Текст книги "Династия Романовых. Загадки. Версии. Проблемы"

Но вернемся к внешнеполитическим успехам Алексея Михайловича. Если его армия уже не годилась для ведения войны в Западной Европе, то на «востоке», против военной силы, устроенной аналогично, русская армия вполне могла действовать победоносно. Внешнеполитические успехи России на Востоке несомненны. Симптоматичен, например, переход на русскую службу картлийского («грузининского») царевича. Продолжается колонизация Севера (Сибири).

О Сибири следует сказать чуть подробнее. Уже при Иване Грозном Сибирь, населенная чрезвычайно отсталыми в культурном и социальном отношении, «неоформленными» народностями, становится ареной борьбы. Там создаются кантонистские (казачьи) поселения русскими мигрантами, которых теснят на север социальные процессы. Начинается борьба между Китаем и Россией за «огосударствление» этих обширных северных территорий. При Алексее Михайловиче Российское государство прибирает к рукам значительное число земель. Впрочем, не дремлет и Китай: приобретает «спорный» Амурский край. Обширные северные территории так и не были освоены в полной мере ни Китаем, ни Россией и служили местом ссылки в обоих государствах.

Любопытно, что Романовская концепция пользовалась в отношении северных земель целым «букетом» определений: «завоевание», «освоение», «присоединение» и, наконец, в последнее время наиболее нейтральным и точным термином – «колонизация». Достаточно ясно, что казаки не так просто подчинились этому «огосударствлению» севера; оно и понятно: люди двигались на север в поисках свободы, освобождения от государства, а оно протянуло свои нежные ежовые лапы и сказало: «А вот и я!» Однако Романовская концепция не намеревается показывать нам процесс колонизации Севера во всей противоречивости и трагической сложности. Так, например, замалчиваются многочисленные свидетельства военных столкновений мигрантов-казаков с «московскими ратными людьми». Именно Китай, с одной стороны, и казачьи кантонистские поселения – с другой, являлись основными противниками «Москвы». Миграция населения на северные земли усиливается в «смутное время» и при первых Романовых (нестабильность в государстве, шаткость династического положения Романовых). Однако Романовская концепция склонна изображать казаков-мигрантов в виде таких «разведчиков боем», добровольно прокладывающих путь государственным чиновникам; при чтении исторических сочинений может возникнуть впечатление, будто мигранты «специально для государства» завоевывают эти земли и даже чуть ли не посланы «официально» этим самым государством…

Итак, при Алексее Михайловиче определяется «восточное направление» расширения Российского государства. В этом направлении Россия движется естественно; на этом пути она встречает противников, которых возможно реально победить, противника более «отсталого», более «архаически» организованного в социальном, военном, культурном отношении (рудименты феодальной раздробленности, родо-племенной уклад). Польша, территории, населенные малороссами и белорусами, Крым, Кавказ, далее Азия, северные земли… Но даже в этом «восточном» направлении нельзя расширяться, не заручившись военными и дипломатическими контактами в Западной Европе. Фактически история уже поставила для России «ребром» жесткое условие, которое на день сегодняшний актуально для государственных образований всего мира: государство не может существовать, не будучи «европейски устроенным», не заключая в себе хотя бы некоторые важные элементы этого самого «европейского устройства». Так уж складывается историческая реальность, что именно развитие европейского устройства приводит к наиболее гуманному в отношении личности устройству государственному, и – более того – просто-напросто формирует личность как таковую, способствует вычленению личности из «рода», «клана», «общины», «семьи». Всякое уклонение от «личностного устройства» приводит к достаточно тягостным последствиям. В сущности, вопрос и сегодня поставлен остро: «примат личности и ее свободного выбора» или же «род», «племя», «народ», «нация», «религиозная, конфессиональная общность»… Для того чтобы стать «личностью», необходимо стать «европейцем», необходимо начать развиваться «по-европейски»; все варианты «самобытного развития» оборачиваются всего лишь «задержкой развития» как такового, попытками консервации «антиличностных» укладов… И в России это осознали раньше, чем в Китае, Японии, на Балканах… Личность, избирающая свой путь, или перемалывающие тебя в «массу», не сообразуясь с твоим согласием или несогласием, «род», «народ», «нация», «религиозная общность»?..

