Текст книги "Обычные люди"

Глава 9,
в которой все начинает потихоньку проясняться

Пикап фырчал, дребезжал, пыхтел и издавал самые невообразимые звуки. Когда мы пересекли мост и стали взбираться и спускаться со знаменитых холмов Сан-Франциско, нас вдобавок ко всему стало болтать вперед-назад. Задыхаясь под тираннозаврами и тряпьем, пытаясь отодвинуться от грабель, которые, как бы я их ни отпихивала, постоянно били меня по голове, я думала о родителях. Люди, приехавшие в ночи, которых папа с мамой испугались настолько, что заставили меня бежать в неизвестность, – кто они? Ясно, зачем они приезжали, – искали меня, но что сейчас с родителями? Я боролась с нарастающим желанием позвонить папе или маме и спросить, все ли с ними в порядке. Эти люди догнали и обыскали пикап. Значило ли это, что они уехали из дома и оставили родителей в покое? Лежа между садовых грабель, я умоляла мироздание сделать так, чтобы машина была одна, и чтобы она уехала, и чтобы родители сейчас были дома, в порядке, живы и здоровы.

Меня накрыл страх, зубы клацали в такт громыханию железок в кузове. «Снова началось», – крутилось, вспыхивало в голове неоновыми вывесками, пузырчатыми логотипами, набросками тушью, через которые хищно смотрели вымершие чудовища. Когда в воображении выскочила особо витиеватая затейливая надпись, пикап резко затормозил на подъеме, и я съехала вниз, а следом мне на голову посыпались лопаты, тяпки и мотыжки, припечатывая тираннозавров и лишая меня всякой возможности выбраться из-под них. Пока я пыхтела, прорываясь наружу из удушающей темноты, хлопнули двери с обеих сторон, отчего пикап вздрогнул всем телом.

– Нина, где ты? – спросили друзья, и по мне через несколько слоев укрытия стали шарить руки.

Громыхали откидываемые в сторону инструменты. Я размахивала ногами, чтобы скинуть с себя костюмы. Выбравшись, села, глубоко вдыхая прохладный ночной воздух. Мира уже освободилась, перемахнула через бортик пикапа, спрыгнула на тротуар. Стиви и Крис помогли мне перебраться через борт. Машина стояла под резким углом в самом начале подъема. Тихая ночная улица. Вдалеке мигал светофор.

– Ты как? Кто это был? – одновременно спрашивали меня Стиви, и Крис, и Нэнси. Чейз озабоченно оглядывал улицу – нет ли здесь опасности. Я тоже торопливо огляделась, перепроверяя. Сонное ночное спокойствие. Ни пешеходов, ни машин. Мира стояла на тротуаре невозмутимая, словно проходила мимо и сейчас смотрела на нашу компанию со стороны.

– Нам нужно идти, – вместо ответов на вопросы сказала я им.

И грустно добавила, стискивая руку Стиву:

– Рядом с нами может быть опасно. А вы уезжайте. Прямо сейчас.

– И никому ничего не рассказывайте, а то… – Мира сделала выразительный жест у горла, вызвавший нервное восклицание Нэнси.

Нэнси закрыла рот руками крест-накрест. Трое парней тоже были перепуганы, хоть и пытались не подавать виду. Обычно развязные, вызывающе одетые и шумные, сейчас они ежились на ветру – расстроенные, растерянные.

– Уезжайте, давайте, – поторопила их я.

– Если о Нине будут спрашивать, то вы приезжали к ней в гости, а потом уехали. Обо мне – ни слова, – добавила Мира.

Ребята промолчали, но что-то подсказывало мне, что сделают они все как она приказала. Крис и Нэнси залезли в машину. Стиви шагнул ко мне и неловко поцеловал в лоб. Краем глаза я увидела, как Мира усмехнулась.

Пикап издал очередной продолжительный предсмертный хрип, медленно пополз вверх по холму, постепенно набирая скорость, и скрылся за ним. Когда грохот и лязганье стихли, Мира сказала:

– Хорошие у тебя друзья.

– Что? – не поняла я, подумав, что ослышалась.

– Хорошие друзья. Не сдали нас, хотя могли бы с перепугу.

