Текст книги "Самые знаменитые истории любви войны 1812 года"

Генерал А. И. Михайловский-Данилевский дополняет эту пугающую картину: «На первом шагу началась борьба с природою. Свирепствовавшая в ту зиму жестокая буря, сокрушив лед, разметала его на всем пространстве залива огромными обломками. Подобно утесам возвышались они в разных направлениях, то пересекая путь, то простираясь вдоль по дороге. Вдали гряды льдин похожи были на морские волны, мгновенно замерзшие в минуту сильной зыби. Надобно было то карабкаться по льдинам, то сворачивать их на сторону, то выбиваться из глубокого снега. <…> Холод не превышал пятнадцати градусов, и погода была тихая; иначе вьюга, обыкновенное в сих широтах явление, могла взломать ледяную твердыню и поглотить войско. Хотя каждая минута была дорога, но солдатам давали отдых; они едва могли двигаться от изнурения. Лошади скользили и засекали ноги об острые льдины. <…> С трудом можно было достать немного дров. Большая часть войск провела ночь без огней».

Этот героический переход многие историки сравнивали потом с переходом Суворова через Альпы, а герой этого перехода генерал М. Б. Барклай-де-Толли написал в своем рапорте: «Переход был наизатруднительнейший. Солдаты шли по глубокому снегу, часто выше колена. <…> Понесенные в сем переходе труды, единственно русскому преодолеть только можно».

Отметим, что «в ледовой пустыне Ботнического залива Маргарита Тучкова была единственной женщиной».

Конечно, она не ходила в атаки. Не женское это дело. Она находилась «в тыловых формированиях Ревельского пехотного полка. <…> Она мужественно разделяла с супругом все опасности и неудобства военной жизни: жестокие морозы, северные шквалистые ветры, многосуточный утомительнейший переход с войском по льду Ботнического залива, постоянную угрозу открытых столкновений со шведскими военными формированиями и партизанскими отрядами вооруженных финнов». Она «раздавала нуждавшимся хлеб, ухаживала за ранеными. Она то молилась, то прислушивалась с ужасом к пушечным выстрелам, первая выбегала встречать возвращавшихся воинов».

Русские солдаты называли ее своим ангелом-хранителем.

«Да, женам русских генералов разрешалось следовать за мужьями фронтовыми дорогами, но сколь немногие воспользовались этой возможностью! Можно ли их за это осуждать? Война есть война… После долгих переходов Маргарита от усталости замертво падала на руки мужа. Но деятельный, неунывающий характер помогал ей переносить тяготы. Она училась стойко терпеть зрелище смерти, перевязывать раненых, ухаживать за ними, выслушивать последнее слово умирающего… Только гул артиллерии, когда дрожит под ногами земля и все застилает пороховой дым, лишал ее этого самообладания. Ей, остававшейся во время битв в обозе, были невыносимы часы ожидания».

Это выглядит невероятно, но Маргарита отказывалась покинуть мужа, даже когда стало ясно, что она забеременела. Лишь после того, как ее положение сделалось заметным для окружающих, она решилась уехать к матери, в Москву.

* * *

Их сын, названный Николаем, родился в 1811 году. К этому времени очередная большая война уже стояла на пороге России. Все дышало предчувствием беды, а новый полк Тучкова 4-го располагался в Минской губернии.

И ведь что интересно – перед самым вторжением Наполеона генерал Тучков хотел выйти в отставку. У него был маленький сын и любимая жена – они мечтали поселиться втроем где-нибудь подальше от шумных столиц. Александру так не терпелось заняться домашним хозяйством, добраться наконец до своей любимой библиотеки, в которой накопилось столько книг, которых он не имел времени прочитать… Вот это было бы счастье…

Но задуманное пришлось отложить «на потом». О личном в общей беде офицерам думать не полагалось.

Когда в июне 1812 года полчища Наполеона вторглись в Россию, генерал Тучков получил приказ выступить к Смоленску. Впрочем, начали отступать все русские войска, стоявшие на западной границе.

