Текст книги "Избранный выжить"

Мне очень нравится и Рози, несмотря на ее застенчивость и молчаливость. Именно Рози нянчится с нами по вечерам, когда родители куда-нибудь уходят. Когда Роман засыпает, а я ложусь с книжкой, Рози иногда приходит в гостиную, садится на диван и медленно расчесывает мои непослушные темно-русые волосы. Мы оба молчим, но я очень люблю, когда она стоит или сидит рядом, и задумчиво водит расческой по голове. Потом она уходит и тихо закрывает за собой дверь. Я иногда представляю себе, как я дотрагиваюсь до нее, пробую вообразить, как она выглядит без одежды – однажды я видел ее выходящей из ванной в коротком, не до конца застегнутом халатике, под халатиком ничего не было. Мне никогда не приходят в голову такие мысли, когда я думаю о Кароле, например, или о моих девочках-сверстницах.

Я довольно часто бываю в мастерской, особенно во время долгих каникул, когда мне не нужно идти в школу и все мои товарищи уезжают. В мастерской тоже стало больше места, но в остальном все осталось по-прежнему – такая же здоровая, дружелюбная и профессиональная атмосфера. Говорят о том, что происходит в Германии, об Адольфе Гитлере и еврейских беженцах, которых выгнали из своей страны, о том, что многие евреи уезжают в Палестину; а Палестина – это каменистая пустыня и болота, малярия и невыносимая жара. И все равно многие еврейские юноши и девушки, халуцим – пионеры, едут в Землю Обетованную большими группами. Землю, с которой евреи разлучены уже почти две тысячи лет. Они возделывают каменистую почву, осушают болота, организуют огражденные и вооруженные сельскохозяйственные поселки – кибуцы, где все делится поровну – работа, опасности и скудная прибыль.

Пинкус все больше времени посвящает обучению меня портновскому делу – он очень рад, что я опять зачастил в мастерскую. Он просит своих помощников научить меня – каждый своему делу – но я все еще слишком мал, чтобы Гарбузек научил меня, как правильно гладят пиджаки. Я часто бываю с Пинкусом в мастерской по вечерам, когда ему ничто не мешает и он, тщательно и сосредоточенно, кроит очередной костюм. Раскрой он, как правило, делает сам. «Это стратегически важно, – говорит он мне, – здесь, за столом, создается костюм, и если с самого начала что-то сделано неверно, потом очень трудно, а иногда и невозможно исправить».

Даже Пинкус заговаривает о Палестине. Мы сами не можем туда ехать, там слишком жарко. Пинкус говорит, что он не может работать, когда жарко. Да и кому шить костюмы в Палестине – евреи носят рубашки и брюки, арабы – свои длинные, до пят, одежды. К тому же он не может бросить своих помощников – он знает все об их частной жизни, радостях и огорчениях.

И в школе слышны разговоры о Палестине, о хахшарах – специальных подготовительных лагерях для халуцим, которые туда поедут, о жизни в еврейских поселениях. Специальная организация занята сбором денег для приезжающих – чтобы купить землю в Палестине и обжить ее. Организация называется Керен Кайемет. В каждом еврейском доме есть характерная бело-голубая жестяная коробочка с надписью «Керен Кайемет», туда можно складывать деньги. Сара каждый раз, приходя с покупками, кладет туда немного денег, те, кто приходит в гости, вместо того, чтобы покупать цветы, опускают соответствующую сумму в коробочку, карточные выигрыши идут туда же. Раз в полгода приходит молодая девушка с ключиком, забирает деньги и оставляет квитанцию – если Саре кажется, что денег мало, она добавляет несколько ассигнаций. Кроме того, Пинкус каждый год делает взнос во вновь образованную организацию, Еврейское агентство, Керен Хайесод, которая помогает евреям эмигрировать из стран, где они подвергаются преследованиям – главным образом из Германии.

Мы делаем, что можем – собираем деньги, но халуцим, которые едут туда – настоящие герои. Они должны за один день построить какое-то жилье – ядро будущего поселения – и окружить укреплениями, чтобы как-то защищать его, когда настанет ночь.

