Текст книги "Чыгыртма"

Чыгыртма
Кулинарный рассказ
Фамиль Ахмед оглы Велиев

© Фамиль Ахмед оглы Велиев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Если идти от железнодорожной станции в сторону окружной больницы, то рано или поздно выйдешь к лесу. Перед ним, среди деревянных домишек, доживающих свой век, всклокоченных огородов и разбитых сараев, стоит аккуратный двухэтажный дом, облицованный кирпичом. Этот дом с белыми гипсовыми львами, восседающими перед воротами, принадлежит Назиле-ханым, жене азербайджанского магната, промышляющего фруктами.

Сама Назиле-ханым вместе с мужем, детьми и внуками живет на этой же улице, в самом ее тупике, в роскошном трехэтажном особняке, а дом со львами сдает знакомым и соотечественникам.

На первом этаже дома со львами вместе со мной и мамой живет моя тетя Джейран, а на втором – сорокалетняя русская Маша и младший сын хозяйки дома Сахиб.

Мама говорит, что Сахиб конченый наркоман. Он спит весь день напролет. А ночью просыпается, перетягивает руку ремнем от брюк и начинает ползти по полу и биться головой о стену, если не находит дозу. За последний год, что его два раза едва откачали, его красивая мать, Назиле-ханым, так сильно поседела, что теперь появляется на людях только в платке. Она отселила сына в другой дом, чтобы не видеть его в унизительном положении и не страдать самой, и теперь раз в день тайком от мужа посылает ему через прислугу деньги на дозу.

До Сахиба на втором этаже жил другой азербайджанец. Рафик. Он продавал на рынке джинсы, а в выходные вместе с подругой Машей напивался до беспамятства и, скатившись вниз по лестнице, выходил в лес, чтобы поохотиться на уток, которых в этом лесу отродясь не было. Они прожили вместе полгода, пока однажды в пьяном бреду не разругались в пух и прах и не бросились друг на друга с ножами. Рафика забрали к себе приехавшие из Баку родственники, а Маша месяц пролежала в больнице.

Когда к ней в соседи заселился молодой Сахиб, Маша вышла из затянувшейся депрессии, перекрасила волосы в рыжий и устроилась на новую работу.

Мама говорит, что Маша профессиональная кидальщица. Она устраивается продавщицей в продуктовую лавку, работает там исправно месяц, а потом в одну прекрасную ночь собирает всю кассу, раскладывает по карманам и, прихватив на дорогу чекушку водки, уходит восвояси, оставив двери магазина нараспашку.

Едва ли на всей этой улице нашелся бы второй такой дом, где бы вместе жили столько сумасшедших. Здесь всегда шумно и всегда происходят странные вещи, но мы с мамой пока не можем отсюда съехать, пока я не получу аттестат. В этом году я закончу девятый класс, и тогда мы наконец уедем в Москву. Мама найдет себе новую работу в больнице, а я буду подрабатывать в кафе и учиться в кулинарном колледже. Я стану поваром.

В два года я поставил на газовую плиту пластмассовый горшок, бросил в него кусок сливочного масла, разбил о край стола два яйца и приготовил омлет. Когда мама проснулась от запаха гари, горшка уже не было. Половина расплавилась и стекла на плиту, а вторая половина копотью осела на потолке.

Теперь, чтобы приготовить к приходу мамы ужин, я снова разбиваю о край стола два яйца, хоть они и нескоро мне еще понадобятся. Сначала помидоры должны будут пережариться как следует с луком, чтобы пошел густой горячий аромат, потом я выложу на сковородку куски курицы и только потом, в самом конце, добавлю в нее взбитые яйца. Это самый важный момент – понять, когда следует добавить яйца, потому что если опоздаешь, то весь сок уже выкипит и будет тебе яичная лепешка с курицей и помидорами, а если поторопишься, придется есть куриный суп, в котором плавают набухшие куски омлета. Ни то, ни другое никогда не сравнится с тем, что я люблю – с настоящей азербайджанской чыгыртмой.

Мне нравится готовить, но не нравится, что каждый раз, когда я подхожу к плите, мне нужно искать сковородку.

– Джейран, где наша сковородка?

Джейран молчит, затаившись с своей комнате, а потом выходит и пожимает плечами:

– Я не видала.

Вообще-то Джейран можно было и не спрашивать, потому что на все вопросы она отвечает одинаково. По крайней мере с первого захода.

– Может быть, ее забрали?

– Ее забрала Маша!

