Текст книги "Исповедь на краю"

Глава 5

Сергей Кольцов подъехал к жилому дому на проспекте Вернадского, вошел в первый подъезд, поднялся на четвертый этаж и позвонил в одну из квартир. Дверь сразу открылась. Как будто Петр Ильич, его клиент, ждал в прихожей.

– Здравствуйте, Сергей. Вы очень вовремя: Верочка сейчас у себя на квартире. Поехала за документами… для оформления свидетельства о смерти и похорон. Олег на работе. А жена с Женечкой гуляют. Еще не меньше часа будут отсутствовать.

– Петр Ильич, – говорил Сергей, проходя в гостиную, – надеюсь, вы не думаете, что у меня уже есть результаты? Пока я могу вам сообщить лишь то, что узнал от следователей МУРа. Но вы, наверное, в курсе.

– В общих чертах. Мне сказали, несколько версий скорее всего отпадает.

– Да. Маньяк. Наркоман. То есть преступление для этих категорий преступности не совсем характерное.

– Я понимаю.

– Теперь на очереди психи. В этом плане ничего настораживающего не было?

– Такого, чтоб непосредственно касалось девочки… пожалуй, не припомню. Самый яркий персонаж в их доме и даже в подъезде – это Степан. Не знаю его фамилии. Возможно, вы заметили дикий алтарь в подъезде, плакаты всякие. Что-то насчет Сатаны. По-моему, парень состоит на психиатрическом учете. Не знаю, является ли он членом секты или одиночка. Но Мариночка выросла на его глазах… На глазах всех, кто живет в этом доме… Ее так любили… Извините, мне очень тяжело. Но вы спрашивайте, я постараюсь отвечать.

– Этого Степана, конечно, будут проверять. Версия невинной жертвы некой секты существует. Но я хотел с вами поговорить о другом. Это тяжелый разговор. Меня интересует вся семья с близкими и дальними родственниками. Что собой представляют ваш зять и даже ваша дочь? Есть ли другие родственники, которые бывали в доме? Что вы знаете об их друзьях?

– Давайте я начну с зятя. Объективно говоря, он хороший муж и отец. Не пьет в распространенном смысле – то есть до потери соображения и контроля. Временами, конечно, может выпить. Друзей, которые постоянно бывали бы у них дома, пожалуй, нет. Иногда заходил кто-то из сослуживцев. Он сначала в авторемонтной мастерской работал. Потом перешел охранником на автостоянку. Там и платят больше, и график его устраивал: через сутки дежурство. Но, конечно, я не считаю его идеальным мужем для нашей дочери. Она всегда была открытой, искренней, эмоциональной. А он человек замкнутый, немного подозрительный. Насколько я знаю, может вспылить по ничтожному поводу.

– Он верен жене?

– Во всяком случае, никаких разговоров о его неверности в семье никогда не было.

– Дочь довольна браком?

– Я говорил, она была искренней и открытой. До замужества. С ним она тоже стала все держать в себе. Иногда мы видим: ее что-то угнетает, но спросишь, а она: «Все нормально. Голова болит». Но некоторое время назад дочь заметно переживала. Может, на работе были проблемы. Во всяком случае, мне она так и сказала. И вдруг кто-то из соседей рассказал моей жене, что Вера ходит в секту «Свидетелей Иеговы». По вечерам оставляет детей, идет на собрание, одеваться стала мрачно. Она же шьет хорошо, всегда любила наряжаться. Ну, мы с ней поговорили. Вера не стала ничего отрицать. Говорит, сама не рада, что связалась. Просто был какой-то депрессивный период, они ее уговорили. Но сейчас она перестала туда ходить.

– А к врачу Вера по поводу депрессии не обращалась?

– Мать ей посоветовала. Она ответила, что обязательно сходит. Не знаю, ходила ли.

– Кто еще бывал в доме вашей дочери?

– У нас есть еще одна дочь. Старшая. Замужем за офицером. Живут они в подмосковном Нахабине. Она иногда приезжает. Есть у нее сын – наш старший внук, Егор. Год назад он поступил в Бауманский институт. Жил какое-то время то у нас, то у Веры. По-моему, Олегу это не очень понравилось. Сейчас дочь снимает для Егора квартиру.