– Современное искусство не для слабаков, – ответила я, и Мира посмотрела на меня с удивлением.

– Идем, – сказала она.

Ничего не объясняя, Мира развернулась и пошла в направлении, противоположном тому, куда уехал пикап Нэнси. Кутаясь в куртку и мысленно благодаря папу за то, что он в последнюю секунду кинул ее мне, я шла за Мирой. Она уверенно, как человек, которому город хорошо знаком и который бывал тут не раз и даже не два, поворачивала на перекрестках и пару раз срезала путь по узким проходам между домов, так что скоро мы оказались в Чайна-тауне. Ночью он был непривычно тих и безлюден. Витрины закрыты. Двери магазинчиков на замках, или на них опущены рольставни. Днем я приходила сюда, чтобы напитаться энергией. Суета и толкотня, азартные выкрики продавцов, ряды коричневых уток на крюках, миллион дешевых вещей, нередко, кстати, очень нужных.

А ночью здесь было жутковато. Ветер гонял мелкий сор: обрывки бумажных пакетов, фантики от конфет, обертки от фруктов, бумажки от печенья с пожеланиями. Я поймала подошвой одну бумажку, подняла, прочитала вслух:

– «Кто стоит на месте, тот идет назад».

Мира обернулась, но ничего не ответила, снова нырнула в узкий проход между домами, на этот раз оказавшийся не сквозным переулком, а жилым двориком: башни из коробок, на веревках, протянутых от окна к окну, сушится белье. Дворик заканчивался покосившейся деревянной дверью, освещаемой подвесным фонарем. К двери вели три такие же покосившиеся потертые ступени. Мира поднялась и потянула на себя дверь.

Мы оказались в узком, едва освещенном коридоре, по обеим сторонам которого тянулись двери в квартиры или, скорее всего, в комнаты, потому что в конце коридора в чуть приоткрытую дверь виднелась душевая. И без того узкий коридор был заставлен такими же коробками и башнями из пластиковых ведер, тут же громоздились детские стульчики для кормления, коляски, прислоненная к стене ванночка. Пахло едой, едкими приправами и чуть сладковато – подгнивающими яблоками. Мира скользнула вправо от коридора и пошла по лестнице на второй этаж. Эта лестница была бетонная, и мы поднимались спокойно, но, когда нога Миры ступила на деревянный пол второго этажа, он предательски заскрипел, скрип прокатился по такому же, как на первом этаже, коридору с комнатами. Мира замерла. В одной из комнат послышалась возня и шаги. Дверь открылась, выпустив в коридор полосу яркого света. Из проема выглянул мужчина. Он всматривался и, когда глаза привыкли к темноте, увидел нас, махнул рукой – мол, заходите – и скрылся в комнате, оставив дверь открытой.

– Я надеялась, что вы еще не спите, – сказала Мира вполголоса, плотно закрывая за собой дверь.

Мы оказались в комнатушке, похожей на комнатку в общаге Нэнси: квадратная, с единственным окном, неубранная кровать, в углу – платяной шкаф. Туалета и душа не было – как я и догадалась, они здесь общие на весь этаж. Остальное пространство было заставлено столами, и то, что лежало на них в беспорядке, я поначалу определила как мусор, а хозяина комнатки записала в сумасшедшие – выглядел он очень похоже. Мой взгляд метался между хозяином и предметами на столах, я не могла выбрать, что рассматривать в первую очередь. Хозяин и Мира вполголоса беседовали, но я, захваченная зрелищем, не слушала.