Жена некоторое время находилась при нем. «По дороге к Смоленску они остановились в маленькой деревне, где ночью Маргарите Михайловне приснился вещий сон. Толычева руководствовалась семейными преданиями и записала его со слов Марьи Алексеевны Тучковой, родной племянницы Александра Алексеевича: «Тетка передавала мне столько раз подробности этого сна, что я помню даже все ее выражения». Тучковой приснилась рамка с начертанными кровью словами: «Ton sort se décider а Borodino»[3]3
   С фр.: Твоя участь решится в Бородино.


[Закрыть]. Маргарита Михайловна разбудила мужа, крича, что его убьют в Бородино. Тучков успокоил ее, но сон повторился: ей приснилось, что в ее комнату пришли ее родители (отец нес на руках Колю), брат Константин и священник, чтобы сказать о смерти мужа. Маргарита Михайловна потребовала карту. Вместе с мужем она искала место с приснившимся названием, но не нашла. «Если Бородино действительно существует, – заметил Александр Алексеевич, – то, судя по звучному его имени, оно находится, вероятно, в Италии. Вряд ли военные действия будут туда перенесены: ты можешь успокоиться».

* * *

Под Смоленском семья Тучковых понесла первую потерю: командуя своей бригадой, брат Александра – генерал-майор Павел Алексеевич Тучков 3-й – лично возглавил штыковую атаку Екатеринославского гренадерского полка, был тяжело ранен саблей в голову и штыком в бок и взят в плен французами.

До этого в районе Лубино (Валутиной горы) корпус маршала Нея атаковал арьергард Барклая-де-Толли, прикрывавший отход русской армии от Смоленска. Именно здесь генерал П. А. Тучков 3-й на три часа задержал противника, но потом вынужден был доложить Михаилу Богдановичу, «что больше не может сдерживать натиск противника».

В ответ Барклай-де-Толли резко сказал ему:

– Возвратитесь на свой пост, и пусть вас убьют. Если же вы вернетесь живым, то я прикажу вас расстрелять.

Генерал Тучков 3-й был очень храбрым человеком, и он не вернулся. Его бригада почти полностью была уничтожена, но приказ он выполнил. Лишь незначительное число его людей смогло отойти за реку Строгань, а сам израненный генерал, как мы уже говорили, попал в плен.

После сражения он был представлен лично Наполеону, который оказался так восхищен его отвагой, что вернул ему шпагу. После этого император французов попросил Тучкова 3-го написать письмо своему брату Николаю, командиру 3-го пехотного корпуса, в котором выражалась готовность к началу переговоров с императором Александром. Письмо было передано в Санкт-Петербург, но ответа на него не последовало. В результате Павла Алексеевича отправили во Францию в качестве почетного военнопленного, и он смог освободиться лишь в 1814 году, когда русские войска победоносно вошли в Париж.

Что касается двух других братьев, то Судьбе было угодно, чтобы Николай и Александр Тучковы стали участниками Бородинского сражения.

26 августа (7 сентября) 1812 года Александр и его старший брат – генерал-лейтенант Николай Алексеевич Тучков 1-й – оказались на левом фланге русской армии, в районе Багратионовых флешей, где было жарче всего. На исходе дня почти одновременно, неподалеку друг от друга, оба брата были смертельно ранены.

Корпус Николая Тучкова 1-го был скрытно выдвинут в резерв левого фланга в Утицком лесу, но затем генерал Л. Л. Беннигсен вывел его из укрытия вперед. Корпус вел упорные бои за Утицкий курган с частями польского корпуса генерала Понятовского. Возглавив в критический момент сражения контратаку Павловского гренадерского полка, Тучков 1-й был тяжело ранен пулей в грудь.

