Текст книги "Книга Герцогини"

 
Я в заточении.
Иногда вдруг я не то чтобы не могу в это поверить,
я просто непонятным образом чувствую,
что это странная неправда;
что сейчас я откину простыню, встану с этого жесткого тюфяка,
брошенного на грязные доски
деревянного пола;
и не буду ходить в десять шагов от одной стены
до другой,
а выйду резко в широкую галерею
громким звонким голосом стану звать служанок
стану долго и с наслаждением мыться
в большой ванне на львиных лапах
Мои волосы причешут
я оставлю их распущенными по плечам
Меня оденут,
застегнут все крючки и пуговицы
затянут шнуры корсажа
Я буду пахнуть душистыми эссенциями
Я нарочно пойду босиком по мозаичным полам анфилады
узких и широких комнат,
ощущая пышность юбки…
Жизнь полетит по-прежнему
Вернется моя свобода!..
И тотчас вонь мочи из грязного горшка
И я сижу, откинув простыню,
на жестком тюфяке,
обтянув подолом согнутые в коленях
и поднятые к подбородку ноги
Лодыжки опухли
Мерзавцы не дали мне даже самого простого платья,
я в одной сорочке…
У меня нет чулок
Мне не оставили гребня…
Волосы посеклись
Я дергаю прядь, зажимаю в горсти
белесые истончившиеся волосы…
Я хочу увидеть моего сына!
Но ко мне никого не допускают…
После его рождения мне казалось, что боли внутри моего тела
никогда не пройдут!
Но они прошли, исчезли…
Он был запеленат в белое
Было видно, как шевелятся его ручки и ножки
в пеленках
полусогнутые, как у всех младенцев
Его глаза увиделись мне совсем черными
и большими округлыми
из-под белого чепчика, который был ему немного велик
Его глаза смотрели внимательно
Над ним склонился белый головной платок
кормилицы молодой,
складчатый, как у всех кормилиц
и у испанских придворных дам.
Полусогнутыми младенческими пальчиками
он сильно и сосредоточенно
трогал ее грудь…
Он уже тогда был похож на своего отца,
на мою непонятную мне самой любовь,
которую я непонятно почему
и до сих пор воспринимаю как единственную…
А моей старой кормилице я сказала, что убью ее,
если с моим сыном что-то случится!..
Время показало, что я переоценивала
свою силу…
Ведь у меня всегда были верные люди
Большие деньги и угроза жестокого наказания удерживали их
от предательства.
Впрочем, оказалось, что денег всегда возможно пообещать
и даже и заплатить больше,
а наказанием пригрозить еще более страшным.
Но сейчас я не хочу думать об этом…
Кормилицей моего сына была здоровая сильная крестьянка,
жена арендатора в поместье того самого нотариуса;
я звала его шутя моим фамильяром,
волшебным помощником.
Он же и составил мое завещание.
Всё доставалось моему сыну.
После моей смерти мой мальчик должен был унаследовать
огромное богатство!..
Но если бы мои братья узнали о моем сыне,
они бы его убили.
Но и мне всё стало бы всё равно,
и я бы нашла способ убить их;
нет, просто убила бы открыто, у всех на глазах.
А того, кто осмелился бы донести им о моем мальчике,
я пытала бы дó смерти своими руками!..
Мой мальчик будет богат.
Массимилиано ничего не достанется…
Несколько раз в году я навещала моего сына.
Я не выношу верховой езды и тряских карет;
меня всегда несли в закрытых носилках.
И завидев остроконечную крышу крестьянского дома,
я приказывала нести меня быстрее,
раздергивала занавеси носилок…
Ему было четыре года
Я быстро подошла к нему
Он сидел на корточках на мягкой деревенской траве,
кудрявый, как его отец,
и смотрел на меня серьезно, почти сердито;
сунув палец в рот.
Я подняла его за руки, охватила его щеки ладонями
Он пытался отвернуться
Я ощущала, что его щеки тугие крепкие…
Отпустила руки от его лица…
Крестили его в три года.
Было несколько крестных отцов и матерей,
как положено для законных детей богатых родителей.
Мой фамильяр всё устраивал на мои деньги.
Но никто так и не дознался, чей это ребенок.
А если кто и догадывался, то знал, что надо молчать,
никому не хотелось попасть в беду…
Я стояла за колонной и наблюдала за обрядом крещения
Священник вывел за ручку
мальчика в крестильной рубашечке.
И вдруг все увидели на белой ткани отчетливый силуэт
маленькой рыси!
Я не находила этому рационального объяснения;
я была поражена, как и все.
А все бывшие в церкви нашли, что это добрый знак!
Ведь рысь это символ честности, учтивости,
умения хранить тайны,
и зоркого духовного зрения!..
Когда мальчика переодевали, рысь исчезла…
Всё же он не был законным ребенком;
но записан был как признанный крестьянином,
мужем его кормилицы.
Фамилию по моему указанию мой сын получил Buono.
Вдруг моим сознанием овладела странная для меня
наивность;
и я подумала, что с таким прозванием
ему легче будет расположить к себе людей…
И я же дала указание назвать его Винченцо.
Так звали его отца,
погибшего загадочно и страшно:
одним утром его увидели мертвым,
с разбитой головой,
у подножья лестницы бедного дома,
где он нанимал чердачную каморку,
когда приезжал ко мне из Болоньи,
где учился.
Я могла бы предоставить ему хорошее, даже и богатое
жилище.
Но несмотря на свою внешнюю хрупкость, он был настоящим
мужчиной,
и находиться на содержании у женщины ему претило!..
Я подозревала моих братьев,
но уличить их не было возможности у меня…
Святым покровителем моего сына я выбрала
святого Винсента Сарагосского,
покровителя виноделия и ораторского искусства…
По восьмому году мой мальчик уже что-то знал обо мне.
Сам подбегал, смотрел с приязнью, давал мне руку…
