Текст книги "Обычные люди"

Глава 5,
в которой происходит похищение

Мира шла по направлению к галерее. Пару раз ей показалось, что за ней следят, но она незаметно ускользала в магазинчики и кафе, и оба раза это оказывались прохожие, обычные прохожие.

Она подумала, что становится слишком нервной из-за всех этих похищений. И что дома она была бы в большей опасности, чем здесь. Вряд ли она настолько важна, чтобы следить за ней.

Галерею не пришлось долго искать. Огромные витринные окна, куча красивых гостей. Солнце еще не зашло, но свет, льющийся из галереи, перебивал солнечный. Золотое сияние вырывалось из окон и трогало тротуар, столбы с дорожными знаками и стволы деревьев. Оно ложилось на три клумбы с декоративной травой, и под ним травинки казались скульптурой тонкой работы, то ли резьбой по кости, то ли выточенной из дерева.

– Надеюсь, рисунки такие же крутые, – сказала Мира вслух сама себе.

По противоположной стороне улицы к выставочному залу шла девушка, которую Мира рассматривала в «Инстаграме». «Очень изменилась, не узнать», – отметила про себя Мира. Неудивительно – другая страна, художественный колледж. Куча денег у папы и куча знакомств у мамы. Мира наблюдала, как Нина подходит к охранникам и как один что-то у нее спрашивает. Из галереи выскочила дамочка с надменным лицом, которое не гармонировало с ее смешным лимонным костюмом, и охрану будто ветром сдуло. Дама взяла Ни ну за руку и повела ее внутрь, гневно глянув на охранников через плечо.

Нина с лимонной дамой исчезли из видимости, и, дождавшись, когда охранники отвлекутся на очередных гостей, Мира перешла к другому дереву и встала за ним так, чтобы ее не было видно от входа. Нина давала интервью журналисту, вид у того был скучающий. Он задавал вопросы, а она отвечала, улыбаясь в камеру.

Охранники пропускали всех подряд, едва взглянув на пригласительный. Большего для безопасности не требовалось: посетительницы были в коктейльных платьях, мужчины – в узких брюках и пиджаках.

Нина закончила беседовать с журналистом и направилась к родителям – прямая, уверенная, совсем не похожая на грустную девочку, какой была четыре года назад. Хотя, конечно, волнуется. Кто не волнуется на своей выставке! Непохожая на остальных. Она не нарядилась для выставки и сейчас выглядела так, будто бы только что вышла из мастерской, – волосы собраны в хвост, незаметный макияж, простая белая майка и кожаные штаны, рюкзак. Творческую личность выдают необычные грубые ботинки и тяжелые браслеты на обеих руках. Не столько красивая, сколько милая. Нина шла по залу, обнималась и фотографировалась со знакомыми. Мира пыталась поймать то выражение лица, которое видела у Нины на фотографиях, – грустные, задумчивые глаза, уголки губ опущены вниз. Ее настоящее лицо, какое у нее бывает, когда она наедине с собой.

Мира вытянулась из-за дерева, когда Нина подошла к своим родителям. Тетя Саша, кажется, поправила скулы или подбородок – форма лица изменилась. Или и то и другое. Дядя Паша с виду такой же тюфяк, хоть и похудел. За ними, у огромной картины с рогатым кораблем, трутся люди с безумными прическами и с такими же безумными взглядами. Чаю перепили, наверное. Нина подошла к этим неформалам, и Мира сразу поняла: сокурсники. С одним из них, со стоящими дыбом волосами и покрытым татуировками чуть ли не с ног до головы, Нина поцеловалась.

Потом снова появилась надменная в лимонном костюме. Она повела Нину в дальний конец зала. Лимонная и другая, очень красивая женщина, взошли на сцену. Женщина в черном заговорила, и гости в зале стояли неподвижно и слушали. Слушали даже патлатые. Потом она уступила место у микрофона лимонной. Та стала шутить, а зал смеялся. Потом на сцену поднялась Нина. Отведя прядь со лба, она смотрела на картины и на красивых людей в обрамлении золотого света. Все в зале, и Нина тоже, вдруг рассмеялись, и смех отогнал грусть, осталась счастливая девушка.