Мама говорит, что Джейран больная и недалекая, еще хуже меня. Но по правде говоря, я так не думаю. Мне кажется, Джейран самая умная из всех, кто живет в доме со львами. Просто она притворяется глупой, потому что так куда проще.

Я оставляю тарелку со взбитыми яйцами и поднимаюсь на второй этаж. Я стучу в дверь. Никто не отвечает, но я слышу, как оттуда раздается шум воды. Я открываю дверь и прохожу на кухню, потому что, если ждать, когда Маша закончит мыться, можно состариться и поседеть на пороге. Когда Маша возвращается с работы, она моется не меньше часа, потому что думает, что она очень красивая, хоть у нее и огромная задница. Я представляю, как Маша стоит под душем, поет и разглядывает себя в зеркале, и от этого мне хочется смеяться.

Плита у них на кухне такая грязная, что тошно смотреть, а окна подернуты тяжелой белой паутиной. На холодильнике в тарелке стоят засохшие вчерашние гренки. Маша – мастер по части гренок. По правде говоря, она только их и умеет готовить: стащит из магазина батон, нарежет, закинет в яйца – и на сковородку.

В соседней комнате, поперек грохота телевизора раздается усталый, тяжелый от кайфа храп Сахиба. Он засыпает, только если очень шумно.

Сковородка как и была, пустая и чистая, стоит на столе, словно к ней даже не притронулись, а просто принесли и поставили на стол, чтобы разнообразить дикий пейзаж. Я беру ее и спускаюсь вниз.

Когда вхожу к нам на кухню, плита уже занята. Джейран кипятит воду.

– Джейран, что ты делаешь? Я же готовлю!

– Я ничего не видала! Я хочу сварить картошку!

Джейран плохо выговаривает согласные, поэтому слушать ее всегда смешно, даже если она злится и проклинает тебя.

– Джейран, можно я закончу, а потом ты уже сваришь картошку?

Она молча снимает кастрюлю, берет ее в руки и, еле передвигая ногами, уходит к себе в комнату. Я слышу, как она шепчет, проливая на пол воду:

– Будь ты проклят!

Джейран и вправду больная. Я имею в виду, что, кроме того, что она плохо выговаривает слова и ведет себя как ребенок, словно ей десять лет, она по-настоящему больна и умирает. Мама сказала, что у нее рак кожи. Саркома. Это похоже на правду, потому что, если долго глядеть на ноги Джейран, то тебе уже никогда не захочется ни готовить, ни есть: они похожи на огромные, тяжелые мешки, завернутые в черепаший панцирь, сквозь который сочится кровь.

Она закрывает за собой дверь и продолжает повторять, уже громче:

– Будь ты проклят!

Это не очень приятно, когда тебя проклинают сто раз на дню, но мне сложно на нее обижаться, потому что она моя тетя. Отец забрал ее к нам, когда умерла их мама, моя бабушка, с которой она жила в Баку последние сорок лет. Она никогда не ходила в магазин, не умела готовить, не умела стирать и вообще не могла о себе позаботиться. А когда приехала сюда, плакала всё время и просилась обратно. Каждое утро она просыпалась, садилась за стол и говорила отцу:

– Отвези меня обратно. Я хочу в Баку.

Отец откладывал бутерброд с брынзой в сторону и смотрел ей в глаза:

– Что ты там будешь делать, газелька? Кто за тобой будет ухаживать?

– Я выйду замуж.

Отец в ответ смеялся, а Джейран обижалась:

– Будь ты проклят!

Через год отец уехал навсегда в другой город. Оставил нас. И оставил нам Джейран. Каждый месяц он присылает нам деньги: для нас и для сестры, хоть я и не понимаю, зачем Джейран нужны деньги, если она все время ходит в одном и том же халате и ест только вареную картошку, отчего ее ноги толстеют с каждым днем.

Я мою помидоры и смотрю в окно. Там, за дорогой, сразу начинается лес, а за ним забор окружной больницы, выходящей к лесу самой темной стороной – моргом. Если ты живешь здесь и хотя бы раз в день выходишь из дома, как я, чтобы пойти в школу, или купить продуктов, или вынести мусор, то ты обязательно столкнешься нос к носу с длинным фургоном, который тащится из задних ворот больницы. Меня не пугает встреча с фургонами, но нашим соседям по улице это не по душе. Они каждый месяц ходят по домам с мелко исписанными листочками и собирают подписи, чтобы задние ворота больницы закрыли. Мама их подписывает, но по большому счету, нам все равно. Во-первых, мама сама работает в этой больнице медсестрой в реанимации и видит покойников каждый день, а во-вторых, мы все равно ведь скоро переедем в Москву и будем снимать отдельную квартиру, подальше от этого дома со львами.

