– Кто бы знал.

– Зря вы так. Их и так днем с огнем, ночью с фонарем… Я вот не видел с прошлого года… хотя – нет. Приходила как-то одна дамочка, но не знаю, куда делась.

Некоторое время мы молчали. Я – снова принимая на себя вину за смерть Ани, Редд – потухшим взглядом рассматривая экран.

– Так что это было? – спросил он.

– Не знаю. И даже не уверен, что хочу знать.

Назад мы шли какими-то пришибленными. Остов древнего завода, высохший ручей, ломкая полумертвая трава – все это казалось мне теперь неуместным. Так бывает. Привычные вещи иногда показывают свое истинное лицо, и начинаешь понимать, что нет в них ничего такого, к чему стоило бы привыкать.

На стадии такого понимания курильщики навсегда бросают сигарету, алкоголики – намертво закручивают крышку фляжки.

А что делать с целым миром? Его не выбросишь и не спрячешь в бутылке. Он всюду и лезет в глаза всеми своими серыми утомленными картинами. Времена пасторальных пейзажей прошли. Розовые закаты и прочие пятнистые коровы, над которыми мы смеялись в Крае. Нам казалось, что любить эти робкие и наивные виды – слабость, позор и мягкотелость. Каких только абсурдных мыслей в нас тогда ни бродило… Касс считал, что снаружи идет война, и мы должны примкнуть к войскам освобождения. Он вышел из Края и пытался к кому-то примкнуть, но его убили. Карл видел свое назначение в поиске истинной свободы и был уверен, что Край – единственное, что этой свободе мешает. Не знаю, куда он потом пропал, от него никаких вестей. Ромулу казалось, что целью капитана Белки была проверка на смелость и что мы просто обязаны уйти из Края – по задумке самого капитана. Я видел его пару лет спустя, он попал в Столицу транзитом на том самом поезде в двенадцать десять. У него не было правой руки и зубов, он переночевал у меня, ночью чмокал и стонал, и напустил на мою подушку слюней.

Я сбежал из Края потому, что злился на брата и не мог находиться рядом с красной кирпичной стеной.

У меня не было цели и не было мечты. Наверное, это плохо. Командор говорил: у вас нет целей. Говорит, что мы ничего не создаем и не собираемся создавать, и уже поэтому нас нужно пустить в утиль. Отчасти он прав. Я обратил внимание: мы действительно пользуемся тем, что осталось от прежней цивилизации и не стремимся создать ничего своего. Названия улиц, оружие, одежда, даже мысли – все позаимствовано у прежнего мира.

И все-таки я спорил с Командором. Мне как-то попался интересный парень – он жил в деревянном домике в лесу и целыми днями рисовал деньги. Рисовал купюры разных достоинств, сгорбившись за маленьким столиком и поджав ноги. Десятки у него были желтые, с восходящим солнцем, сотенные – зеленоватые, с изображением девушки-рыбы, и была даже какая-то купюра с его собственным портретом.

Он сказал мне, что вскоре эти знаки получат хождение, поскольку унизительно для нас пользоваться древними истрепанными бумажками, и экономика, мол, уже не та, золотой запас иссяк…

Парень явно был сумасшедшим, но все же хоть что-то да создавал.

Так я сказал Командору, и тот хмыкнул. Марк, ответил он, я не против творчества душевнобольных, но тебе не кажется странным, что единственный найденный тобой творец штамповал именно деньги?

Лирика, все лирика, решил я и споткнулся о выступающий камень городской мостовой.

Редд остановился, протянул мне руку, я молча ее пожал, и мы разошлись в разные стороны.

* * *

Я вернулся в церковь и забрался по винтовой лестнице на свою полочку напротив кабины. В церкви уже пахло особенным кисло-сладким запахом, и было теплее, чем снаружи, градуса на четыре. «Сайлент» тихонько грел помещение и очищал загрязненный пылью и дымом воздух.

Корпус оказался откинут, но кабина сидела глубоко внутри лилового плотного куба.

– Пройдемся?

Сначала мне показалось, что он не слышит. Но он слышал, просто не знал, что делать. Корпус-крышка – огромный и черный, смахивающий на ковш гигантского погрузчика, нерешительно потащился вверх, но захлопнуться не смог – мешали дыхательные трубки, оставленные по бокам кабины.

– Прекращай дышать, – сказал я. – «Тройня» будет дышать за тебя…

А может, и нет. Я не знал, как «сайлент» провел соединение, взял ли он на себя легкие Сантаны и может ли он поддерживать в них давление.

Но ничего другого я советовать не мог: глупо было бы оставить его умирать неподвижно внутри недоумевающей машины.

Венец творения, да, Сантана?.. «сайлент» – венец творения.

Корпус наконец-то закрылся. Я снова прыгнул, теперь уже с другим расчетом и поближе, чем в первый раз. Мне нужно было попасть на еле приметные шершавые выемки сбоку, прикрытые выступом серебристого предплечья. Оттуда я легко перебрался за спину «Тройни», а там для пассажиров приспособлена лесенка. Не очень удобно, но обзор хороший.

