Текст книги "Волчонок"

Глава 6

Узнал бы он их, доведись где-то встретить? Вряд ли – за двадцать-то лет…

Двадцать лет прошло с того дня, как он видел их в последний раз – не похожего на себя деда, вытирающего глаза жёлтым платком. Вот ведь, он не помнит, что дед говорил, а жёлтый цвет помнит, не помнит отца, который в последний момент, уже в кабинете директора, крепко обнял его и сказал: «Прости, сын». И совсем не помнит маму Иру…

Он простил их лет десять назад, когда начал кое-что понимать в этой жизни. Простил и в первые же каникулы поехал в Ржаные Поля.

Конец платформы и знакомая тропинка, по которой они с мамой Ирой каждую субботу шли от станции к КПП. Просека… Он помнит, как солдаты устанавливали на ней высоченные опоры… А вон там, чуть левее, полянка, на которой он собирал землянику для мамы. («И кто ж это ягод таких спелых набрал?..») А вот и ворота с огромной звездой, и дежурный спрашивает:

– Вы к кому?

– Моё имя Антон Сапрон, – сказал он. – Я жил здесь в детстве. А теперь ищу своего отца Сергея Сапрона или деда Кирилла Ивановича, фамилии не помню…

Дежурный покачал головой:

– Таких нет.

– А можно мне подождать? – спросил Антон. – Вдруг кто-то из знакомых прийдёт.

– Ждите, – пожал плечами дежурный.

Никто не пришел и Антон стал вспоминать кого-то из соседей отца или деда. Вспомнил соседскую девочку Таню. Ту самую Таню, из-за которой в один миг изменилась его судьба. Как же её фамилия? Он не помнил. Помнил только, что у неё была мать Юлия Ивановна и старшая сестра Ольга. Он подошёл к дежурному.

– Извините, я помню семью – Юлию Ивановну, Таню и ее сестру…

– Крепенковых? – отозвался дежурный. – Могу позвонить. Но без пропуска за КПП нельзя.

– Да, конечно, я понимаю.

Юлия Ивановна пришла очень скоро:

– Антоша! Живой!

– Живой, – улыбнулся Антон. – Юлия Ивановна, а где мой отец? Дедушка? Мама Ира?

Они сели на зелёную, как и ворота, скамейку на вытоптанном пятачке земли.

– Твой дедушка умер, Антон. У него ведь было больное сердце. Да и горевал он очень после того, как ты исчез… Уже восемь лет, как умер. Папа не вернулся в Ржаные Поля – после академии служит где-то в Сибири. Тётя Ира вышла замуж, её мужа перевели в Курган, но адреса я не знаю, знаю только, что у тебя есть сестра. Вот, пожалуй, и всё… А Таню ты помнишь? Она закончила медучилище, в больнице работает… А Оля здесь, в городке, химию в школе преподаёт – как твоя мама когда-то… Как же я рада, Антоша, что ты нашёлся!

* * *

Вот и всё. Нет деда, где-то в Сибири отец и попробуй найти в чужом городе маму Иру… особенно если не знаешь её новой фамилии.

До электрички оставалось сорок минут. Антон сидел в крохотном зале ожидания станции Ржаные Поля и слушал, как бьют по черепичной крыше крупные капли внезапно разразившегося дождя…

…В день, когда хоронили маму, тоже шёл дождь. Весь июнь стояла жара, а в тот день заплакало всё – облака, тётя Ира, мамины подруги, соседи, даже папа и дед. Антон тоже плакал – в своей комнате, чтобы никто не видел, потому что дед всегда говорил: «Не реви, солдат! Мужчины не плачут!»

Антона и Таню не взяли на кладбище и они тихо сидели в комнате, где незнакомые женщины накрывали столы для поминок.

– Хорошая у тебя была мама, – вздохнула Таня. – Никогда не ругалась. Моя иногда так кричит! А твоя – никогда. И любила тебя, хоть ты и приёмыш…

– Кто? – спросил удивлённый Антон.

– Приёмыш. Ты что – не знал? Тебя же в детдоме взяли. Я не помню, как тебя привезли, а Оля помнит. Говорит, ты такой испуганный был… А ты что, правда не помнишь?

– Сама ты приёмыш, – с обидой сказал Антон. – Приёмыш и врунья!

– Врунья? У Оли спроси – она сама видела, как тебя на машине привезли, а ты в маму вцепился и не хотел выходить. Как дурачок! Вот придёт она с кладбища – и спроси!

Спросил… Лучше бы не спрашивал. Оля взяла с него честное слово, что он никому не расскажет о том, о чём проболталась ему глупая Танька.