Хозяину комнатушки было лет пятьдесят пять, а может, меньше, потому что возраста ему прибавила изможденность. Я видела его раньше, должно быть, на одной из вечеринок, что устраивали родители, но, вырванный из родного антуража, он был неприметным, обычным. В собственной комнатушке он поражал воображение. На нем были выцветшая на спине синяя футболка и трико с лампасами, вытертое на заду. Буйная шевелюра и недельная щетина. Его можно было бы принять за своего – художника, скульптора. Поверх халата мужчина надел зеленый фартук из самого дешевого тонкого полиэтилена, который закрывал его впереди от горла до колен. Завязанные сзади на бантик тонкие тесемочки комично болтались при каждом движении. На фартуке бурело несколько потеков. Присмотревшись, я поняла, что в комнате хоть и царит беспорядок, но чисто и хаос подчиняется определенной логике. У каждого из четырех деревянных столов стояли капельницы с жидкостью такого же бурого цвета, как пятна на фартуке хозяина. Старые, железные, на дребезжащих колесиках – такие были в больнице, где я лежала с пневмонией еще в Петербурге. Только здесь у каждой капельницы была не одна трубка, а четыре. Трубки тянулись к прозрачным пластиковым пакетам с той же жидкостью бурого цвета. На каждом столе стояло по мерной колбе, были держатели с мензурками, раствор для дезинфекции с распылителем, спонжи, ножницы и ножи, лекарства в ампулах. Я нажала пальцем на один пакетик, и в месте нажима в густой бурой жиже вдруг показалась бледная лапка с продолговатыми пальцами, похожая на заднюю лапку лягушки. Она дернулась и исчезла, а я вздрогнула и отпрянула, задев капельницу позади себя. Капельница с железным лязгом проехала назад и уткнулась в стену.

– Не трогайте тут ничего, – раздраженно сказал мне хозяин.

Мира метнула в меня недовольный взгляд. Я замерла на месте, не зная, куда себя деть, – в комнате было тесно из-за столов. Стульев не имелось, оставалось стоять, стараясь ничего не задеть. Зато в этот момент я смогла сосредоточиться на разговоре.

– Вы имели в виду Нину? – спросил хозяин, указывая на меня подбородком. – Думаете, она – нулевая? Саша ничего не говорила мне.

– Никто точно не знает. Но одна из первых, – ответила Мира, посмотрев на меня. – Послушайте, – с жаром продолжила она, – если вы что-то знаете, скажите нам. Вы видите, что идет самая настоящая охота.

Хозяин комнатушки словно бы не услышал ее, подошел ко мне, внимательно окинул взглядом, взял за обе руки, перевернул ладонями вверх.

– Надо же, не верится, что в итоге все получилось, вы выглядите как… обычные люди. Жаль, мне не добавить вас в свое портфолио, – внезапно пошутил он, – вы хорошо рисуете. То, что вы существуете, и то, как вы рисуете, могло бы стать моим advantage[9]9
  Преимущество (англ.).


[Закрыть] на собеседованиях. В последнее время мне не слишком с ними везет.

Он помолчал, отпустил мои руки.

– Кстати, почему вы уверены, что вы – дети «Божены»?

– Мне рассказала мама, – ответила Мира.

Мужчина запрокинул голову и расхохотался.

– А мой отец – космонавт! Представляете, как я удивился в детсаду, когда выяснил, что у половины группы отцы-космонавты. В мое время это было популярным объяснением, почему отца нет. Он в космосе. Охраняет покой планеты, – тихо добавил хозяин, и его лицо на секунду исказила гримаса. Но через секунду он снова натянул скептическую улыбку.

– После первого похищения, – спокойно продолжала Мира. – Когда мне было шестнадцать. Родители мальчика позвонили предупредить нас. Я услышала то, что не должна была слышать, и приперла маму к стенке, по-другому не скажешь. Но она знает только о Нине и еще нескольких. Одного из них тоже похитили пару месяцев назад.

– М-да, если Божену похитили не первой, то вы попали в приличную заваруху, – задумчиво произнес хозяин.

Он покрутил регулятор одной капельницы, и жидкость полилась быстрее в пакеты с живыми существами. Потом развязал фартук, стянул его через голову и мгновенно стал похож на художника в мастерской. Его можно было бы назвать даже красивым: крупные черты лица и роскошная грива, взгляд исподлобья – отличный типаж модели для рисунка. Как бы в подтверждение своих мыслей я увидела торчащий из-за шкафа рисунок на плотной бумаге – пожелтевший от времени карандашный набросок хозяина. Посмотрев на бедную обстановку комнатушки, я подумала, что он, может быть, подрабатывает натурщиком. Я никогда не замечала его у нас в колледже и на занятиях при музее современного искусства. Но в Сан-Франциско десятки школ рисования, мы могли бы никогда не пересечься.