Мы гуляли на опушке леса близ деревни.
Мы молчали, но я была счастлива…
Вдруг он спросил, правда ли, что я умею гадать.
Я иногда баловалась этой забавой с гостями –
кто ему рассказал?..
Я взяла его маленькую руку,
посмотрела на маленькую ладонь,
и сказала ему о его счастливом будущем…
Всякий раз, когда я приезжала, он спрашивал,
когда я приеду снова…
По протекции всё того же нотариуса мой сын поступил
в пансион при городской школе,
где наставники отметили его способности
и прилежание, особенно в изучении латыни.
Я навестила его один раз,
скрыв лицо под густой вуалью
по совету моей старой кормилицы,
чтобы никто не узнал меня…
В одной руке я держала плоскую шкатулку с конфетами.
Я вошла в рекреационную комнату,
скупо убранную,
с двумя полукруглыми окнами без занавесей.
Мой мальчик смирно сидел за столиком
с расставленными шахматными фигурками,
положив ладони на свободное место на столешнице.
Он смотрел прямо перед собой,
на меня даже не посмотрел…
Помню, что я это всё сделала,
но не помню, почему я это сделала.
Я быстро откинула вуаль,
свободной рукой смахнула на пол шахматы
и поставила шкатулку на стол.
Винченцо улыбнулся.
Я быстро наклонилась к нему, расцеловала в обе щеки,
коротко смеясь…
потом в глаза…
Он зажмурился и тоже засмеялся…
Я села рядом с ним,
близко придвинув неудобный жесткий стул
с резной спинкой…
Мы ели конфеты,
похожие на разноцветные полудрагоценные камешки.
Потом я сказала, что мне надо идти.
Он взглянул на меня быстро и внимательно,
и спросил, можно ли угостить конфетами
других мальчиков.
Я энтузиастически повторила: «Да! Да!»…
Он шел, не оглядываясь,
глядя себе под ноги,
и прижимая шкатулку к груди,
к вельветовой коричневой курточке…
Я опустила вуаль…
Как некогда его отец, он стал студентом в Болонье;
изучал Римское право.
Я уже мечтала увидеть его знаменитым юристом,
когда вдруг нотариус получил от него письмо,
Винченцо писал, что покидает Болонью,
и настоятельно просит не искать его…
Спустя небольшое время до меня дошли слухи о театре,
где подвизался с большим успехом новый Арлекин –
Винченцо Buono…
Говорили, что он лучший…
Я отправилась в тот самый город…
Мой кортеж занял чуть не всю площадь перед театром –
запряженные лоснистыми породистыми лошадьми
четыре убранные шелком и бархатом повозки,
открытые носилки,
слуги в ливреях моих цветов – зеленое и золотое…
Затем мне всё же пришлось приказать им отъехать
подальше.
Потому что площадь начала заполняться народом.
Из разговоров на площади я поняла, что сегодня
представление короткое и бесплатное,
для того, чтобы люди поняли,
что стоит платить за спектакли в последующие дни.
Неподалеку от здания театра поставлен был помост,
куда взбежал, подпрыгнув, стройный красивый юноша
в нарядном белом камзоле, в белых чулках
на стройных ногах,
в башмаках, застегнутых на позолоченные пряжки;
он плавно раскидывал руки, хитровато улыбался;
и маленький тонкий локон спадал на правый висок…
Юный актер победительно говорил, пританцовывая,
комический монолог Арлекина,
заставляя народ на площади смеяться.
Он говорил о хитростях и плутовстве,
присаживался на табурет, нарочно поставленный;
откидывался назад и сам смеялся,
предавался веселому смеху,
изящно взмахивая руками…
После представления я беседовала с директором театра
в его кабинете.
Я сказала, что мне понравилось представление,
хотя выступил всего один актер.
Он говорил, что Винченцо прекрасный трудолюбивый актер,
склонный к недовольству собой, что хорошо…
В гримерной комнате Винченцо вытирал мягким полотенцем
только что вымытое лицо…
Я ни о чем его не спрашивала,
взяла его руки в свои
и поцеловала в щеку…
Он так походил на своего отца,
такого кудрявого красивого и остроумного…
Выйдя из театра, я упала без чувств.
У меня пошла горлом кровь.
Бесчувственную, меня перевезли
в ближайший монастырь клариссинок.
Настоятельница послала за врачом-греком…
Когда я наконец очнулась,
Винченцо стоял у моей постели.
Вошла одна из монахинь
со стаканом лекарственного питья,
и почтительно обратилась к нему:
– Вы сын госпожи?
– Сын, – ответил он коротко и сдержанно.
Меня охватило тревожное чувство счастья,
несмотря на боль в груди и слабость во всем теле…
Настоятельница впоследствии говорила мне,
что никогда не видела сына,
который так принимал бы страдание матери,
как свое страдание…
Вскоре я начала поправляться,
но беседы мои с моим сыном были порою тяжелы.
Однажды он воскликнул запальчиво,
что не испытывает ко мне ни сыновней любви,
ни дружеских чувств;
ничего – кроме непонимания и отвращения.
– И я не виноват, я не по своему желанию пришел
в вашу жизнь…
– Прости меня хотя бы за то, что я тебя люблю, –
произнесла я с несвойственным мне смирением.
Потом я спросила, чего бы он хотел в своей жизни.
Он глянул на меня с мягкой насмешливостью
и какой-то остренькой хитрецой,
и ответил:
– Вы, госпожа, ничем не можете мне быть полезной,
и мне от вас ничего не нужно.
– Но я завещала тебе всё мое состояние! –
мне было трудно говорить…
– Не умирайте! – возразил он. И продолжил:
Самое истинное в человеческой жизни – дерьмо,
в которое в итоге преобразуется человеческое тело.
– А душа? – с трудом невольно проговорила я.
– Кто знает… – он не договорил и посмотрел на меня,
и повторил: «Не умирайте»…
Тогда я выздоровела, а сейчас я в заточении;
и я так хочу увидеть моего сына!
 