Входная дверь щелкнула, раздался топот детских ног, и в комнату вбежала девочка в ярко-синем комбинезоне, с русой челкой и круглыми веселыми серыми глазами.

– Это кто, деда? – с интересом уставилась она на Сергея.

– Наш гость, Женечка, – притянул к себе ребенка Петр Ильич.

– Сергей Кольцов, – серьезно протянул девочке руку Сергей. – А вы – Женя Федорова, самая красивая девочка этого двора.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Женя. – Тебе дед сказал?

– Это все знают. А сейчас мне уже нужно уходить. Я еще приду. Что тебе принести?

– «Киндер-сюрприз». И собаку.

– Насчет собаки не обещаю, но подумаю.

Сергей вышел в прихожую и встретился взглядом с очень бледной, усталой женщиной.

– Моя жена. Мария Григорьевна, – представил Петр Ильич. – Это Сережа, Машенька. Я говорил тебе. Частный детектив.

– Ох, – с тоской произнесла Мария Григорьевна. – Зачем это? Нам помочь нельзя. Ничего уже не изменишь.

* * *

Егор вынырнул из короткого глубокого, как обморок, сна. Зажег лампу и стал внимательно рассматривать лежащую рядом девушку. Бледное удлиненное лицо, строгие, даже скорбные во сне тонкие губы, прямой нос, коротко стриженные темно-русые волосы. Похожа на монашку, когда спит. А час назад рядом с ним была страстная, ненасытная гетера. Егор даже не подозревал, что может быть объектом столь яростного желания. В свои девятнадцать лет он имел скромный сексуальный опыт. Партнерши-сверстницы, как и он сам, только открывали для себя мир наслаждений.

Их больше увлекала собственная смелость, чем сама страсть. Так получалось, что Егор встречался в основном с домашними девочками, голова которых забита советами и предостережениями родителей, мыслями о замужестве и страхом забеременеть. Егор еще не испытывал пресловутого полного слияния с женщиной, когда исчезают застенчивость, опасения показаться смешным и нелепым, неловкость за партнершу. Не испытывал до сегодняшнего дня.

Он увидел Иру на Тверской улице. Она стояла рядом с ним под холодным моросящим дождем и ела мороженое. Невысокая, очень худенькая, в тонком плаще, совсем без макияжа… Он не смог бы сразу объяснить, почему она выделялась в толпе. Или ему показалось, что она выделяется… Он сделал вид, что разглядывает какую-то афишу, а потом посмотрел ей в глаза. Ира не ответила взглядом, она просто его не замечала, но он уже повис на крючке. Небольшие темно-серые глаза, казалось, видели то, что он без нее никогда не увидит. Мир взрослых отношений и горячих тайн.

– Тебе не очень жарко? – остроумно спросил он. – Может, на пляж сгоняем?

Она посмотрела на него не моргая и абсолютно без выражения.

– Понял, – констатировал он. – Шутка не удалась. Я просто как бы беспокоюсь. Такую девчонку дождем смывает вместе с мороженым. Не хочешь где-нибудь обсохнуть?

– Где?

– Ну, в кино там… или у меня. На ресторан, к сожалению, бабок нет.

– А где у тебя?

– Я живу у станции «Бауманская».

– Один?

– Один. Устраивает?

– Мне вообще-то некуда деваться. Устала страшно. После ночного дежурства, а домой нельзя пока. Я у подруги живу. А к ней родственники приехали. Тебя как зовут?

– Егор.

– Меня Ира. Слушай, а у тебя можно поспать часа два? Ты приставать не будешь?

– Ни фига себе вопросик. Если хочешь, не буду. Я не маньяк.

Они вошли в однокомнатную квартиру Егора, которую для него снимали родители.

– Здорово, – сказала Ира. – Мне нравится. Ничего особенного, но тепло, уютно. И чисто. Сам убираешь?

– Генеральную уборку мама приезжает делать. Иногда бабушка заглядывает. Родители в Нахабине живут, а бабушка с дедом на Юго-Западе.

– Ты учишься или работаешь?

– В Бауманском на втором курсе. А ты?

– Я в медучилище. На третьем. И еще подрабатываю на полставки в доме ребенка.

– И много отстегивают?

– Видно только под микроскопом, – рассмеялась Ира. – Но на пачку пельменей и бутылку пива деньги у меня есть. Сбегаешь?