Тем временем хозяин, которого Мира называла Александром Сергеевичем и который, как оказалось, писал ей в мессенджере под ником NewLifeSeeker, открыл окно, присел на подоконник, достал из недр огромных карманов сигареты и зажигалку и, с удовольствием затягиваясь, закурил.

– «Божену» начали разрабатывать еще при СССР. Потом, в девяностых, подключился какой-то американский фонд.

– Вы знаете какой? – спросила Мира.

– Нет, – покачал головой Александр Сергеевич, – я занимался исследованиями и никогда не интересовался, откуда берутся деньги. Помню, что несколько лет денег не было, а потом руководители нашли благотворительный фонд или… Не уверен, может, это был какой-то разовый грант, а не те деньги, которые мы потом тратили несколько лет. Неплохо зарабатывали, кстати.

– Кто может знать, откуда были деньги?

– Руководство, опять же оно.

– Но он же умер! – воскликнула Мира.

– Вы, вероятно, говорите о Белове, основателе? Но он перестал возглавлять проект задолго до истории с инвестором. Его потеснила талантливая молодежь. Он умер, но в проект было вовлечено много людей.

– Когда вы ушли? – спросила Мира.

– Я не уходил. Меня уволили, – ответил Александр Сергеевич, усмехаясь. Он последней длинной затяжкой докурил сигарету до фильтра и щелчком отправил ее за окно. Помахал руками, разгоняя дым.

– Не поняла. Как уволили?

– Очень просто. Нам сказали, что мы не дотянули до показателей. Что деньги закончились и проект свернули. Хотя мне казалось, что уже вот-вот… Так нам объяснили, по крайней мере.

– В каком году это было?

– В две тысячи первом. В каком году ты родилась? – неожиданно спросил меня Александр Сергеевич.

– В две тысячи третьем. В марте, – ответила я.

– Странная история, да. Ведь всех уволили и даже вроде увезли оборудование. Если мать вас не разыгрывает, то значит, проект продолжили развивать без нашего участия.

– Многих тогда уволили?

– Всех, с кем я работал. Лабораторию закрыли – это точно. Я несколько раз приходил за документами и видел, что она пустая. Оттуда все вывезли. Мы сидели в подвальчике при институте.

– Кто может знать больше вас? – допрашивала Мира. Она вела себя как опытный детектив. Уверенность, граничащая с наглостью.

Александр Сергеевич задумался.

– Наверное, Иванов. Он как раз занимался оформлением этого гранта… для финансирования. Но он давно уехал из Питера. Не знаю, где он сейчас.

– Напишите нам все, что о нем знаете, – попросила Мира, подсовывая ему блокнот и ручку.

Александр Сергеевич склонился над листом и начал медленно писать, шевеля губами.

– Сомневаюсь, что ваша теория может быть правдой, – говорил он, не отрываясь от блокнота. – Скорее уж история с похищением Божены как-то связана с твоей матерью. – Он посмотрел на меня и снова уткнулся в листок. – Она для многих как заноза. Но смелая женщина, надо сказать.

Он продолжал писать, выводил буквы и цифры, а я снова с щемящим чувством вспомнила о родителях и – будь что будет! – включила телефон.

– Ты что делаешь? – прошипела Мира, бросаясь ко мне.

Но я бросила на нее свой самый зверский взгляд, и она остановилась на полдороге.

Сообщений ни от кого не было. Но этого я и не ждала. Я зашла в облачную папку с документами, нашла документ «Список покупок 2» и с замирающим сердцем открыла его. Там были всего лишь буквы «w r k», что означало «we are ok», «с нами все в порядке». Я стерла их сообщение и дрожащими от счастья пальцами, промахиваясь мимо букв, оставила свое «w r t», обозначавшее «we are too», «мы тоже в порядке». И тут же выключила телефон.