Выходит, они ему врут? Его учили: «Будь честным!» – а сами врут? Что тётя Ира врёт – это нормально, он её никогда не любил, но папа, дед, даже мама? То ли вспомнил что-то Антон из своего раннего детства, то ли придумал – но казалось ему, что он помнит какую-то стену в синих обоях, двухярусную кровать, громкий крик: «Не дерись!»…

Значит, он не родной им? А где же его родные? Он хотел задать папе свой главный вопрос, но после маминой смерти папа вёл себя странно – не смотрел на Антона, не спрашивал «как делишки» и не звал поиграть в футбол. И дед позабыл про шахматы, не рассказывает о войне и героях, не зовёт по ягоды или грибы. А тётю Иру и спрашивать бесполезно – плачет и плачет, приезжая в городок на выходные. Это ему нужно плакать – не им! Это он потерял свою маму! Папе скоро женится, все женятся – так Танька говорит, а она, хоть и врунья, но это-то знает. Дед уже старый и у него есть Ира… А Антон совсем одинок. С ним не хотят ни играть, ни разговаривать… как будто не его укусила змея, не ему было больно, и не у него умерла – пусть приемная – мама… Ну и пусть! Он вырастет – и уйдёт от них. И найдёт настоящую маму!

* * *

Он не знал, где искать настоящую маму, знал только – из детдома нужно бежать.

С такими же, как он, бедолагами Антон исколесил полстраны. Научился находить ночлег, добывать еду, не одиножды бил – и не одиножды били его. В последний день октября, в день, когда ему исполнялось тринадцать, их стая не поделила товарный вагон с чужаками. Чужих было больше и Антона избили до полусмерти, а потом выбросили умирать на стылую землю.

«Просыпайся, сынок! Просыпайся! Ты забыл, что сегодня твой день рождения? Посмотри, какие подарки! От деда – велосипед, от тёти Иры – пижама и куртка, от нас с папой – жизнь. Антоша, ты слышишь меня, свою маму? Вставай, мой мальчик, вставай и иди! Ты увидишь, куда идти. Вставай, мой сынок, ещё не время встречаться… – Мама плакала, звала, тормошила. – Антоша, я испекла тебе торт. Посмотри, какой он необычный – хлеб и свежее молоко… Ну, вставай же, вставай… друг ты мой ситцевый…»

* * *

Антон проснулся в настоящей кровати. Недоверчиво пощупал подушку (мягкая!) и простыня белая и одеяло настоящее… Как у мамы… Он оглядел небольшую комнату – две кровати, стол и две табуретки. На стуле рядом с его кроватью – стакан молока и краюха хлеба. На спинке стула выстиранная одежда, а в углу перед иконами и горящей лампадкой, стоит одетый во всё чёрное человек…

Антон попробовал встать, но голова закружилась, и он снова упал на кровать. Человек обернулся. «Очнулся? Вот и славно! Попей молока, скушай хлеб».

Четыре деревянных дома, крохотная часовенка, коровник, сарай с поленницами дров, покрытые снегом ульи – это Скит, затерянный в Оренбургской степи. Шесть иноков. Они всегда в чёрном, немногословные, работящие… Работа – молитва, работа – молитва… В девять вечера все засыпают, чтобы в час ночи снова встать на молитву. «На полунощницу, – объяснил дядя Роман. – Ночью тише – молитва звонче».

Это дядя Роман нашёл его тогда в степи, возвращаясь из монастыря. Это он лечил его мёдом и травами, отпаивал козьим молоком, а потом испросил разрешения у отца-настоятеля оставить до тепла.

Антон научился доить коз, знал, как давать им корм, приносить воды. Научился колоть дрова и если их расколоть на мелкие щепочки, сложить домиком, как показывал дядя Роман, то огонь сразу вспыхнет и будет ровно и долго гореть. Научился Антон чистить картошку, по-разному: спиралькой, полосками, кольцами. Не сразу, но справился с коварным колодцем и нехитрой наукой носить коромыслом вёдра…

– Дядя Роман, почему ты всё время молишься? – удивлялся Антон. – И телевизора у вас нет, и в кино вы не ходите… Ни велосипеда, ни телефона… Неужели не скучно?

– Скучно? – удивился дядя Роман. – Ну, что ты, Антоша, ты просто не знаешь, как это сладко – в Боге жить.

На другом берегу реки сверкал голубыми куполами огромный мужской монастырь. Иноки часто ходили туда на службу – зимой напрямик по льду, летом – по деревянному мостику чуть вверх по реке от скита. На Рождество дядя Роман впервые взял Антона с собой.

