Текст книги "Избранная луной"

Мари кольнула зависть. До чего же Зоре все легко дается! Она такая бойкая, дерзкая, красивая. Стать бы такой, как она – пусть ненадолго, всего на денек или хотя бы на час. Каково это, ловить на себе мужской взгляд – пылкий, полный желания? Наверное, прекрасно, – подумала Мари. – Невообразимо прекрасно.

В тишине, когда весь Клан умолк, ее чудесная, любящая мама-Жрица заговорила звучным, мелодичным, уверенным голосом. И все соплеменники Мари обратили на нее взоры.

 
Я Жрица Лунная, о Мать-Земля!
Перед тобой стою, к тебе взываю я.
О Мать-Земля, мне слух и зренье обостри,
Меня ты лунной силой надели!
О лунный свет, меня наполни до краев,
Несу я людям исцеленье и любовь.
 

Когда Леда произносила заклинание, кожа ее засветилась – не тусклым болезненным огнем ночной лихорадки, а нездешним серебристым сиянием. От нее исходила прохладная, льдистая лунная сила. Мари не раз видела, как мать призывает луну, и всегда диву давалась. И пусть мамина Богиня никогда с Мари не разговаривала, казалось, что, если бы случилось невероятное и Богиня ожила, предстала перед ней во всем великолепии, целиком выйдя из земли, девушка увидела бы в ней много маминого.

 
Мне в дар от предков связь с тобой дана.
Моя судьба – нести твой свет, Луна!
 

Едва Леда произнесла последние слова, с небес протянулись невидимые нити, доступные и подвластные лишь Жрице Луны. И Леда принялась обходить мужчин, дотрагиваясь до поднятой головы каждого. Мари чудилось, будто Леда превратилась в кисть, которая расцвечивает полотно с нарисованными соплеменниками лунными лучами. Ее мать творила волшебство. Всякий, к кому она прикасалась, вспыхивал серебряным светом. Даже находясь поодаль, Мари слышала облегченные вздохи мужчин: Жрица Луны очищала их от ночной лихорадки, избавляла от душевной боли, грозящей обернуться исступлением.

Дженна, сидевшая рядом, трепетала всем своим худеньким телом, и Мари вспомнила о той роли, что надлежало ей играть на людях. Допив чай, Мари обхватила себя руками, изображая боль, которой не чувствовала.

– Потерпи, Мари, с мужчинами она почти закончила, – подбодрила Дженна.

Мари открыла рот, чтобы ответить, но отвлеклась, увидев, как Зора крутится рядом с Ледой. Она игриво улыбалась свежеомытым юношам. Те возвращались на свои места, на краю Поляны. Мари стиснула зубы от досады.

Дженна посмотрела в ту же сторону и шумно фыркнула:

– Зора совсем бессовестная! И как только Леда терпит?

Мари промолчала. Нетрудно догадаться, почему мама спокойно сносит подобное бесстыдство. Клан ждет, когда Жрица Луны назначит себе преемницу и объявит о своем решении. А где это видано, чтобы у преемницы кожа светилась на солнце? Спору нет, Зора гордячка и воображала, но зато любимица Клана. Не случайно она рвется в будущем занять место Жрицы.

Леда остановилась перед подругами и тепло улыбнулась. Дженна, как и все, подняла голову, и Леда возложила руки на изящный лунный венец. Слова ее предназначались Клану, но взгляд был устремлен на дочь:

– Очищаю тебя от всякой печали и передаю любовь великой нашей Матери-Земли.

Вместе с Кланом Мари прошептала:

– Спасибо, Жрица Луны.

И улыбнулась маме, только ей одной.

Затем Леда коснулась головы дочери, быстро поцеловала Мари в лоб и двинулась дальше, к женщинам, ожидавшим ее.

Мари так и тянуло встать рядом с матерью. Пусть все убедятся, что вовсе она не хилая и годится в помощницы, а в будущем и в жрицы.