– Обижаешь. Пельмени в моей морозилке не переводятся. Мама забивает. Яйца есть. За пивом сбегаю. Может, вина купить?

– Купи. Красное. Кагор. Я сладкое люблю.

– Я тоже. Ладно. Пошел. Ты там на кухне посмотри, что где. Готовить умеешь?

– Лучше, чем ты можешь себе представить.

Они ели, пили, рассказывали друг другу смешные истории, как будто прожили вдвоем много лет. Потом Ира вошла в комнату, плюхнулась на маленький диванчик.

– Вот здесь я посплю. Слушай, а в ванне мне можно полежать? Ужасно хочется.

Ира вышла из ванной комнаты в его махровом халате, порозовевшая, с мокрыми волосами. Подошла к зеркалу, потянулась за щеткой, халат приоткрылся. Егор ничего не увидел, потому что у него потемнело в глазах. Он знал, что там, под этим халатом, все, что ему сейчас нужно. Егор обнял ее с неожиданной для самого себя силой. Ира стала вырываться. Она сопротивлялась ожесточенно, почти с ненавистью, отвергала его с отвращением, пока вдруг не зажегся в ней огонь… И с этого момента она умело и сознательно повела его за собой, к немыслимым ласкам, в сладкую муку, к ошеломляющему свершению…

Ира потянулась, затем открыла глаза.

– Привет. Сейчас день или ночь?

– Вечер. Ты не уйдешь?

– До утра – нет.

– Как здорово. Знаешь, мне еще никогда так хорошо не было.

– Знаю. Мне тоже было хорошо. Но я не люблю об этом говорить.

– Давай не говорить.

Он обнял ее, поцеловал в теплую шею, маленькую грудь. И опять в ней сначала возникло сопротивление, затем огонь…

– Хочешь, не пойдем никуда завтра? – вдруг спросила Ира.

– Не могу. У нас несчастье большое в семье. Послезавтра похороны. Надо помочь.

– Кто умер?

– Сестренка двоюродная. Маленькая совсем. Она не умерла, ее убили. Маньяк какой-то. Голову отрезал. В газете писали.

– Это твоя сестра? – Ира села, глаза ее расширились и стали почти черными. – Да ты что?!

* * *

Дина, нахмурив брови, листала замусоленную книжку, которую незаметно вытащила из-под вешалки в квартире бабы Лиды. Редкая бредятина. Сатана, Люцифер, трам-та-ра-рам, жертва. Вот. Нужно прочесть все, что в этом учебнике для психов говорится о жертвах. Чтение ее почти увлекло, она даже не сразу сообразила, что негромкое пиликанье – это звонок ее мобильника, который остался в кармане куртки.

– Я слушаю.

– Дина, это вы? Валентина Петровна вас беспокоит, главврач дома ребенка. Помните, вы у нас фильм снимали несколько лет назад?

– Конечно, Валентина Петровна. Очень рада вас слышать.

– Беда у нас, Диночка. Большая беда. Мальчика похитили. Два годика. Ванечку. Ночью, без взлома, из кроватки. Никто не поймет, как это случилось. Ну, милиция, конечно, разбирается. Но я очень боюсь, что время упустят, а с ним случится что-нибудь плохое. Я всем знакомым звоню. Может, идея какая-то возникнет. А у вас, помню, приятель был. Следователь прокуратуры…

– Сергей там уже не работает, но это неважно. Он поможет. Постарается, во всяком случае. Сейчас же ему позвоню. У него друзья остались в прокуратуре, МУРе. Валентина Петровна, я сделаю, что смогу, не переживайте.