Тем временем Александр Сергеевич закончил писать и протянул Мире листок. В это время до нас донесся едва слышный шум, мы с Мирой мгновенно встрепенулись, вслушиваясь. Хозяин комнатки с удивлением смотрел на нас. С обратной стороны дома прошелестела машина. Спустя несколько секунд, пока мы стояли, замерев, скрипнула дверь в общежитие. Мира закинула рюкзак на плечо, сжала в руке записку, бросилась к окну, перемахнула через подоконник и исчезла в темноте. Раз – и нет. Заскрипел пол на первом этаже. Александр Сергеевич взглянул на меня, и я, подражая Мире, повторила все то же самое.

Под окном оказался покатый козырек, по которому я мягко скатилась и упала в кучу картонных коробок. Не издав ни звука, Мира протянула мне руку и помогла подняться. Александр Сергеевич успел закрыть окно и смотрел вниз. Из-за темноты он не мог нас видеть, но едва заметно кивнул и отвернулся от окна как раз в момент, когда со стуком распахнулась дверь его комнаты.

Мы прошли на цыпочках по захламленному заднему дворику. К счастью, уже светало, поэтому нам удалось бесшумно из него выйти. Мы оказались на улице, первые этажи которой сплошь занимали магазины. Мира торопливо шла в известном ей одной направлении. Я хотела спросить, что происходит, но она меня опередила:

– Не включай телефон, по крайней мере ближайший час.

– Я должна была убедиться, что с ними все в порядке, – ответила я.

– О боже, ты переписывалась? В мессенджере? – ужаснулась Мира.

– Нет, конечно, – успокоила я ее и рассказала о нашей с родителями переписке.

– И кто это придумал? – с сомнением спросила она.

– Папа. Хотя, кажется, его научили Тимон и Пумба.

– Не буду спрашивать, кто это.

– Они вместе работали в Питере. И меня успели кое-чему научить.

Мы вышли в центральную часть города. Светало. Мимо проезжали редкие машины.

– Расскажешь мне, что происходит? – спросила я.

Мне показалось, что Мира смутилась от моего вопроса. Не разозлилась, не пришла в раздражение, как раньше, а смутилась.

– Думаю, я не тот человек, который должен об этом тебе рассказывать, – наконец произнесла она.

– За эту ночь мы два раза выпрыгивали из окна, – мой голос дрожал от раздражения, – с места не сойду, пока не узнаю почему.

Я остановилась на тротуаре, в самом деле собираясь стоять, пока она все не объяснит. На перекрестке повернула и поехала в нашу сторону машина. Мира потащила меня за живую изгородь, отделяющую тротуар от уличного кафе. Мы пригнулись и, когда машина проехала, – а это был серебристый седан, за рулем которого отчаянно зевал молодой мужчина, – снова быстро пошли по улице. На меня напало безразличие, смешанное с запоздалой усталостью, поэтому я покорно следовала за ней.

– Мне нужен интернет. Надо найти этого чувака, – сказала Мира, остановившись. – В принципе, можно вернуться в отель. Все равно надо как-то забрать вещи. Думаю, они пока не знают, что я здесь.

Мы снова петляли по улицам и скоро пришли к отелю. Мира набрала код на домофоне, и дверь щелкнула, открываясь.

– Посиди здесь, – коротко бросила она мне в холле.

Я осталась в красном холле, присела на диван и скоро заснула. Мне снились выстрелы, и от них вздрагивал и рассыпался вдребезги сияющий мир. Потом мир собирал себя снова, выстраивал землю, небо, океаны, и следующие выстрелы снова разрушали его. Мира тряхнула меня за плечо и вытянула из сияющего кошмара.

– Вставай. Мы едем в Новый Орлеан.

Я села на диванчике, осознавая происходящее. Погладила красный бархат, он едва слышно шуршал под ладонью.

– Почему в Новый Орлеан?

– Потому что я нашла его в Новом Орлеане. – Мира сунула мне под нос лист из блокнота, на котором писал Александр Сергеевич.

Я взяла его. Неровным почерком было написано имя – Пригожин Лев Николаевич. Год рождения – 1964.

Были еще буквы, видимо, означающие вуз, незнакомая мне аббревиатура.

– Сложно было найти?

– Да у него профиль в «Фейсбуке».

