Текст книги "Шизофрения. Психопатология шизоидов и шизофреников"

Таким образом, характер эволюции оказывается недостаточным, чтобы только на его основе можно было разграничить два психоза. Другие факторы должны помочь ему или даже занять его место. Простое перечисление симптомов нисколько не приближает нас к цели. Мы приведем здесь мнение Бине и Симона[47]47
  Binet et Simon, «Définition des principaux états d’aliénation», Année psychologique, vol. XVI, 1910.


[Закрыть] о значении симптомов в психиатрии, с которым полностью согласны. Эти авторы считают, что обычное описание различных состояний психики часто сбивает с толку. Мы полагаем, что поняли болезнь и в состоянии ее распознать, но достаточно перевернуть страницу учебника и перейти к следующей странице, чтобы вновь оказаться перед проблемой. Мы находим почти то же состояние психики, «вся эта банальная симптоматика более или менее повторяется от болезни к болезни, создавая приводящее в уныние впечатление, что все это одно и то же. Литература полна наблюдениями, изобилующими подробностями, которые бесполезны, поскольку в них есть все, кроме самого главного». «Многие авторы совершают ошибку, вводя в психиатрические определения всю эту громоздкую симптоматику. Необходимо изменить метод. Синтез должен прийти на смену анализу. Некоторые симптомы характерны, другие банальны, точнее, в каждом симптоме есть банальная часть, которую следует игнорировать, и характерная часть, которую нужно сохранять. Следует уточнить специфические черты симптомов каждой изучаемой формы болезни, ибо важны не симптомы, но психическое состояние, которое их обуславливает». В противоположность методу Крепелина, являющемуся методом «собирания образцов» и способному лишь порождать сомнения, нужно разработать новый подход, который, по словам Бине и Симона, был бы ближе французским психиатрам. «Следует искать самое главное, душу больного, и считать второстепенным его поведение, жесты, слова и прочие бесконечные детали».

Концепция шизофрении у Блейлера как нельзя лучше отвечает этим постулатам Бине и Симона. В своем капитальном труде о шизофрении Блейлер выдвигает на передний план элементарные симптомы, относящиеся к процессу мышления, эмоциям и волевым актам шизофреников. Кроме того (и это, возможно, самый главный пункт его концепции), он проводит через всю свою работу идею особого поведения больного по отношению к окружающей среде. Мы ограничимся здесь, для сведения, одним только примером. «Тогда как маньяк (больной маниакально-депрессивным психозом), – пишет Блейлер, – с жадностью впитывает в себя внешний мир и непрерывно занят им, шизофреник в большей или меньшей степени безразличен к окружающему». Перефразируя высказывание Бине и Симона, можно сказать, что при определении заболевания наличие возбуждения является банальным и не заслуживающим внимания фактом, а существенно то, как больной относится к окружающему миру. То же самое имеет место в отношении других симптомов.

Разработанные позднее понятия шизоидии и синтонии сделали вещи еще очевиднее. Мы можем теперь сказать, что, несмотря на свои психические нарушения, больной маниакально-депрессивным психозом остается синтоном, тогда как шизофреник им не является. После всего сказанного о шизофрении и синтонии мы никак не можем считать эту короткую фразу лишенной смысла.

Таким образом, теперь вопрос сводится не к различным формам эволюции болезни и не к сравнению двух рядов симптомов неопределенной длительности. Центральный пункт находится в другом месте. Подобно тому как шизоидия и синтония, как мы уже говорили, находятся среди специфических черт характера, как нормальных, так и анормальных, теперь они стали располагаться и среди симптомов психозов, придавая им особый оттенок. Они не являются новыми симптомами, но составляют «существенную сторону» симптомов и определяют «психическое состояние, которое эти симптомы обуславливает».

Но и это не все. Шизоидия и синтония не являются специфически болезненными чертами. Мы находим их и у нормальных индивидов. Они представляют собой, как говорит Блейлер, два витальных принципа. Таким образом, мы пришли к еще одной глубокой модификации нашего метода исследования. Мы не довольствуемся теперь определением только патологической стороны психозов, описанием того, в чем безумны безумцы, но стремимся выделить то, что сближает их с реакциями и поведением нормальных людей. Тем самым перед нами открываются многообещающие новые горизонты, как в теории, так и в практике. Мы поговорим еще об этом на страницах этой книги.

Итак, психиатрия начинает движение по новому пути.