«Николая вынесли с поля битвы, и он скончался уже после нее, а судьба Александра была еще страшнее: французская бомба – начиненный порохом чугунный шар – попала в носилки, на которых солдаты выносили командира, и от его тела ничего не осталось – оно исчезло, растворилось в этом аду…»

Итак, раненого Николая Алексеевича Тучкова 1-го отвезли в Можайск, а затем в Ярославль. Там он и скончался в ноябре 1812 года и был погребен на территории Толгского монастыря.

Александру Тучкову 4-му выпала славная участь быть убитым с полковым знаменем в руках.

Ряды Ревельского полка под шквальным огнем противника редели на глазах. Оставшиеся в живых уже перестали что-то понимать, и, казалось, ничто не могло поднять этих парализованных страхом людей в контратаку. Но тут Александр схватил знамя и крикнул своим солдатам:

– Что, трусите, ребята? Так я один пойду…

Они не дали ему пойти вперед одному. Они ринулись за ним, а через минуту раненый генерал упал, истекая кровью. Несколько солдат попыталось вынести любимого командира, но тут их всех настигло вражеское ядро…

Участник сражения Ф. Н. Глинка потом написал: «Тело его не досталось в добычу неприятелю. Множество ядер и бомб каким-то шипящим облаком обрушилось на то место, где лежал убиенный, взрыло, взбуравило землю и взброшенными глыбами погребло тело генерала».

* * *

Узнав о судьбе трех своих сыновей (Сергей Алексеевич Тучков 2-й в это время находился в рядах Дунайской армии адмирала Чичагова), матушка их, Елена Яковлевна, без крика и слез опустилась на колени, прошептав:

– Господи, твоя воля…

Потом она долго плакала, да так сильно, что ее глаза перестали видеть.

Императрица, пораженная известием о том, что безутешная Тучкова от горя потеряла зрение, решила послать ей своего доктора. Но Елена Яковлевна отказалась от врачебной помощи, сказав:

– Не надо. Мне больше смотреть не на кого!

* * *

Весть о смерти Тучкова привез домой брат Маргариты, служивший адъютантом при генерале Барклае-де-Толли, но ни он, ни мать не решились сообщить ей об этом. Лишь Михаил Петрович, взяв маленького внука на руки, вошел к дочери в комнату и сказал:

– Сбереги себя для сына… Это все, что тебе осталось от твоего Александра… Твой муж пал героем на Бородинском поле…

После этого несчастная женщина впала «в состояние нечувствия и была безразлична ко всему окружающему».

Что тут говорить, страшный сон сбылся, но Маргарита Тучкова отказывалась в это верить. А потом из письма генерала П. П. Коновницына она узнала, что ее муж погиб в районе Багратионовых (Семеновских) флешей. Более того, генерал приложил к своему письму карту, указав крестиком примерное место гибели Тучкова 4-го.

Отметим, что Коновницын был командиром дивизии, в которой служил Александр, а еще он был близким родственником Нарышкиных, ибо его дочь Елизавета была замужем за Михаилом, родным братом Маргариты. Но даже он ничего не мог сказать точно: после Бородинского сражения армия спешно отступила к Москве, и позаботиться о погибших не было никакой возможности.

И все же в голове у Маргариты прочно засела мысль о том, что она, может быть, найдет останки своего погибшего мужа.

Как бы то ни было, в начале ноября, оставив маленького сына родственникам, она приехала на место сражения.

Сейчас невозможно себе представить то, что увидела эта несчастная женщина на Бородинском поле. Вернее, можно попытаться, прочитав, например, пронзительные по своей трагичности воспоминания графа де Сегюра, отступавшего в 1812 году вместе с наполеоновской армией через эти места.

Он пишет: «Миновав Колочь, все угрюмо подвигались вперед, как вдруг многие из нас, подняв глаза, закричали от удивления. Мы все сразу стали осматриваться; перед нами расстилалась утоптанная, опустошенная, разоренная почва; все деревья были срублены на несколько футов от земли; далее виднелись холмы со сбитыми верхушками – самый высокий из них казался самым изуродованным. Мы находились словно на погасшем и разбросанном вулкане. Земля вокруг была покрыта обломками касок, кирас и оружия, сломанными барабанами, обрывками военных мундиров и знамен, обагренных кровью.