Однако возвратимся к «тихому царствованию» Алексея Михайловича. Успехи во внешней политике не стимулировали внутригосударственную стабильность. Попытка государства ввести в обращение монеты, не изготовленные из ценных металлов, «медные деньги», вызывает рост цен и активные выступления, известные как «медный бунт» (1662–1663). То есть государство вело активную военную «внешнюю» деятельность, не имея достаточных внутренних ресурсов. По-прежнему продолжается миграция на Дон, практически неподконтрольный государственной власти. Эту миграцию Романовская концепция трактует как «бунт низов». Однако даже самый поверхностный анализ так называемого «Разинского движения» выявляет явно нечто иное. Перед нами вовсе не крестьянское восстание, а, пожалуй, настоящая война с «Москвой», продлившаяся около четырех лет (с 1666—67 по 1670). К мигрантам-кантонистам присоединяются «беглые» бояре и дворяне со своими отрядами, среди них интересен процент непосредственно «московских» аристократов. Любопытно, что собранное «войско» подчиняется некоему Степану Разину, ведет под его началом независимую от государства внешнюю политику, совершает походы в Персию. Сама личность Разина загадочна в достаточной степени. Во всяком случае, едва ли может идти речь о «народном вожде» и «предводителе голытьбы». Движение развертывается под антиромановскими и «антимосковскими» лозунгами. Однако «государственные кантонисты» – стрельцы – в конце концов одолевают «независимое кантонистское войско» Разина. Это, несомненно, была крупная победа Романовых. Сохранилось изображение Разина в богатом головном уборе восточного вида. За кого он мог выдавать себя?

Память о «Дмитриях» еще была жива…

О церковном расколе, происшедшем в царствование Алексея Михайловича, о трагическом противостоянии Никона и Аввакума написано очень много. Остановимся на нескольких моментах. О «либеральном периоде» в правлении Александра II мы, конечно, будем подробно говорить, но не сейчас. Покамест скажем только, что именно в этот период «активного наступления» на Романовскую концепцию «национальной доктрины» Романовская концепция как бы жертвует фигуру Петра и оформляется трактовка «раскольников» как выразителей народного самосознания, противостоящих «реформам сверху». Нетрудно, однако, заметить, что раскольники едва ли не с самого начала остаются в меньшинстве и никогда не составляют силу, которая была бы в состоянии влиять на внешнюю и внутреннюю политику государства. Особенно странной кажется попытка связать раскольников с действиями царевича Алексея Петровича, который никак не мог бы ни поддерживать их, ни на них опираться, и полагал их «еретиками», как, впрочем, и все Романовы – непременные сторонники «государственной церкви». В реформах Никона обращает на себя внимание, конечно, в определенном роде, попытка сделать русскую церковь с ее специфической культурой неким «плацдармом» для развития культуры «мирской». Особенно в этом смысле характерна попытка реформы иконописания, приближения иконописания к традициям светской живописи. Но то, что произошло естественным путем в ренессансной Италии, уже не имело смысла в России XVII века. Уже не имело смысла проходить «заново» весь путь от иконописи к светской живописи. В Европе этот путь был давно пройден, и теперь было проще и естественнее развивать русскую живопись на основании традиций живописи европейской, что и было чуть позднее сделано. Русская церковная реформа запоздала столетия на два. После реформ Никона сделалось в достаточной степени ясно, что дальнейшее развитие русской культуры не будет происходить «на церковном фундаменте». Уже наметилось противостояние культуры церковной и культуры светской, «мирской»; это острейшее противостояние стало одной из важнейших, своеобразнейших и трагических черт жизни России.

Жизнь самого Алексея Михайловича, то, что нам об этой жизни известно, показывает царя таким же сильным, энергичным человеком, как его отец и дед. Алексей Михайлович – страстный охотник; по его заказу (а возможно, что и им самим) написана книга о соколиной охоте. На примере Алексея Михайловича и его старших детей, сына Федора и дочери Софьи, мы видим, как повышается «образовательный ценз» Романовых. По настоянию отца сестры Алексея Михайловича овладели навыком чтения Псалтири и Часослова, но Софья уже предстает перед нами разносторонне образованным человеком.