Разграничение двух нозографических концепций, а именно маниакально-депрессивного психоза и шизофрении, основано теперь на понятиях синтонии и шизофрении, расширенных до описания поведения нормального индивида.

Б. Психопатологическая сторона проблемы. Эта констатация согласуется, впрочем, с нашей мыслью только на короткое время. Она в большей степени служит пунктом отправления, чем прибытия. Ибо теперь речь идет не о чем ином, как о сведении болезненных проявлений, наблюдаемых и при шизофрении, и при маниакально-депрессивном психозе к модификациям как шизоидии, так и синтонии, одним словом, о создании психопатологии этих двух болезней, основанной на двух понятиях, введенных Кречмером и Блейлером. Мы можем, конечно, сказать, что при шизофрении факторы синтонии все больше размываются и тогда шизоидия, лишенная этого регулятора, выходит за неуловимые границы, что позволяет ей исполнять свою роль в жизни. Доминируя теперь в психизме, она порождает монструозные формы, из которых состоит явно выраженная шизофрения. При маниакально-депрессивном психозе шизоидные формы, благодаря которым человеческой личности удается утвердиться как таковой в процессе постоянного взаимодействия с окружающей средой, напротив, никак не проявляются. В случае их отсутствия психическая жизнь человека свелась бы к одному этому взаимодействию, была бы лишена глубины, протекала бы, так сказать, в одном единственном измерении. Напомним кратко, как Бине и Симон описывают поведение больных маниакально-депрессивным психозом. «Чтобы познать образ мысли, суждения и волю больных, нужно их видеть, разговаривать с ними. Но где они? Где личность больного? Где тот, с кем можно поговорить? Он не существует, он исчез. Больной сведен к своим болезненным проявлениям, он весь – слова и жесты, если он в маниакальном состоянии, или – сплошные стенания и жалобы, если в депрессии…»[48]48
  Bine et Simon, «Définition des principaux états d’aliénation», op. cit., p. 186, 214.


[Закрыть]. Эта общая характеристика, данная совершенно независимо от понятий, о которых у нас идет речь, кажется, как нельзя лучше подтверждает сказанное выше.

Однако эта общая формулировка не может нас надолго удовлетворить. Она рискует выродиться в трюизм. Ибо то, что мы ищем, это не некие расплывчатые суждения, сделанные с высоты птичьего полета, но общие понятия, которые могут быть развиты и реально адаптированы к множеству имеющихся у нас фактов. И здесь трудности не заставляют себя ждать. Если, строго говоря, мы можем еще утверждать, что шизофреник становится все больше шизоидом и все меньше синтоном по отношению к окружающей его среде, то можем ли мы сказать, mutatis mutandis[49]49
  Лат. «изменив то, что нужно изменить». – Прим. перев.


[Закрыть], то же самое и о больном маниакально-депрессивным психозом? Это представляется совершенно невозможным. Если взять в качестве прототипа синтонии способность понимать себе подобных, сочувствовать их несчастьям, разделять их радость, ощущать себя вместе с ними или при их отсутствии чувствовать себя в гармонии с окружающим миром, то как можно говорить о нем, с его быстрой сменой идей и переменчивостью настроения, что он больший синтон, чем синтон нормальный? Тем не менее, как писал Блейлер, он поглощает с жадностью внешний мир и постоянно погружен в него. Он остается в непрерывном контакте с этим миром в противоположность возбужденному шизофренику. Однако это контакт в деградированной форме. Он существует только в данный момент, он не длится долго и потому отнюдь не служит проявлением роста синтонии. Это лишь деформированная форма по сравнению с «полной и гармоничной» синтонией нормального синтона. Таким образом, максимум синтонии находится в сфере нормального, тогда как максимум шизофрении, по-видимому, следует искать в области патологического. Это делает совершенно асимметричными по отношению друг к другу эти два главных фактора. Их нельзя сопоставить с простыми антагонистичными факторами, такими, например, как сужение и расширение сосудов. Их природа и модификации требуют большего уточнения. Однако как установить идентичность с психологической точки зрения столь разных на первый взгляд состояний меланхолической депрессии и маниакального возбуждения? Как свести наблюдаемые в этих состояниях бредовые идеи лишь к понятиям шизоидии и синтонии? Каким образом согласовать с этими понятиями то обстоятельство, что маниакально-депрессивный психоз развивается только приступами, не оставляя заметных следов в периоды просветления, тогда как шизофрения всегда приводит в большей или меньшей степени к длительному специфическому нарушению?