Подумать только, вооруженные евреи! Иметь оружие, владеть землей и возделывать ее евреям с незапамятных времен запрещено в Польше, России и других странах. Новые герои – посланники Еврейского агентства. Они все евреи, в основном жители Палестины, их посылают в страны, где преследуют евреев, чтобы помочь им эмигрировать.

Почему мы так держимся за этот клочок земли, где почти никто не хочет жить? Этот вопрос мы обсуждаем в школе. Это единственное место на земле, на которое мы, евреи, имеем историческое право, единственное место, про которое мы можем сказать, что вернулись домой, хотя и прошло без малого две тысячи лет. Когда-то нас изгнали с нашей земли в Вавилон, но нам удалось вернуться – почему бы этому не случиться еще раз? Потом нас опять прогнали римляне – императоры Веспасиан и Тит. Они не могли смириться, что наши предки не хотели изменить своей вере и своим традициям. Когда изображения чужих богов появились в их храме, они подняли восстание. Религия и традиции запрещают нам изображать Бога, тем труднее было нашим предкам примириться с изображением чужих богов в своей святыне.

Разбросанные по всему миру, мы продолжаем свято придерживаться нашей веры и наших традиций, без своей земли, угнетенные и преследуемые со времен, когда в 73 году после Рождества Христова пала последняя крепость Иудеи, Массада. С тех пор, дважды в день, мы молимся, чтобы нам было позволено вернуться. Я, правда, не молюсь, да и Пинкус тоже. Сара каждую пятницу, вечером, зажигая традиционные свечи, произносит короткую молитву, поскольку это входит в обязанности каждой еврейской хозяйки. Хотя я подозреваю, что она молится главным образом о своей семье, а вовсе не о возвращении – она немного побаивается всей этой истории с Палестиной.

Над беззаботной Европой тем временем собираются черные тучи. В воздухе чувствуется, что скоро грянет гром – но куда ударит молния? Рядом с именем Адольфа Гитлера звучат новые фамилии: Герман Геринг, Йозеф Геббельс, Рудольф Гесс. Речи Гитлера становятся все более истеричными, все более накаленными, о чем бы он ни говорил, все кончается еврейской темой. В киножурналах показывают немецкие войска, марширующие на Рейне, смотреть на это страшно, но, наверное, так и надо – кто может запретить немцам быть хозяевами в собственной стране? В Сааре проводится референдум, там Гитлер и его партия, несомненно, популярны – и Саар присоединяется к Германии. Потом настает очередь Австрии. Гитлер кричит, что Австрия – это неотъемлемая часть Германии, он сам австриец. В газетах и по радио называют новые имена – Дольфус[1]1
  Энгельберт Дольфус (1892-1934) – австрийский политический деятель, лидер Христианско-социальной партии, позднее – Отечественного фронта. Канцлер Австрии в 1932-1934 годах. Убит путчистами.


[Закрыть], потом фон Шушниг[2]2
  Курт Алоис фон Шушниг (1897-1977) – австрийский государственный и политический деятель.


[Закрыть], который в Вене мужественно пытается противостоять нацистам – но напрасно. Его никто не поддерживает и ему никто не помогает – ни дома, ни за рубежом. Гитлеровские танки продвигаются все дальше, тяжеловооруженные немецкие войска маршируют по Австрии, их с хорошо организованным энтузиазмом встречает народ. Те, кто не встречает, сидят в своих домах, они, может быть, просто боятся – и их не видно, о них не говорят по радио, не пишут в газетах, их не видно в киножурналах. Полное единение нации. Мир наблюдает за всем этим, но никак не реагирует, разве что разочарованно вздыхает. Единственный, кто ставит под сомнение аннексию Австрии – итальянский диктатор, фашист Бенито Муссолини, но Гитлер заставляет его примириться с новым соседом, который захотел расширить свои владения.