Первая жена царя, Марья Ильична Милославских, умерла в 1669 году. Но падение клана Морозовых-Милославских происходит еще при ее жизни. И после ее смерти как бы интенсифицируется. Судьба известной боярыни Морозовой – всего лишь элемент конфликта двух кланов: Морозовы-Милославские против Нарышкиных-Матвеевых. После того, как Наталья Кирилловна Нарышкиных становится второй женой царя, вокруг него, разумеется, группируются ее родичи, среди которых выделяется поддерживающий реформаторские настроения Алексея Михайловича Артемон Матвеев, в доме которого и была воспитана будущая молодая царица. Оставив попытки династического брака, Алексей Михайлович осуществляет ряд «внутренних» реформ. Отметим то, что касается его семейной жизни: он выезжает в одном экипаже с женой, ездит вместе с ней на охоту, она выезжает в город в экипаже с незанавешенными окнами. Среди ближних женщин Натальи Кирилловны обнаруживаем прислугу иностранного происхождения, например некую «дохтур-литовку», в обязанности которой входило приготовление кушанья. Обращают на себя внимание «театральные затеи» царя. Еще в 1660 году он пытается выписать из Англии «мастеров комедию делать». Но только в 1672 году происходит «первая постановка на русской сцене»: пастор Иоганн-Готфрид Грегори из Немецкой слободы на Кукуе ставит «Артаксерксово действо» – мистерию на библейский сюжет. В 1673 году поставлено еще несколько пьес и танцевальная (балетная) постановка «Орфей».

Интенсивно проникают в «московскую русскую» культуру элементы православной культуры славянского Запада, еще сильно ориентированные на позднегреческую церковную словесность. К подобным элементам можно отнести поэзию Симеона Полоцкого, основание славяно-греко-латинского училища. Однако уже ясно, что путь развития «московской русской» культуры будет иным; она не станет «сызнова» повторять уже пройденный Европой путь развития светской культуры на фундаменте освобождения от церковной культуры византийского стандарта и усвоения античных жанров. Нет, русская культура разовьет свою самобытность, просто взяв из Европы уже сложившиеся «основы»: формы существования и развития университетской науки, жанровое членение литературы, театр и т. д.

Итак, перед нами прошли первые Романовы. Зачастую историки полагают этот период чем-то вроде «продолжения прежней стародавности». Но мы уже увидели, что для России это очень важный период, период, когда постепенными реформами подготовляются реформы кардинальные, период укрепления и становления новой династии, самой молодой в Европе.

Очень хочется отметить еще одну особенность более чем полувекового периода, прошедшего «под знаком» первых Романовых. Пройдет менее ста лет – и явится, словно Афродита из морской пены, чудесный русский литературный язык. Но откуда же он взялся? Неужели из византинизированной словесности Полоцкого? Нет, лишенный возможности развиваться в традициях светской «художественной» литературы, русский язык усиленно развивается в жанрах публицистики и «документальных записей». Вот несколько публицистов, связанных с первыми Романовыми. Судьбы их, разумеется, трагичны. Уже тогда пишущий человек в России – более, чем просто «пишущий человек».

Итак, Иван Андреевич Хворостинин, кравчий при Дмитрии I, при Шуйском сосланный в монастырь, при Михаиле Федоровиче первоначально бывший в чести, затем вновь сосланный, автор публицистического повествования «Словеса дней и царей и святителей московских, еже есть в России».

Вот Юрий Крижанич, хорват, долгое время проживший в Риме. В 1658 году знакомится в Вене с московским послом Лихаревым, переезжает на службу в Москву, но уже в 1661 году сослан в Тобольск, где провел пятнадцать лет. «Политика» Крижанича носит выраженный антикатолический и антипольский характер. В сочинениях Крижанича легко можно увидеть зерно грядущей панславистской доктрины, столь значимой для романовской России со второй половины XIX века.

Писания и судьба Аввакума известны достаточно хорошо. Его «автобиография» и публицистические сочинения, вероятно, во многом близки к народному анонимному словесному творчеству.

