Текст книги "Жажда расплаты"

Антон Ковальский не спал в эту ночь. Он вообще очень мало спал по ночам. Те были временем его вдохновения. Никакого казенно-принудительного порядка. Никаких обязанностей, которые невозможно отменить или перенести. Никакого общения с так называемым коллективом, который всегда и везде за очень малочисленными исключениями является стадом тупых, иногда еще и злобных существ, лишенных даже индивидуальности. Антон – коллекционер раритетов. Это не только уникальные вещи, предметы искусства. Это и вкусы, запахи, несомненные признаки человеческого таланта, обаяния, свет настоящей красоты. Ковальский с презрением отвернется от тысячи человек, отказав им в капле своего внимания, и признает гением практиканта, написавшего несколько по-настоящему сильных строк.

Антон постоянно нуждается в женщинах в силу темперамента, но близкие отношения с ними для него – система и порядок использования необходимых вещей. Разве что попадется раритет, какого он еще не встречал.

Антон и весь мир использовал: вся его жизнеспособность была целенаправленной. Ковальский заставлял мир подчиниться ему, стать комфортным для выбранного способа существования, способным доставлять радость или хотя бы удовлетворение. Это не отменяло и не смягчало его глубокого презрения и ненависти к миру за то, что какие-то создатели возненавидели его самого с самого младенчества. Антон – физически сильный человек, с развитыми, натренированными красивыми руками, ногами. У него властное, выразительное лицо, выдающийся ум, неутомимая способность к просвещению, разнообразные дарования. Но он горбун с детства. В самом ужасном и откровенном варианте увечья. И судьба была так жестока, что забросила его с беспомощной матерью в глухую сибирскую деревню, откуда женщина так и не сумела добраться до какой-то медицины, чтобы спасти своего сына от такой беды.

Антон выбрался сам, когда был уже взрослым. Тот путь никогда не вспоминает. Только образно: брел пехом и ехал на перекладных, как Ломоносов, полз на брюхе, разрывая кожу и плоть до сердца, прикидывался глухим, слепым и мертвым, чтобы спастись от человеческой агрессии. Но он донес главное до островков цивилизации – несгибаемую волю и силу разума.

Началась Москва и Литинститут, а там нашлись люди, которые его оценили. Сейчас Антон занимает серьезный пост, он один из самых авторитетных людей в профессии. У него большая комфортабельная квартира, два прекрасных автомобиля и личный водитель. И ему принадлежат все ночи его особой, полной, многоцветной жизни, в которой он по-настоящему реализует себя. Он не просто коллекционирует раритеты и любуется ими. Они – его собеседники, кормильцы, поильцы. Они – свидетели его вдохновения и ценители результатов. Антон и сам неплохо рисует, хотя никогда и никому не показывал своих работ. Сам себе эксперт: это не шедевры, но в них есть особый смысл и нерв, какие не часто увидишь и в шедеврах. Он играет на своем антикварном рояле. Техника слабая, конечно, практики никакой. Научился, потому что иногда в его мозгу звучат мелодии, которые он ни разу раньше не слышал. Обычно это связано с пережитым волнением, неосознанным ожиданием или внезапным моментом тайного торжества, никому больше не заметного.

Антон Ковальский пьет лучшее в мире вино, ест особо изысканные блюда из тех, которые ему доставляет по звонку итальянский шеф-повар небольшого частного московского ресторана – не для всех, не для богатых и не для чиновников с их проститутками. Это ресторан для ценителей и любителей. Его владелец Никита Соколов – один из очень немногих друзей Антона. Главное в нем – ненавязчивость, культура беседы, основанная на уважении к необычному мнению за гранью всех банальностей, и тонкий отзвук понимания, даже благодарности в ответ на искренность. Соколов тоже учился в Литинституте, но выбрал то, что счел настоящим призванием.

– Я не Пушкин и никогда не стану Буниным. Давно понял, что так мне не дано, а хуже не хочется. Я вообще хочу украшать жизнь другим способом. Люблю есть и кормить людей, – коротко говорит Никита, когда к нему пробиваются репортеры. – Как-нибудь выберу время и напишу книгу об этом, чтоб оправдать образование. Пока набираю материал, и он, кстати, не столько гастрономический, сколько психологический.

Каждое блюдо, приготовленное его поваром Марио, имеет свой смысл и свою мелодию, – считает Антон.