Новое выступление Гитлера – он считает, что с судетскими немцами плохо обращаются в Чехословакии, он не может этого терпеть. И снова радио, газеты и киножурналы повторяют новое имя – Эдвард Бенеш, чешский премьер-министр. С Чехословакией дело не так просто, как с Австрией. На стороне Чехословакии – симпатии всего мира, но самое главное, что дальновидное чехословацкое правительство, в отличие от всей Европы, успело создать современную оборону. Ее небольшая, но хорошо обученная армия мобилизована, танки и самолеты готовы к бою. К тому же страна связана Договором о совместной обороне с одной из великих держав – Францией. Гитлер кричит и угрожает, британский премьер-министр Невилль Чемберлен взывает к нему из Лондона – а что, Чемберлен не может, что ли, сам приехать в Берлин, если ему так хочется поговорить с Гитлером? И Невилль Чемберлен, глава самой могучей державы Европы и мировой империи Великобритании, едет на поклон к Гитлеру и отдает ему Судеты – и тем самым, одну из союзных стран. Чехословакию.

Когда Гитлер начал вооружать Германию, Чехословакия тоже перестроила свою высокоразвитую тяжелую промышленность – прежде всего заводы «Шкода» и «Татра» – на производство вооружения. Как я уже говорил, страна создала современную армию с танками, авиацией, прекрасно обученными офицерами и солдатами, знающими, за что они воюют. Кроме Германии, Чехословакия – единственная страна в Европе, располагающая такой армией, и, к тому же, в Судетских горах чешско-немецкая граница великолепно укреплена. Какое право имел британский премьер-министр просто отдать чужую территорию за листок бумаги, за пустое обещание, которое он истолковал как «мир в наши дни»? Гитлер убедил Чемберлена, что, кроме Судетов, у него нет никаких территориальных претензий в Европе, он будет полностью удовлетворен, получив Судеты – лишь бы его оставили в покое и не провоцировали, подчеркивает Гитлер. Он хочет получить всего лишь Судеты, естественную, лучше всего укрепленную границу в наиболее подготовленной к войне, высокоиндустриальной стране в Средней Европе.

Лидер Советского Союза, Иосиф Сталин, заявляет: он не считает, что нужно уступать угрозам Гитлера и предавать Чехословакию, он обязуется оказать поддержку чехословацкой армии войсками и авиацией. Но тут немедленно реагирует польское правительство, в тот же самый день оно выступает с заявлением, что не позволит советским войскам идти через польскую территорию. К тому же Чемберлен не хочет разговаривать с красным Сталиным, он больше доверяет Гитлеру. Самая крупная измена предвоенного времени совершается абсолютно открыто, весь мир может день за днем следить за развитием событий, как предают и отдают на поругание наглому диктатору единственную демократическую страну Средней Европы.

Гитлер милостиво жмет руку Чемберлену, позволяет себе натянутую, но все же улыбку – мы видим это на фотографиях. Чемберлен возвращается в Лондон, он глубоко тронут, в глазах у него слезы, когда он размахивает своей бумажкой – «мир в наши дни». В это самое время немецкие войска победным маршем входят в Судеты, и опять хорошо срежиссированные киножурналы показывают нам ликующие массы людей – тех, конечно, кто вышел на улицы.

Конечно, немецкие войска ненадолго задержались на границе. Гитлер снова заходится в крике, он требует отставки Бенеша – Эдварда Бенеша, одного из самых выдающихся дипломатов межвоенного периода, автора Женевского протокола, принятого единогласно Лигой Наций в 1924 году, к тому же инициатора соглашений о запрете агрессивных войн, о действиях третейского суда и о санкциях при межгосударственных конфликтах. Гитлер утверждает, что Бенеш и то, что осталось от его страны, провоцируют великий Третий Рейх – Бенеш отказывается разоружиться и демобилизовать армию. Это провокация, настаивает Гитлер, что, чехи не верят обещанию, которое Гитлер дал Невиллю Чемберлену? Такого недоверия Гитлер вынести не может.

