Текст книги "Самые знаменитые истории любви войны 1812 года"

Каролина (о ней подробно будет рассказано в главе, посвященной маршалу Мюрату) была почти на одиннадцать лет младше Жюно. В принципе Жюно был знаком с этой младшей сестрой Наполеона уже давно, но никаких серьезных последствий это знакомство никогда не имело.

Да и о чем можно было говорить, если Каролина, по свидетельствам современников, никогда не выдерживала сравнения по красоте со своей старшей сестрой Полиной, в которую, как мы уже знаем, Жюно был в свое время влюблен.

Каролина вот уже семь лет состояла в официальном браке с маршалом Мюратом, и к весне 1807 года у нее уже было четверо детей. Выражаясь современным языком, она была замужней многодетной двадцатипятилетней женщиной, к тому же внешне далеко не самой привлекательной.

Есть прописная истина, что в женщине непривлекательную внешность при хорошем характере следует предпочесть красоте с буйным нравом. Так вот, Каролина обладала и не столь привлекательной внешностью, как, например, Жюльетта Рекамье – первая красавица Европы, и необузданным нравом, замешанным на покровительстве всесильного брата и лести окружающих.

Что же касается Жюно, то среди парижской суеты и блеска он страдал от сердечной пустоты, напрасно стараясь рассеять в светских забавах томившее его уныние. В отсутствие войны он, как и многие его боевые товарищи, только в общении с женщинами находил некоторую отраду. Как говорил известный французский моралист Пьер Буаст, «война развращает человека». Офицера же, напротив, развращает отсутствие войны. Похоже, Жюно за неимением достойных, как ему казалось, дел сильно страдал от скуки. Он невольно старался занять себя тем, что сам искал на свою голову неразрешимые проблемы; но, как известно, у женатого мужчины всегда есть наитруднейшая из всех проблем – загадка сердца его собственной жены.

Любовь же, совсем еще недавно робкая, почтительная и нежная, сделалась к тому времени в Париже столь нескромной и доступной, что «достаточно было три раза сказать женщине, что она мила – и больше ничего не требовалось: на первый раз она верила, после второго – благодарила, после третьего обычно следовала награда».

* * *

Каролина Мюрат подвернулась как раз вовремя. Более того, она сама вдруг стала проявлять большую активность в отношении генерала Жюно.

В своих «Мемуарах» мадам де Ремюза утверждает, что Каролина «мечтала о троне в Польше и старалась создать в высших кругах правительства полезные для себя связи».

Существует и другое мнение, сторонником которого является Ги Бретон. По его версии, маленькая корсиканка, у которой амбиций было не меньше, чем у ее брата, мечтала чуть ли не о французской короне. Она якобы хотела в случае смерти императора (например, на поле боя) стать королевой и именоваться не иначе как Ее Величеством. Особенно же эта ее активность стала проявляться в начале 1807 года после битвы под Эйлау, когда до Парижа дошел слух о том, что Наполеон ранен русскими. «Это сообщение заставило Каролину призадуматься».

Конечно, решением Сената преемником Наполеона в случае его смерти был бы назван старший брат Жозеф Бонапарт. Но ведь как-то можно в таком случае завладеть короной в обход существующих законов? Должно же быть какое-нибудь решение? Вскоре в голове Каролины созрел чрезвычайно смелый план, для осуществления которого ей необходима была, в частности, и поддержка военного губернатора Парижа.

План Каролины предусматривал следующее: склонить армию к тому, чтобы провозгласить Мюрата новым императором и заставить народ согласиться с этим решением. «Это было не что иное, как государственный переворот. Для того чтобы он удался, надо было заручиться поддержкой Жюно, губернатора Парижа».

По словам мадам де Ремюза, Жюно влюбился в Каролину, «и эта привязанность, то ли по склонности, то ли по расчету, послужила тому, что губернатор от имени полиции, которая находилась в его подчинении, в своей переписке с императором давал только положительные отчеты о герцогине Бергской».