В ту ночь он после чудесного ужина записал собственную мелодию, которая не первый месяц звучит в мозгу так часто, как никогда раньше. Поработал над аккордами, записал, послушал отстраненно, со стороны. Это очень неплохо. Опять же: не шедевр ни разу, но кому-то могло бы понравиться. Только никто не уловит того, что слышит сам Антон. Этот слабый и нежный стон одного сердца, сосланного в чужое тело. Плач красоты, которую никто не видит. Потому Антон никому и не даст послушать эту мелодию, хотя она ему нравится больше прежних. Никто не поверил бы, что у этого композитора есть сердце, тем более такое. Значит, это не тот композитор.

Антон посмотрел в темное, залитое осенними слезами окно. Вот он главный миг ночи. Он увидел отражение человека, каким он должен был прийти в этот мир – статного, красивого и непобедимого. Этого достаточно для скромного торжества.

Антон нажал вызов контакта по имени Галя.

– Приезжай.

– Буду через сорок минут, – ответила женщина. – Я в Москве у подруги.

На часах начало второго ночи. У Гали никогда не бывает сонного голоса. Антон давно определил для себя место и миссию Гали в пестрой толпе обычных людей. Это рабочая лошадка. И в таком определении нет ничего оскорбительного. Лошадь – трогательное, живописное и преданное животное.

Галина была высокой брюнеткой с узким, худощавым лицом и темными, пристально наблюдающими и напряженно ожидающими глазами. Она постоянно ждала знака, приказа, призыва – нужно сделать то, это, десятое и сотое. Нужно бежать, мчаться, срочно исполнить. Нужно обслужить. У нее даже ноздри трепещут от усердия, как у бегущей лошади.

Галина Николаева – лучшая секретарша Ковальского. Не только на этом месте работы. Она в принципе лучший секретарь, какого он встречал в жизни. Она, несомненно, достойна того, чтобы продолжить служебные отношения и доказать ему, что она и в личном, интимном плане – лучший секретарь. Ну не партнерша же, не подруга и, конечно, не любовница. Ее задача – обслужить его потребности по свистку и при этом не оставить ощущения чего-то грязного и пошлого. Разумеется, это платная работа – не очень мало, чтобы не обидеть ее и не лишить энтузиазма, и совсем не много, потому что много это не стоит, и она должна такое понимать.

Антон заглянул в холодильник, чтобы проверить, есть ли еще пирожные и мороженое, которые он заказывал специально для Галины. Он сам терпеть не мог сладкое. Все есть: чизкейк и наполеон. Из мороженого она больше всего любит «Мадагаскарскую ваниль» и «Соленую карамель». Антон задумался. А почему, собственно, для него имеет значение, что она любит больше всего на десерт? Она бы молча съела все, что дадут. Не прокралась ли в эти чисто деловые отношения коварная человеческая привязанность? Конечно нет. Это просто невозможно. Они работают вместе больше восьми лет, а он знает о Николаевой только то, что ей сейчас сорок лет. Понятия не имеет и никогда не спрашивал, почему она живет одна в какой-то конуре в Подмосковье, почему вечно голодная при вполне приличной зарплате и его регулярных выплатах за особые услуги. Это совершенно не его проблемы, ему даже противно об этом думать. Пусть приходит из ниоткуда и туда же уходит в точно отведенные часы и минуты. Но одну постыдную тайну Галины Антон, конечно, давно открыл и рассмотрел. Он очень надеется, что об этом больше никто в офисе не узнает. Если что-то заметят, он сумеет ее прикрыть. Но, возможно, именно эта маленькая уродливая тайна будит в нем что-то похожее на жалость и сочувствие. А от таких эмоций до привязанности, пусть самой крохотной, – рукой подать. Или даже до условного родства. У каждого свое увечье. И не всякий горб заметен со стороны.

В дверь позвонили. Галя озабоченно сняла мокрую куртку и аккуратно стряхнула ее за порогом квартиры. Она была в той же одежде, что и на работе: серый свитер и черные джинсы. Она приходила на работу в этом и вчера, и три дня назад. Перед серым свитером был голубой. Галина постоянно куда-то перемещается по вечерам и ночам – на метро, автобусах и электричках. Только по делам, с документами, материалами Ковальский отправляет ее на служебных машинах, а в особо важных случаях на своем авто с водителем Степаном. При этом Галя всегда умудряется выглядеть чистоплотной и аккуратной. Антон не находит в своем секретаре, очень личном по ночам, ничего особо привлекательного ни с эстетической, ни с мужской точки зрения. Но это для него второй вопрос. Первый и главный состоит в том, что он без секунды колебания выставлял за дверь женщин куда более эффектных и ухоженных, чем Галя, за глупую и неуместную фразу, дурацкий смешок, отвратительную гримасу или самый слабый запах пота. Галя была для Антона олицетворением необходимости, уместности и приемлемости именно для него одного. Такое сочетание можно больше не встретить, он это понимает и ценит. Галя, конечно, не знает, что он уже присмотрел небольшую, недорогую, но удобную квартиру неподалеку. Это для нее. Для неутомимой и безотказной рабочей лошадки, которая заслужила право на свой уголок в стороне от безумного переплетения дорог, по которым она мчится без остановки, без устали и, похоже, без смысла, лишь по инерции. Потому что никто еще ей не приказал: отдохни.