– Лучше посиди, а то живот опять разболится.

Мари подняла голову – на нее смотрела Зора. Ничего обидного в словах соперницы на первый взгляд не было, но за показной заботой Мари уловила насмешку. Вскочить бы и закричать: да не болит у меня живот, просто я не такая, как вы! Но ничего такого не скажешь вслух, ни за что – нельзя подвергать опасности себя и, главное, Леду. Поэтому Мари ответила лишь:

– А ты лучше догоняй мою маму. Поторопись, а то другая сероглазая девушка займет твое место.

Гладкий лоб Зоры пересекла морщинка. Она спохватилась, повернулась к Мари спиной и припустила за Ледой.

– Все-таки она противная, – заметила Дженна.

– Мужчины Клана другого мнения, – съязвила Мари.

Дженна прикрыла рот ладонью, подавив смешок. Мари улыбнулась и наклонилась к самому уху подруги. Только она хотела шепнуть, что Зора в своем венце из перьев – точь-в-точь как павлин, но мать тотчас обожгла ее строгим взглядом. Мари встретилась с ней глазами, и Леда беззвучно произнесла одно-единственное слово: доброта.

Мари в ответ виновато улыбнулась. От девушек и детей Леда перешла к матерям и пожилым женщинам, а Мари вздохнула. Мама права, спору нет. Жрица Луны – не просто глава Клана, предводительница, она и советчица, и целительница, и заботливая мать – для всех. Леда не притворяется доброй, доброта ее искренняя, идет от сердца.

А она, Мари, добрый человек? Трудно сказать. Она хочет, чтобы мать ею гордилась. Она старается поступать правильно, но сколько ни бьется, чего-то ей недостает… Нет, не так. Скорее, она настолько отличается от сородичей, даже от матери, что чувствует себя в Клане чужой. С тоской и нежностью следила Мари за Ледой. Вот бы жить в ладу с собой, как мама, как Зора, как все остальные!

Мари машинально одернула рукава, хотя солнце давно закатилось. Осознав, что творит, девушка приказала своим суетливым рукам успокоиться, и у нее перехватило горло от тоски.

Что я здесь делаю? Мне здесь не место, только позорю маму. Не стоило сюда приходить.

– Что с тобой, Мари? – встревожилась Дженна.

Только тут Мари поняла, что пропустила мимо ушей весь ее рассказ о том, как она помогала женщинам из ближних нор готовить Поляну к сегодняшнему празднеству.

– Прости, Дженна, мне все еще нехорошо. Пойду-ка к себе в нору, прилягу. Надо успеть до того, как станет совсем темно. Скажешь маме, что меня колики замучили и я ушла отдохнуть?

– Конечно! Ой, вспомнила: я нашла рощицу, где полно лиловых ирисов! Ты ведь говорила, из них хорошая краска получается?

– Да, – кивнула Мари.

– Завтра пойдем собирать?

Мари была бы счастлива ответить «да». Вот бы посмеяться, поболтать, посплетничать вволю с подружкой! Тяжело быть вечно настороже, беспокоиться, как бы на свету не открылась правда.

Но как не беспокоиться? Не угадаешь, когда кожа начнет светиться, а светится она почти всегда, стоит появиться лучику солнца. Дни-то стоят ясные, погожие, нельзя рисковать.

– Не знаю, Дженна, как буду себя чувствовать. Но хотелось бы, очень хотелось.

– Да не грусти, Мари, пройдет. Приду сюда завтра в полдень. Если полегчает, приходи и ты, хорошо?

Мари кивнула:

– Постараюсь.

Она обняла Дженну, молясь про себя, чтобы завтра было пасмурно, и добавила:

– Спасибо тебе, Дженна, ты хорошая подруга. Жаль, что мы редко видимся.