– Я не переживаю, Диночка. Я умираю. Это очень дорогой мне ребенок…

Глава 6

Кармелло Тартина, итальянский миллиардер, владелец самой крупной на Сицилии рыбной компании, дал знак слуге наполнить второй раз глубокую тарелку спагетти с мидиями под розовым соусом. С лицом знатока отпил из бокала темно-красного старого вина. Не стесняясь присутствия супруги, расстегнул ремень на брюках. Мария ласково улыбнулась. Бедный Кармеллито! Он так страдает целый день в своем строгом костюме. Она больше всего на свете любила минуты возвращения мужа домой. Кармелло переступал порог их огромного, роскошного особняка, медленно проходил холл, отделанный полудрагоценными камнями, и, войдя в гостиную, смотрел на циферблат массивных напольных часов из цельного серебра, инкрустированных сапфирами и рубинами. На них было девять вечера. Много лет подряд он приходит домой в это время, и ни минутой позже. Затем он грузно опускает все сто сорок килограммов своего веса в гигантское мягкое кресло, обтянутое темно-синей лайкой. Ищет взглядом ее, Марию. Она идет к нему со стаканом ледяной минеральной воды с лимоном и видит, что тайное ежедневное чудо произошло. Известный магнат, жестокий делец, финансовый гений остался где-то там, за неприступными воротами их жилища. А к ней вернулся трогательный и мечтательный сын рыбака – Кармеллито, самый добрый, самый ласковый парень на Сицилии, самый преданный муж на свете. Они женаты пятнадцать лет. За это время Кармелло без всякого семейного капитала достиг неслыханных высот в мировом бизнесе. Они могли бы путешествовать по миру в личном самолете, посещать балы, приемы, презентации для избранных. Но всему этому они предпочитают тихие, спокойные вечера вдвоем, находя в них все, что им нужно для счастья.

После ужина Кармелло улыбнулся Марии и вышел на террасу. Там, в необъятном плетеном кресле, у стола с белой крахмальной скатертью, под вычурным и в то же время очень уютным старинным торшером из чистого золота, он проводил час в одиночестве. Курил свою единственную за день сигару, пил некрепкий кофе из большой чашки, щедро добавляя в него густые деревенские сливки. Вдыхал вечерний воздух, смотрел на яркие звезды, чувствовал на губах ветерок с моря, и душа его открывалась, как цветок, для любви, нежности, заботы.

Ровно в одиннадцать Кармелло уже выходил из ванной в роскошном халате. В спальне, на огромной кровати под шелковым балдахином, его ждала Мария, сияла навстречу прекрасными черными глазами и белоснежной улыбкой. Он никогда, даже в первые дни после свадьбы, не бросался к ней со страстными поцелуями и объятиями. Он любил какое-то время просто полежать рядом, подержать ее за руку, послушать милый женский вздор, посмотреть с ней телевизор. И на этот раз Кармелло добросовестно следил за сюжетом очередной серии бесконечного сериала. Затем они посмотрели передачу с фестиваля в Сан-Ремо. Мария взяла пульт, чтобы выключить телевизор, но нечаянно нажала не ту кнопку. Они увидели снятого крупным планом изможденного крошечного негритенка. Мария испуганно посмотрела на мужа.

– Я выключу?

– Да нет. Как хочешь. Давай посмотрим.

И они посмотрели английский документальный фильм «Сироты земли». О брошенных детишках Конго, Ирака, Румынии, России.

Кармелло старался не слишком громко вздыхать и не глядеть на Марию. Он знал, что в ее глазах сейчас стоят слезы и она не хочет, чтоб он их заметил.

«Мама», – вдруг произнесла красивая темноглазая девочка, глядя в объектив, прямо на Кармелло и Марию.

– Ох! – сорвалось с губ Марии.

Голос диктора за кадром произнес: «Напрасно ждет маму девочка Арина из московского дома ребенка № 15. Родная мать отказалась от нее в роддоме, узнав о том, что у девочки букет врожденных заболеваний. А удочерить ее по российским законам практически невозможно. Из-за тех же болезней, которые, кстати, при современном уровне медицины вполне излечимы».

– Выключай, Мария, – мягко сказал Кармелло. Он погасил свет, притянул к себе упругое тело жены и поплыл по реке неги и желания.

Но потом, уже стараясь уснуть, он отчетливо увидел лицо московской девочки Арины, услышал слово «мама», произнесенное сладким детским голоском. У Кармелло и Марии в том раю, который они так любовно для себя создавали, оказалась одна печаль. Мария, статная, женственная, с высокой грудью и широкими бедрами, оказалась бесплодной. И его миллионы в этой беде бесполезны. Ее нельзя вылечить.