Но особенно значимой и «крамольной» фигурой оказался подьячий посольского приказа Григорий Карпов Котошихин. Он имел несчастье после наказания батогами бежать из России. Вероятно, владел иностранными языками. Умер в Швеции насильственной смертью (убит? казнен?). Этот замечательный писатель, «диссидент» XVII столетия не прощен и не «реабилитирован» до сих пор. Вот, например, что пишет о нем М. Н. Тихомиров в 1940 году: «… существует собственноручная записка Котошихина о его службе польскому королю; из записки выясняется, что Котошихин разведывал в Москве и сообщал различные вести в Польшу, будучи таким образом типичным шпионом и изменником. По-видимому, Котошихин и в других отношениях не отличался особой нравственностью…» И далее – о писаниях Котошихина: «Он не чужд был стремления сгустить краски…»

Действительно, Котошихин такое писал!.. Например, о той же системе доносов и слежки… Он оставил нам описание России в царствование Алексея Михайловича. И если из этого расточительно яркого, узористого языка Аввакума родится в отдаленном еще будущем такой «поэт прозы», как Ремизов, то о Котошихине можно сказать, что он наметил, что называется, кардинальный путь развития русского литературного, письменного языка. Точная, предельно наполненная, информативная фраза… Вот где завязывалось кристальное пушкинское «Гости съезжались на дачу…»

Цитаты: «И те дьяки во дьяцы бывают пожалованы из дворян московских и из городовых и из гостей и из подьячих. А на Москве и в городех в приказах з бояры и окольничими и думными и ближними людьми и в посолствах с послами бывают они в товарыщах; и сидят вместе, и делают всякие дела, и суды судят, и во всякие посылки посылаются».

«И садятся за столы царь с царицею, а бояры и чин свадебный за своими столами, и начнут носити есть, и едят и пьют до тех мест, как принесут еству третью, лебедя, и поставят на стол – и в то время дружка у отца и у матери, и у тысецкого благословляются новобрачному с новобрачною итти опочивать, и они их благословляют… и проводя пойдут все прочь по-прежнему за стол, и едят и пьют…»

Вот ведь сколько документов, и важных документов, пропало бесследно, а роковая записка, где Котошихин «раскалывается» относительно польского короля, сохранилась, и триста лет спустя Тихомиров точно знает, что она существует и что она написана «собственноручно». Везет же некоторым!..

На этой мажорной ноте мы закончим рассказ о первых Романовых и перейдем к следующему периоду.

Федор Алексеевич (правил с 1675 по 1682) и «Время Софьи» (правила с 1682 по 1689)

После смерти Алексея Михайловича остались в живых восемь его детей от первого брака и трое – от второго. Старшие царевны, Евдокия, Софья, Марфа, Екатерина, Марья, Федосья вместе со своими тремя незамужними тетками и составляли «верх», «терем». Если вы встречаете в учебнике, в популярной книге или в романе фразу наподобие: «Русские царевны издавна были обречены на безбрачную и затворническую жизнь», то речь идет всего лишь о сестрах и старших дочерях Алексея Михайловича. Эти два женских поколения царской семьи, два романовских женских поколения, невольно сложились в воображении историков и романистов во что-то такое, что было «издавна». Но мы-то уже знаем, почему первые романовские царевны остались незамужними. Вовсе не вследствие каких-то «стародавних обычаев», не помешавших, например, Ивану III выдать замуж своих дочерей от Зои-Софьи Палеолог. Мы уже раскрыли эту «романовскую» тайну безбрачной жизни царевен: Европа еще «не признала» Романовых. Далее, как мы увидим, положение с замужеством царских дочерей облегчится весьма.

А покамест – шесть младших царевен и три старшие. И еще двое сыновей от Марьи Милославских – Федор и Иван. И трое детей от второго царского брака, с Натальей Нарышкиных: совсем маленькие Петр, Наталья и Федора (она умерла в возрасте четырех лет). Как видим, женский элемент в семье царской явно доминирует над мужским. Вполне закономерно, что у «терема» есть все шансы стать силой.

А закона о престолонаследии нет. Фактически тотчас после смерти Алексея Михайловича начинается гонка двух кланов. Кому присягнут: маленькому Петру или его четырнадцатилетнему брату Федору? Кто встанет у трона: Милославские или Нарышкины-Матвеевы? Покамест все решают не законодательные нормы и установки, а клановая борьба. И решается все едва ли не в одну ночь, когда девятнадцатилетняя Софья буквально «организует» присягу бояр именно своему единоутробному младшему брату Федору. Это совсем не было легко. К тому времени стараниями Нарышкиных-Матвеевых большая часть Милославских-Морозовых была выслана из Москвы. Но Софья уже явно помышляет о собственной «партии», которую поддерживали бы воинские силы.