На этой всеми покинутой почве валялось около тридцати тысяч наполовину обглоданных трупов. Надо всем этим возвышалось несколько скелетов, застрявших на одном из обваливавшихся холмов. Казалось, что смерть утвердила здесь свое царство: перед нами был ужасный редут, отбитый Коленкуром и послуживший ему могилой. Тогда в бесконечном и печальном ропоте послышались слова: “Это – поле великой битвы!..” Император проехал быстро. Никто из нас не остановился: холод, голод и неприятель гнали нас вперед; проходя мимо, мы повернули головы, бросив печальный и последний взгляд на эту огромную могилу наших товарищей по оружию, которых мы бесплодно принесли в жертву и которых следовало покинуть навсегда».

Не правда ли, страшное зрелище? А теперь подумаем, каково было увидеть все это тридцатилетней женщине, нервной и до болезненности впечатлительной от природы…

Русский офицер Ф. Н. Глинка в своих «Очерках Бородинского сражения» вспоминает: «Но вот, под заревом пожара небывалого, при блеске костров, являются два лица на поле Бородинском. То была женщина стройная, величавая, то был отшельник, облаченный в схиму. Оба в черных, траурных одеждах. У нее блестит на груди крест, на нем везде видны символы смерти – изображения черепа и костей адамовых. Между костров огненных, по берегам молчащего Огника идут они, молчаливые, ночью, под бурею. Она – с запасом своих слез; он – с фиалом святой воды и кропильницею. И плачет, и молится жена, и молится, и окропляет водою жизни смиренный отшельник, живой мертвец, тех мертвецов безжизненных. И вот чьи слезы, чьи благословения, под ризою черной осенней ночи, под бурею, раздувающею костры, напутствуют в дальний, безвестный путь тех потомков древних рыцарей, тех генералов и герцогов, тех великанов нашего времени, которые, по какому-то непонятному, обаятельному действию исполинской воли чародея, пришли со своими войсками, со своими колоннами, чтоб положить кости на русской земле, и предать те кости на пищу русскому огню, и отдать пепел тех костей на рассеяние ветрам подмосковным. И тот отшельник, схимник соседственного монастыря, и та женщина, вдова генерала Тучкова, среди исполнителей обязанности общественной были единственными представителями любви, высокой, христианской любви!»

«Нагибаясь едва ли не к каждому обезображенному трупу, Маргарита Михайловна пыталась различить дорогие черты, а ее спутник кропил вокруг святой водой».

Два дня поисков на этом огромном «кладбище без гробов» ничего не дали – тело мужа ей найти так и не удалось. Это и понятно, ведь только около флешей, в самом центре недавнего сражения, лежало около двадцати тысяч трупов, «исклеванных птицами, объеденных волками, ограбленных мародерами, застывших в самых разнообразных позах среди десятков тысяч убитых лошадей».

Это было самое пекло… Настоящий ад…

Но неудача поисков не огорчила ее. Напротив, она возродила надежду. А вдруг он не погиб? А вдруг произошла какая-то ошибка? А вдруг он, как и брат, в плену у французов?

Вернувшись домой, Маргарита продолжала верить. Она постоянно просыпалась посреди ночи и бежала во двор. Ей казалось, что Александр вот-вот появится у ворот, и она хотела быть готовой его встретить. Родственники чуть ли не силой возвращали ее домой, искренне опасаясь за ее рассудок…

Но она не сошла с ума. Она продолжала жить, еще примерно год искренне веря в то, что ее муж жив, и эта вера придавала ей силы.