* * *

Накануне похорон Марины Федоровой Дина увидела в окно, как двор быстро пересекает участковый Иван Николаевич с двумя милиционерами. Они вошли в их подъезд. Что еще случилось? Дина быстро надела ошейник на Топика, влезла в куртку, и они, не дожидаясь лифта, который уже был занят, понеслись с двенадцатого этажа. На седьмом Дина остановилась, подождала. Участковый с милиционерами, как она и предполагала, вышли на шестом. Позвонили в квартиру Веры.

Дина с Топиком спустились во двор и начали свою прогулку, пятую на дню.

Милиционеры освободились примерно через полчаса. Дина постаралась оказаться на их пути. Участковый поздоровался и остановился.

– Что-нибудь случилось, Иван Николаевич?

– Вера пропажу обнаружила. Не нашла метрику Марины и свое брачное свидетельство.

– Она считает, что они потерялись или их украли?

– Она уверена, что украли. Причем в день убийства. Вера документы держит в шкатулке, которая стоит открыто на столике у зеркала. А накануне она получила зарплату и положила на документы сверху две тысячи. Она заначку так откладывает. Все деньги прятала в шкаф, под белье, а немного – в шкатулку. В тот день, конечно, про эту заначку не вспомнила. А сейчас открыла: две тысячи на месте, все документы тоже, а двух свидетельств нет.

– Может, муж взял?

– Да нет. Они ж эти дни у родителей жили. Олег знал, что Вера пойдет сюда за документами.

– Отпечатки пальцев взяли со шкатулки?

– Взяли, протокол составили. Вот он.

Иван Николаевич полез во внутренний карман куртки и вынул листок бумаги и черную ручку.

– Ох, надо же. Верину ручку прихватил. Придется возвращаться.

– Не нужно, Иван Николаевич. Давайте я отнесу. Мне хотелось бы с ней познакомиться, а без повода я не решалась.

Вера оказалась полноватой женщиной лет тридцати пяти – тридцати восьми с простым, незапоминающимся лицом и тяжелым взглядом. «Не подходи близко», – расшифровала этот взгляд Дина.

– Здравствуйте, я ваша соседка Дина. На двенадцатом этаже снимаю квартиру у Ларисы. У меня дома ремонт, вот Иван Николаевич, участковый, меня и порекомендовал. Он знакомый моего отца. А сейчас попросил вам ручку передать. Нечаянно прихватил у вас. Можно я войду на секунду? «Молния» на брюках расстегнулась. Я с собакой во дворе гуляю. Она, то есть он, меня там ждет.

Вера молча посторонилась, давая Дине возможность пройти. Та, отвернувшись от нее, подергала вполне застегнутую «молнию». Ничего, что можно было бы использовать как предлог для разговора, на ум не шло. И потому она сказала прямо, заглянув Вере в глаза:

– Я знаю, какую страшную боль вы сейчас испытываете. Я тоже потеряла ребенка.

Вера хотела что-то сказать, но у нее вырвался лишь хриплый стон.

– Вера, – торопливо произнесла Дина, – если я смогу вам помочь… Вы просто помните: в любое время дня и ночи я готова прийти вам на помощь. Просто посидеть рядом, выслушать, помолчать, чаю вскипятить. Я живу одна. Квартиру вы знаете. Крепитесь, дорогая.

И, не ожидая от нее ответа, Дина быстро вышла на лестничную клетку.

Топик обиженно тявкнул, когда она вернулась во двор. Они сделали еще несколько кругов по периметру. Стемнело. Дина заняла удобную позицию и стала смотреть, как зажигаются окна в квартирах. Никогда не считала неприличным это занятие – заглядывать в чужие окна. Точнее, никогда в них не заглядывала, просто смотрела издали. И окна переставали быть чужими. Они приглашали в свой уют, знакомили с людьми, такими трогательными в этой оправе, такими беззащитными, лелеющими свою радость, притягивающими беду…

Глава 7

Главврач детского дома открывала дверь кабинета, когда раздался телефонный звонок.

– Валентина Петровна? Это Сергей Кольцов говорит. Друг Дины Петренко. Я насчет пропавшего мальчика. Мне только что позвонили ребята из ОВД «Беговая». Вчера дежурному сообщили, что в одной пятиэтажке все время плачет ребенок. Он решил, что это несерьезно: маленькие дети всегда плачут, – и никому сведения не передал. Вечером ему еще раз позвонили. Все то же самое. И только сегодня добавили, что там, откуда плач доносится, не может быть никакого ребенка! Это освобожденная квартира. Хозяевам дали другую, и они переехали. Мы сейчас туда собираемся войти. Не хотите с нами?