Но пока на престоле юный Федор Алексеевич. При нем ведется война за крымские и малороссийские земли, при нем Россия впервые сталкивается в военном конфликте со своей будущей важной соперницей – Османской султанской империей…

«Вхождение», «присоединение» (или еще есть – «воссоединение») малороссийских земель и Российского государства обставлены в Романовской концепции с большой помпой. Но Мазепа, оказывается, не первый «украинский изменник», до него, при Федоре Алексеевиче, действует другой «изменник» гетман Дорошенко. Впрочем, военные действия снова победоносны, Российское государство приобретает еще часть малороссийских земель.

Итак, во внешней политике снова успех. А во внутренней? Вероятность потери Романовыми престола вовсе не устранена (вспомним казнь князей Хованских уже при Софье). Федор продолжает бороться в этом направлении. Действия его явно показывают человека образованного. Он борется не с отдельными личностями, его действия направлены на то, чтобы подорвать прочность положения русской аристократии, тех, что знатнее его. Так, по его приказу уничтожаются разрядные книги. По записям в этих книгах можно было проследить историю того или иного «рода-клана», положение его членов в военной и гражданской службе. Уничтожение разрядных книг было крупной победой Романовых. Вместо разрядных были введены по указу Федора упрощенные записи «для памяти потомства» в родословных книгах. Историки полагают эти действия Федора Алексеевича «прогрессивными» и трактуют их как «борьбу с местничеством», то есть с таким положением, когда должности и звания распределяются не по способностям и заслугам, а по знатности происхождения. Но давайте поразмыслим. Разве сожжение разрядных книг уничтожало местничество как таковое? Нет, конечно. Просто теперь у царя было куда больше прав выдвинуть угодный ему клан. Для русской истории сожжение разрядных книг было очень симптоматично. Романовы не хотели памяти о былом, о прошлом, о том времени, когда они были «ничем». Теперь они были «всем» и хотели, чтобы все начиналось именно с них. Особенно сильно надлежало ударить опять-таки по Рюриковичам и Гедиминовичам. Наверное, мы уже никогда не восстановим подробно историю многих старинных русских родов. Но что еще оставалось делать Федору Алексеевичу: борьба велась не на жизнь, а на смерть. Но дорого обошлась русской истории эта «разработанная» молодым царем модель сжигания, уничтожения памяти о минувшем. Слишком часто приходили к власти те, что еще недавно были «ничем» и потому должны были как можно быстрее уничтожить, сжечь память о своих предшественниках. Пробил в конце концов час и самих Романовых. Но мы пока не будем заглядывать так далеко, а приведем пример куда менее известный, но достаточно ярко показывающий, как укоренилась и пригодилась «модель Федора Алексеевича» в «правосознании» российских правителей.

Из воспоминаний Елизаветы Петровны Яньковой, записанных ее внуком Д. Благово:

«…в 1796 году родилась дочь Анна… Дня за два до ее рождения, мы были дома поутру, вдруг слышим, в совершенно необычное время ударили в Кремле в колокол… приходят и говорят, что получено известие из Петербурга, что скончалась императрица… Немного погодя говорят мне: пришел квартальный надзиратель и меня желает видеть. Я к нему вышла. «Что вам угодно?» – спрашиваю я. – «Не имеете ли старых газет 1762 года и манифестов; и ежели у вас сохранились, то пожалуйте, ведено обирать». – «Отчего же?» «Этого, сударыня, я не знаю, а таково распоряжение начальства». Я стала догадываться, в чем дело, и сказала ему: «Теперь моего мужа нет дома, а без него я ничего не могу вам сказать и не знаю: есть ли то, что вы спрашиваете; ежели найдется что, то мы вам пришлем».

Обирали тогда везде манифест Петра III о его отречении… Хотя у нас были и манифест, и газеты 1762 года, мы все это скорее отправили в деревню и там сберегли. Их велено было отбирать и жечь».