Ореол вокруг галереи заставлял прохожих замедлять шаги. Они останавливались и смотрели, некоторые фотографировали – наверное, чтобы показать детям, женам, друзьям. Мире тоже захотелось сфотографировать этот красивый момент, чтобы не забыть. Она достала айфон, подышала на камеру и протерла ее рукавом. Навела на Нину, растянула пальцами картинку. Нина собралась что-то сказать, но замерла. Потом шагнула назад, глядя в одну точку в другом конце зала. Мира опять высунулась из-за дерева и, все еще глядя через камеру, перевела ее на вход. Там стоял белый фургон, оба охранника лежали в ломаных позах на пороге.

* * *

Они пробирались ко мне, расталкивая гостей. Я замерла, увидев, что на них белые театральные маски с черной каплей слезы. Они плакали черными слезами, как в кошмаре. Они растолкали несколько последних рядов, гости возмущенно восклицали и расступались, еще не чувствуя опасности, не видя оружия. Но вот одна гостья, незнакомая мне женщина, завизжала, и ее поддержали соседи – и мужчины, и женщины. Гости оборачивались, а люди в масках подняли вверх оружие, и криков и визгов прибавилось, гости шарахнулись от пришельцев, расчищая им путь к сцене.

Все это время мама, не оборачиваясь, пробиралась по переполненному залу ко мне. Когда маски продемонстрировали оружие, она добралась до сцены и за руку сдернула меня оттуда, сгоняя с меня оцепенение.

– Ложись на пол, ложись! – прошептала она мне, схватила за плечи и потянула вниз. Но я не поддавалась – смотрела на ее трясущиеся губы и побледневшее лицо.

– Всем лечь на пол! – приказал на английском человек в маске, который шел первым. Он поднял вверх руку с небольшим автоматом, нажал на курок, и у меня в голове раздалась тысяча взрывов – он выпустил очередь в люстру посреди зала. С чудовищным грохотом стекло разлетелось, осыпая дождем осколков тех, кто стоял внизу. Я не отрываясь смотрела, как гаснут золотые лампы и свет меркнет и падает вниз вместе с осколками.

– Всем лечь на пол, – спокойно повторил человек с автоматом.

Гости торопливо ложились на пол. Мама тянула меня вниз, и я легла, не в силах оторваться от люстры-осьминога: его щупальца обмякли и свесились вниз, голова, дернувшись, оторвалась от державшей ее нити и свесилась, раскачиваясь над головами заложников. Двое щупальцев, в которые не попали пули, еще светились.

– Пожалуйста, только не Нину, – прошептала мама.

Она смотрела мне в глаза, но говорила не со мной, одной рукой давила на спину, словно боялась, что я встану.

Я приподняла голову, чтобы посмотреть, что про исходит.

Все легли на пол, повинуясь приказу. Трое похитителей искали кого-то среди гостей, приподнимали по очереди всех девушек. Некоторые рыдали, другие были в ступоре.

– Только не ее, ну пожалуйста, – прошептала мама, закрывая меня от театральных масок.

Наконец эти трое подняли и поставили на ноги девушку, дочь давних знакомых мамы и папы еще по Питеру, и потащили ее к выходу, предварительно пустив в потолок еще одну автоматную очередь, от которой погасли огни сверху и в передней части зала. Мы пару раз виделись на общих встречах, я запомнила ее необычное имя – Божена. Она была перепугана до смерти. Лежавший на полу мужчина, в костюме, полный и неуклюжий, не герой боевиков, вскочил и кинулся за ней, но один из похитителей, отходивший спиной вперед, выкинул руку в его сторону, и в тело мужчины вонзилось что-то невидимое. Он задергался и упал. Другой похититель снова дал очередь вверх, в потолок, и в грохоте вновь задетый пулями осьминог вздрогнул, окончательно погас и упал на пол.

– Они забирают Божену, – прошептала я, приподнимая голову.

Мама молча придавила меня обратно.