– Конечно, Сережа. Что за вопрос!

– Тогда говорите адрес, я за вами заеду.

Когда Сергей и Валентина Петровна подъехали к пятиэтажному дому, у второго подъезда уже стояла милицейская машина. «Какой этаж?» – спросила Валентина и, узнав, что четвертый, побежала по лестнице. Плач, точнее писк, она услышала уже на третьем и сразу поняла, что это не Ваня. Там скорее всего грудничок.

Деревянная дверь была закрыта на обычный английский замок. Один из милиционеров без усилий открыл ее ногой. В темной от грязи, пыли и всякого хлама квартире никого не было. Никого, кроме крошечного мальчика в одной распашонке, который ползал по полу, тоненько и совсем безнадежно плача.

Когда Валентина Петровна и мужчины застыли на мгновение, не веря собственным глазам, младенец вцепился пальчиками в жестяную банку, подтащил ко рту и стал лизать ее, как котенок. Валентина Петровна взяла ребенка, Сергей поднял с пола банку.

– Это «Отвертка». Водка! Ребята, срочно вызывайте «Скорую». Валентина Петровна, что делать?

– Пусть мальчики узнают, возможно, у кого-то в доме есть грудные дети – нужно попросить соску с кипяченой водичкой. А еще немного разведенной смеси. И хорошо бы войти к ним в квартиру, помыть его чуть-чуть, в чистую тряпку завернуть.

– Сейчас сделаем. И еще оформите, как полагается, находку. Опишите обстановку, состояние ребенка. Чтоб потом мамаша не говорила, что она просто мусор выбегала выбросить.

Вскоре нашлась соседка, которая разрешила воспользоваться своей ванной и дала чистую простыню, принесли соску с питьем. Малыш прикрыл глаза и после каждого глотка вздыхал со стоном. Даже у мужчин от этого стона разрывалось сердце.

Когда врач «Скорой» принимал пациента, Валентина Петровна сказала:

– Ему месяцев семь. – И, посмотрев на Сергея, добавила: – Это не Ванечка.

– Я понял. Тому два года. Будем дальше искать.

В дом ребенка они ехали молча, погруженные в свои мысли. Впрочем, мысли были одни и те же. Сейчас они успели. Но как случайно успели! И что ждет найденыша, который так отчаянно боролся за жизнь? И что же это за жизнь такая?

– Я буду вам звонить, – сказал Сергей, когда Валентина Петровна вышла из машины. – Не отчаивайтесь. Я позвонил практически во все отделения милиции Москвы.

– Я жду, – прошептала она и посмотрела на Кольцова умоляющими глазами.

* * *

Вера обвела затуманенным взглядом огромную толпу, но не видела ни одного лица. Море голов, рук, цветов… Чужие люди, которые уйдут с кладбища в свои спокойные дома, к живым детям. А ей теперь всегда и повсюду придется нести свой ад в душе. Она вновь склонилась над маленьким гробиком и стала жадно, впрок, любоваться бесконечно родным личиком, таким спокойным и добрым в своем роковом сне. «Ты не сердишься, не обвиняешь, не упрекаешь, – шептала Вера, словно убаюкивая дочь. – Тебе не больно, не страшно. Ты моя. Я за тебя поплачу, отмучаюсь, отстрадаю. И когда-нибудь ты за мной придешь».

Белый шифоновый шарф пышным облаком лежал под нежным, почти кукольным подбородком. Пониже груди справа темнел, поблескивая пластмассовыми глазами, большой плюшевый медведь которого дети положили в гроб Марине. Он всегда сидел в комнате для игр их класса. Вера подумала: «Хорошо, что она будет там с игрушкой», – и потеряла сознание.