Ох уж эта «модель Федора Алексеевича»! А что оставалось делать бедному Павлу I? Конечно, «обирать» манифест об отречении от престола его отца, столь щедро распубликованный его матерью. Ведь это было как бы доказательство зыбкости прав самого Павла на российский (нет, на всероссийский) престол. А что было делать его несчастной матери Екатерине II? Если бы она не принудила родного мужа отречься от престола, не уладила бы затем его смерть от геммороидальной колики и не доказывала бы на каждом своем шагу, что и сын ее имеет весьма зыбкие права, как бы она сидела на этом самом престоле?.. Но до всего этого нам еще предстоит дойти. А покамест обратимся к женитьбе Федора Алексеевича. Вернее, к двум его бракам, потому что этот, столь недолго проживший и, по некоторым свидетельствам, отличавшийся слабым здоровьем государь, все же успел дважды жениться.

Первая его женитьба происходит как бы в русле западнославянского православного влияния на русскую культуру. (Вспомним Крижанича; вспомним Симеона Полоцкого, учителя Федора и Софьи; вспомним основанное в «Софьино время» славяно-греко-латинское училище и т. д.)

Итак, первым браком Федор Алексеевич женится на Агафье Семеновне Грушецкой (или Грушевской), юной представительнице клана московских православных поляков Грушецких-Заборовских (Забровских).

Имелись определенные политические партии и сообщества, ставившие своей целью обращение в греко-восточную веру славян-католиков, поляков, чехов, хорватов, словенцев. Деятели подобных движений, естественно, находили приют в Москве. Ведь распространение православия могло означать расширение власти «московского» государства. Впрочем, деятели, подобные Крижаничу, наверняка не намеревались в итоге действовать в интересах «Москвы»; более занимала их воображение перспектива добиться власти для себя «московскими руками», то есть войсками. Они отлично понимали, что России не миновать военной конфронтации с Польшей и Османским султанатом. Политика болгар и сербов после русско-турецких войн второй половины XIX века ясно показала, что местные политики отводили России роль лафонтеновской обезьяны, вытаскивавшей голыми лапами каштаны из огня, только не для себя. О попытках православной экспансии Романовская концепция, конечно, молчит; зато активно муссирует экспансионистские попытки своих противников, то есть католические и мусульманские.

Софья не была довольна женитьбой брата. Это возможно понять. У молодой четы должны были рождаться дети, наследники Федора. Его брак отдалял саму Софью от вожделенного престола. Могло ли шокировать Софью или кого бы то ни было то, что молодой царь «женился на польке»? Нет, конечно. Так называемая «национальная», «народностная» принадлежность еще не имела значения; значение имело вероисповедание, конфессиональная принадлежность; а с этим было «все в порядке»: Грушецкая и ее родичи были веры православной.

Но вовсе не исключено, что Софья могла выступить «организатором» клеветнической кампании и, оставаясь, что называется, «в тени», руководить распространением слухов о возможности экспансии польского католицизма. Вероятно, можно предположить, что первые элементы развития «национальной доктрины» были заложены тогда. Определения «лях», «поляк» должны были заместить конфессиональное – «православный» или «католик». Но никаких данных о ведении Софьей подобной кампании у нас нет. Кроме того, она ведь и сама была воспитана в тенденциях «западного православия».

С влиянием Грушецкой связывают устройство в Москве нескольких греко-латинских школ, что уже при Софье вылилось в основание почти академического учебного заведения, в некотором роде напоминавшего университет, – славяно-греко-латинского училища.

Едва ли возможно, однако, связывать интенсивное «западно-православное» влияние на развитие «московской русской культуры» с личностью самой Грушецкой (да нам и не известно ничего о ее характере). Конечно, речь может вестись о воздействии ее клана.

Однако этому клану не суждено было долго продержаться у подножья трона.

В царской семье снова происходят трагические события. Но по-прежнему нам трудно понять, идет ли речь об удавшейся внутренней интриге, «порче», или же мы имеем просто несчастное стечение обстоятельств. Интересно, что конец царствования Алексея Михайловича знаменуется новым большим «процессом мастериц», женщин, обслуживающих «терем». Снова перед нами закручиваются в путаном хороводе «наговорные корешки», «поносные слова»; нити петляют, уклончивые намеки на новый «антиромановский заговор» тонут, теряются в распоряжениях выслать и «держать с бережением под караулом». Следствие вышло на некоего Кишкина, исполнявшего нечто вроде должности охранника в московских владениях бояр Троекуровых. Далее следствие взял в свои руки Артемон Матвеев и быстро покончил «дело» решениями о ссылке обвиняемых, составлявших возможные «низовые звенья» заговора. Ограничился «острасткой» в отношении остальных?..