За секунды похитители добрались до выхода, переступая через лежавших на полу гостей. Снаружи хлопнули двери и раздался визг шин. Я четко представила, как их машина скрылась за холмом там же, где днем исчез экскурсионный трамвай.

* * *

Мира стояла в оцепенении до тех пор, пока из галереи не раздался женский визг. Открывавшая выставку женщина поднялась первой. Она произнесла несколько слов, и Мира ощутила, что напряжение уходит из галереи. Гости поднимались с пола. Женщины плакали. Несколько человек засуетились вокруг мужчины, обездвиженного электрошокером. Главная в галерее тоже подошла к мужчине, склонилась над ним и стала звонить по телефону – вызывать скорую и полицию. Сразу видно – железные нервы. Девушка в лимонном костюме выскочила на крыльцо и присела сначала над одним охранником, потом над другим. Она вскинула голову, чтобы осмотреть улицу, и Мира поспешно юркнула за дерево. Отсюда она могла видеть, как рыдает над толстяком, которого ударили электрошокером, женщина, по-видимому, его жена.

«Почему они забрали не Нину? Что происходит? Зачем им понадобилась другая девчонка?» – спросила Мира сама себя.

Из-за холма донесся визг полицейских сирен. Мира оторвалась от наблюдения за галереей и спокойно, будто шла мимо по своим делам, направилась к отелю, отворачивая лицо в сторону каждый раз, когда видела камеру видеонаблюдения. На самом деле ей хотелось сорваться с места и бежать куда глаза глядят, чтобы никто не нашел, не услышал, не увидел. Или добраться до аэропорта и улететь домой, хоть с двадцатью пересадками, так даже лучше, пересадки заметают следы. Но она дошла до отеля, закрылась в номере, отключила все электронные устройства, даже вынула батарею из ноутбука. Потом закрыла окно и опустила рулонную штору.

Она стала думать. Нина сейчас в безопасности, это точно. Уже понаехали полиция, ФБР, может, даже АНБ, кто знает, – дело будет громкое. По какой-то причине похитители промахнулись. Перепутать было очень легко – одного возраста, роста, русые волосы с высветленными прядями. Но все равно странно – Нина была на сцене, когда они вошли. Работали не любители, это точно. Такие не ошибаются цветом волос. И к чему был этот цирк с масками и стрельбой? В сто раз проще похитить человека по дороге в колледж или в школу.

Мира металась по комнатке, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги за дверью. Но снаружи была тишина, лишь изредка нарушаемая неясным шуршанием. Чертов ковер заглушит любой топот. Ей захотелось выглянуть в коридор, чтобы встретиться с похитителями лицом к лицу. Она понимала, что глупо открывать дверь, но понимала также, что никакие двери не остановят их, если они придут за ней. В коридоре снова раздалось едва слышное шуршание, и Мира подскочила, дрожащими руками отодвинула железную задвижку и выглянула в коридор. Коридор был пуст. Шуршание прекратилось.

Девушка заставила себя успокоиться, насколько могла. Легла на кровать. Включила телефон. Написала человеку под ником NewLifeSeeker.

«Я была там сегодня и все видела».

Собеседник долго не отвечал, и сообщение висело непрочитанным. Мира полистала сводки новостей.

Новость о похищении пока не добралась до больших каналов, но городские газеты уже все разузнали. Были фотографии разоренного зала: разбитые лампы, перекошенные картины. Плачущие гости у машин скорой помощи. Крупные фото названия выставки. Смазанное фото самой Нины – дядя Паша прикрывал ее от камеры растопыренной пятерней. «Имя похищенной девушки пока неизвестно», – писали газеты.

«Вы были внутри?»

Мира смахнула картинки галереи, нашла мессенджер и торопливо набрала ответ.

«Нет, я не успела зайти».

«Вам повезло. Мы еще у галереи, нас опрашивают ребята из ФБР».

«Вы знали девушку, которую похитили?»

«Она дочь моих знакомых по Петербургу. Но я не уверен, что могу вам это рассказывать. Нас просили не распространять информацию».

«Мне нужно поговорить с вами. Это все как-то связано».

«Я не против. Но девочку похитили из-за бизнеса отца. Извините, но ваши теории кажутся довольно безумными».