В случае известия о внезапной гибели Наполеона «только Жюно мог возложить корону на нового избранника. В его ведении находился гарнизон Парижа, а другие воинские формирования должны были бы подчиниться свершившемуся, так же как и армии, находящиеся в кампаниях. А народ, конечно, смирился бы с волей военных».

Как бы то ни было, Каролина, уверенная в своих чарах, пригласила Жюно к себе, «взволновала его своим декольте <…> заставила его краснеть под призывными взглядами – и в конце концов все завершилось в роскошной постели маршала Мюрата».

Жюно конечно же не догадывался о том, что задумала Каролина, а посему он буквально ошалел от привалившего ему счастья.

– Ты – великолепный любовник, – заявила она. – Приходи, когда хочешь.

Он захотел уже на следующий вечер…

«Вскоре уже весь Париж знал об этой связи губернатора, и мелкий люд стал со смехом поговаривать о том, что маршалу Мюрату, вероятно, больше везет на полях сражений в Польше».

* * *

Итак, Каролина Мюрат стала любовницей генерала Жюно. Она «сделала вид, что безумно влюблена в Жюно, зажгла в его сердце огонь любви и привязала к себе простоватого губернатора Парижа, который по наивности своей возомнил, что ее влекли к нему лишь его необычайные способности».

Вскоре их связь приобрела характер, похожий на супружество. Каждый вечер после службы губернатор приезжал в Елисейский дворец, где его в соблазнительном неглиже ждала Каролина.

Лора Жюно в своих воспоминаниях пишет об этом так: «В память о моем муже я должна приподнять завесу над интригами, которые предпринимались, чтобы разыграть партию в пользу Мюрата, приоткрыть тайну несчастья с императором: ведь именно тогда начали распространяться слухи о печальных обстоятельствах, связанных с ним. <…> Стало как-то почти привычным видеть Мюрата в кресле, в котором всегда сидел Наполеон, или седлающим его коня, и, может, кто-нибудь уже считал Мюрата почти императором Франции. Такая возможность перестала бы казаться шутовской при непрестанном настойчивом повторении, когда глаза привыкают видеть, а уши – слышать, и тогда однажды кто-то произнес бы: “Вражеская пуля уже давно гоняется за императором. Война есть война…” А от мыслей о его замене до рассуждений о медлительности вражеской пули – очень небольшое расстояние».

События, связанные с отношениями Жюно и Каролины, Эдмон Лепеллетье описывает следующим образом: «Их связь уже давно стала темой скандальных пересудов двора. Карета Жюно оставалась во дворе дома Каролины до очень поздних часов. Мюрат, занятый войной, не подозревал ни о чем. Жюно, первоклассный стрелок из пистолета, неоднократно хвастался, что сделает Каролину вдовой по первому ее желанию. Их сдерживало единственное опасение: приезд императора».

У Рональда Делдерфилда же читаем: «Она часто принимала его одного, и их можно было лицезреть вдвоем при каждом общественном собрании, причем Каролина вела себя застенчиво, а Жюно походил на сошедшего с ума школьника. В Италии Жюно просил руки Полины, но теперь он был более чем утешен чарами ее младшей сестры. Его жена, в прошлом Лоретта Пермон, рыдала и страстно желала возвращения императора до того, как скандал привел бы к дуэли между Мюратом и Жюно. Оба они обладали горячим темпераментом, и Лоретта достаточно хорошо знала Каролину, чтобы понимать, что зрелище двух высокопоставленных офицеров, сражающихся за нее, не вызовет у этой женщины никаких тревог».

* * *

Наполеон был в Тильзите, когда узнал от генерала Савари, что его сестра стала любовницей Жюно. Естественно, императора охватил гнев, не оставлявший его до самого возвращения в Париж в июле 1807 года.

«Сразу же по приезде он вызвал Каролину и в выражениях, едва ли принятых в приличных домах, стал выговаривать за ее поведение. Великая герцогиня Бергская была хитрой женщиной. Хорошо зная своего брата, она выждала, пока утихнет гроза, а затем спокойно объяснила брату, почему уложила Жюно в постель».