Невилль Чемберлен, а теперь еще и Эдуар Даладье, премьер-министр ближайшего союзника Чехословакии – Франции, нажимают на маленькую страну и ее демократическое правительство: мы не будем вам помогать, если вы не послушаетесь указаний Гитлера. Да, Гитлер пообещал Чемберлену отказаться от территориальных притязаний, но только – помните? – только в том случае, если его не будут провоцировать. Чехословакия должна согласиться с Гитлером и внести свой вклад в дело мира в Европе. И могучий Бенеш, национальный герой Чехословакии, сдается, его заменяют марионеткой, безвольным Хачей, армия и авиация демобилизуются. Но и этого мало – гитлеровские танки катятся все дальше, пехота марширует, и снова без единого выстрела Гитлер оккупирует всю Чехословакию. Карпаты-Рус и энклав Чешинь отходят соответственно к Венгрии и Польше – в качестве взятки. Словакия становится немецким вассалом. Лондон и Париж заявляют формальный и вялый протест – они уже выбрали свой путь, они не хотят провоцировать Гитлера. Чехословакия внесла свой вклад в дело мира в Европе – стала жертвой усердных стараний Великобритании и Франции до последнего надеяться на добрую волю Гитлера.

Но какой мир и какой ценой? Советский Союз – единственная страна, которая была готова поддержать Чехословакию. Это необходимо помнить, когда осуждается последовавший за этим пакт о ненападении между Советским Союзом и Германией, пакт, названный именами министров иностранных дел Молотова и Риббентропа.

А две крупнейших демократических державы Западной Европы заплатят высокую цену за наивность своих лидеров, они попадут в изоляцию – ведь теперь всем очевидно, что ни Франции, ни Англии верить нельзя. Положение Гитлера, наоборот, укрепляется во всей Европе, и особенно – в Германии.

Даже пассивное сопротивление режиму Гитлера угасает в Германии. Всех закружил национальный водоворот, в первую очередь офицерский корпус и высшее руководство армии. Если они раньше и сомневались в планах Гитлера, то его успехи их убедили. Ему же все удается! Он вернул Германии ее позиции среди великих держав, он сделал немцев господами на своей земле и в других странах – и все это, не пролив ни единой капли немецкой крови. У всех есть работа, инфляция прекратилась, в Европе к немцам относятся с возрастающим уважением. К каждому слову немецких послов прислушиваются во всем мире, многие высокообразованные люди едут в Германию, чтобы на месте изучать немецкое чудо.

Страны, одна за другой, объявляют себя либо дружественными, либо нейтральными по отношению к гитлеровской Германии. Конечно, эта история с евреями и цыганами неприятна – почему, собственно, он их так ненавидит? Но кто его знает, может быть, он и тут прав – доказал же он свою правоту во всем остальном.

Никто и ничто не способствовало успеху Гитлера так, как довоенные правительства Великобритании и Франции. Я надеюсь, что суды над военными преступниками устраиваются не для того, чтобы отомстить, а для того, чтобы мы могли усвоить уроки истории и не повторять ошибок в будущем. Именно поэтому и Чемберлен и Даладье несут ответственность за то, что случилось, их поступки должны быть тщательно проанализированы, а результаты такого анализа опубликованы не в специальных исторических журналах, а в школьных учебниках истории. Самое поразительное в их непростительной недогадливости то, что они даже не использовали передышку. Они бросили в пасть Гитлеру две мирных державы и не использовали передышку для модернизации собственной обороны.

В Польше народ ликует на улицах, симпатии к Германии проявляются особенно сильно, когда польские войска входят в чешский Чешинь. Киножурналы показывают, как польские солдаты ломают пограничные шлагбаумы, генерал, руководящий оккупацией беззащитного энклава – чуть ли не национальный герой. Вся страна смотрит в кино, читает в газетах и слушает по радио как он, на белом коне, во главе своего кавалерийского полка гордо переходит границу. Венгрия и Польша помогают Германии растерзать мирную, дружески настроенную братскую страну. Как долго это может продолжаться?