«Где мы можем встретиться?»

«Вы можете прийти ко мне домой сегодня в одиннадцать».

Он прислал адрес. Мира запомнила его, удалила сообщение и попросила собеседника сделать то же самое. Он прислал смайлик в ответ.

«Возможно, я опоздаю».

Собеседник прочитал сообщение и не ответил.

Глава 6,
в которой царят сумятица и неразбериха

Единственное, о чем я могла рассказать, – как разрывались от пуль золотые лампы и как свет вместе с осколками осыпался на пол, тускнел и гас. Как безвольно свисал с потолка осьминог – мертвый, разбитый. Все остальное запомнилось отрывками, будто ночной кошмар.

– Больше я ничего не могу рассказать, сожалею, – сказала я человеку в черной форме. Под форменной курткой спереди и сзади выпирал пуленепробиваемый жилет.

– Но вы были на сцене в тот момент, когда вошли похитители, – возразил он.

Он и его коллеги опрашивали всех, кто был в галерее. И ему наверняка было все известно на несколько ладов, с разных ракурсов. По информации, которую ему сообщили, можно было снимать кино с точностью в доли секунды, а он все еще чего-то хотел от меня.

– Я почувствовала, что что-то не так, увидела движение у дверей и, когда вошли эти… люди, спрыгнула вниз. И потом, когда они приказали лечь на пол, легла со всеми.

– Офицер, мы хотели бы поехать домой. Все переволновались, нам нужно отдохнуть. – К нам раз в пятый подошел папа.

Весь последний час он пытался увести меня, но офицер продолжал бессмысленный допрос. Пока папа пререкался с полицейским, я заметила, что на огромные окна галереи опустили плотные черные шторы. Только на одном окне, ближайшем к выходу, возле которого на стульях сидели я и офицер, сотрудники галереи дергали штору с разных сторон, но механизм заело – то ли от выстрелов, то ли просто сломался. Перед галереей было много полицейских машин и скорых, а на тротуаре на другой стороне улицы разместились десятки камер. Репортеры говорили в камеры на фоне единственного светящегося окна. Когда полиция отвлекалась, какой-нибудь из операторов бежал к окну и совал в него свою любопытную камеру, но его быстро отгоняли.

– Пожалуйста, сэр, не мешайте мне, иначе я буду вынужден позвать на помощь своих коллег. – Офицер повысил голос, и папа, сжав губы, отошел от нас.

– Вы знали похищенную девушку лично?

– Я… Да… Но мы были просто знакомы. Наши родители дружат, они знают друг друга с Санкт-Петербурга.

Они несколько раз были у нас в гостях, и Божена тоже, но мы никогда не общались.

Офицер задал еще несколько вопросов, на которые уже наверняка ответили гости выставки, и наконец отпустил меня. Я посмотрела в окно – в нем торчали две камеры, разглядывали меня несколько секунд, пока появившийся полицейский криками не отогнал операторов. Те отбежали, но, как только полицейский отошел, подобрались снова.

По залу словно прошел ураган. Освещение отключили, оставили несколько софитов. Они тускло светили с потолка по всему периметру зала. Золотые лампы без электричества растеряли свою магию. Теперь это были просто лампы с черной сердцевиной. Прозаичные. Обыкновенные. Картины от пуль не пострадали, Лу и ее коллеги, до сих пор в полубессознательном состоянии бродившие по залу, поправили их. Эта безупречная ровность странно смотрелась в общем хаосе. Уборщик сметал осколки от ламп в несколько куч по залу. Некоторые гости еще ждали разговора с офицерами и сидели на сцене в принесенных из галерейных хранилищ креслах. Их лица и руки были заклеены пластырем. К счастью, для всех, кроме Божены, все обошлось лишь порезами и испугом. Скорые сворачивались и разъезжались. Лу распорядилась накормить оставшихся, и официанты разносили на подносах еду и напитки. Гости брали подсохшие канапе и тарталетки и жевали, глядя в пол. Официант подошел и к офицеру, допрашивавшему меня. Офицер долго смотрел на поднос, потом – на официанта, не мог сообразить, что от него хотят, а потом раздраженно отмахнулся.