Муж успел ее подхватить, оглянулся на тестя: «Позовите врача, он там стоит». Олег и сам воспринимал происходящее каким-то омертвевшим сознанием, будто под глубоким наркозом или в тяжелом сне. И, как в абсурдном, бессмысленном сне, на него вдруг уставилось чудовищно раскрашенное лицо под шапкой волос с красноватыми прядями. Он даже не сразу узнал владелицу своей автостоянки Раису Чеберяк. Та сказала ему слова соболезнования, картинно склонилась над гробом и возложила большой букет белых лилий. Затем поправила прическу, встала так, чтобы попасть в кадр снимающего фотокорреспондента, и вложила в руку только что приведенной в чувство Веры пухлый конверт.

– Смотри. – Сергей показал на нее глазами стоящей рядом Дине. – Райка Чеберяк. Владелица автостоянки, бара «Креветка», трех массажных салонов с саунами и не только с массажистками, но и массажистами.

– Колоритная мадам, – кивнула Дина.

Публикации в газетах, сообщения по телевизору привлекли на похороны Марины Федоровой массу народа. Многие по-настоящему переживали, но не обошлось и без праздных зевак. Две девчонки – долговязые подростки – просто из джинсов выскакивали, чтобы заглянуть в гроб. Сергей давно заметил их бледные лица с нечистой кожей и расширенными от возбуждения глазами. Девчонки переглядывались, подталкивали друг друга локтями, одна даже быстро опустила лицо в воротник куртки, чтобы заглушить хихиканье. Сергей молча показал на них Дине. «Я видела их во дворе. Видимо, соседки». В это время девчонки вплотную прижались к спине Веры.

– Чертовы коровы, – пробормотал сквозь зубы Сергей. – Вымахали под два метра, а ума меньше, чем у грудных.

Он осторожно приблизился к девочкам, вежливо взял их под локоток и тихо прошептал что-то на ухо.

– Ну-ка пошли отсюда лесом, – услышали подружки и тупо уставились на Сергея.

Он сделал свирепое лицо, и больше слов не понадобилось.

Девочки выбрались из толпы, молча дошли до ограды, и лишь тогда одна злобно произнесла:

– Ну, козел!

– Да ты че, Надь, переживаешь? – миролюбиво заметила вторая. – А мне как-то по фигу.

Дина внимательно разглядывала лица тех, кто стоял у гроба, кто подходил выразить соболезнования родственникам. Баба Лида вытирает слезы платком. Шура с детским любопытством оглядывается по сторонам. Рядом с ней – дочь Люда, которую, как она говорила, бьет сволочь-муж. Неужели это он, Андрей, сын дворничихи Гали? Наверняка, потому что Галька прислонилась к его плечу. К очень широкому плечу в кожаном пальто. Но он же невероятный красавец! Мужественное лицо с синими глазами в черных ресницах. Чувственный рот, точеный нос, темные волосы, брови, а какая шея… Ничего себе «жертва пьяного зачатия», как говорят о нем соседи. Рядом с ним Джорж Клуни просто симпатяга, каких много. «Это безобразие, – подумала Дина. – Человеческие пороки не должны прятаться за столь совершенной вывеской. А парень, что стоит рядом с Петром Ильичом, дедушкой Марины? Вероятно, это Егор, ее двоюродный брат. Бледный, угрюмый, со страдальческим выражением на неглупом лице. Почему она смотрит только на мужчин? Потому что думает об убийстве и не допускает мысли, что это могла сделать женщина. Вон те, стоящие чуть в стороне, воспринимаются как одна скульптурная группа под названием «мужики». Они, конечно, с работы Олега».

Вдруг пронзительно закричала Вера. «Закрывают гроб», – поняла Дина, сжала покрепче задрожавшие губы и повернулась к Сергею. Он понял: «Пойдем отсюда».

* * *

Раиса Чеберяк полулежала, прикрыв глаза, на заднем сиденье своего темно-синего «Роллс-Ройса». Хорошо, что она поехала на эти похороны. Там было столько журналистов. Раиса достала из сумочки пудреницу гигантских размеров и, вытянув руку, попыталась получить представление, как она выглядела на расстоянии в профиль, с букетом белых лилий. Прекрасно. Как всегда. Свою внешность Раиса оценивала с позиции двойных стандартов. Она считала себя неотразимой, отлично понимая, что ни одну черту ее лица, деталь фигуры не назовешь совершенной. Ей самой в других женщинах нравились хорошенькие глазки, губки бантиком, округлые формы, стройные линии. Она же была будто высечена резцом природы из цельного камня. В детстве и юности ей случалось горько рыдать у зеркала из-за того, что казалось ей несомненным уродством. Но она подчинила себе судьбу, наполнила значительностью, уверенностью и силой грубый материал природы. И научилась искренне собой восхищаться, стараясь не оставлять никому другого выбора. У нее было много достоинств, но по-настоящему ее выделяли только два: богатство и власть.