Дженна в свою очередь крепко обняла Мари, потом отступила на шаг и лукаво улыбнулась:

– Неважно, часто ли мы видимся. Главное, весело ли нам вместе, а нам весело, да еще как! Мы сестры по Клану, вот что главное. Я твой друг навеки.

Мари улыбнулась, едва сдерживая слезы.

– Завтра постараюсь прийти, очень постараюсь, – пообещала она.

И, украдкой взглянув на Леду, поспешила прочь. Ее волшебница-мать, стоя в кругу собратьев и омывая всех целительной лунной силой, не заметила, как дочь скрылась в темнеющем лесу. Опять одна.

3

Далеко на северо-западе, у стен разрушенного Города, Верный Глаз принял решение, призванное изменить устройство мира. С недавних пор беспокойство, терзавшее его всю жизнь, сделалось невыносимым. Причину он знал. Ему до тошноты надоело делать вид, будто Богиня-Жница и в самом деле живая. Он знал, что ее нет, знал с того самого дня, когда Наставник привел его в Храм Богини.

В день посвящения он был очень воодушевлен, как и другие шестнадцатилетние юноши: пришло время получить им право считаться частью Народа. Верный Глаз постился, молился и принес живность на заклание. Нагими юноши вступили в Храм Богини в самом сердце Города и потом поднялись по лестнице в Покои Стражниц.

Терпкий дух кедровых дров наполнял Покои. Стены просторного помещения украшали затейливые орнаменты из костей Других, принесенных в жертву во благо Народа, во славу Богини и ее щедрот. В размещенных между лежанками металлических чашах, подобно древним жаровням, горел огонь, курились благовония. Своды Храма покрывал дикий виноград, пробивавшийся из щелей купола.

В то время среди Стражниц были как юные девицы, так и старухи, решившие посвятить остаток дней служению Жнице. Верный Глаз помнил, как в день его посвящения на ложах возлежали молодые Стражницы и охотно принимали ласки охваченных похотью мужчин.

– Думай лучше о Богине. Если Она примет твою жертву и даст ответ на твой вопрос, успеешь еще вкусить удовольствий, – напомнил Верному Глазу Наставник, когда тот засмотрелся на одну из парочек, исходившую сладострастными криками.

– Да, мой Наставник, – отозвался он, в тот же миг отвернувшись и направив взор внутрь себя.

Уже тогда, когда Верному Глазу едва минуло шестнадцать зим, он чувствовал, что Богиня предписала ему особое предназначение. Верил. Знал. Ни разу не усомнился. Да, Народ страдает. Нет, Верный Глаз не понимал отчего. Ему неведомо, почему Жница – прекрасная, грозная богиня его Народа – допускает недуги и смерть. Неизвестно, зачем Богиня велит живьем сдирать шкуры с Других, дабы исцелять раны и напитываться силой. Люди все равно болели и умирали.

В тот день Верный Глаз рассчитывал узнать ответ.

Богиня примет его жертву, ответит на его вопрос, и он навеки посвятит себя ей.

Мимо пробежал юноша, безутешно рыдая. Он прижимал к голой груди свежевыпотрошенного зверька.

– Его жертва отвергнута! Богиня в гневе! – прозвенел с балкона резкий, визгливый голос Верховной Стражницы.

Вздрогнув, Верный Глаз неожиданно понял, что из прибывших участников церемонии в Покоях остался он один. Юноша метнул взгляд на балкон, крепко прижимая к себе заготовленную жертву. Он надеялся, что чутье его не подвело, что не зря он столько дней подряд ставил силки, выпускал случайную добычу, пока в ловушке не оказался белоснежный голубь. Его он и держал сейчас в руках.

– Наставник, введи следующего юношу! – Верховная Стражница шагнула в Покои и встала перед огромным проемом, что отделял залу от балкона, откуда смотрела вниз гигантская статуя Богини-Жницы. Ее облик словно призывал Народ.

– Вот Верный Глаз! – провозгласил Наставник и отошел в сторону, чтобы подопечный мог проследовать дальше.