– Не переживай, я пришлю завтра своих ребят, и они сделают все заново, – сказал мне кто-то.

Я обернулась. Папин друг Бенджи, владелец компании, производящей золотые лампы.

– Все можно починить, – задумчиво повторил он, глядя, как уборщик сметает в кучу щупальца осьминога. – Жаль, красиво было.

Домой нас отвезли на полицейской машине.

Маме без конца звонили, она кричала в трубку, что все сошли с ума, если думают, что девочку похитили из-за денег. Что никому не надо собираться, надо сидеть тихо и не высовываться.

Я не понимала, о чем речь. Думала о Божене и о том, где она сейчас, о золотом свете, о том, что завтра починят освещение и в галерею рванут все любители искусства и те, кто ничего в нем не смыслит. Привлеченные новостями и видео о похищении, они будут фотографироваться на фоне моих рисунков и постить их в соцсетях, и выставка окажется у всех на слуху из-за происшествия. А не из-за моих рисунков. Потом опять вспоминала о Божене. По фильмам о похищениях я знала, что вероятность найти заложника живым уменьшается с каждым часом, и через сутки… Я привалилась к папиному плечу и заплакала.

* * *

Мы ехали долго. Пробок не было, но машина ФБР тащилась медленно. Это был черный внедорожник «шевроле» с тонированными стеклами, тяжело приседающий. Наверное, бронированный, поэтому не разгоняется. Воображение нарисовало мне черно-белый комикс: белый фургон нагоняет бронированный внедорожник, равняется с ним, бьет его в бок, прижимает к дорожному ограждению, пока тот не останавливается. Из фургона выскакивают люди в масках и легко вскрывают замки у «шевроле». Они вытаскивают с заднего сиденья девочку лет семи (в текстовых облаках обозначен неистовый крик), сажают ее в фургон и успевают уехать до того, как из внедорожника выскакивают федералы. На последней картинке, в правом нижнем углу, мать девочки плачет на груди у отца.

Но ничего такого не произошло. Машина доехала до нашего дома и остановилась у двери. Мы вышли. Желтое ночное освещение успокаивало. Шумели поливалки газонов, в такт с ними трещали сверчки. Папа открыл дверь и пропустил вперед двух офицеров. Они вошли первыми, осмотрели дом, вернулись и сказали, что мы можем войти.

С заднего дворика раздавался возмущенный лай Феди, престарелого бассет-хаунда, которого отдала нам мамина знакомая, владелица приюта для собак. Уходя из дома, мы запирали его на закрытом заднем дворе. Я открыла дверь, и Федя, просунувшись в щель, протопал по моим ногам и кинулся на кухню к кормушке. Оттуда донеслось чавканье и хруст. Я выглянула во дворик – обе его миски были пусты. Пес был глуп, непривязчив и прожорлив. В прошлой жизни его звали Фредди – впрочем, он не откликался ни на одно из имен.

Мама пыталась, роняя чашки, сварить кофе. Ее телефон постоянно звонил, она вздрагивала от каждого звонка, смотрела на экран, но не брала трубку.

– Кто-нибудь хочет есть? – мрачным голосом спросила она.

Я стала вспоминать, слышала ли от нее эти слова за последние годы, и вышло, что нет. Папа тоже не ответил, посмотрел на нее удивленно. До меня дошло, что офицеры уже уехали, а мы с папой ходим по гостиной, натыкаясь на мебель, мама дергает рычажки и щелкает кнопками, но кофемашина не заводится.

– Саша, это не связано…

– Нет, это связано. Я чувствую. Кто-нибудь сорвется, и тогда все дети…

Мама приложила руку к груди, как будто задыхалась. Я никогда не видела ее такой раньше.

Папа не ответил, а маме снова позвонили, и она молча приняла вызов. Ее собеседник говорил несколько минут. В конце его монолога мама вздохнула и ответила:

– Ладно. Приезжайте к нам.

Она отключила телефон и положила его на стол.

– Уведи Нину, – попросила она папу, не глядя на меня.