Примечание

Buono – по-итальянски – хороший, добрый.

 
Несколько дней узница ничего не ела.
Открыли дверь и увидели, что она умерла.
Позвали, как положено двух послушниц
из монастыря близ старого кладбища,
тело обмыли, одели в самое простое платье.
Было постановлено не хоронить ее в родовом склепе,
а закопать у ограды этого старого кладбища,
без креста и плиты.
А ее завещание городской совет счел не имеющим силы…
Гроб уже стоял подле выкопанной ямы,
когда пришел юноша в черной одежде
и попросил снять ненадолго крышку.
Он говорил учтиво,
но какая-то странная властность была в его тихом голосе.
Могильщики посмотрели на него
и исполнили то, о чем он просил.
Юноша встал на колени на теплой земле.
Была середина лета – июль – ярко светило солнце.
Серьезным громким голосом юноша читал заупокойную
молитву по-латыни –
– Requiem aeternam…
Вечный покой даруй ей, Господи,
и да сияет ей свет вечный.
Да почивает она в мире.
Amen.
Он наклонился,
закрыл ей глаза бережно,
поцеловал в щеку;
и тихо повторил:
– мама… мама…
Поднялся и отёр лицо ладонями.
Могильщики смотрели на него,
потом закрыли гроб и опустили на веревках в яму.
Юноша помогал им.
Могильщики переговаривались, бросая лопатами землю.
Юноша слушал, стоя поодаль.
– Она была доброй госпожой, – сказал один. –
не скупилась на деньги.
Я слыхал, она слугам золотом платила…
– Этот говнюк Массимилиано, брат ее, сдох, –
отозвался другой могильщик, –
а всё ее богатство забрали в казну.
– Говорили, будто сын у нее есть, – продолжил первый, –
Жаль парня, упустил свою удачу.
Они замолчали и посмотрели на юношу.
– Не в деньгах счастье, – заметил он,
и усмехнулся тривиальности своих слов.
Он раздал могильщикам по несколько мелких монет,
они попрощались с ним и ушли.
А он еще стоял у свежезасыпанной ямы.
 