Но наша жизнь не меняется. Роман начал учиться в моей школе, мы видимся иногда на переменах в школьных коридорах или во дворе. Я подрос, но все равно пока один из самых маленьких в классе. Когда родители уходят, а Роман засыпает, Рози подолгу просиживает около меня в гостиной и расчесывает мне волосы. Мы ничего не говорим, я лежу и притворяюсь, что читаю. Это приятно и волнующе.

Я прекратил лодырничать, в школе учусь старательно, и к концу учебного 1939 года у меня в аттестате только хорошие отметки. Пинкус и Сара довольны. Ни они, ни я еще не знают, что это мои последние отметки в Еврейской школе.

Никто в школе не осознает, что это наш последний учебный год, что наша школа вскоре будет уничтожена, так же, как гимназия Аксера и все другие еврейские школы в Польше. Школы, предназначенные для образования первого поколения евреев, которое могло бы, после столетий обучения в гетто, в хедерах и йешивах и несмотря на сегрегацию в обществе, получить полноценные знания. Первое поколение юношей и девушек, избавленных от менталитета гетто, свободно говорящих на языке страны, в которой они живут, а не только на идиш. Как жаль, что только немногие из этого поколения выживут. Только немногие. Мы так старались и так много хотели. Никто никогда так и не узнает, какой вклад в мировую культуру и прогресс могло бы внести наше поколение.

Снова выступает Адольф Гитлер, мир начинает понимать, что его аппетит неутолим, но уже поздно. Нельзя помешать неизбежному. Уже нельзя остановить колесо разрушений и массовых убийств, оно неумолимо катится по Европе, принося с собой не только уничтожение евреев, но и разрушение городов, деревень, целых культур. В конце концов, это колесо докатится и до Гитлера и его окружения… но как много произойдет до этого, какие великие победы будут одержаны и какие горькие поражения понесут люди, прежде чем будет разорван порочный круг насилия и зла.

Начало конца

В начале лета 1939 года Польша утопает в роскошной зелени – повсюду цветы, щебечут птицы, в городах нашествие бабочек. Нашествие… лучше бы сказать налет, но нельзя же сказать про бабочек «воздушный налет». Впрочем, этот термин скоро прочно войдет в наш обиход. Женщины в легких ярких летних платьях, мужчины в летних рубашках и светлых брюках – ничто не предвещает беды. Мне скоро исполнится четырнадцать.

В последней речи Гитлер сообщает, что ему необходим коридор через Польшу к Восточной Пруссии. Он рисует этот коридор на карте – широкая полоса, разделяющая Польшу. На этой полосе он собирается построить шестиполосный автобан и железную дорогу, здесь же должно быть место для складов и жилье для немцев, отвечающих за обслуживание и безопасность этого коридора, коридора, который фактически отрезает Польшу от ее балтийских портов. Помимо этого, Гитлер требует статус свободного города для Гданьска, логика, как всегда, неопровержимая – там живет довольно много немцев.

Правительство Польши дает быстрый и уверенный ответ – мы не отдадим ни сантиметра нашей территории, так и написано: ни единого сантиметра. Чемберлен и Даладье заявляют, что уж на этот-то раз они не будут молчать, они дают Польше гарантии, утверждают, что это не просто гарантии, а обязательства. Можно подумать, что «просто гарантии» не являются обязательствами. Общественное мнение Польши, в течение какого-то времени дружелюбное по отношению к Германии, делает поворот на сто восемьдесят градусов – мы будем до последней капли крови защищать нашу землю.

Польша со своими 33 000 000 жителей – одна из крупнейших и густо заселенных стран Европы. У Польши большая и сильная армия – мы в этом уверены, так думают все. Мы не боимся «провоцировать» нашего удачливого соседа. Польша начинает мобилизацию – сначала тайно, потом все более открыто, страну просто распирают энтузиазм и национальная гордость. По радио играют военные марши, зачитываются гордые декларации и произносятся речи – ни сантиметра нашей польской земли, ни единого сантиметра. Даже евреям дозволено принимать участие в национальном подъеме.