Мы не можем сейчас ответить на эти вопросы. Вся эта глава общей психопатологии не вышла еще из эмбрионального состояния. Однако мы уверены, что ей удастся обогатить нашу науку новыми данными и концепциями. Это одна из причин того, что мы придаем такое значение понятиям шизоидии и синтонии. Возможно, нам однажды удастся привести лучшие аргументы в пользу этого убеждения.

В. Клинический аспект проблемы. Каким бы ни было дальнейшее развитие этой главы общей психопатологии, которой мы слегка коснулись, понятия шизоидии и синтонии отныне могут служить нам в клинике. Они устраняют (по крайней мере, отчасти) досадное впечатление, произведенное неумеренным расширением понятия шизофрении, сделанным Блейлером в его первоначальной концепции. Критика по этому поводу его не щадила. Писали даже, что у врача, ставящего во всех случаях диагноз шизофрении, нет большого риска ошибиться и, таким образом, он может прослыть хорошим психиатром без каких-либо усилий и даже без особых знаний. Блейлер, оставаясь на эмпирической почве, отвечал на эту критику так: «Нужно ли пенять насморку за то, что он встречается чаще, чем тиф, или лошадям за то, что их больше, чем слонов?» И добавлял: «Для науки важно только, чтобы концепция была сформулирована корректно». Очевидно, это серьезный аргумент. Однако Блейлер должен был сам признать, что не существует негативных патогномоничных признаков, позволяющих исключить шизофрению. Трудно точно определить то, что ни в коем случае не может иметь природу шизофрении. Это побудило нас утверждать, что концепция шизофрении, оставаясь ясной и точной, не имеет хорошо определенных границ[50]50
  E. Minkowski, «La schizophrénie et la notion de maladie mentale», Encéphale, 1922.


[Закрыть]. Конструкция остается шаткой.

С тех пор, благодаря Кречмеру и самому Блейлеру, мы проделали определенный путь. Теперь мы знаем, что в области эндогенных психозов по крайней мере один признак ни в коем случае не может принадлежать шизофреническому процессу, позволяя тем самым ее исключить. Это синтония. Хотя это и не симптом в строгом смысле слова, он имеет не меньшее значение для дифференциальной диагностики.

Там, где факторы синтонии преобладают, нельзя осмысленно говорить о шизофрении.

Однако все усложняется при переходе к практике. Так же как у нормального индивида или у анормальных характеров, элементы шизоидии и синтонии не исключают друг друга и способны существовать бок о бок (смеси Кречмера), они могут встретиться и в одном и том же психозе. Если приглядеться внимательнее, они делают это даже чаще, чем можно было подумать вначале. Блейлер, адаптировав понятия шизоидии и синтонии, говорит нам, что вечный вопрос «шизофрения (раннее слабоумие) или маниакально-депрессивный психоз» должен быть заменен во всех случаях вопросом: «до какой степени шизофрения и до какой степени маниакально-депрессивный психоз»[51]51
  E. Bleuler, «Die Probleme der Schizoїdie und der Syntonie», op. cit.


[Закрыть]. От себя добавим: если больному поставлен диагноз шизофрении, то, по крайней мере, не менее важно знать, до какой степени он шизофреником не является. Эта формулировка, возможно, лучший ответ на ребяческую критику Блейлера по поводу его расширения понятия шизофрении. В психиатрии после постановки диагноза клинический анализ только начинается.

Верный традиции психиатр, стремящийся прежде всего и любой ценой однозначно обозначить болезнь своего больного, отступит в страхе перед подобными указаниями. Но в них нет ничего ужасного. Все сводится, в сущности, к соотношению факторов, имеющих черты шизоидии, и факторов, относящихся к синтонии. В крайних, «чистых», случаях наша формулировка не мешает поставить точный диагноз. Она позволяет сделать это лишь после более внимательного анализа, который очень часто выявляет некоторые особенности и нюансы, влияющие на нашу оценку данного случая, и что еще важнее, на наше собственное психологическое отношение к нему. В более сложных случаях она служит нам в трех очень важных аспектах. Часто приходится слышать дискуссию, вызванную трудным для классификации случаем, которая заканчивается диагнозом типа «атипичный маниакально-депрессивный психоз» или «маниакально-депрессивный психоз, симулирующий раннее слабоумие». Эти диагнозы поставлены, как легко заметить, следуя тому принципу, что рассматриваемый случай может принадлежать только одному из этих двух заболеваний и что, несмотря на присутствие явных признаков, например, кататонии, заболевание не может диагностироваться как шизофрения из-за его периодического характера и отсутствия длительных нарушений психики. Но, по сути, маниакально-депрессивный психоз никак не может симулировать раннее слабоумие, поскольку речь идет о заболевании совсем другой природы. Напротив, тот, кто говорит «атипичный маниакально-депрессивный психоз», лишь констатирует, что в этом случае в маниакально-депрессивном психозе есть элементы, ему не принадлежащие, отказываясь при этом характеризовать их подробнее и исследовать их происхождение.