Ф. Н. Глинка в «Очерках Бородинского сражения» пишет: «На одной из батарей Семеновских (на среднем реданте) Маргарита Тучкова, отказавшись от всех прав (а их так было много!) и притязаний на счастье мирское, сняв светлые одежды мирянки и надев черные монахини, построила храм и устроила общину, в которой живут и молятся смиренные инокини. Под сводом этого храма, на левой стороне, стоит памятник Александру Тучкову, и в нем сохраняется икона Божией Матери. С этой иконой был он во всех походах до Бородинского сражения, и во всех походах сопровождала его супруга, до смерти верная и по смерти с ним неразлучная!»

Поняв в конце концов, что муж не вернется и даже похоронить его по-христиански не получится, Маргарита Михайловна решила построить церковь на том месте, что было окроплено кровью Александра и орошено ее вдовьими слезами. Для этого она продала свои бриллианты, получила еще 10 000 рублей от императора Александра I и принялась за строительство. «Земля, на которой стояли полки Тучкова, принадлежала трем владельцам. Маргарита Михайловна, решив построить там храм, хотела ее выкупить, но помещики отдали землю бесплатно».

С. Н. Глинка в своих «Записках» рассказывает: «Маргарита Михайловна Тучкова после двенадцатого года встретила императора Александра I на перевозе через Оку, и государь спросил, чего она желает? Горестная вдова отвечала, что она желала бы соорудить церковь там, где в 1812 году был убит ее муж. Дано было дозволение. Маргарита Михайловна немедленно соорудила храм. <…> Не думала она тогда, что в стены новосозданного храма перейдет и последняя надежда земной ее жизни».

«Для удобнейшего наблюдения за производством работ» она вместе с сыном поселилась рядом в небольшом домике, больше похожем на сторожку, и жила там, пока к 1820 году не была возведена Спасская церковь, задуманная в традициях русского классицизма в форме античной усыпальницы.

Официальное название этой церкви – церковь Спаса Нерукотворного Образа (Нерукотворный Образ Спасителя – это полковая икона Ревельского полка, во главе которого погиб генерал Тучков 4-й).

Сначала на месте гибели Александра была построена небольшая часовня, и лишь потом на этом же месте был возведен храм во имя Спаса Нерукотворного. Отметим, что это был первый памятник, сооруженный в память русских солдат и офицеров, павших на Бородинском поле.

В 1820 году церковь была освящена архиепископом Августином, а 26 августа, в годовщину Бородинского сражения, в нише, справа от иконостаса была помещена икона Спаса Нерукотворного. Слева от входа, над символической могилой генерала поставили белый мраморный крест с надписью у подножия: «Помяни, Господи, во Царствии Твоем Александра, на брани убиенного».

И потянулись сюда люди. В основном это были вдовы, хотевшие помолиться за своих убитых в Бородинском сражении мужей. Да и сама Маргарита Михайловна стала все больше и больше времени проводить в этом скорбном для нее месте. Она и после смерти мужа хотела оставаться с ним неразлучной.

В это время у Маргариты была лишь одна сила, призывающая ее к жизни, – их с Александром маленький сын Николенька.

Среди реликвий, которые бережно хранятся сейчас в Спасо-Бородинском монастыре, есть написанная девятилетним Николаем Тучковым записка: «Маменька! Жизнь моей жизни! Если бы я мог показать Вам свое сердце, то Вы увидели бы начертанное на нем Ваше имя!»

Но Судьба уже уготовила несчастной женщине еще один удар: в 1826 году умер от скарлатины пятнадцатилетний Николенька. Не стало ее единственного и горячо любимого сына, в котором с каждым месяцем все явственнее проступали черты Александра. Маргарита Михайловна так гордилась им. Недавно его приняли в Пажеский корпус. Казалось, жизнь налаживается, время залечивает раны…

И что самое ужасное – консилиум врачей не нашел состояние ребенка опасным, «один из докторов головой ручался за выздоровление». А уже следующей ночью Николеньки не стало…

1826 год стал для Маргариты Михайловны роковым.

По делу декабристов в Сибирь на каторгу пошел ее младший брат Михаил.

В 1823 году он стал полковником, связался с декабристами, вступил в Союз благоденствия и Северное общество. А кончилось все тем, что его осудили на восемь лет каторги. Вместе с ним последовала в Забайкалье и его жена Елизавета Петровна (урожденная Коновницына).