У Польши давние кавалерийские традиции, на кавалерии построена вся оборона. На улицах появляются уланы с белой перевязью и драгуны – со светло-голубой. Даже артиллерия передвигается конной тягой, но заметна и пехота – ядро нашей армии, у пехотинцев более будничные темно-коричневые ленты на фуражках. А вот и подразделения горных егерей в широкополых шляпах с лихо загнутыми полями и в мантиях, перекинутых через плечо и удерживаемых широкими ремнями на груди. Вот моряки в своих легких голубых формах. А вот солдат моторизованных частей с их грозными черными лентами на круглых беретах почти не видно. Где-то существует и авиация, но я не знаю, как выглядит летчицкая форма, никогда не видел.

Как обычно, в мастерскую приходят заказчики. Хотя Пинкус ничего не говорит, я вижу, что он понимает – мне нелегко дается сложное искусство портного. Он даже нанимает специального учителя, еврейского закройщика из Франции, который дает мне уроки по вечерам – но дело лучше не идет.

У нас открытый дом, к нам постоянно приходят родственники и знакомые. Когда у нас живет Вайнапель, праздник продолжается несколько дней – Сара гостеприимная и щедрая хозяйка, к тому же она замечательно готовит.

Как-то утром я сижу в мастерской и прострачиваю борт пиджака толстой коричневой ниткой, чуть более темной, чем светло-коричневый гарус на пиджаке. Последнее время я замечаю, что Пинкус чаще и дольше наблюдает за мной, когда я работаю, но не говорит ни слова, как раньше. По-моему, он недоволен моей работой, но я же еще молод и у меня есть время научиться. Я вижу, как Пинкус поглядывает на меня из-за стола, на котором он гладит темно-синий пиджак, но не отвлекаюсь от работы. Веселый Сонни Бой, вновь появившийся в мастерской после долгого отсутствия, рассказывает какую-то забавную историю. Я смеюсь громче всех, пытаюсь бороться со сном, и комментирую рассказ на моем пока несовершенном, но постоянно улучшающемся идиш. Пинкус слушает, но не смеется. Вдруг он подходит ко мне, осторожно отбирает пиджак, гладит по голове и говорит: «Юрек, иди к маме». В мастерской повисает тишина.

Я вначале не понимаю, что происходит, и, до крайности огорченный, прихожу к Саре, она прибирается в спальне. Сара видит, что я близок к тому, чтобы заплакать, и, как всегда в таких случаях, кидается на защиту. Она идет к Пинкусу в мастерскую и громче, чем обычно, говорит ему: «Я должна с тобой поговорить». Пинкус не кажется удивленным, он ждал этого. Отложив утюг, он идет за Сарой в гостиную. Я сижу в дальнем углу, они наверняка знают, что я слышу их разговор.

«Зачем ты огорчил Юрека?» – упрекает его Сара, видно, что она встревожена. Пинкусу неудобно, он говорит смиренным голосом, но уверенно: «Сара, я не думаю, что из него получится портной». Сара пугается: как это может быть? «Ты знаешь, я пытался, – оправдывается Пинкус – должно быть, это у них уже не первый разговор, – но из него не выйдет хороший портной». «Кем же он тогда будет?» – спрашивает Сара с отчаянием в голосе, я никогда раньше не видел ее такой убитой. «Если он станет плохим портным, – продолжает Пинкус, – его ждет плохая жизнь, этого не хотим ни ты, ни я. Лучше пусть он огорчится один раз, чем будет огорчаться всю жизнь». Наверное, Пинкус все уже продумал, осознаю я, и меня охватывает покорность судьбе. «Кем же он станет?» – повторяет Сара. Пинкус медлит с ответом, очевидно, обдумывает формулировку, и говорит: «Ну что ж, он может стать врачом или инженером, тоже можно прожить».