* * *

И почему он считал монастырь огромным? Это по сравнению с их скитом он огромный! Антон видел монастырь в Пскове – вот там монастырь! Монастырище! Ребята говорили, что под ним есть пещеры с покойниками. Антон никогда не видел покойников, даже к маминому гробу не подходил. В пещере он не был, хотел посмотреть, но его не пустили. Здоровенный мрачный монах сказал, что ему еще рано. Антон пробовал прошмыгнуть, да разве такого обманешь?..

В Храме было много народу. И откуда он только взялся? Антон за эти два месяца и людей-то вокруг не видел, разве что иноков. Куда ни посмотри – степь, а вот ведь – пришли! Дядя Роман поставил его на правой стороне, у колонны: «Стой здесь, Антоша, эта сторона для мужчин», а сам куда-то ушёл. Раздался колокольный звон… Началась служба. Антон не понимал, что говорит священник, и хор где-то вверху пел совсем неразборчиво, наверное, пели на том непонятном языке, на котором молится дядя Роман. Интересно, долго ему так стоять? Дядя Роман ничего не сказал, может, час, может, больше. Скучно, конечно, но ничего – он постоит, тем более, что народу набралось не протолкнёшься… Жарко здесь, что ли? Вроде, все в куртках стоят, в пальто, вон – девчонка даже нос шарфом укутала, а ему жарко. Течёт по спине горячая струйка и руки отяжелели, как будто сейчас не зима, а жаркое лето. И голова какая-то странная – вату в неё, что ли, набили? А священник стал понятнее говорить и то, что поют, можно уже разобрать. Запах ладана так привычен! В лампадке у дяди Романа – такой же…

…Миром Господу помолимся.

О свышнем мире и спасении душ наших

Господу помолимся…

Интересно, а мама бывала в церкви? Наверное, нет. Он помнит, как незадолго до её смерти к ним пришла Танькина мама и спросила, крещён ли Антон? «Нет, – ответила мама, – еще не крещён. Но я обязательно отвезу его в церковь. Разузнаю, что и как, и отвезу».

Не успела…

Мама, мама… На самом деле она приходила, когда он умирал или ему показалось? И зачем он хотел искать какую-то маму, когда у него уже была мама? «Не реви, солдат! – учил дед. – Мужчины не плачут». Он и не плакал… Ни когда его били, ни когда замерзал, не найдя ночлег. Даже когда сильно порезал ногу, наступив на осколок стекла, а сейчас вот плачет и почему-то не стыдно…

 
…Вся земля да поклонится Тебе, и поёт Тебе,
Да поёт же имени Твоему Вышний…
 

Как там папа? Мама Ира? Антон вспомнил как тяжело вздыхал дед, приговаривая: «Ох, Антошка, и болит же у меня сердце! Ты только маме не говори, хорошо? Не выдавай меня, а то она всполошится, женщины – они такие… А знаешь, почему оно у меня болит? Врач говорит – острая сердечная недостаточность. Сердечная… Как бы не так! Душевная это недостаточность, Антон, а сердце потом отдувается»…

 
…Величай, душе моя,
Честнейшую и Славнейшую горных воинств,
Деву Пречистую Богородицу…
 

* * *

Через месяц сияющий дядя Роман отвёл Антона креститься.

В девять вечера он, как всегда, погасил свет и пожелал Антону спокойной ночи.

– Дядя Роман, – тихо позвал Антон, – ты не спишь?

– Нет, Антоша, а что?

– Дядя Роман… как ты думаешь, почему они врали?

– Кто?

– Мама, папа, тётя Ира и дед… почему они врали?

Дядя Роман встал, зажёг свет и подвинул табуретку к кровати Антона: «Я не спрашивал тебя ни о чём, Антоша, ждал, когда сам расскажешь».

И Антон рассказал. О зелёных воротах с огромной звездой, о футболе и шахматах, о маминых тёплых руках и игрушечной железной дороге, о спелых ягодах и змее… О маминой смерти и о том, как Танька выдала тайну… О том, что уехал папа, его взяла к себе тётя Ира. «Она всё время ко мне цеплялась: «Сядь ровно!» – а сама горбилась за машинкой. «Не кури!», а какое ей дело, если я ей чужой? Дядя Роман, вот скажи: почему они врали?»

– Ты счастливый, Антоша, – не сразу ответил дядя Роман. – Тебя любили. Они не врали. Они оберегали тебя. Ты просто не понял.

* * *

Ровно в час ночи (и будильник не нужен!) дядя Роман встал на молитву.

Чистая ночью молитва.

 
Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Бессмертный, помилуй нас…
 

Антон сунул ноги в мягкие тапки, неловко поправил крестик и неслышно встал рядом.