Но и это еще было не все – не выдержав испытания, умерла мать Маргариты Михайловны.

«В 1826 году, – свидетельствует С. Н. Глинка, – умер сын Маргариты Михайловны, и я сопровождал ее на Бородинское поле для отдания последнего долга юноше. Не могу изъяснить того чувства, которое глубоко навсегда запало в мою душу, когда в первый раз после 1812 года въехал я на равнины Бородинские: мне казалось, что каждый поворот колеса попирает прах тысячи жертв. Вся отшельническая жизнь вдовы и матери заключалась в стенах храма. Войдя в него, вы увидите на левой стороне памятник, воздвигнутый супругу: в средине сияет образ Божией Матери, бывший с А. А. Тучковым во всех походах, а направо – гробница юного его сына с надписью, в которую перешла вся жизнь вдовы-матери: “Се аз Господи!”»

После похорон сына под сводами Спаса Нерукотворного, в склепе храма, ничто уже не держало ее в миру, и все сосредоточилось для нее на Бородинской земле.

Когда ее спросили, как она смогла вынести весь ужас своего положения, Маргарита Михайловна ответила: «Я никогда не думала о том, что здесь со мной будет, а только о том, что уже было. Бывшее здесь слишком сроднилось со мной. Сперва я очень занята была постройкой церкви, для себя же поставила малый домик в виде сторожки, куда приезжала только на время, чтобы наблюдать за работами. Со мной жила одна добрая старушка, которая хотя и была чужда нам по вере и племени, однако посвятила себя совершенно нашему семейству».

Этой доброй старушкой была, судя по всему, гувернантка ее покойного сына Тереза Бувье[4]4
   Эта француженка была намного старше Маргариты Михайловны. Она осталась верна католицизму, но безграничная преданность Тучковой принудила ее жить в православном монастыре. Она была ворчливой, но очень честной, и ей были доверены функции экономки. В связи с этим мадам Бувье постоянно ругала Тучкову за то, что та раздает всем последние деньги и съестные припасы.


[Закрыть].

И все же, признаем, было очень тяжело. Страдания порой казались ей совершенно невыносимыми. Плюс ко всему – однообразие, один день похожий на другой, и ничего, кроме служб, молитв, рукоделия и чтения. «Вот и вся жизнь! – написала она одной из своих подруг. – Скучно жить – страшно умереть. Вот предмет для размышления».

«Так продолжалось до тех пор, пока к ней не приехал митрополит Филарет – святитель редких человеческих достоинств. Он сумел внушить Маргарите мысль, что она ведет жизнь нехристианскую, что ее боль – лишь частичка общей боли: ведь кругом столько горя, столько таких же, как она, вдов, сирот и несчастных людей, и нужно отдать себя служению им, страждущим».

Так Маргарита Михайловна отдалась главному делу всей своей последующей жизни – устройству нового женского монастыря, где, лишившись самых близких людей, она решила навсегда поселиться.

А ведь первоначально у нее не было замысла создавать монастырь. «Она приютила старика Горленко, а в дальнейшем собиралась открыть богадельню для инвалидов – ветеранов Отечественной войны 1812 года. Помимо Бувье у Тучковой была горничная из Дерпта[5]5
  1 Ныне это эстонский город Тарту.


[Закрыть], лютеранка, которая затем крестилась в православие и постриглась под именем Деввора. Но каждый день к сторожке приходили нищие, и Маргарита Михайловна никому не отказывала в помощи. Молва о “доброй барыне” распространялась по округе очень быстро».

Женщины собирались к ней по-разному. Например, однажды во время поездки верхом она встретила телегу, на которой везли стонавшую женщину. Кучер пояснил, что муж ее, пьяница, постоянно избивает ее и двух дочерей. Маргарита Михайловна взяла женщину с дочерьми к себе и построила для них домик. Вскоре вокруг стали появляться новые домики, в которых начали селиться девицы и вдовы, желавшие молитвенной тишины.