Во всяком случае, в середине лета 1681 года в молодой семье Федора происходят сразу две скоропостижные смерти. На третий день после родов умирает царица, и, спустя неделю, – новорожденный царевич Илья. Имела ли к этим смертям отношение Софья? Наверное, мы никогда не узнаем. Одно ясно: невинным голубиным гнездом, отрезанной от мира затворнической обителью терем не был.

Менее чем через год Федор Алексеевич женится снова. Новой супругой становится Марфа Матвеевна Апраксиных… Забавно читать в некоторых работах фразы наподобие: «Это была девушка далеко не знатного рода». Будто до того времени Романовы женились на девушках «знатных родов»! Оба брака Федора Алексеевича были вполне «в стиле» первых Романовых. Но жить ему оставалось недолго. Он умер через два месяца после свадьбы. Апраксины, однако, сумели впоследствии выдвинуться и сделались видным российским аристократическим семейством…

И снова: была ли смерть молодого царя естественной? Еще при жизни Федора началась борьба с кланом Нарышкиных-Матвеевых. Милославские привлекают на свою сторону семейства Хитрово и Волынских. Артемон Матвеев и младший брат вдóвой Натальи Кирилловны, Иван, обвинены в злоумышлениях против Федора и высланы. Было бы, наверное, наивностью предполагать эту высылку несправедливой. Разумеется, Нарышкины-Матвеевы желали видеть на престоле малолетнего Петра, а вовсе не Федора.

После смерти Федора остались пятнадцатилетний его единоутробный брат Иван и десятилетний Петр. У нас, пожалуй, есть основания предполагать, что прежней «кампанией» против Нарышкиных-Матвеевых руководила все-таки не Софья, а сам Федор Алексеевич, имеющий у историков репутацию слабого и болезненного. Во всяком случае, после смерти Федора Нарышкины-Матвеевы поднимают голову. Артемон Матвеев возвращен из ссылки. Нарышкины-Матвеевы, заручившись поддержкой духовного лица, патриарха Иоакима, организуют «боярский выбор» Петра на царство. Впрочем, мы уже знаем цену романовским «выборам».

Конечно, с точки зрения обычного для Европы майоратного права, отдающего преимущества в наследовании старшему сыну, старшему в роду, этот самый «выбор» Петра на царство был «неправильным». Но не забудем, что в России еще не было упорядочено не только престолонаследие, но даже и наследование имущества как таковое. Престол должен был достаться самому сильному интригану. Сами претенденты – Иван и Петр – еще дети, начинается борьба кланов, напоминающая известное «смутное время»…

И тут сохранившиеся источники ярко высвечивают царевну Софью Алексеевну. За ней – фоном – группируются ее сестры. Симптоматично, что молодая вдова Федора, Марфа Апраксиных, принимает сторону «Петровского клана».

Мы только-только начали понимать своеобразие Романовых, этих отчаянных авантюристов, ловких интриганов, неглупых политиков, готовых на все ради удержания власти. И вдруг – новый сюрприз, новая загадка для историков – Софья. Романовская концепция оценивает ее, скорее, негативно: прежде всего, как противницу Петра, как «защитницу старого уклада». Но, применительно к Романовым, употребление понятия «старый, стародавний уклад» просто смешно. Романовы молоды и, как мы уже сказали, готовы на все. Надобно – они всячески подчеркивают свое – «седьмая вода на киселе» – родство с Рюриковичами. Надобно – сжигают разрядные книги. Даже самый поверхностный взгляд на деятельность Софьи показывает ее вовсе не защитницей какого бы то ни было «стародавнего уклада», но определенного рода «реформатором-постепенновцем». Но отчего же Софья оценена так негативно? Отчего были в свое время частично уничтожены материалы о заключении Софьи в Новодевичий монастырь, о ссылке ее фаворита Василия Голицына, о казни нового (после того, как Софья расправилась с Хованским) начальника стрелецкого приказа Федора Шакловитого? А дело все в том, что для Романовых пришла пора бороться уже не только со своими сторонними соперниками, но и друг с другом. Борьба двух романовских ветвей – Романовы-Нарышкины против Романовых-Милославских – завершилась только при Екатерине II, со смертью несчастного Ивана Антоновича. Но мы об этом еще будем говорить.