Она присела рядом со мной – собранная, сосредоточенная, с тяжелым рюкзаком за спиной. Ее волосы лежали идеально, от нее пахло зубной пастой и свежестью – успела не только найти следующее звено цепочки, но и принять душ. За стойкой администратора появилась полная женщина с монументальным начесом. Она зевала, просматривала документы, а потом ушла в комнату персонала, откуда тянуло ароматом кофе. Я ждала, когда Мира заговорит, и молчала.

– Ты никогда не думала, почему твои родители завели ребенка так рано? – спросила она.

Я немного опешила от постановки вопроса, но Мира вперила в меня свои черные глаза в ожидании ответа.

– Вообще-то думала. Мама не из тех…

– Тетя Саша не из тех, кто выходит замуж сразу после института и заводит детей. Она из карьеристок, которые думают о семье годам к сорока, да?

– Ну да, – согласилась я.

– Ты видела ее фотографии, когда она была беременна тобой?

Я никогда раньше не интересовалась этим вопросом, но, подумав, вспомнила, что не видела.

– Ты родилась в Гатчине, так? – продолжила спрашивать Мира.

– Так, – подтвердила я.

– С чего бы? Тетя Саша и дядя Паша жили в Питере.

– Не знаю, – пожала я плечами. – А какая разница?

– Казалось бы, все это мелочи, но, если собрать их вместе, получится любопытная картина. – Мира встала, поправила рюкзак, пригладила волосы на одну сторону. – У моей матери тоже нет фото во время беременности. И я тоже родилась в роддоме в Гатчине. Идем.

Глава 10,
в которой Мира и Нина прилетают в Новый Орлеан

Постоянно оглядываясь, мы дошли до ближайшей станции метро. Аэропорт Сан-Франциско, к счастью, имеет собственную станцию, поэтому мы доехали до него быстро. На стойке United Airlines купили билеты на рейс через полтора часа. Мира не разрешила заплатить за нее. Я купила билет по российскому заграничному паспорту, на всякий случай, надеясь, что по нему меня искать не догадаются. Регистрация уже началась, поэтому мы пошли к стойке, потом сразу – на досмотр и посадку. В приятных предполетных хлопотах полтора часа прошли быстро, их привычная монотонность успокаивала. Я даже не успела побеспокоиться, не найдут ли нас здесь и что сейчас с родителями. В самолете все пассажиры выглядели совершенно обычно, буднично, я пристегнулась, откинулась на сиденье и потянулась за телефоном.

– Не надо, – остановила меня Мира. – Не светись в аэропорту. Напишешь им, когда прилетим.

– Думаешь, меня смогут отследить?

– Не знаю точно. Лучше не проверять, смогут или нет.

Я смотрела в иллюминатор, как загружают багаж, пока Мира раскрывала ноутбук на коленях.

– Как думаешь, что с теми ребятами, которые исчезли? Они живы? И с Боженой?

Мира поджала губы, дернула плечом:

– Стараюсь не думать об этом. Было страшно, когда исчез второй и стало понятно, что ищут нас. Я тогда чуть с ума не сошла. Почти месяц просидела в подвале в Мумбаи, не выходила на улицу. Потом отпустило. Сейчас просто щелкает в голове: вот, еще один. Отупение.

Она работала, пока стюардесса не попросила убрать ноутбук на время взлета. На экране во фреймворке был код на Ruby. Значит, Мира – программист. Вот откуда деньги на поездки. Должно быть, прилично зарабатывает, если свободно перемещается из страны в страну. Один только билет до Нью-Орлеана обошелся в четыреста пятьдесят долларов.

Я почувствовала укол ревности – ведь я даже не думала съехать от родителей и никогда нигде не работала, в отличие от почти всех моих сокурсников. Они подкалывали меня за это.

Стив подрабатывал в магазине при частной галерее одним из четырех продавцов. Тремя другими были молодые девушки, очень красивые и высокомерные. Стив делал продаж столько же, сколько они вместе взятые. Его татуировки, перепачканные краской рубашки и живописно разодранные джинсы притягивали покупателей. В магазинчике торговали всякой всячиной, обыкновенной для любой галереи: платками с принтами картин, изящной керамикой для кухни, безделушками для украшения гостиной и спальни, бижутерией.