И эта откровенность сделала свое дело.

Честолюбие сестры и удивило, и восхитило Наполеона.

«С того дня, – написал один из авторов мемуаров, – он стал гораздо более высокого мнения о способности своей сестры, и именно эта интрига помогла отчасти ее восхождению на трон Неаполитанского королевства».

На следующий день император пригласил к себе смущенного Жюно и объявил, что он в курсе подробностей его связи с Каролиной. Завершая беседу, император предложил Жюно срочно покинуть Париж.

– Отправляйся командовать корпусом в Жиронду, – сказал Наполеон, – а потом возглавишь боевые действия в Португалии.

Историк Десмонд Сьюард обо всем этом пишет кратко и непредвзято:

«У нее [Каролины. – Авт.] был страстный роман с супругом Лоры генералом Жюно зимой 1806/07 года. Тщеславный, нахальный и дерзкий, он снискал себе славу любимца женщин, и пока его супруга была в положении, беспрестанно сопровождал Каролину в Оперу, где они сидели в одной ложе, и посещал с ней бал за балом. (Будучи губернатором Парижа, Жюно оказался бы весьма полезным знакомым в случае кончины Наполеона.) Вернувшись после сражений с русскими, император упрекнул Жюно, что у того был роман “с этой глупышкой мадам Мюрат”, и своим вмешательством не допустил дуэль, на которую Жюно вызвал Иоахима.

Этот роман стал причиной многих страданий и обид, но в конце концов Великая герцогиня остыла и успокоилась. Жюно назвал ее Мессалиной[8]8
   Мессалина – императрица в Древнем Риме, жена императора Клавдия, прославившаяся своей красотой, порочностью и мстительностью, завоевавшая титул «первой шлюхи империи».


[Закрыть] и предупредил жену, чтобы та держала с ней ухо востро».

* * *

Кстати, мы пока ни словом не затронули лично еще одного из невольных участников описываемых событий – самого Иоахима Мюрата. Он в это время сражался в Саксонии, Восточной Пруссии и Польше. В промежутках между походами он наезжал в Париж, где предавался, более или менее гласно, любовным романам. Но при всем при этом «у Мюрата был слишком зоркий глаз и острый нюх, и поэтому ни одно из этих увлечений не переросло в серьезную связь, способную стать причиной отчуждения между ним и его бесценной супругой».

Узнав о романе Каролины с генералом Жюно, Мюрат посчитал себя оскорбленным. Опасаясь высказывать претензии к своей очень деятельной жене, он затаил злобу к Жюно, убеждая себя, что именно тот являлся главным виновником происходившего. Злопамятный Мюрат не только никогда не простит Жюно, но только и будет ждать случая отомстить.

* * *

Как видим, Жюно и его супруга впервые изменили друг другу практически одновременно. Непоправимое свершилось. Но если краткий романчик Лоры с де Жирардэном так и остался практически незамеченным, то связь Жюно с Каролиной Мюрат оказалась преданной такой огласке, что о ее мельчайших деталях узнали все.

Характерно, что в многочисленных описаниях отношений Жюно с Каролиной фигурирует в основном определение «их связь», но практически ни разу не упоминается слово «любовь». Да это и понятно, нравы при дворе с расцветом Империи настолько изменились, что то, что мужчины и женщины «называли любовью, было какими-то совсем особыми отношениями, в которые они вступали часто даже без всякой нежности друг к другу, неизменно отдавая предпочтение удобству, а не влечению, корысти, а не наслаждению, пороку, а не чувству».

В этом отношении Жозе Кабанис остроумно отмечает, в частности, что Каролина, поселившись в Елисейском дворце, очень скоро изгнала оттуда некую мадемуазель Виржини Гиллебо, «любовницу своего мужа, что не особенно волновало Каролину, но также и Жюно, что было уже совершенно невыносимым, так как Жюно был ее собственным любовником».

Как всегда, ироничный Ги Бретон пишет: «Наполеон был мужем Жозефины, которая была любовницей Мюрата, жена которого была в связи с Жюно, чья жена в свое время была любовницей императора.