Раиса постучала пальцем по плечу водителя, и тот через минуту передал ей маленький серебряный поднос с бутылкой дорогого коньяка и большой открытой банкой черной икры. Она налила коньяк в свою «походную» серебряную рюмку, выпила ее, смакуя каждый глоток, повторила, закусила икрой, которую ела десертной ложкой прямо из банки. Сначала потеплело в груди, потом она с удовольствием почувствовала, будто в живот опустился кусочек солнца. И, наконец, как всегда, колыхнулось томление между литыми бедрами. Пора подумать о приятном. Раиса вспомнила темненького мальчика лет восемнадцати-девятнадцати, который пришел вчера в ее салон с двумя актерами, известными по плохим ролям в сериалах. Они попросили кабинет: «Пожалуйста, без ваших массажисток». Просто пили и хвалили друг друга. Мальчик, как поняла Раиса, учился в Щукинском училище, пробовался в какой-то сериал. Раиса умело пользовалась техническим прогрессом. У себя в кабинете она по собственному выбору прослушивала и просматривала любое помещение салона. Актеры называли мальчика Герой и советовали ему делать ставку не на кино и, уж конечно, не на театр, а на шоу-бизнес. В Америке шоу-бизнес – это и есть кино, а у нас – только эстрада. «Значит, он поет», – подумала Чеберяк. Когда они пошли в сауну, она сосредоточенно разглядывала узкий зад, тонкие мальчишеские ноги, трогательные темные завитки на нежной шее.

После ухода актеров Раиса вызвала Люсю, секретаря, и отдала ей распоряжение, как всегда, лаконично:

– Щукинское училище. Мальчик Гера. Поет. Был у нас с Дубовицким и Слеповым. Пусть завтра-послезавтра придет. Есть предложение.

Сейчас в машине Чеберяк набрала телефон Люси, та торопливо произнесла:

– Он ждет, Раиса Мефодьевна.

Раиса не сдержала улыбки. Подкрасила губы ярко-красной помадой и подушилась капелькой «Ж’озэ». Современные запахи, типа лимон, уксус и сено, подходят только плоским бесцветным дистрофичкам. «Роллс-Ройс» остановился у салона.

* * *

Нина с Дашей простояли несколько часов на кладбище молча, с сухими глазами. Так же молча доехали домой на автобусе. У магазина на углу Нина достала кошелек и сосредоточенно изучила его содержимое.

– Я думаю, надо бутылку вина купить. Холодно, и вообще. Помянуть Мариночку.

Даша кивнула.

Они и дома долго не могли заговорить. Пили сухое дешевое вино, Дашка пару раз откусила бутерброд с колбасой. Нина никогда не видела свою младшую дочь такой печальной.

– Ничего, – притянула она к себе светлую пушистую голову. – Говорят, когда дети умирают, они становятся ангелами. Кто знает…

– Это Шурка полоумная тебе сообщила? Мам, ну скажи. Как можно Мариночку… Я понять не могу. Как это? Она была, и больше ее не будет?..

Даша вдруг заревела громко, по-детски, широко открыв рот. Нина, всхлипнув, прижала ее к себе.

– Не плачь, девочка моя золотая. Я не могу это видеть… Мне так всех жалко. Верочку… Не знаю, как она теперь жить будет. А у меня счастье. Такие дочки… Завтра «Вог» появится в киосках с Наташиными фотографиями. Я специально деньги отложила.

– Подумаешь, – надулась Даша. – Нам уже жить негде из-за ее фотографий. Лучше бы она нам денег подбросила.

– Не надо обижаться на сестру, – ответила Нина. – Она только устраивается. У нее знаешь какие сейчас расходы! Как сможет, начнет помогать. Она девочка добрая. И потом, мы что – калеки, чтоб нас содержать? Мы молодые, здоровые. И, главное, вместе. А она одна, в чужой стране. – И Нина всхлипнула уже по другому поводу.