(Закончено в середине февраля 2021 года).

Текст 14 века – анонимный.

Вариация-экспромт

 
Мать, я больше не пою
Никогда я не пою
Никогда я не пою,
Потому что я как лань бегу
Потому что ланью оленихой я бегу
Потому что старший брат за мной его охота мчится
Непонятная зачем все время мчится
И собаки мчатся лают псы
По лесной тропе охота мчится
С копьями наперевес охота мчится
С криками охотников охота мчится
Почему куда охота мчится
Я не дамся молча
Нет!
Гневом буду я пылать
– Быстро скоро эту лань зарежьте, – брат приказывает брат
Режут грудь мою, сдирают косы золотые
И нежную кожу сдирают с моего мёртвого тела
Плачь, любимый мой,
Не похоронить тебе меня
Жарится мое тело на огне
Рвут руками страшными
Запихивают в пасти человеческие свои
Склонись над книжным аналоем,
любимый мой,
пиши обо мне
напиши обо мне.
Пиши обо мне!
 

Бирюллийская духовная трапеза,

СОСТОЯЩАЯ ИЗ ШЕСТИ ПЕРЕМЕН, ДЛЯ АНДРЕЯ ГАВРИЛИНА, ДЛЯ МОЕГО ДОБРОГО ТОВАРИЩА ЛАЗАРЯ ВЕНИАМИНОВИЧА ШЕРЕШЕВСКОГО, ДЛЯ МОЕЙ МИЛОЙ ПОДРУГИ МАРИИ ХОДАКОВОЙ