С другой стороны, Каролина Мюрат имела любовником Меттерниха, который вскоре станет нежным другом мадам Жюно, после того как переспит с мадам де Сталь, любовницей принца Мекленбург-Шверинского, который стал любовником императрицы, жены Наполеона, обвинявшей мужа в инцесте (кровосмесительной связи) с Каролиной.

Так все смешалось при этом прелестном дворе».

Однако же, как это ни парадоксально, и это очень верно подмечает Десмонд Сьюард, «несмотря на то, что супруги то и дело изменяли друг другу, честолюбивые планы только укрепляли их супружеские узы».

Уехав завоевывать далекую Португалию, Жюно отсутствовал почти полтора года.

В это время в Париже его жена Лора закрутила роман, как уже упоминулось, с австрийским послом (будущим министром иностранных дел) Клеменсом фон Меттернихом. Это имя еще не раз появится на страницах этой книги. Жюно, долгое время находившийся за полторы тысячи километров от Парижа, ничего не знал об этом романе, а тот с переменным успехом тянулся несколько месяцев, пока Каролина не положила ему конец присущим только ей способом.

Когда Жюно в ноябре 1808 года вернулся в Париж, на одном из балов Каролина подошла к своему бывшему любовнику и, ехидно улыбаясь, объявила:

– Ты, должно быть, знаешь, мой дорогой, что твоя жена изменяла тебе с Меттернихом.

Жюно вскипел от гнева и потребовал:

– Ты должна подтвердить свои обвинения! Говори, или я задушу тебя!

Каролина хорошо знала Жюно и была готова к такому повороту событий. Для того чтобы перейти к доказательствам, никаких угроз ей и не нужно было.

– Твоя жена сейчас здесь, на балу. Маловероятно, что она вернется домой раньше двух часов. Так что иди домой и сам проверь то, что я тебе сказала. Иди-иди. Открой ее секретер, и ты найдешь там пачку писем. Возьми их, прочитай, и тебе все станет ясно!

Жюно, ставший в Португалии герцогом д’Абрантес, но не потерявший при этом своего неистового нрава, за который его прозвали «Жюно-буря», так и сделал. Он вернулся домой и прочитал спрятанные в секретере жены письма. Сказать, что он был взбешен, значит, ничего не сказать. Он тут же решил вызвать Меттерниха на дуэль и даже подготовил соответствующее послание австрийцу, предложив ему, против всяких правил, самому выбирать оружие.

Когда ничего не подозревавшая мадам Жюно вернулась домой, разразился страшный скандал. Жюно обвинил жену в неверности, та напомнила ему о том, что он и сам никогда не был ангелом. Жюно ударил Лору по лицу, та бросила письмо с вызовом Меттерниха на дуэль в пылающий камин…

Речь уже шла о разводе, и спустить все «на тормозах» удалось, как ни странно, лишь мадам Меттерних, знавшей обо всех проделках своего мужа и стойко переносившей их. Она сумела тонко намекнуть генералу Жюно, что роль Отелло ему не очень-то подходит, так как он и сам ведет далеко не монашеский образ жизни. Жюно лишь грустно рассмеялся в ответ, но конфликт все же был замят. Более того, сама Лора, тоже ставшая герцогиней д’Абрантес, в своих «Мемуарах» утверждала, что муж попросил у нее прощения, умоляя не бросать его.

История эта явно раздута до неимоверности, но при любом раскладе отвратительна. Она в одинаковой степени плохо характеризует всех ее участников. Впрочем, Теофиль Готье недаром в шутку называл Лору д’Абрантес, одну из главных «героинь» и «первоисточников» этой истории, герцогиней д’Абракадабрантес.

* * *

Почти весь 1809 год Жюно вновь воевал в Германии, а в 1810 году судьба вновь забросила его на Пиренейский полуостров, но на этот раз он взял Лору с собой. Та была вновь беременна, и Жюно оставил ее в захваченном французами испанском укрепленном городе Сьюдад-Родриго, а сам отправился в очередной поход в Португалию. В Сьюдад-Родриго двадцатишестилетняя Лора не имела никаких известий о муже. Вообще из Португалии не было практически никакой информации, и никто не знал, что там происходит.