Нэнси нашла работу в колледже. После занятий она разбирала документы. Уходя, мы видели ее в окне деканата. Приподняв брови, она небрежно раскладывала бумаги по папкам. Когда оставалась в кабинете одна, Нэнси открывала окно и курила, привалившись на подоконник, второй рукой держала телефон и читала, периодически восклицая «да ладно!» или «ну и замес!». За курение ее чуть не уволили.

Чейз и Крис уже получали заказы. Не много и не за большие деньги, но все-таки это были заказы. Их было стыдно включить в портфолио, зато за них платили.

– Зачем тебе зарабатывать? – возражала мама. – У тебя есть возможность учиться и стать настоящим художником. Мы с папой тебя поддержим.

– У тебя хороший старт, немногим так везет, – добавлял папа.

* * *

Я никому не говорила, что незадолго до моего восемнадцатого дня рождения родители попросили «съездить с ними кое-куда». Я работала в этот момент над рисунком для выставки, подготовка была в самом разгаре, и я торопилась. Зачем и куда мы едем, я не подумала, погруженная в мысли о свете на рисунке, а свет – самая большая проблема моих работ. Мастера считают, что я увлекаюсь сюжетом и забываю про технику. И я поехала как была: с нечесаными волосами, с черными от туши пальцами, в сланцах, шортах и перепачканной той же тушью розовой майке. Мы ехали в центр города, потом родители спорили, где лучше припарковаться в деловом центре. Я смутилась, когда они подвели меня к грандиозной коробке из стекла и металла. Нам рассказывали о ней на курсе по архитектурным формам. Это было здание банка, а архитектор несколько лет назад получила за его проект престижную премию. Нам рассказывали, что кроме фантастических фасадов здание напичкано самыми новыми системами безопасности. И что банк открыли технологические предприниматели, разбогатевшие в десятых годах.

– Могли бы сказать, куда едем, я бы переоделась, – прошипела я родителям, когда перед нами распахнул дверь охранник в ботинках ручной работы.

– Ничего, дорогая, это же Сан-Франциско, – ответила мне мама.

От ее слов я разозлилась еще больше, сунула руки в карманы и попыталась хоть немного оттереть пальцы о подкладку.

Второй охранник вызвал нам лифт, и мы вошли в идеально квадратную железную коробку. Кнопок там не было. Двери бесшумно сомкнулись, и только тонкая полоска между ними могла подсказать, что коробка – на самом деле лифт. По ощущениям, мы поднялись, потом спустились, причем спускались дольше. Двери раскрылись, и мы оказались в холле без окон и дверей. Нас никто не встретил, и мы пошли в единственно возможном направлении, направо от лифта, по отделанному тусклыми зеркалами коридору. Я смотрела на наше отражение – девушка с растрепанными волосами, счастливые мужчина и женщина, тоже растрепанные и небрежно одетые. Удивительно, но мама стала обращать меньше внимания на свою и нашу одежду после переезда в Сан-Франциско. Сейчас оба они были одеты как я, только футболки чистые. Теперь мама тщательно наряжалась только по торжественным случаям либо когда читала лекцию или давала интервью.

Коридор вдруг изогнулся спиралью, ведущей наверх. Мы поднимались и поднимались, и от спирали и мутных зеркал уже начала кружиться голова, и, когда я уже была готова начать ныть, мол, куда они меня тащат, мы вышли в холл – точную копию того, что был на выходе из лифта. За длинным столом, выполненным в том же хайтековском минималистичном стиле, сидел молодой и абсолютно лысый мужчина с большим носом. Он тоже был одет в дорогой костюм и ботинки ручной работы, но в мужчине внизу я сразу узнала охранника, этот же был явно более высокого ранга. Когда мы вошли, он не поднял голову, перебирая электронное оборудование на столе. Его руки быстро мелькали, а лицо оставалось невозмутимым. Сначала мне показалось, что рук у него не меньше шести и он вроде деда Камадзи[10]10
  Шестирукий работник в банях из мультфильма «Унесенные призраками».


[Закрыть], на стимпанковской котельной которого работает вся махина банка.