– Мама, что случилось? – возмутилась я, когда папа взял меня за руку и потянул в мою комнату.

– Нина, так надо. Делай все, как говорит папа, – ответила она, не поворачивая ко мне головы.

Папа завел меня в комнату, запер дверь, ведущую на пляж, и дверь в студию. Закрыл жалюзи.

– Папа, что случилось? – восклицала я.

– Не могу рассказать сейчас. Это длинная история, – сказал папа, взяв меня за плечи.

– Но зачем…

– Выключи все телефоны. Ни с кем не говори и не переписывайся. Прямо сейчас. Хорошо?

– Ладно.

– Пока до утра, а дальше решим, что делать… Нина, – он обхватил мое лицо ладонями и посмотрел в глаза, – делай все, как я говорю. Мы с мамой кое-что тебе не… рассказали. Но это подождет до утра.

Я кивнула. Папа вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь. Он прошел по коридору в гостиную, и оттуда донеслись его и мамин голос. Мамин голос настаивал, папин упирался.

Я послушно отключила все телефоны, шагомер и умные часы, даже обесточила компьютер. Но перед этим не удержалась и зашла в переписку со Стиви. От него было несколько сообщений, он беспокоился и спрашивал, как я. Я отправила ему стикер «I’m all right»[8]8
  Я в порядке (англ.).


[Закрыть], но, прежде чем выключить телефон, пролистала вниз список чатов, и глаза сами выхватили «Нина, Ваня, Настя». Зашла в него. Последнее сообщение в нем было от Насти полгода назад. Она писала, какую клевую постановку сделали они с ее группой дошкольников, и обещала прислать видео. Но видео так и не прислала. Наверное, забыла, у нее сейчас насыщенная жизнь. Как и у всех нас. Последнее сообщение от Вани было еще раньше. Никто из них не спрашивал, все ли со мной в порядке. Я понимала, что в Петербурге глубокая ночь, да и местные новости не расходятся так скоро, но все же расплакалась от обиды и от того, как заскучала по друзьям детства. Потом я легла на кровать поверх покрывала и уснула.

* * *

Гомон голосов нарастал, в гостиной начинали почти кричать, пока кто-то не просил всех успокоиться, и гул опадал, становился едва слышим, но через несколько минут возвращался, и невидимый человек снова осаживал голоса, чтобы через две минуты все повторилось заново. Я открыла дверь, она скрипнула, но в гостиной было так шумно, что никто не услышал скрипа и моих шагов. Я выглянула в гостиную и оторопела. Она была полна народу. Бросилось в глаза, что это были сплошь питерские знакомые, переехавшие в Сан-Франциско в разные годы. Родители поддерживали с ними связь, все они бывали у нас дома, к некоторым из них мы сами ходили в гости. Я не поняла, о чем они спорят, потому что спор был хоть и довольно ожесточенный, но бессвязный.

– То, что было сегодня, не имеет отношения к тому, что было тогда! – бурлил эмоциями мужчина, чьи выпяченные вперед зубы делали его похожим на кролика.

– Нет, имеет, мы тебе всё показали!

– Тогда почему ФБР…

– Да пошло к черту твое ФБР!!!

Все говорили, вернее кричали, одновременно, не слушая друг друга. У всех было мнение по неизвестному мне вопросу, и каждый считал его единственно правильным.

– Надо все рассказать! – надрывалась белокурая толстушка, владелица приюта для собак.

– Они нам ничем не помогут, будет только хуже! – отвечал ей мужчина-кролик.

– Мы не можем скрывать детей бесконечно! Мы всё расскажем, и их никто не тронет! – наступала она.

– Мы не знаем, что за люди стоят за всем этим! Не думала, что они недалеко ушли от твоего любимого ФБР? – орал кролик.

– Подождите спорить, – спокойно сказал сидевший на диване папа. – Возможно, подтвердится версия с партнерами, и тогда Божену…

Он не договорил, и все разом замолчали – видимо, вспомнили про правило двадцати четырех часов.

– По крайней мере, если она у них, с ней ничего не случится, – отозвалась худощавая брюнетка, которая ходила туда-сюда по гостиной, то и дело сцепляя и расцепляя руки.