Подобная неизвестность, длившаяся уже несколько месяцев, была тяжелее, чем самая неприятная новость. Что же касается новостей, то их одновременно и с нетерпением ждали, и боялись. Наконец, в дом, где жила герцогиня д’Абрантес и находившаяся при ней баронесса Томьер, явился измученный гонец с письмом от Жюно.

Как потом выяснилось, не видя никакой другой возможности связаться с женой, Жюно написал сразу три письма и передал их трем гонцам-португальцам, пообещав каждому, кто доставит письмо, тысячу реалов. Два гонца либо погибли, а может быть, просто испугались долгой и опасной дороги, и лишь третьему удалось благополучно добраться до Сьюдад-Родриго.

Ничего особо утешительного в этом письме не было, но главное – муж, хотя и находился в бедственном положении, был жив, интересовался здоровьем супруги и выражал надежду на скорую встречу.

А состояние здоровья Лоры было не самым блестящим. Она тяжело переносила беременность, и к тому же жизнь в полуосажденном и унылом Сьюдад-Родриго была ей в тягость.

Наконец, в ночь на 25 ноября 1810 года у Лоры родился мальчик, которого она назвала Адольф-Альфред-Мишель.

Через несколько недель после родов Лора с сыном, кормилицей, мадам Томьер и ротой охраны была переправлена в Саламанку, где губернаторствовал генерал Тьебо, старый боевой друг Жюно, бывший начальник его штаба. Он разместил мадам Жюно с младенцем в лучшем доме, в котором до этого жил маршал Ней.

* * *

В мае 1811 года после неудачи французов в Португалии корпус Жюно был распущен, а сам генерал, едва оправившийся от очередного тяжелого ранения в голову, наконец получил возможность вернуться во Францию, где он не был уже больше года, отдохнуть и несколько поправить свое здоровье лечебными ваннами.

Жюно с нескрываемой радостью сообщил эту новость жене:

– Лора! Мы возвращаемся во Францию! Все горести забыты, ура!

Семейство Жюно в сопровождении жены генерала Томьера, оставшегося в Испании и впоследствии убитого в битве при Саламанке, отправилось в сторону Байонны. Дорога от Бургоса до границ Франции считалась опасной, и Жюно лично командовал выделенным ему отрядом прикрытия.

В Вальядолиде небольшая экспедиция остановилась на два дня в доме маршала Бессьера. Покидая гостеприимного маршала, Жюно воскликнул:

– Дай Бог, чтобы дальше мы жили счастливее, нежели в эти прошедшие годы!

Весь остаток 1811 года прошел для Жюно на этой счастливой ноте, среди чисто семейных радостей и друзей. Но не такой он был человек, чтобы долго предаваться отдыху, когда каждому французу, а тем более высокопоставленному генералу было очевидно, что над Францией вновь заклубились грозные тучи войны. Поход на холодные снежные равнины России стал неизбежным.

* * *

Поход в Россию, как известно, завершился полной катастрофой. Чудом оставшийся в живых Жюно стал раздражительным и замкнулся в себе. А тут еще ужасные головные боли – следствие нескольких тяжелых ранений в голову. На современном языке болезнь, приведшая Жюно впоследствии к трагическому финалу, называется вполне определенно – глубокая душевная депрессия, сильное психическое переутомление.

Бог может простить нам грехи наши, но нервная система – никогда. Как прав был Наполеон, говоря пятнадцатью годами раньше в Италии: «Здоровье необходимо на войне и ничем не может быть заменено».

Описывая физическое состояние прибывшего в конце концов в Париж Жюно, Лора отмечала: «Со времени возвращения из России Жюно терпел жестокие страдания от своих ран. Особенно последняя, полученная им в Испании в 1811 году, имела пагубные следствия для его организма. <…> Часто он оставался в беспамятстве целый день, а ночью уже совсем не мог спать. Горько было глядеть на него!»