Антон проводил до двери Галину ровно через час. Это никогда не бывает ни на минуту дольше.

Он был спокоен и задумчив. Пора расставаться со своей тихой, никому не видимой и такой полной ночью. Она дала ему все, что он хотел. Хорошо бы еще приманить к себе сон на пару часов. А дальше – утро, которое надо встретить во всеоружии защищенности и готовности к нападению. Утро – самый преданный враг. Утро – всегда угроза, вероятность катастрофы. Утро Антона – это до сих пор, с несчастного детства калеки – тайная, никем и ничем так и не убитая надежда на то, что сбудется смутное желание, для которого он даже не ищет слов. Что-то, чего ни одна ночь ему не дала, как бы он ни убеждал себя в обратном. Если бы Ковальский пользовался самыми банальными штампами, он назвал бы это надеждой на чудо. Но он презирает штампы. А банальности, в том числе и чудеса, шарахаются от него как от чумы.

Уже заглядывал в окна рассвет, уже Антон благодарил улетающую, ласковую ночь за то, что его постоянно взвинченный разум окутывает нежное покрывало сна… И тут зазвонил телефон.

– Антон Казимирович? – проговорил знакомый женский голос, как будто по его телефону мог ответить кто-то другой. – Это говорит Даша Смирнова. Даже не знаю, как объяснить свой звонок в такое время. Просто… Короче, только вы сейчас и пришли мне на ум. В общем, я немного в беде и не знаю, что делать.

– Мне кажется, что ты на улице?

– Нет, не кажется.

– Тогда не нужно больше ничего говорить. Останови такси и приезжай. Адрес сброшу, встречу у подъезда. С таксистом расплачусь.

– Да у меня есть деньги… Вроде. Даже не знаю, как…

– Как благодарить? Вот этого категорически не надо ни сейчас, ни потом. А то не приму. Шутка. Выхожу через пятнадцать минут и жду.

– Но я могу не очень быстро. Даже не совсем понимаю, где я.

– Это не важно. Я жду. Перезвони только в том случае, если мне лучше приехать за тобой. Скажу сразу: тут нет никаких проблем. Я практически не сплю по ночам. А ты еще успеешь отдохнуть перед работой.

Даша вышла из такси минут через сорок. Антон подошел к машине, расплатился с водителем. Постарался ободряюще улыбнуться девушке, которую даже качнуло от ветра, усталости и пережитого потрясения. Даша не ответила на улыбку. Только посмотрела затравленно и горестно трагическими глазами, как будто они встретились на месте ее казни. Он вышел ее спасти, а она не решила, хочет ли спасаться.

В квартире Даша сняла насквозь промокший плащ, и они оба увидели, что ее серые брюки и синяя водолазка тоже мокрые, хоть выжимай.

– Забавно, – произнес Антон, – ты как будто вплавь сюда добиралась. А на улице сильный ветер, так и до пневмонии недалеко. Делаем так: я сейчас налью горячую ванну, добавлю туда хорошие вещи – расслабляющую пену, целебную соль. Повешу чистые полотенца и банный халат: он мой, но только из прачечной. Ты там грейся, оттаивай, а я пока что-то поставлю на стол. На улице мне показалось, что ты упадешь от слабости, усталости и какой-то тяжести.

Антон достал бутылку своего лучшего красного вина, блюдо с ломтиками копченого лобстера и вазу с кубиками фруктов и ягодами: ананас, арбуз, дыня, клубника и вишня. Марио самое простое блюдо доводит до внешнего совершенства.

Даша вышла из ванной в большом пушистом белом халате. По-прежнему удрученная, но личико порозовело, волосы вымыты. Села за стол, посмотрела, попыталась улыбнуться:

– Прямо восторг какой-то. Но я вряд ли смогу что-то проглотить.

– Не сможешь, – никто тебя не станет заставлять. А вот вина выпей. Это то, что доктор прописал.