Перемена первая. Охотничья баллада

 
Восточная Бирюллия – одно
окраинное герцогство
граничит
оно с Дарганией по Мóране-реке
и полноводная Царена омывает
родной крутой высокий берег
Бирюллийцы –
простейший горестный народ веселый
меняют шумно ингардийские динары
в обменных лавках на рентиро голубые
но все-таки совсем почти не знают, что такое деньги
предпочитая хлеб менять на мыло
а спички – на газеты
Бирюллийцы
хранят всегда единство бирюллийцев
хранят везде единство бирюллийцев
пример давая карибанам пришлым
а также лергам, туркам и долапам
На небе чуточку бледнеют звезды
с кувшином шоколадница спешит
навстречу загорелому сонету
Кругом судьба
Направо – девушка Гармония играет на тальянке
Налево – в пыльном шлеме голый рыцарь весь верхом на поселянке
Гляди!
Вон там два егеря заполевали серну
и дружно закрепив на двух шестах дичину
втолкнуть стремятся тушку в дверцы автолайна
Автобусы, повозки, птицы, кони
лужайки, дронты, динозавры, облака
смешные сумерки,
лукавые дубравы
на шапках людовецких перышки петушьи
толкание, руганье,
хохот, бег и воркотня
Здесь правит герцог молодой
Андреа Габри
Поднялся замок – давнее гнездо
среди долины пирамидных гор
средь башен Лимбурга,
таких громадных,
таких зубовных белых костяных
Герб на воротах – лиственный трилистник
и горлицы воркуют с каменных карнизов кружевных
Строитель замка – прежний герцог, рыцарь Гело,
известный воздвиженьем городов
Он приказал построить стены, мост,
прорыть по чертежам своим канал
и накрепко поставить стройные донжоны
в тот самый год, когда он в жены взял
мать нынешнего герцога
Елизавету
красавицу с печальною косою
дочь мудрой Ксении, владетельницы исов
Да, это было там, когда его женою сделалась красавица Елизавета
дочь Ксении Премудрой
Он велел воздвигнуть эту цитадель
в знак добродетели супруги юной
прославленной под именем Дианы Бирюллийской
за чистоту души
и за любовь к охоте на могучих злых зверей
Ночь уплывает на большой резной ладье
Бумаги громоздятся на мозаике столешниц –
послание Эдварды,
королевы
Ингардии и Рьенции богатой,
стихи ее наследника Аполлодора,
потом какие-то доносы, песни,
а также письма
Герцог молодой
Андреа Габри
швырнул свои очки – нефритовые изумруды,
сверкающие дорогой оправой,
а вслед за ними – чашки с кофе и кассеты
на камень звонких мраморных полов
Завис вчера компьютер, сдох магический кристалл
и медный клавесин работать перестал
Не описать, как в гневе грозен молодой правитель
Его жена – султанша Островов Зеленых
Ее портрет с огромной черной бородою
парадной тронной зале служит украшеньем
Чернобородая прелестница раскинула власы в парадном платье
Молодой правитель встал, как Зевсова гроза
Блистают утренними звездами его глаза
Его жена звенит, как стрекоза
Ее уста, как розы, рдеют
и волосы белеют и чернеют
И страшный звон, как небеса
В рассвет промчался длинными ногами
светлыми ступнями
босиком
взвихрив одежды пóлы
герцог молодой по комнатам дворца
летящим анфиладой светлых фресок
И чтобы гнев правителя утишить,
советник,
Лазарь древний,
тихо произнес:
– Поедемте сейчас же, Ваша светлость,
сегодня на охоту
Ведь в Хёйзи́нге
как раз весна колы́хнула кустарник…
Речь завершает он улыбкою родною
советник Лазарь в звездном синем балахоне
на голове – остроконечность желтоклювой шляпы
Хёйзинга – очень старое угодье
недалеко от Черного Квадрата
задумчивый заказник
где когда-то
охотились:
и герцог Симеон
и герцог Теодоро
и владетельница исов,
сверкающая Ксения,
и Гело,
печальный зять ее,
строитель замка,
и Вацлав-граф
и хмурая Ядвига
и восемь дочерей ее прекрасных
И вот парадный выезд герцога Андреа Габри
Ему подводят гордого коня
Коричневые пряди осеняют плечи в серебре кольчуги
Ступни цветных сапог острятся в золоте стремян
Глаза продолговатые глазурь жемчужин серых
Моргнут ресницы
человеческий упрямый профиль
нос прямой –
на красном золоте листвы
Холодные причудливые русские глаза
в лице скуластого татарского поляка
Серебро наушники ушей
Два золотых мобильных телефона
за поясом блестят
за кушаком шелкóвым
Кругом правителя гарцует свита
Борзые волки выгибают спины
верхами все, на быстрых лошадях,
в черкесских шапках меховых высоких
Конечно, видеть страшно тех волков!
Но молча ждут простые бирюллийцы,
так долго ждут,
руками обнимая,
мозолистыми пальцами сжимая
кипы челобитных,
охапки жалоб,
множество доносов
По простоте своих наивных душ
они к доносам радостно пристрастны
Коня пускает герцог в буйный шум
При виде светлого правителя лица
ужасные стихали драки
Ребята малые карабкались на самый верх высокого крыльца
Смеются бирюллийцы-молодцы
хохочут белозубо бабы-бирюллийки,
как в кино «Кубанские казáки»
При виде герцога светлеют лица
Он ласково протягивает руки
навстречу всем,
всем подданным своим
Его улыбка хрупкая нежна