Она тогда еще не представляла, как на самом деле физически страдал ее муж. Но что значили эти страдания по сравнению с муками душевными! Жюно был всего сорок один год, а коллекционирование неудач и неприятностей в последнее время сделалось для него чем-то привычным, как для нормальных людей коллекционирование монет или курительных трубок.

Биограф Жюно С. Ю. Нечаев пишет: «Жюно никогда не роптал и не жаловался. Но события, произошедшие в России и повлекшие за собой совершенно, на взгляд Жюно, незаслуженную немилость императора, которого он всегда боготворил, стали причинять Жюно муки более сильные, чем боль физическая».

Для человека прямого и открытого, для которого не существует полутонов, а все четко и ясно делится на черное и белое, нет ничего более мучительного, чем неопределенность, чем разочарование в казавшихся незыблемыми идеалах, чем осознание того, что то, что всегда казалось ослепительно-белым, в реальности оказывается если не черным, то каким-то грязно-серым.

Когда это осознание происходит, то оно равносильно потрясению, шоку, вслед за которым, как правило, следует пустота, апатия, полная потеря всякого интереса к жизни.

Нечто подобное произошло с Жюно после возвращения из России».

Однажды Лора увидела его плачущим. Подобного ей видеть еще не приходилось, и она с удивлением воскликнула:

– Ты плачешь?! Что же должно было произойти, чтобы довести тебя до такого состояния?!

– Я не могу тебе всего рассказать, – ответил Жюно. – Моя бедная Лора, я не хочу перекладывать на тебя груз моих проблем.

– Но я вижу, что ты страдаешь… Расскажи мне все.

Дальнейшее в своих «Мемуарах» Лора описывает так: «Он рассказал мне все… Именно тогда я впервые узнала историю того, что произошло под Смоленском, об опоздании его корпуса. <…> Но это было еще полбеды. <…> Последняя рана, самая жестокая из всех, что он получил, совсем лишила его сна. <…> Несчастный оказался один в страшной пустыне. <…> Он вынужден был постоянно бороться с этой напастью, попавшей в него, словно отравленная пища. <…> Его страдания с каждым днем становились все более и более невыносимыми».

Отчаянию этого мужественного человека не было предела.

– Но ты-то еще любишь меня? – спросил он вдруг жену. – Чтобы утешиться, у меня теперь осталась только ты и дети… У меня больше нет матери, у меня осталась лишь ты. Люби меня, моя Лора, пожалуйста, люби…

* * *

Удивительно, но, когда совсем больного генерала Жюно направили для продолжения службы в Триест, герцогиня д’Абрантес не поехала с ним, а осталась в Париже, чтобы продолжать играть привычную ей роль столичной светской львицы.

«Право же, истинную цену женщины можно узнать только в совместной жизни, только попав в беду. Как правило, это случается слишком поздно».

Когда личный секретарь Жюно Фиссан, прибывший 30 июня 1813 года в Париж, доложил Лоре о бедственном положении герцога, та была увлечена очередным романом с молодым офицером Морисом де Баленкуром, с которым она познакомилась в июне 1812 года, как раз в то самое время, когда ее муж и французская армия переходили границу России.

Лора, терзаемая ревностью, писала ему кровью нелепые письма, пыталась даже покончить с собой, но доза принятого яда «совершенно случайно» оказалась ровно такой, чтобы потрясти общественность, но не затронуть здоровья. До Жюно ли ей было!

Выходки и цинизм Лоры превысили меру терпения даже самого далеко не романтичного Наполеона, и он потребовал, чтобы мадам Жюно срочно покинула столицу. После чего Лора в сопровождении брата выехала из Парижа и направилась навстречу мужу в Женеву.

Жюно в это время уже находился в Лионе, но он был так болен, что его решили везти в семейный дом в Монбар. Сопровождавший генерала племянник Шарль Мальдан (сын младшей сестры Жюно Луизы) был вынужден подчиниться, но написал своей «милой тетеньке» письмо, которое Лора впоследствии представит чуть ли не главной причиной трагической гибели мужа.