Блейлер (и мы полностью согласны с ним в этом пункте) пытался рассматривать эти элементы как по своей природе чужеродную инкрустацию и определял подобный случай как смешанный или ассоциированный психоз. Здесь еще раз проявляется значение генеалогических исследований для психиатрии. Эти исследования побуждают нас вновь воспользоваться теперь уже старой идеей, предложенной Маньяном[52]52
  V. Magnan, «De la coexistence de plusieurs délires de nature différentes chez le même aliéné», Arch. de neurologie, t. I, 1880.


[Закрыть], адаптировав ее к произошедшему с тех пор прогрессу клинических понятий. Очень часто они объясняют появление этих «атипичных» психозов, позволяя разложить последние на составляющие их факторы и показывая существование каждого из них в изолированном состоянии в анамнезе предков больного по материнской и отцовской линии. А там, где это им не удается, они побуждают нас продолжать исследования. И это вовсе не плохо, ибо этикетке неточного диагноза мы предпочитаем неопределенность, временное «я не знаю», ставящее перед нами новые проблемы и стимулирующее дополнительные исследования.

Отметим также, что наше видение не побуждает нас отказаться от каких-либо элементов традиционной диагностики в психиатрии. Периодичность в анамнезе и выраженность симптомов, как и прежде, полезны для постановки диагноза. Разложение на составляющие факторы заставит нас делать оговорки. Но, подчиняя простое перечисление симптомов новым понятиям шизоидии и синтонии, разлагая, с этой точки зрения, клинические картины на составляющие, ища в генеалогических данных новые точки опоры, мы, возможно, сможем найти другие важные элементы для прогнозирования. Эти элементы даже позволят, может быть, со временем предвидеть дальнейшую эволюцию болезни в упоминавшихся в начале этого раздела сложных случаях, вновь и вновь напоминающих нам о недостаточности наших нынешних средств исследования и прогнозирования[53]53
  Широкомасштабные генеалогические исследования, проведенные г-жой Минковской, показывают, что как маниакальный, так и эпилептический фактор, каждый по-своему, смягчают процесс шизофрении там, где они с ним сочетаются, и замедляют, если не устраняют, глубокий распад личности, который обыкновенно имеет место.


[Закрыть].

Таковы проблемы, которые понятия шизоидии и синтонии ставят в отношении шизофрении и маниакально-депрессивного психоза. Мы не скрываем, что содержание этих страниц несколько расплывчато. Но, как мы уже говорили, речь здесь идет о тех главах нашей науки, которые находятся еще в зачаточном состоянии. Мы предпочли представить их такими, каковы они в реальности, а не удовлетвориться поспешными заключениями и полуправдой. Они открывают новые пути для исследований, и потому мы не могли ими пренебречь.

Г. Методологическая сторона проблемы. Нам остается рассмотреть, как мы определяем шизоидный или синтонный характер психических реакций больного.

Как мы знаем, понятия шизоидии и синтонии относятся к поведению индивида по отношению к окружающей его среде, его способности жить в унисон с ней и оставаться в контакте с реальностью. Эти понятия, таким образом, говорят прежде всего об эмоциональной и деятельной сфере индивида. Для того чтобы их оценить, мы имеем в себе непогрешимый инструмент. Это наша собственная сфера эмоций, наша собственная личность. В жизни, когда речь идет о составлении мнения о каком-то человеке, мы не довольствуемся только перечислением его реакций, их анализом и оценкой в свете нашего разума. Мы руководствуемся нашей интуицией, стремящейся проникнуть в личность другого, ощущением тепла или холода, испытываемым в его присутствии, нашей способностью разделять его чувства и реакции, приноровляться к нему, «понимать» его в «эмоциональном» или, скорее, в иррациональном смысле этого слова. В выработке нашего суждения о человеке эти последние факторы участвуют в не меньшей, если не в большей степени, чем первые, и они столь же значимы для обретения уверенности в произведенной оценке.