Когда Верный Глаз приблизился к Верховной Стражнице, та повернулась, и вместе они ступили на священный балкон.

Сейчас-то он знает, что Жница – лишь мертвый истукан, пустая оболочка, никакая не богиня. Но все равно никогда не забудет, как впервые предстал перед изваянием божества. Огромные чаши, расставленные вокруг нее полукругом, жарко пылали. Огонь ярко освещал Богиню, обогревал ее. Верный Глаз молча созерцал увиденное. Он был потрясен ее величием.

Все в ней было божественно. Она излучала силу, мощь, ошеломляла своей красотой. Неуязвимое тело из металла призывно поблескивало в свете пламени. Она была выше любого мужчины раз в десять и прекраснее всех виденных им доселе женщин. Жница стояла на коленях на возвышении над входом в Храм. Одну руку Богиня простирала вниз, к Народу, призывая его к себе, готовая принять и защитить. В другой держала трезубец, смертоносный свежевальный нож о трех лезвиях. Его она даровала своему Народу после Великого Пожара.

– Какую жертву приготовил ты нашей Богине? – спросила Стражница.

Верный Глаз отвечал, как его учили:

– Предлагаю дух этого создания Богине, а плоть – Стражницам, божьим избранницам. – И в глубоком поклоне протянул старухе снежно-белого голубя.

– Да, сгодится. Следуй за мной к чаше.

Верховная Стражница поманила Верного Глаза к самой большой из чаш, накрытой решеткой, – прямо напротив Богини. Вокруг толпились другие Стражницы, сплошь дряхлые старухи. Они облизывались и перешептывались.

Даже спустя время Верный Глаз содрогался, вспоминая исходивший от них запах тлена. Их воспаленные, бегающие глаза были отвратительны.

Старуха занесла трезубец и вспорола бьющейся птице брюхо, от хвоста до горла – и будто алым цветком расцвело ее тело. Фонтаном хлынула кровь, капли брызнули на поверхность статуи.

– Это знак: юноша угодил Богине! – проскрежетала старуха, подняв в воздух окровавленного, трепещущего голубя. – Какое место желаешь ты занять среди Народа?

– Хочу нести на себе печать Богини и быть Сборщиком урожая, – отвечал Верный Глаз. Он гордился, что голос его тогда не дрогнул, что смело и гордо стоял он перед старухами и Богиней, рядом с которой те смотрелись карлицами.

– Да будет так! – Стражница кивнула соратницам.

Те рванули вперед, подхватили Верного Глаза под руки, с неожиданной силой сбили с ног, распластали, пригвоздили к полу балкона. Из одного из котлов Верховная Стражница достала небольшой трезубец. Раскаленные докрасна смертоносные лезвия блестели, будто омытые свежей кровью. Взмахнув трезубцем, она попросила у Богини благословения и преклонила колени рядом с Верным Глазом.

– В великих муках рождается великое знание. Ты принят на службу Жницы и можешь задать ей один вопрос, и Богиня ответит.

Затем она прижгла руку Верного Глаза чуть выше локтя.

Юноша не дрогнул, не издал ни звука. Он обратил лицо к Богине и задал свой единственный вопрос:

– Что я могу сделать, чтобы вернуть силу моему Народу?

Верный Глаз нащупал выпуклый шрам в форме трезубца, вспоминая, что последовало за его вопросом.

Безмолвие.

Богиня молчала.

Верный Глаз лежал на полу, не замечая жгучей боли в руке, и ждал громового гласа.

– Богиня отвечает Верному Глазу! – крикнула вдруг главная старуха и вскочила, воздев над головой трезубец, весь в крови и остатках паленой кожи. – Богиня приняла его!

– Я слышала ее голос! Богиня приняла его! – вторила другая.

– Внемлите! – вопила Верховная Стражница, потрясая дымящим трезубцем. – Он уже не ребенок! Он Верный Глаз, Сборщик Божий!