Даша медленно выпила бокал бордового лучистого напитка с удивительным вкусом и запахом. Замерла на время, ощущая, как победное, мягкое и ласковое тепло пытается не только растопить обледеневшее сердце, но и расплавить острые иглы в нем. То были орудия чужой ненависти, презрения и дикой враждебности. Все попадало точно в цель и вновь бросало Дашу в ее жалкую унизительную беспомощность, с которой ей жить теперь всегда. Но дышать стало явно легче, и Даша кивнула, когда Антон налил ей еще вина в бокал. Получилось даже съесть всего по кусочку, похвалить.

– Я приготовил тебе постель в комнате для гостей. Даже грелку положил, – сказал Антон. – В тумбочке рядом с кроватью есть легкие успокоительные препараты. Посмотри, может, захочешь выпить. Работу не проспишь, я разбужу. Но есть и вариант – остаться спать сколько получится, а потом приехать. Я могу сказать Юлии, что ты мне позвонила. Причину придумаем.

– Она не поймет, почему вам, Антон Казимирович… И нет, я поеду к десяти.

– Даша, тебе сейчас, в моем халате, не трудно будет перейти на «ты» и «просто Антон»?

Даша подумала, как ученица на уроке, и серьезно ответила:

– Антон – не трудно. А вот «ты»… Наверное, не получится.

– Ничего страшного. Так было бы проще общаться, но, конечно, без усилия. Может, со временем.

– Может… Антон, я думаю, нужно объяснить… А то как-то дико получается: нагрянула среди ночи, мылась, ела, пила, а в чем дело, не сказала.

– Мне это не нужно совершенно. Речь о твоей личной жизни, твоих проблемах. Разве что я смогу помочь… Я бы, наверное, смог, если бы ты приняла помощь. Не исключаю, что тебе станет легче уже от того, что ты чем-то поделишься.

– Да, поделюсь, – торопливо согласилась Даша. – Я ушла от мужа. Ушла плохо, после жестокой ссоры. Побродила под ливнем по городу, куда-то забрела. Вдруг стало так страшно и одиноко, что показалось: умру, если не выберусь на какую-то сушу. Вам позвонила не потому, что вы живете один. Просто вы человек, которому можно доверить вот это… То, что сейчас осталось от моей жизни. Не стану уточнять, ладно?

– Разумеется. Может, пройдем в библиотеку и ты выберешь какую-то книгу, чтобы немного отвлечься?

– Да, попробую. Только вряд ли получится. Я, кажется, ослепла этой ночью.

Антон внимательно посмотрел на нее. Последнюю фразу она точно сказала искренне. Все остальная история, конечно, вранье. С мужем, может, и поссорилась. Но было это гораздо раньше, и не могла она забрести пешком от дома туда, где оказалась. Ковальский видел в деле ее домашний адрес. Беда приключилась уже потом, когда она оказалась в очень удаленном от своего дома районе. Антон, расплачиваясь, спросил у таксиста, где он ее подобрал.

Антон внимательно наблюдает за новой сотрудницей уже больше года. Сначала насмешливо смотрел, как Мих-Мих водил по кабинетам руководства свою очередную подопечную сыкуху прямо из универа, без дня опыта. Потом удовольствия ради проследил за взглядами мужчин-сотрудников: у этих козлов, кажется, слюна капает не только изо ртов, но из глаз тоже. Сам на подопечную Мих-Миха даже не взглянул. У них с Евдокимовым не могут совпадать вкусы: того интересуют лишь две характеристики – возраст и пол. Только в их холдинг он привел не меньше десяти протеже разной внешности и с разным уровнем отсутствия способностей. Наиболее везучие и сообразительные уже удачно вышли замуж и стали домохозяйками или «светскими львицами». Впрочем, одно исключение все же случилось. Юлия Виноградова, заведующая отделом культуры, набралась опыта и стала одним из самых профессиональных журналистов. Она здесь работает лет тринадцать и, что называется, проросла в дело и коллектив. В Виноградовой есть что-то маниакальное, потому и вцепилась корнями слишком глубоко, увязла до краев существования. В ее облике появилось что-то трагическое и грозовое. И, как всем теперь известно, причина у нее есть. Еще какая.

По части женской привлекательности на вкус Ковальского Юля – на большого любителя. Мих-Мих сейчас ей едва кивает при встрече. Но Дашу попросил устроить именно к Юлии. Похоже, его заботят и рабочие успехи нового объекта внимания. У Виноградовой есть чему поучиться. Если хватает извилин. Но это вряд ли.

А через неделю Ковальский получил первый материал Даши Смирновой, прочитал и вызвал ее в кабинет. У него было несколько конкретных замечаний, они имели главным образом воспитательный смысл: новый сотрудник должен считать его мнение самым авторитетным и решающим. Но это во-вторых. Во-первых, новенькая не просто способная, это сильный, уверенный автор. Это уже интересно.