И вот уже костры разведены
В огонь мозолистые пальцы мечут
и челобитные, и жалобы, и пени
Яичница зажарена
Все пьют
протягивают кучно кубки пива
– Да здравствует, – кричат, – Андреа Габри!
Виват ему! Салют ему всегда!
Вот герцог выезжает на дорогу,
кирпично-желтую дорогу прочь.
С ним конь Иван и боевые волки
И все они верны ему навеки
Вот едет герцог по дороге
кавалькада
Он улыбается насмешливо и грустно
Он тронут, он тихонько шевелит губами:
«Народ, народ… им нужно просвещенье!
Возможно запретить пустые бредни
попов жидовских, грецких и латынских,
построить школы,
дарвинизм преподавать,
чтоб вредность иудео-христианской
цивилизации,
враждебной женщинам и прочим людям,
немножечко хотя бы укротить
Но как могу я крепостное право отменить?
Взбунтуются тотчас мятежные бароны
и на меня устроят покушенье
и мне придется подавлять восстанье
певучей и неблагодарной черни
А я кровопролитья не хочу…»
Так думал он,
так он шептал
Но он не дорожил мятежным наслажденьем
Щепотким укрощенным шагом шел веселый конь Иван,
кусая воздух
Наконец Хёйзинга
Вот она в дубовых листьях вся раскинулась
Пугает снегопад
Раскинулась весна кругом
Причудливо летает лето
Уже весна
Земля, как мак, чернеет глянцевито.
И слышен с оголившихся ветвей
неровный звонкий стук прозрачных капель
Уже весна
Полина Андрукович
бесшумно пропорхнула в лунном диске
сияя золотистой шерсткой в перепончатом крыле
Уже рассвет
Андреа Габри едет медленно
под кукованье Марианны Гейде
Вдруг Штыпель когтем – шурх! –
и птаха замолчала
навеки
И Марии Галины сползлись цепочкой тонкой
на теплый трупик
потому что всюду жизнь
В дупле дублистном ухнул страстно Шульман
Кузьмин поет печальный Дмитрий целодневно
в гранатовых кустарниках любви
Андреи Романенко алым опереньем
горят огнями в темной гуще листьев
Вадим Калинин пронесется рысью
И Яна Токарева спрячется в траву
завидев Ольги Зондберг молодой оскал
Кругом весна
Кукулины гнездятся
токуют Нилины
Литвак призывно клохчет
навстречу хлопает крылами Байтов
щебечут свистом тонким Сен-Сеньковы,
их жарить хорошо с нарезанным потоньше салом
Бориса Кочейшвили
Едет сквозь Хёйзингу герцог
на вороном коне высоком
осени брабантских листьев óхристых златых кружéв
Туда
где расцветают Вероники Казимировы под сенью
Ахметьевых ветвистых
Шумная весна
Так много всех!
Но герцога влечет совсем к другой добыче
совсем к иной отважной дичи
Татьяна Виноградова которую зовут!
Андреа Габри разогнал коня внезапно
Огромные следы,
как озерца воды,
внезапно вдоль дороги возникают
И вот она,
Татьяна Виноградова гуляет!
Сквозь куст блистая пышным вкусным телом,
Татьяна Виноградова стоит,
ноздрями чутко направляя воздух
Татьяна Виноградова пугливо щиплет
подснежники среди травинок мягких
Пасть алая вздыхает пламенем златым
Огромные глаза – два разноцветных блюда –
глядят загадочно
И дышит ярко грудь
вздымая красно-золотые перья
Косматых острых кисточки ушей
колышутся с вершинами березок вровень
Серебряные лапы, словно пять стволов
Татьяна Виноградова хвостом взмахнет
и лес младой мятется в заревах долины
Татьяна Виноградова присела
зубами щелкнула
и поскакала
вперед!
Она прыгнула дикими ногами
и ударилась в полет!
Она свалила мощной лапой дуб
Она застлала разноцветной гривой солнце
Земля дрожит от грохота ее шагов!
Кусты осинник дикие сирени
она переломала
в крутизне летя к ручью
«Уйдет! Уйдет! Нет, это невозможно!» –
подумал герцог молодой,
Андреа Габри
И самый близкий волк в глаза его взглянул,
подпрыгнув,
и отскочил поспешно
Пыхнув огнем, Татьяна Виноградова пытается взлететь
Андрей, схватившись за луку седла,
не соскочил, однако,
а занес копье высóко
И вот копье упало сильною рукою
Кровь обагрила сумрачным ручьем
травы зеленой крепкие растенья
Чешуйчатые крылья содрогнулись
И вот уже Татьяна
голову лобастую склонив
смотрела мертвыми стеклянными глазами
Ее приносят волоком на площадь перед замком
Татьяна Виноградова раскинулась ширóко
хлещет кровь из огнедышащих ноздрей бордовых
Текут и пенятся повсюду реки крови
Кругом толпятся старцы-бирюллийцы,
ветераны многих боевых полей,
вороньих, куликовых и орлиных
Беседуют матёро старики,
добычей герцога любуясь гордо
За словом слово птицами летят
– Мне помнится не помню, чтобы здесь
Татьяны Виноградовы водились прежде!
– Да ну! Да здесь в Хёйзинге Приговых бывало
мы стаями валили!
– Ну а я
с одной рогатиной на Германа Лукомникова, помню, вышел!
И окружают мертвую Татьяну Виноградову они
– А хороша!
– Нет, наш Андрейка чудный!
– Ужасно классный!
– Посмотрите на нее!
– Копыто, гляньте, весом в три аршина!
Крыло длиной размашистой в три пуда!
И вот уже народу на столах
варенья выставлены, мед шипучий,
грибки, наливки, черные лепешки
А с вертелов стекает золотистый жир
Не пропадет ни косточки, ни крошки!
Сегодня в замке будет сильный пир!