Потом Стражницы пытались помочь новообращенному подняться, но тот оттолкнул их иссохшие руки. Немного пошатываясь, Верный Глаз встал перед статуей и заглянул ей в лицо. Он тщился обнаружить хотя бы намек на то, что Богиня недавно говорила.

Но видел лишь безжизненного истукана, а вокруг – полумертвых старух.

Метнув взгляд на Верховную Стражницу, он уточнил:

– Богиня говорила с тобой?

– Точно так же, как говорила с другими Стражницами и с тобой. Да, ее трудно расслышать, нужны чуткие уши, как у Стражниц, – ответила старуха. – Ты что же, ничего не слышал, юный Сборщик?

– Ничего, – подтвердил Верный Глаз.

– Что ж, обычно она глаголет устами Стражниц, а мы всегда готовы помочь. Мы направляем Народ согласно ее воле.

Верный Глаз перевел взгляд на других служительниц: те, взяв заостренные палочки, вонзали их в тело голубя, доставали потроха, делили их и, смеясь и шушукаясь, жадно поедали.

Он еще раз поднял глаза на Богиню – и впервые разглядел ее по-настоящему. В тот миг все и случилось. Он заглянул в металлические глаза статуи и, собрав силы, закричал ей в лицо:

– Будь ты жива, ты не стала бы терпеть этих мерзких старух! Будь ты жива, ты вернула бы силу Народу! Нет никакой Жницы! Нет Богини! Ты мертва!

Верный Глаз помнил, как, стоя перед изваянием, отчаянно желал, чтобы слова его оказались ложью. Он был готов к тому, что Богиня испепелит его на месте за святотатство.

Но никто его не испепелил.

Верный Глаз отвернулся от статуи, и те из Стражниц, которые менее сосредоточенно наслаждались обсасыванием косточек жертвоприношений, а также свободные от ублажения мужчин, закричали от ужаса и гнева. Юноша, ничего не видя и не слыша, спустился с балкона и покинул Храм. Он дал себе слово не возвращаться, пока не узнает ответа. А раз Богиня мертва, придется искать истину самому.

Потому-то теперь, спустя пять зим, Верный Глаз вошел в лес, где обитали Другие.

Лес, древний сосновый лес, притягивал к себе, как луна притягивает воду в приливы. Для Верного Глаза лес всегда таил очарование, непонятное его Народу. С тех пор как он осознал, что Богиня мертва, он стал верить, что, поскольку в лесу есть не только враги и смерть, но и какая-то тайна, в нем можно отыскать ответы на волнующие вопросы, включая главный.

И все же одному в чащобе было не по себе. Ни привычных гладких стен из стекла и металла, ни зданий с лабиринтами ходов, где были и святилища, и пути к бегству. Лишь равнодушное небо, и лес, и Другие.

Верный Глаз ощупал рубец на предплечье в виде трезубца, и покалеченная в этом месте кожа отозвалась тупой болью. Кожа на тыльной стороне ладоней и сгибах локтей пошла трещинами, ныли суставы. Знакомая слабость сковала мышцы. Он заскрипел зубами, противясь дремоте.

– Не поддамся, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – В моей жизни будет не только бесконечный круг болезней и верная смерть. Раз Другие обходят Город стороной – значит, я сам явлюсь в лес. Богиня мертва, и искать ответы придется мне без ее помощи. Я должен найти знак – свою жертву. – Верный Глаз рухнул на колени, преклонил голову. – Да, должен быть знак, и как только я его увижу, возвещу о нем Народу.

В лесу царила мертвая тишина. Из кустарника неожиданно показался олень. Своей величавостью он напомнил о Богине, что манила Народ к себе.