Она вошла, он взглянул… И все замечания вылетели из головы. Она же красавица, эта Даша. Это очевидно в тревожной степени. Такая женщина может быть только опасностью. Для окружающих и для себя. Он вскоре убедился, что прав. А тогда, в кабинете, только и сказал:

– Отличный текст. Очень хорошо – есть мысль, вывод и эмоциональность без соплей. Я хотел кое-что поправить, но не стал. Решил не вторгаться в границы еще незнакомой мне индивидуальности. Но подумаю о серьезной теме для тебя.

Так что Даша – далеко не наивная дурочка, которая станет переживать как великую трагедию ссору с мужем. И это тоже вранье, хотя ссора наверняка была. Антон видел ее Петю, когда тот однажды приехал за женой. Как говорится, обычный парень. А если точнее, выглядит как лакей номер пять при королеве. Да еще и характер, похоже, хреновый. Они прошли мимо: муж что-то раздраженно бубнил под нос и выглядел надутым.

Даша повернулась, показала две книжки:

– Это не читала. Возьму на всякий случай. Пусть полежат рядом. Читать, конечно, не смогу. Я названия просматривала по нескольку раз, чтобы понять слова. Обычные и короткие слова. Нужно срочно поспать, а то Юля меня прикончит: у меня лежит неправленый и невычитанный материал автора, который идет в номер.

Ее руки под широкими рукавами халата казались тонкими, слабыми и почти детскими. Из выреза была видна полной и прекрасной формы грудь. Нервы Ковальского напряглись до предела, какого он не испытывал никогда. И они взорвались в ослепительный миг. Весь мир погас, а в последнем ярком луче осталась лишь женщина – надежда. Та самая, которая давала себя знать лишь слабым просветом и шепотом тьмы всю жизнь, с изувеченного младенчества. Та самая, сладко терзавшая его в последние месяцы мелодия, которая родилась только этой ночью. Та невыразимая потребность в совершенстве, из которой и родилась его жизнеспособность. Вера в то, что это сбудется где-то и когда-то. Только она и возвышала его презрение к примитивному и уродливому миру, не давала превратиться в увечного и злобного изгоя, отвергаемого самой жизнью.

Антон сам не заметил, как оказался рядом с Дашей. И он ничего не говорил, он только слышал свой голос, который вырвался из взорвавшейся груди.

– Ты даже не представляешь сама, какая ты прелесть, какое счастье и блаженство… Я хочу тебя, как зверь…

Тут-то свет и умер. Они вдвоем убили его. Остались только стены постылого холостяцкого жилища и вспышка страха в чудесных глазах нежной и хрупкой женщины, которая сжалась как от смертельной опасности. А он даже не дотронулся до нее.

– Боже, – произнес Антон после мучительной паузы. – Я, кажется, испугал тебя как кретин. Просто выпил больше, чем обычно. Перед твоим звонком от меня ушла моя подруга. Мы с ней немного увлеклись. Иди спать, девочка. Я разбужу тебя в половине десятого. Я и сам уже начинаю видеть сны.

Даша в своей комнате накрылась одеялом с головой. Какая чудовищная ночь. Сначала ее топили в горящей смоле. Потом она умудрилась так страшно ранить единственного человека, который попытался ее спасти. Она все прочитала в глазах Антона. Он понял ее идиотский испуг как отвращение. На самом деле она просто не ожидала очередного потрясения. Испугалась самого факта, что возникла еще одна тяжелая ситуация, для которой нет никаких сил. Она бы маму родную сейчас не смогла обнять и не нашла бы нужных слов. А сложный, проницательный и такой гордый Ковальский никогда не примет объяснений и, конечно, не простит. Не забудет, что показал ей свою слабость.

Ковальский не пошел в свою спальню: там его удобная кровать уже превратилась в ложе пыток. Он пометался немного по квартире, затем закрылся в самом дальнем от комнаты гостей помещении – гардеробной. Там, среди стеллажей и вешалок с одеждой он опустился на пол.

Там до созревшего утра жалобно скулил изувеченный малыш. Там свирепо, грозно и отчаянно рычал и ревел на пределе боли смертельно раненный лев.

К моменту приезда водителя Антон был собран, спокоен, как всегда, только бледнее, чем обычно. Перед выходом он набрал номер Даши и сразу отключился. Вслед послал сообщение: «Если проснулась, можешь собираться на работу. Если хочешь спать, делай это. Я все решу. Еда в холодильнике, деньги на такси у зеркала в прихожей. Спасибо за компанию, царица ночи».