У Сары опускаются плечи. Пинкус не знает, чем ее утешить, и тихонько сматывает удочки – назад, в мастерскую. Менее уверенным, чем обычно, голосом, Сара говорит мне: «Не печалься, Юречек, все как-нибудь образуется».

Я продолжаю бывать в мастерской и примерочной, Пинкус ничего против не имеет. Но мы уже знаем, что портного из меня не получится. Я чувствую себя потерянным и неуверенным. Может быть, я приложил мало стараний или начал слишком рано? Я завидую Роману, ему только девять лет, у него еще есть шанс. Может быть, он сумеет продолжить дело отца, построит мастерскую и магазин дорогой одежды, как мечтал Пинкус, когда мы говорили с ним о будущем.

Итак, Пинкус принял решение, и я чувствую, что он прав. Он вовсе не хотел кого-то огорчить, и меньше всего – меня. Для него это было очень трудным решением, это крушение его надежд еще в большей степени, чем моих.

Однажды, когда Роман уже спит, а родители ушли в гости, приходит, как всегда, Рози, чтобы расчесать меня. Я читаю книжку. Рози не говорит ни слова, она мягко и ласково водит расческой по волосам. На ней черный блестящий сатиновый халат, и я вижу – или только воображаю себе – матовую белую кожу на внутренней стороне ее полных бедер.

Она стоит совсем рядом. В какой-то момент я, будто бы случайно, касаюсь ее мягкого бедра. Рози, похоже, ничего не замечает, но поворачивается как-то так, что мои пальцы оказываются между ног. Я возбуждаюсь все больше, рука скользит вверх и внезапно натыкается на мягкий, покрытый волосами треугольник – под халатом на ней ничего нет. Мы оба молчим и делаем вид, что все происходит случайно. Она продолжает водить расческой, я смотрю в книжку, но ничего не вижу, волосы между ее мягкими, полными ногами жестки и непокорны, но там, внутри, таятся удивительные мягкие тайны. Мной движет не любопытство, а яростное, неукротимое желание, когда я трогаю эту зрелую женщину, когда рука моя достигает того загадочного, привлекательного и запретного места, о котором я мог только мечтать в разгоряченных юношеских снах. Я почти теряю сознание от желания, Рози не отталкивает меня, она делает почти неуловимые встречные движения и дышит все чаще. Вдруг она резко и, кажется, слегка раздраженно, отодвигается. Но у меня нет даже мысли, что между нами происходило что-то постыдное.

Я и сейчас, прожив долгую жизнь, испытываю возбуждение, когда пытаюсь описать то, что делали мы с Рози этим поздним вечером.

Тетя Бела разводится наконец со своим богатым Энцелем, их постоянные ссоры переросли в обоюдную молчаливую вражду. Сара говорит, что муж Белы ее поколачивает, но Пинкус в это не верит. Она вновь выходит замуж, на этот раз за бельгийского еврея – виртуозного ювелира. Через какое-то время ей надоедает Бельгия, и они переезжают в Польшу – роковое решение, оно будет стоить им обоим жизни, но влюбленный муж Белы ей не противится.

В конце лета 1939 года Сара отправляет нас с Пинкусом в отпуск. В середине августа – мне только что стукнуло четырнадцать – мы едем в Шверк, курортное местечко в южной Польше, в предгорье Карпат. На вокзале Сара говорит, чтобы я присматривал за Пинкусом, она шутит, но в словах ее есть доля правды – она ревнует своего статного мужа. Мои родители – очень красивая пара, они нежно заботятся друг о друге и по всему видно, что им очень хорошо вдвоем.

В пансионате, где мы устроились, нет ни радио, ни мастерской, так что Пинкус уделяет мне много времени. Мы гуляем, много разговариваем, на Пинкусе элегантный летний костюм, которого я раньше не видел – ничего удивительного, что одинокие дамы засматриваются на него, но он не обращает на них внимания.