Не раздумывая ни секунды, Верный Глаз бросился на зверя, прижал его к земле, не давая вырваться. Затем он ногами покрепче уперся во влажный лесной суглинок и стиснул руками оленью шею. Зверь вильнул крупом, пытаясь лягнуть Верного Глаза раздвоенным копытом, но тот могучими руками схватил оленя за рога и стал сворачивать ему шею, оттягивая голову животного все дальше и дальше назад. Наконец олень тяжело рухнул набок, дрожа и задыхаясь.

Верный Глаз не терял ни минуты. Уперся коленом зверю в основание шеи, пригвоздив его к земле. Достал из ножен на поясе трехзубый клинок и занес его, целясь в точку на хребте, чтобы обездвижить жертву. Но, прежде чем нанести удар, он случайно заглянул в бездонный глаз оленя и, как в зеркале, увидел свое отражение. В фигуре с поднятым трезубцем в одной руке, в то время как другая рука была протянута вниз в знакомом призывном жесте, Верный Глаз разглядел образ Жницы.

Едва он понял это, как радость омыла его горячей волной.

Вот он, знак. Верный Глаз сам сделался Богом! И он знал, что нужно делать.

– Я Сборщик! Я не стану убивать. Буду собирать урожай, а не падаль, жатву, а не отбросы. И тем верну Народу силу. И разлетится жатва за пределы Города – к другим народам, по всему свету.

Он зачехлил трезубец, достал из заплечной сумы длинную веревку и связал оленю передние и задние ноги. Теперь, когда животное не могло вырваться, Верный Глаз обмотал вторую веревку вокруг его шеи, а другой конец набросил петлей на нижнюю ветку молодой сосенки – теперь олень не будет помышлять о побеге, ему лишь бы воздуха глотнуть.

Верный Глаз вновь обнажил свежевальный трезубец. Но вместо того, чтобы вонзить его в оленя, прижал орудие к своей руке и полоснул там, где растрескалась кожа, углубил раны. Выступила розоватая сукровица. Потом Сборщик стал срезать узкие полоски кожи с оленя.

Верный Глаз действовал быстро и умело. Он слушал крики животного, впитывая их с той жадностью, с какой умирающий от жажды пьет воду. Сборщик не забывал обрабатывать раны оленя, смазывая их сукровицей из собственных ран. Верный Глаз вкладывал срезанные полоски оленьей шкуры в травмированные места на своей коже. Плоть оленя, живая и теплая на ощупь, холодила поврежденную плоть человека и мгновенно унимала жжение и боль.

Измученный олень достиг священной границы между жизнью и смертью. Признаки были налицо. Еще одна полоска плоти – и животное очутится за гранью жизни, устремится навстречу неизбежной гибели. Верный Глаз склонил перед оленем голову и прижал окровавленную ладонь к трехзубой метке на предплечье.

– Спасибо тебе, мой олень, за бесценный дар жизни. Я принимаю его с благодарностью.

Он не успел срезать последнюю алеющую с одной стороны полоску оленьей шкуры, как опять поймал в глазу животного свое отражение. Сборщик застыл, созерцая себя. Могучий Бог.

Постепенно к нему пришло осознание.

Чего бы он сам ждал от Бога? Истины. Праведного гнева. Милосердия. Отражение в зрачке оленя подсказало ему ответ.

Я Сборщик, а не Жнец. Я должен воздержаться от последнего удара. Я должен отпустить посланное мне существо, предоставить его судьбе. Хотя его участь я во многом уготовил сам. Залечив с помощью оленя свои раны, я почти отнял жизнь. Почти.

Парой ударов клинка Верный Глаз рассек петлю на шее животного и путы на его ногах. Отступив, человек наблюдал, как олень поднялся на ноги, сверкнул белками глаз и шаткой походкой побрел прочь, оставляя за собой алые дорожки.

Верный Глаз проводил его взглядом и стал всматриваться вдаль, где гигантские сахарные сосны, словно часовые, стояли на страже неведомых чудес и тайн, сокрытых за пределами мертвого Города, в краю Других.

Верный Глаз улыбнулся.