– Да ну, не успокаивай себя, – оборвал ее такой же худощавый брюнет, ее муж.

И спор пошел на новый виток.

– Надо сказать! Это единственный способ их защитить!

– Да, мы не сможем прятать их вечно!

– Не надо никому ничего рассказывать. – Мамин голос вклинился в общий шум, и спор стих, сдулся. – Мы не будем никому ничего рассказывать, по крайней мере пока, – повторила она.

По тому, как все затихли и слушали ее, стало ясно, что все молчаливо признают ее главной в этом разговоре.

– Но Саша… – начала пухлая блондинка, однако мама подняла руку, пресекая спор.

– Только представьте, что начнется, если все узнают. Репортеры будут ночевать у вас на лужайке. Подкарауливать детей в школе, в колледжах. Пред ставьте, как поведут себя церковь и религиозные фанатики. Представьте, – мама поднялась с кресла и стала ходить по гостиной, – подумайте, как отреагируют комиссии по этике. И сколько еще создадут комиссий, чтобы обсудить, имеют ли наши дети право ходить по земле и есть ли у них душа. Они проклянут нас за весь этот кошмар.

– Если бы ты не подбила нас на это… – Незнакомый мне голос осекся. Он звучал зло и обвинительно.

Мама, которой адресовалась эта оборванная фраза, молчала. А она не отвечала на обвинения только тогда, когда сама была с ними согласна.

– Мама? – Я вышла из коридора, изумленная.

Я не знала чего-то важного, что знали мои родители и родители моих сверстников, а у всех людей в гостиной были дети чуть младше меня.

Мама резко умолкла, увидев меня.

– Что здесь происходит? О чем вы говорите? – спросила я, осматривая всех по очереди.

Они переглядывались. Лица у всех были виноватые и растерянные.

– Нина, иди спать, – сказала мама твердо. У нее под глазами были темные круги, лицо – усталое.

– Чего мы не знаем? Почему нас будут преследовать? – снова задала вопрос я.

Мама опустила глаза в пол и молчала.

Первой нашлась светловолосая толстушка.

– Идем-идем, я отведу тебя, – сказала она, подхватывая меня под локоть и подталкивая в сторону моей комнаты.

Мама по-прежнему смотрела в пол, поэтому я дала толстушке увести меня. Она завела меня в комнату, уложила в кровать, словно я была семилетним ребенком, и укрыла одеялом. Делала она все это автоматически, будучи мыслями где-то далеко. Я вспомнила, что у нее двое сыновей – семи лет и семнадцати.

– Что происходит? – спросила я, уже не надеясь получить ответ. И не получила его.

Она взглянула на меня, провела рукой по моим волосам, похлопала по руке.

– Мы не хотели, чтобы все так получилось.

И покинула комнату, закрыв за собой дверь.

В гостиной уже опять вовсю спорили, поэтому я вышла из комнаты, не опасаясь, что меня услышат, и села на корточки у дверного проема, прислонившись спиной к стене. После короткой и бурной перебранки, в которой уже переходили на личности, слово снова взяла мама. Она говорила негромко и спокойно, никто ее не перебивал.

– Вспомните, сколько было противников ЭКО в семидесятых. Да и сейчас тоже – вспомните недавние пикеты. Общество не готово. Тем более к такому. Мы должны защитить их право на обычную жизнь.

– Но они не обычные люди!

– Нет! – оборвала мама собеседника на полуслове. – Они обычные, такие, как все!

– Хорошо, – прервал ее еще один собеседник, однокурсник папы. – Как вы объясните детям, что мы прячем их? Они захотят знать, и очень скоро, к чему эта безопасность, и доступы по коду, и шифрование чатов.

– Им пока нельзя говорить, думаю, – произнес женский голос.

– Я тоже думаю, что стоит сказать позже, лет через пять, – согласилась мама.

– Но они рано или поздно найдут их! – кипятился сокурсник.

– Они специально разыграли этот спектакль, понять бы зачем, – задумчиво сказала мама.

– Чтобы предупредить нас, вот зачем! Чтобы кто-то из нас сорвался и выдал все имена!