Только вот если Сантана не справится, и «сайлент» упадет, я плюхнусь вниз и лопну, как перезрелая слива.

– Пошел!

Полез. «Сайлент» неуклюже опустился, повернулся боком и протиснулся в арки и врата методом глубоководного краба, раскинув по сторонам руки-клешни.

На меня посыпалась древняя штукатурка, и рухнул справа какой-то камень, но выбрался Сантана все-таки на пять с плюсом. Изящно.

Его, видимо, не смущали движения, присущие и «сайленту», и человеку: ходил он враскачку, но все-таки уверенно, руками хватал правильно, мог присесть и резво развернуться. Ему не давались те вещи, которые были связаны непосредственно с механической частью: все эти корпуса, кабины, дыхательные трубки, охладительные системы и прочие приспособления он не различал в себе вообще.

«Тройня» взял на себя часть нагрузки, но действовал очень осторожно, потому что ведущим был и остается пилот, а не машина, и «сайлент» крайне неохотно принимал решения самостоятельно.

Мы вылезли из города и вышли сначала на ту самую взлетно-посадочную полосу, где прошел ночной бой.

С каждый шагом «сайлента» меня бросало вперед и вниз. Приходилось хвататься за ручки до боли в ладонях, но потом я понял, что можно особо не мучиться: как бы меня ни бросало, при обычном ходе я вряд ли свалюсь.

– Сзади кто-то бежит и ругается, – сказал я, заприметив быструю черненькую фигурку, несущуюся за нами с самым серьезным видом. – Прибавь-ка ходу. Не хочу никого видеть.

Разговариваю с «Тройней», вдруг понял я. Я больше не воспринимаю человека внутри него настоящим человеком.

«Сайлент» еле слышно хрустнул, собираясь в узкое, похожее на богомола существо, согнулся так, что я лег на свою лестницу пузом, вздрогнул и набрал скорость – моментально, без разгона и усилия.

Город и взлетно-посадочную полосу стерло напрочь, словно рисунки дождя со стекла. Показалась какая-то расщелина, кроваво-красная и пустая, но ее мы перемахнули, меня лишь легонько тряхнуло.

– Вперед, «Тройня», – заорал я, – вперед!!!

И «Тройня» несся вперед, наплевав на дороги, скорости и ограничения, и остановился только тогда, когда начался вязкий белый песок, и появилась на горизонте зелено-желтая влажная полоса.

– Стой, – сказал я, и он остановился.

Легкий ветерок притащил запахи огромной массы воды, ее живой влажной шкуры, пенных оборок и таинственной глубины.

«Тройня» помог мне слезть, и я побрел по песку, проваливаясь почти по щиколотку.

Ветер отталкивал меня упругими невидимыми руками, и его сопротивление было приятно, потому что он просто дурачился.

Волны подкрадывались тихонько и каждая сообщала короткий «плюх» перед тем, как улизнуть обратно. Песок стал прозрачным, крупным, словно из жемчужинок. Он легко катался по ладони.

Это затея Ани. Пусть, сказала она, песок у воды будет покрупнее и из обкатанного кварца. Так намного красивее, сказала она.

Это действительно оказалось красивым. Бело-розовые створки берега, в которых лежит океан Милли, ее изобретение.

Вода стыдливо убиралась из моих рук, как только я пытался набрать ее полные ладони. Она просачивалась, блестя на солнце, словно диковинная рыбина, и я набирал заново.

Никогда не устану так делать.

Ветер трепал волосы, переливался песок, грело спину и затылок. Я закрыл глаза и увидел розоватое теплое свечение.

Было тихо. Удивительно тихо.

Я обернулся. «Сайлент» так и стоял на песке, опустив руки. Он был недвижим и выглядел как такси, притащившее на пикничок пару дородных любовников: выжидал с тяжелым нетерпением.

– Тебе придется научиться общаться со мной, – выкрикнул я против ветра. – Иначе как ты скажешь: «Марк, мы обещали тетушке зайти сегодня на чай, и если ты продолжишь лепить куличики, то останешься без пирога»?

«Сайлент» стоял неподвижно.

Я вытер мокрые руки о штаны и пошел к нему.

– Ладно. Не обижайся.

Вода быстро зализала мои следы, оставленные в песке, зализала так надежно, что я бы сам не поверил, что на берегу кто-то был.

Океан остался позади. Он шумел, возился и вздыхал, никак не желая нас оставлять, но в конце концов умолк, песок закончился и ветер утих. Мы уперлись в скалу, вырубленную небрежно и на скорую руку. Наверху, на восковых зеленых веточках, висели желтые ягоды. Целое рождественское украшение, только съедобное.

За ягодами я полез. Все, что болтается съедобного, должно было попасть ко мне.

Мне на руку наступили. Осторожненько, не больно, но очень картинно. Неудобно болтаться на скале, когда на твоей руке стоят.

– Извини-извини, – забормотал кто-то, вылез из ягодного кустарника, и я узнал Реллика.