Он и в самом деле красив, мой отец. Он высок ростом, у него широкие плечи, неторопливая и уверенная походка, гордо посаженная голова с львиной гривой начинающих слегка седеть волос. Глаза его спокойны и внимательны, мягкая улыбка освещает лицо. Когда он надевает рубашку без рукавов, видно, какие у него мускулистые руки, хотя он никогда не занимался спортом. Все это он получил с рождением – силу и спокойствие.

Пинкус частенько присаживается на скамейку на склоне холма, он хочет полностью расслабиться, молча смотрит на красивый пейзаж – и о чем-то думает. Я понимаю, что в такие моменты ему хочется побыть одному. Как-то раз, когда Пинкус вот так сидел на своей любимой скамейке, я вскарабкался на вершину холма и побежал вниз. Я бегу все быстрее и быстрее, и вдруг понимаю, что не могу остановиться. Я помню, что очень испугался, закричал: «Папа, папа!» – уже со слезами в голосе. Пинкус в несколько шагов преодолел довольно большое расстояние и прервал мой сумасшедший бег, поймав меня в свои объятия. Он крепко прижимает меня к себе и ждет, пока я успокоюсь. Я чувствую себя так, как будто мне четыре года – и он опять, как тогда, в одиночку поднимает упавшее на меня тяжеленное зеркало в позолоченной деревянной раме, выуживает меня из-под осколков и успокаивает, прижав к груди. Но сейчас, когда я подрос, я уже понимаю, что этот момент я буду помнить всю жизнь, это чувство защищенности на руках у отца, в которого я верю безгранично. Отец может все. В эту минуту я не хочу быть взрослым и брать на себя ответственность, мне хочется остановить время, мне хочется, чтобы так было всегда.

Я еще не знаю, что это последний раз в жизни. Никогда больше не будет такого мига, чтобы мы с отцом были так близки друг другу и так чувствовали свою защищенность – по крайней мере я.

Пока мы с отцом в Шверке, Сталин и Гитлер договорились между собой, их министры иностранных дел – Молотов и Риббентроп – подписывают пакт о безусловном ненападении, они не будут нападать друг на друга, что бы ни случилось. На практике это означает, что они предоставляют друг другу полную свободу нападать на другие страны. Ходят слухи, что в этом договоре больше пунктов, чем опубликовано в газетах, и что эти неопубликованные параграфы касаются, в частности, Польши. Потом выясняется, что так оно и есть.

Гитлер по-прежнему утверждает, что он пламенный сторонник мира, что, кроме коридора в Восточную Пруссию и Гданьска, ему ничего не нужно, но в это же самое время на польской границе накапливаются танковые войска. Польша в ответ проводит тотальную мобилизацию, повсюду происходит реквизиция лошадей и грузовиков у гражданского населения. Великобритания и Франция подтверждают свои гарантии: нападение Германии на Польшу будет рассматриваться ими как объявление войны. Пинкус по нескольку раз в день говорит с Сарой по телефону и в конце концов решает прервать отпуск. Вечером мы пакуем вещи, и наутро поезд доставляет нас в Ченстохову. Сара уже собралась, мы уезжаем в Варшаву.

Это все, конечно, обнадеживает – ни сантиметра польской земли! Но мы живем в четырнадцати километрах от немецкой границы – а если начнется обстрел? Пинкус звонит брату в Варшаву, Морис готов нас принять. В Ченстохове народ лихорадочно скупает сахар, чай, табак, муку, картошку, бритвенные лезвия, салфетки, одеколон – все. Пинкус посылает деньги Морису, чтобы он запасся продуктами. Морис считает, что Пинкус преувеличивает, но обещает купить еды. К сожалению, не покупает.

Мы задерживаемся в Ченстохове всего два дня и едем в переполненном поезде в Варшаву. Многие уезжают из Ченстоховы. Везде стоят и сидят люди, на полу, на сумках, на рюкзаках, кондукторы тщетно пытаются протиснуться в вагоны и проверить билеты. В окно поезда я вижу колонны войск, передвигающихся в обратном направлении, к границе. Маленькие подразделения и большие, пешком, на велосипедах, лошадях, грузовиках. Это тоже успокаивает – военные будут нас защищать.