Приведем это вполне безобидное и, на наш взгляд, очень трогательное письмо полностью:

«Милая тетенька!

По приезде в Лион с моим дядей, мы нашли телеграфное приказание герцога Ровиго, чтобы дядю отвезти в Женеву; но офицер, который провожает его по приказанию вице-короля, решил, что нельзя исполнить волю герцога Ровиго, потому что принц Эжен распорядился отвезти дядю к его семейству. Так как здоровье моего дяди не позволяет ему самому решить этого затруднения, то мы и отправляемся в Монбар, куда можете приехать и вы, милая тетенька, и где я почту за счастье свидеться с вами.

Ваш послушный и преданный племянник».

Лора впоследствии прокомментировала это письмо следующим образом: «Глухой стон вырвался из глубины моего сердца, когда я прочитала это роковое письмо. Я в ту же минуту увидела все следствия пагубной слабости этого молодого человека, так худо понявшего прекрасную свою обязанность, которую он должен был исполнить при несчастном герцоге. Я видела, как мой бедный друг приезжает в дом своего отца, и как он, похожий на страшное привидение, может быть, делается причиной смерти дряхлого старика, от которого из жалости скрывали положение его сына».

«Удивительное дело, – пишет по этому поводу С. Ю. Нечаев, – плохо понял свои обязанности, оказывается, мальчишка, не покинувший и сопровождавший своего тяжело больного дядю. А почему не жена, предававшаяся развлечениям в Париже и фактически бросившая своего умирающего мужа? Но оставим всю эту патетику на совести “модной писательницы” Лоры д’Абрантес, тем более что других описаний последних дней нашего героя у нас и нет».

Итак, Лора осталась в Женеве, а в Монбар к Жюно отправился ее брат Альбер с указанием присылать ей свежие новости о состоянии мужа. Альбер приехал в Монбар на следующий день и занял свой пост наблюдателя. Из этих наблюдений, обильно приправленных тенденциозными эпитетами самой Лоры, сложилась следующая картина: «Увы! Предчувствия мои были справедливы. Отец Жюно, от природы мрачный характером, был поражен этим страшным явлением так, что совершенно потерял возможность сделать что-нибудь полезное для сына. Обе сестры Жюно, не меньше приведенные в ужас, умели только плакать и жаловаться, по крайней мере, младшая из них… Сын ее, этот Шарль Мальдан, был таков же, как в Лионе: ничтожный ребенок, и его бесхарактерность имела пагубные последствия. Все они не знали, что делать… Жюно был окружен только любовью жителей городка Монбара, и благородные, великодушные поступки их в этом случае удивительны. Четверо из них бодрствовали и смотрели за больным».

«Интересная получается картина: дряхлый отец потерял всякую способность сделать что-либо полезное для сына, сестры – умеют только плакать и жаловаться, племянник – ничтожный ребенок. В результате у постели больного Жюно вынуждены были дежурить совершенно посторонние жители Монбара. А где же, позволительно будет спросить, был сам Альбер – в некоторой степени родственник Жюно, его шурин, пышущий здоровьем мужик, да к тому же всем своим положением в жизни обязанный именно родственным связям с герцогом? Чем он проявил себя в эти тяжелые дни? Наверное, он был очень занят писанием писем (так и хочется сказать, донесений) своей сестрице».

* * *

В доме отца встревоженный и затравленный Жюно не переставал думать о жестокости и несправедливости судьбы. Мысли эти стали его навязчивой идеей. Император, Франция, Лора, маршальский жезл – весь окружавший его мир, все, что было ему дорого, оказалось гнилой, омерзительной декорацией. Как все опостылело! Почему так медлит смерть? Почему дает время и возможность снова и снова ворошить всю эту грязь?