Постепенно маленький дом вдовы генерала Тучкова стал центром целой колонии, где жили женщины, искавшие утешения и понимания среди таких же – несчастных и обездоленных войной. Шли и крестьяне из соседних деревень – кто за советом, кто за духовной помощью.

А затем Маргарита Михайловна освободила всех крестьян в своем тульском имении: она дала им «права вольных хлебопашцев с тем, чтобы они платили по две тысячи ассигнациями в год». Кроме того, она продала половину имения в Ярославской губернии за 20 000 рублей. Полученные от продажи средства пошли на содержание общины.

Но жили все равно очень бедно, однако Маргарита Михайловна была бодра: «Господь не оставит, да и нам ли жаловаться? Трапеза не затейлива, а зато каков хор!»

В 1833 году, по ходатайству митрополита Филарета Московского (Дроздова), поселение было зарегистрировано как Спасо-Бородинская община, а точнее – «Спасо-Бородинское богоугодное общежитие для 20 женщин».

Желая преобразовать свою общину, устроенную на месте гибели мужа, в монастырь, Маргарита Михайловна «подала на Высочайшее имя прошение от 6 декабря 1836 года о дозволении ввести в Спасо-Бородинском общежитии монашеское пострижение. Вместе с этим Тучкова ходатайствовала, чтобы ей позволено было обратить свою пенсию, состоявшую из 1800 рублей в год, навсегда в пользу обители. На эти просьбы Тучковой было по Высочайшему повелению объявлено, что к исполнению желания ее препятствий не будет, если Святейший Синод представит о том доклад на Высочайшее утверждение. По этому Высочайшему указанию Тучкова обратилась со своею просьбой в Святейший Синод. <…>

Порядок, введенный в общежитии, и призрение общиною больных и беспомощных были причиною того, что количественный состав общежительниц вскоре далеко превзошел первоначально предположенную цифру, так что в 1837 году сестер вместо 20 было уже 56. В этом году начали возводить в общине ограду и на ней предполагали выстроить каменную колокольню».

Вскоре сама Маргарита Михайловна приняла малое пострижение и стала инокиней Меланией. «Обряд проходил в Троице-Сергиевой лавре. Митрополит Филарет дал ей на счастье свою рясу и келейную камилавку[6]6
   Камилавка – головной убор в Православной церкви, который является также наградой для священников.


[Закрыть]».

В 1838 году община была преобразована в Спасо-Бородинский общежительный монастырь 2-го класса.

К 1874 году возвели полный ансамбль монастырских строений, в том числе и зимнюю церковь Филарета Милостивого, колокольню при Спасской церкви, собор Владимирской иконы Божией Матери (доминанта архитектурного ансамбля монастыря) и церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи при новой монастырской трапезной. Все упомянутые здания сохранились до нашего времени (первоначальные интерьеры, правда, были утрачены).

28 июня 1840 года состоялось пострижение инокини Мелании в мантию с именем Мария, а на следующий день основательница и попечительница богоугодного общежития на Бородинском поле была возведена в сан первой игумении Спасо-Бородинского монастыря.

Игумения была добра и ровна со всеми, ничем не выделяя себя среди подруг по несчастью. При этом, как пишет в своих «Воспоминаниях» барон А. И. Дельвиг, «Маргарита Тучкова была женщина светская, и в монастыре не было никакого порядка. Монахини уходили куда и когда хотели, а в ее собственной келье допускались музыка, светские песни и танцы. С другой стороны, Тучкова имела значение при Высочайшем дворе и умела собирать большие подаяния для монастыря».