– Всех имен не знает никто, я думаю, – ответила мама.

У нее был испуганный и встревоженный голос. Захотелось выглянуть, посмотреть ей в лицо и убедиться, что она боится, но я опасалась, что они меня заметят и прервут разговор. У меня начала гудеть голова от осознания того, что все начинается снова, как в прошлый раз, и я лишена возможности защититься, не попасть в лавину, не лететь вниз без шанса остановиться.

Они на несколько секунд замолчали – выдохлись, устали кричать и спорить. И в этот момент раздался громкий, сверлящий уши звонок маминого мобильного. Мама приняла вызов и включила громкую связь. В трубке кто-то всхлипывал.

– Лиза, Лиза, держись, – одновременно произнесли несколько голосов.

– Что у вас происходит? – спросила мама, запоздалым эхом повторяя мои слова.

– Офицеры отошли, а вообще мне нельзя ни с кем говорить, – всхлипнула мать Божены. – Мы ждем, когда позвонят похитители. Все телефоны на прослушке, кроме этого, старого.

– Они еще не звонили? – спросила мама.

Ответа не последовало, из чего я поняла, что Лиза, Елизавета Михайловна, отрицательно покачала головой.

– Слава в больнице, пришел в себя, – всхлипнула она.

– Мы заедем к нему завтра, – сказал кто-то из мужчин в комнате.

– Я все время думаю: что, если это не партнеры, а…

– Давайте дождемся звонка похитителей, не будем паниковать раньше времени, – попросил папа.

– Вам легко говорить! Ваши дети дома! Они не звонят, я… Я не знаю, что с ней! – прокричал плачущий голос в трубке. – Я готова на все, имейте в виду! Я расскажу все, что знаю, лишь бы найти ее!

Связь резко оборвалась.

– Вот именно этого они и хотят, – раздался голос папы.

– Зачем они назвали ее Боженой, зачем? – прозвучал незнакомый мужской голос. – Так подставиться! Ведь это же очевидно!

– Они имели право на свои сантименты, – ответила мама. – Никто не знал, что произойдет такое.

В гостиной наступило молчание, прерываемое тяжелыми вздохами и шагами из стороны в сторону по ковру.

– Ладно, давайте разъезжаться.

– Давайте. Будем ждать звонка похитителя или…

– Будем надеяться на лучшее.

Гости поднимались с диванов и кресел и направлялись к шкафу с одеждой.

– Я втянула вас в это. – Это был тяжелый, виноватый мамин голос. – Простите, я не знала, что все получится так.

Повисла тяжелая тишина, в которой ощущалось напряженное ожидание ответа «нет, ты не виновата».

Послышались шаги и несколько похлопываний по плечу, объятия.

– Ты не виновата. Никто из нас не ожидал. Мы пошли на это добровольно.

Я облегченно выдохнула и пошла в свою комнату.

В комнате было душно и влажно – я всегда держала открытым окно в мастерской, но папа закрыл дверь и в нее. Я пометалась по комнате, потом все-таки подняла штору и приоткрыла окно. Моментально ворвался свежий воздух и шум волн. Дышать в такт с волнами – упражнение, которое помогало успокоиться. На автомобильном пятачке у дома хлопали дверьми и отъезжали машины. Людей в гостиной было много, семей десять, хоть и не от всех приехали оба родителя. Поэтому разъезжались долго.

Слушая прибой и шум машин, я не заметила, как к дому подошел кто-то со стороны пляжа. В окно моей комнаты постучались. Я подскочила, мгновенно вспомнив предупреждение папы. Выглянула в окно – никого. Сердце забомкало. Невидимый человек снова постучал, на этот раз в окно мастерской. Так, как стучал Стиви: два, пауза, еще два, пауза, три. Я стояла, не решаясь открыть. Стук повторился. Я открыла дверь в мастерскую, выглянула – Стиви стоит за окном, машет мне рукой, мол, впусти. Я облегченно вздохнула, вошла в мастерскую и открыла дверь на пляж. Но вместо Стива из двери на меня вывалилось желеобразное чудовище с головой и телом тираннозавра.