«Bank of Four» – было выбито на одной из стен, на оборудовании и на бейдже мужчины. На бейдже, однако, не значилось имени, словно человек вместе с железками приравнивался к оборудованию, обезличенной собственности Банка Четырех. Мы остановились у его стола. Не было ни диванов, ни стульев – и вообще ничего такого, на что можно было бы присесть, поэтому мы замерли, выстроившись в шеренгу по росту.

Он перебирал и включал оборудование, сверяясь с данными на сенсорном экране, встроенном в поверхность стола. Наконец вскинул на нас светло-зеленые глаза, улыбнулся и тепло поздоровался. С папой они были знакомы лично, поэтому пожали руки и улыбнулись друг другу, и у Камадзи собрались морщинки вокруг глаз.

– Ну что, начнем? – спросил он нас.

– Давайте, – ответил папа.

– Что начнем? – поинтересовалась я.

– Оформление вас как вкладчика, – пояснил Камадзи, вставая из-за стола.

Я обернулась на родителей.

– Это наш подарок на день рождения, – сообщила мама.

Камадзи тем временем подошел ко мне и, взяв со стола коробку с зеленым стеклом, попросил приложить правую руку, потом левую, потом большие пальцы по очереди. Потом меня усадили за стол и отсканировали сетчатку. Потом я крутила головой для программы распознавания лиц. Потом вслух считала от нуля до десяти и в обратном порядке для программы распознавания голоса. Она не узнавала мой голос при обратном отсчете, и я считала снова и снова. Голос записывали минут тридцать, и я уже начала сходить с ума, но тут все сошлось – прибор пикнул, сообщая, что результат достигнут.

– Теперь ваша очередь, – сказал Камадзи папе, протягивая непонятную черную коробочку.

Папа приложил к ней айфон и дважды нажал на кнопку включения.

– Готово, – сообщил Камадзи, взглянув на сенсорный экран.

– Что готово? – спросила я.

– Посмотри на своем телефоне, – подсказал папа.

Мой телефон динькнул, я достала его и прочитала СМС: «Ваш счет пополнен на $100 000. С уважением, Bank of Four».

Мы шли обратно по спирали, потом ехали на лифте без кнопок, не разобрать, то ли вверх, то ли вниз. Охранник на первом этаже любезно распахнул дверь на улицу.

– Откуда такие деньги? – спросила я первым делом после того, как убедилась, что нас никто не услышит.

– Решили не тратить всё, а отдать тебе, – ответила мама.

– А мне что с ними делать?

– О, это решаемая проблема, – заверил меня папа. – Пойдем отпразднуем?

* * *

– Откуда у вас деньги на такой дом и на выставку? – спросила Мира, выдергивая меня из воспоминаний. Она закрыла ноутбук и смотрела на меня.

Я вспоминала, с чего начать.

– Папа работал в компании в Питере, помнишь?

Она кивнула.

– Он был начальником отдела перед тем, как мы уехали. Вернее, сбежали. Папа работал в ней несколько лет, пришел в нее третьим человеком.

Мира снова кивнула и отвернулась к иллюминатору – там в синеве далеко-далеко летел другой самолет.

– Потом компания выросла и подорожала, и ее продали «Гуглу» за триста миллионов долларов. А когда она была еще маленькая, всем сотрудникам раздавали опционы, для поддержания мотивации. Папе дали немного, но после продажи компании это оказались приличные деньги.

– И на них вы купили дом?

– Да. Но это не самый дорогой район. У нас даже бассейна нет.

Мира рассмеялась. Меня тянуло похвастаться подарком на день рождения, но я промолчала. О нем не знал никто, кроме меня и родителей.

– Ну и родители прилично зарабатывают. Вернее, папа. Он техдир одной компании. Мама говорит, что ученые в Америке тоже зарабатывают так себе. Но у нее здесь своя лаборатория.

– Она по-прежнему занимается своим туберкулезом, я знаю, – сказала Мира. – Смотрела ее интервью с Чарли Роузом.

– О да, она мечтала дать ему интервью, – рассмеялась я.

Мира несколько секунд рассматривала меня, потом сказала:

– Ты здорово изменилась за это время.