Наше поведение в присутствии больного будет теперь тем же. Мы не удовлетворимся тем, что станем на основании только разума, бесстрастно, подобно наблюдателю, изучающему срез ткани в микроскопе, перечислять и классифицировать психотические симптомы для постановки, так сказать, «научного» диагноза. Мы привлечем сюда нашу живую личность и будем сопоставлять с ней поведение нашего больного. Помимо нашего разума мы будем пользоваться и нашими чувствами. Это, очевидно, не значит, что мы будем просто жалеть пациента. Мы попытаемся «чувствовать» вместе с ним и видеть, как видит он. В результате мы привнесем важный элемент в наше психиатрическое суждение о нем.

Этот элемент в зародыше с самого начала содержался уже у Блейлера в его первой концепции шизофрении. Блейлер не переставал повторять, что с шизофреником нет «эмоционального контакта». Понятия шизоидии и синтонии, разработанные позднее, лишь еще больше подчеркивают важность этого элемента. Мы легко найдем его также в вопросе: «до какой степени шизофрения и до какой степени маниакально-депрессивный психоз?», который Блейлер хотел ставить всякий раз вместо старой формулировки «шизофрения или маниакально-депрессивный психоз?» Здесь также мы посредством того, что уже умерло, пытаемся постичь то, что полно жизни.

Этот новый элемент, очевидно, не умаляет роли симптомов. Мы не можем и не хотим обойтись без них. Но теперь в нашем арсенале есть еще один ценный инструмент. К «диагностике посредством разума» присоединилась «диагностика посредством чувств или, лучше, через проникновение», которая очень часто бывает значительно важнее. Очевидно, что диагностика через проникновение ни в коем случае не может быть низведена до уровня диагностики по первому впечатлению. Этому методу, как и всякому другому, нужно учиться. Он осваивается только в результате длительного опыта.

Здесь лучше всего привести страницу из примечательной работы нашего друга Л. Бинсвангера, озаглавленной «Какие задачи встают перед психиатрией из-за прогресса современной психологии?»[54]54
  L. Binswanger, «Welche Aufgaben ergeben sich für die Psychiatrie aus den Fortschritten der neueren Psychologie?», Zeitsch. f. d. ges. Neur. u. Psych., t. XCI, 1924.


[Закрыть]

Если мы умеем сегодня ставить диагноз шизофрении не только методами естественных наук, но и с точки зрения психологии в современном смысле этого слова, то этим мы обязаны в первую очередь Блейлеру. Мы диагностируем эту болезнь методами естественных наук, когда нам удается разложить личность больного на частичные реакции, которые, сложенные затем вместе, дают клиническую картину шизофрении. Мы действуем так, когда констатируем кататонические симптомы, частую блокировку мышления, тенденцию ухода в себя, странные высказывания и т. п. Но довольно часто этот путь неосуществим. Явные симптомы малозаметны, нам не удается их уточнить, но, однако, «у нас есть уверенность», что это шизофрения. В этом случае часто говорят о диагнозе через чувство[55]55
  Мы предпочитаем говорить о «диагнозе посредством проникновения», так как слово «ощущение» порождает идею чего-то чисто субъективного. Интересно, что, как мы скоро увидим, Бине и Симон также говорят о проникновении, дополняющем внешнее наблюдение.