Как все происходило в точности, не узнает уже никто. Мы можем лишь предположить, что это было так или примерно так: дрожащей походкой Жюно поднялся по лестнице, проскользнул в свою комнату, повернул ключ в замочной скважине, поспешно открыл окно. Жизнь в тысячах проявлений, звуков, шорохов была рядом, на расстоянии протянутой руки. Он сел на подоконник, свесил ноги…

«Тело ударилось о мостовую с глухим стуком, но Жюно и здесь не повезло: он не умер сразу, а лишь получил сильные ушибы и в нескольких местах сломал ногу. В других обстоятельствах, даже при умеренной жажде жизни у пострадавшего такое ранение не было бы смертельным».

Местные лекари, прежде всего один медик из Самюра и другой из Шатийона, пытались что-либо сделать, они ампутировали несчастному герцогу поврежденную ногу, совершая при этом, как указывал еще Платон, самую большую ошибку врачей, состоящую в том, что они пытаются лечить тело человека, не пытаясь вылечить его душу. Жюно не становилось ни лучше, ни хуже, он был отрешенным, погруженным в себя, стоящим как бы на пороге вечности.

Из Парижа был вызван и приехал вместе с дядей Жюно, главным сборщиком податей в департаменте Верхней Соны, знаменитый хирург Дюбуа, но и он ничего не смог изменить. Жюно стал срывать повязки, бредить. Началась гангрена, а вскоре и общий паралич…

Жюно умер 29 июля 1813 года в четыре часа вечера.

Свое отсутствие в Монбаре в последние часы жизни Жюно Лора впоследствии очень художественно объясняла плохим самочувствием после случившегося у нее выкидыша. Она писала: «Бедные дети мои в одну неделю едва не сделались совершенными сиротами. Когда я мысленно переношусь к этому периоду моей жизни, я теряю способность чувствовать от скорби и спрашиваю сама себя, не имеет ли человек больше сил для страданий, нежели для счастья?»

* * *

Итак, Лоре было всего 28 лет, а на руках у нее осталось четверо детей: две дочери девяти и одиннадцати лет и два сына трех и пяти лет. Кроме того, у нее насчитывалось долгов на почти полтора миллиона франков. Разоренной вдове пришлось продать все свои драгоценности, обстановку и винный погреб.

При Реставрации герцогиня, как и многие другие, внезапно обнаружила в себе монархические чувства. Наполеон, некогда бывший ее кумиром, теперь сделался «чудовищным узурпатором».

Падение Империи герцогиня встретила криками «Да здравствует король!» в компании своего любовника Мориса де Баленкура. Потом вместе с детьми она переехала к нему в замок Шампиньи. Там-то у нее и случились неудачные роды: девочка родилась мертвой.

Ее бывшему любовнику и другу князю Меттерниху, несмотря на все усилия, не удалось спасти заграничную собственность герцога д’Абрантес, а может быть, он и не очень старался это сделать.

После неудачных родов герцогиня перебралась в свой парижский особняк. Она позволила себе еще устроить несколько званых обедов и приемов, хотя средств на это уже совсем не было. Ее любовник оплатил за нее 300 000 франков, но не более того. И Лора написала маркизу де Баленкуру прощальное письмо, он был ей больше не нужен. Одновременно она отправила официальное прошение новому королю Людовику XVIII. К ее пенсии, составлявшей 6000 франков, тот добавил из своих личных фондов еще 20 000 франков и сохранил за ней право на титул. Сменивший его в 1824 году его младший брат Карл X сохранил это положение дел.

* * *

А потом Лора познакомилась с писателем Оноре де Бальзаком.

Биограф Бальзака Пьер Сиприо по этому поводу пишет: «Бальзак познакомился с герцогиней д’Абрантес в Версале, у Сюрвиллей, живших на улице Морепа в доме 2. Она жила по соседству».

Герцогиня д’Абрантес действительно к тому времени оставила Париж и обосновалась в Версале в небольшом особнячке на улице Монтрей.

Бальзаку в то время было лет 25–26, и он, так уж сложилось, не очень представлял, как завязываются любовные связи. Он полагал, что надеяться на успех у такой шикарной женщины (все-таки герцогиня!) мог только самый выдающийся человек. Себя он таковым не считал, а потому повел себя застенчиво и робко.