Не было никакого порядка? Когда митрополит Филарет уже после смерти Маргариты Михайловны «стал расспрашивать о стиле управления монастырем, монахиня София сказала ему, что Тучковой не хватало необходимой для настоятельницы строгости. Митрополит заключил из ее слов, что это замечание “не оскорбительно и не несправедливо по отношению к Марии”. Сестры относились к ней, как к матери. Когда Маргарита Михайловна сломала руку по дороге в Москву, все рыдали и порывались ехать к ней, а когда накануне Сочельника ее не было в монастыре, ни у кого не было праздничного настроения. Сестры любили собираться вместе в келье настоятельницы, где читали, шили, вязали, “все работали, болтая”, во всем была домашняя, теплая атмосфера. Причем послушницы, самые юные из сестер, садились на ковре у ног матушки».

* * *

В 1837 году на Бородинском поле отмечался 25-летний юбилей войны 1812 года. При этом проходили парады, присутствовало множество гостей во главе с императором Николаем I. Для Маргариты Михайловны это празднование оказалось слишком тяжелым, и она слегла. Ей было так плохо, что она не смогла подняться даже тогда, когда государь пришел навестить больную. Прощаясь, он спросил, что можно было бы сделать для нее. Она попросила лишь об одном – отпустить на волю ее брата-декабриста Михаила.

Вряд ли эта просьба понравилась Николаю I, но отказать Тучковой он не смог. Вскоре брат вернулся с каторги и стал рядовым солдатом в Кавказском корпусе. В этом качестве он участвовал в боевых действиях против горцев, вновь получив за храбрость офицерский чин. После этого он вышел в отставку и до конца жизни жил в имении своей жены в Тульской губернии.

Умерла игумения Мария 29 апреля 1852 года. Причиной смерти стал общий упадок сил, отек в ногах и болезнь сердца, сочетавшиеся с кашлем и приступами удушья.

До последних дней своей жизни она жила в доме напротив усыпальницы мужа и сына. Словно предчувствуя кончину, незадолго до смерти, она сожгла остававшиеся у нее письма мужа, не желая, чтобы их потом читали посторонние люди.

Она была похоронена 5 мая в той же церкви Спаса Нерукотворного Образа. Скорбь сестер по умершей настоятельнице была столь сильна, что «отпевание заканчивали без хора, так как монахини не могли петь по причине слез».

А через 22 года после ее смерти один старичок из соседнего села Семеновского вспоминал: «Много лет прожил я на белом свете, а такой болезной души еще не видывал. Когда она скончалась, что в обители, что в окружных селах стон стоял, потому что она нам всем была мать родная».

* * *

В 1896 году в церкви Спаса Нерукотворного Образа был погребен и брат Маргариты Михайловны – Александр Нарышкин. Таким образом, Спасская церковь стала усыпальницей Тучковых-Нарышкиных.

Ежегодно 12 мая (по новому стилю), в день кончины Маргариты Михайловны Тучковой у ее могилы служится панихида.

После ее смерти в доме все было оставлено нетронутым. В таком состоянии дом находился до 1930 года, когда монастырь, в котором за десять лет до этого жило до 270 сестер, был закрыт. В нем была размещена сельскохозяйственная коммуна им. Ворошилова, все было разграблено или уничтожено, а в том, что осталось, устроили зернохранилище.

До 1941 года монастырь использовался как школа и общежитие, а при немецкой оккупации – как госпиталь. В январе 1942 года в ходе боев домик Маргариты Михайловны сгорел.

В 1950-е годы в монастыре была устроена машинно-тракторная станция.

Реставрация монастыря началась в 1972 году. 16 августа 1992 года в его стенах была возобновлена Спасо-Бородинская женская православная обитель (ряд помещений сейчас используется совместно с Бородинским музеем-заповедником). «Новое поколение инокинь пришло в его священные стены, возрождается монастырская жизнь. Вокруг монастыря, да и внутри стен бережно сохраняются военные траншеи и укрепления – монастырский ансамбль неразрывно связан с местом великой битвы и немыслим вне его».

В 1994 году был заново выстроен домик Маргариты Михайловны (в нем открыт музей игумении Марии), в 1996–1997 годах недалеко от монастыря была поставлена деревянная часовня ее памяти.