[Закрыть] (Gefühlsdiagnose), но при этом не дают себе в достаточной степени отчет в том, что здесь это выражение означает совсем не то же самое, что и во внутренней патологии, когда, например, при наличии лихорадочного состояния у больного перед появлением классических симптомов создается впечатление, что имеет место брюшной тиф, а не пневмония. В этом случае диагноз по ощущению основывается на мелких деталях, таких как, например, особый запах или выражение лица. Иногда также это ничем не мотивированное предположение, которое случайно может оказаться верным, но совсем не обязано быть таковым. Совсем другое дело, когда диагноз по ощущению ставится в случае шизофрении. В этом случае мы реально диагностируем с помощью нашего чувства. Однако слово «чувство» нужно правильно понимать. Оно не имеет здесь, очевидно, ничего общего с обычными ощущениями эмоциональной или сенсорной природы, означая особые психологические акты, с помощью которых мы вообще воспринимаем других людей. Благодаря этим актам мы воспринимаем личность другого, так сказать, в целом, а не лишь только какой-то элемент его психической жизни, некую его «часть», в смысле, который естественные науки вкладывают в это слово. Это значит, что мы можем наблюдать одну или несколько шизофренических реакций у индивида, а затем воспринять всю шизофреническую личность в целом, или, напротив, можно начинать с признания человека в целом как шизофренической личности, а затем искать у него особые признаки, подтверждающие это восприятие. Например, можно признать индивида шизофреником, отметив особое выражение его лица. Однако обычный взгляд не выявляет ничего особенного. Или же мы посещаем больного некоторое время, и вдруг к нам приходит уверенность, что перед нами шизофреник, иными словами, мы видим его как такового, поскольку замечаем, что он нам «чужд», что у нас с ним нет эмоционального контакта. Это отсутствие эмоционального контакта может быть иногда единственным элементом моего восприятия данного индивида, но он «действует» на меня так, что я невольно чувствую внутреннее движение отталкивания, когда этот человек входит в комнату. Очевидно, я не должен смешивать это внутреннее отторжение с чувством симпатии или антипатии, которое я могу испытывать к нему. Но я не никуда не годный психиатр. То, что шизофреник может быть мне симпатичен, не мешает мне чувствовать эмоциональный барьер между нами всякий раз, когда я пытаюсь почувствовать его личность. Этому последнему способу нужно, очевидно, учиться. Тогда он может стать столь же решающим и столь же точным, как и восприятие внешних объектов…

После всего сказанного ясно, что психология контакта человека с человеком, так же как и психология нашего контакта с различными формами психоза, должна составлять важные главы современной психологии и психопатологии… Ибо нельзя забывать, что источник нашего опыта находится не только в разуме, но и в чувствах.

Мы решили привести здесь эти слова Бинсвангера, с которым у нас существует полная идейная общность, так как он много лучше, чем это сделали бы мы, показывает те два метода, которыми мы пользуемся, когда речь идет об оценке человеческой личности как в ее нормальном, так и в патологическом поведении. В одном из этих методов личность препарируется для диагностики посредством разума, основанной на установленных признаках и симптомах. Во втором методе исследователь проникает в человеческую личность, во все, что в ней есть живого и мертвого, как в некое единое целое, воспринимая ее в едином акте посредством чувства. Оба метода имеют право на существование, и данные, доставляемые каждым, имеют свою собственную ценность[56]56
  Интересно, что Блейлер в 1908 г. на Венском конгрессе уже говорил о «прогнозе посредством чувства» (Gefühlsdiagnose), который обычно более надежен, чем прогнозы, сделанные по всем правилам искусства.


[Закрыть].

Слова Бинсвангера решительно рассеивают впечатление субъективности, создававшееся вначале от рассматриваемого метода. Здесь ни в коем случае не идет речь о том, что чувствую я в присутствии одного из мне подобных, могу ли я существовать в унисон с ним, испытываю ли я симпатию или антипатию к нему. Нет, мы остаемся психологами и психиатрами, которых может сформировать только длительный опыт. Но быть психиатром не значит лишь уметь перечислять симптомы. Мы живые существа, и эта жизнь продолжает пульсировать вплоть до самых тяжелых стадий психической деградации. Именно ее мы хотим познать и с этой целью мы отважно стремимся использовать все средства, отданные природой в наше распоряжение. Можно ли нас за это порицать? Мы хотим найти «существенное», «душу больного», а для этого нужно, чтобы «проникновение» соединилось с внешним наблюдением, как писали об этом Бине и Симон в их замечательной статье, которую мы несколько раз упоминали в этой книге. «Мы познаем истину не только разумом, но и сердцем», ибо они оба «способны нас наставлять» (Б. Паскаль).

Я нисколько не скрываю, что даже теперь не будет недостатка в суровой критике моих идей. Но я считаю, что иду в ногу с нашим временем. В сущности, цель всего вышесказанного – дезинтеллектуализация концепции психического заболевания, как это делается сегодня применительно ко всем проявлениям психической и духовной жизни человека. Помешанный «без-умствует» подчас гораздо меньше, чем мы полагаем, возможно, даже не безумствует вообще.

«Дезинтеллектуализировать» не значит, однако, говорить только об аффективных факторах болезни, рационализируя их насколько возможно. Нет, это означает гораздо большее – уметь обогащать наш опыт всем тем, что может нам дать чувство не только как объект, но также (и даже прежде всего) как орудие нашего познания.