Я размешиваю помидоры с луком и накрываю сковородку крышкой. Ложку я кладу рядом, в отдельную тарелку, чтобы не испачкать стол, потому что мама очень не любит, когда на столе остаются жирные следы от моей стряпни.

Когда я разделываю курицу, на лестнице раздаются шаги.

– Малыш, ты чего тут готовишь?

Маша всегда начинает говорить с порога. Я поднимаю голову от доски, и вижу, как она входит широкой, тягучей походкой на кухню, совсем как женщины в телевизоре. Только она не в платье или хотя бы в юбке, а в запахнутом малиновом халате и с полотенцем на голове. По лицу у нее струится вода.

– Чыгыртму.

– Что за чехартма?

– Чыгыртму, а не чехартму. Чехартма – это баранина грузинская, а чыгыртма – это курица азербайджанская.

– Ну ясно, сковородку забрал, значит. А я, между прочим, плов собиралась приготовить.

Я откладываю нож и смотрю внимательно на Машу:

– Какой еще плов?

– Какой-какой, азербайджанский, ясное дело! Хочу сделать Сахибу сюрприз, когда он проснется.

Новый сосед не дает Маше покоя. Рыжих волос ей мало, теперь она мечтает стать богиней плиты. Она берет без спроса мой телефон со стола и набирает маму – у Маши никогда не бывает своих денег на телефоне.

– Тёзка, привет! – кричит Маша в телефон. Мою маму зовут Махира, но Маша считает, что они тезки. – Скажи мне, пожалуйста, как этот ваш плов готовить? Хочу Сахибу сделать!

Я, даже стоя перед плитой, слышу, как мама глубоко вздыхает в трубку.

Маша проходит в комнату, возвращается с моей тетрадью по географии и включает телефон на громкую связь. Я даже пикнуть не успеваю, как она выводит между названиями океанов: «ПЛОВ».

– Маша, только записывай быстрее, ради бога, – говорит мама. – Вечером борода выходит из ординаторской и ходит по отделению. И вообще плов – длинная история. Может, вечером расскажу?

– Вечером будет поздно, тёзка. Надо приготовить, пока он спит, мой зайчик.

– Ладно, записывай. На стакан риса берешь литр воды. Воду кипятишь и насыпаешь в нее три столовых ложки соли. Не на стакан риса, естественно, я на килограмм рассказываю. Ты записываешь?

– Вот он обрадуется-то! Проснулся – а тут плов!

– Так, ну варишь, значит, рис. Варишь, варишь, и когда он готов наполовину, добавляешь лимонной кислоты, совсем чуть-чуть, а потом уже доводишь до готовности. А потом сливаешь через дуршлаг.

– Ой, тезка, знала бы ты, что он вчера учудил! Торт мне привез кремовый. А когда заходил в ворота, уронил прямо льву на голову, представляешь?

Маша начинает хохотать. У нее нет передних два зуба, и мне всегда жалко смотреть, как она смеется.

– Маша, ты записывай, мне некогда, – говорит мама. – Сливаешь рис через дуршлаг и обдаешь кипятком, чтобы смыть с него эту самую, клейкость. Потом в кастрюлю бросаешь сливочное масло, взбиваешь в тарелке одно яйцо, добавляешь полстакана кефира, насыпаешь шафран и вареный рис.

– Чего насыпаю?

– Шафран!

– Ясно… Ну вот, сидели всю ночь и ели торт. Он так, сверху помялся только, а крем целый. А потом он мне говорит: слышь, коза, такая ты хорошая, хоть и дура.

– Маша, ты записываешь? Или как?

– Ой, долго это всё, тезка. Я не успею. Ты же знаешь, он в одиннадцать как штык, уже на ногах. Мне бы попроще чего.

– Маша, попроще – это гренки. Нажарьте и ешьте!

Маша берет со стола ножницы и принимается стричь ногти:

– Вот бы ему мать уже денег прислала. Проснется ночью, ни дозы нет, ни денег. Он так мучается, зайчик, на стену лезет. Ладно, не пришлет – так я свои отдам, на половину хватит. – Маша зачеркивает «ПЛОВ» и глубоко так, печально вздыхает. – Он мне вчера рассказывал, как у них во дворе гранат рос. Плодов, говорит, мало, но вкусные такие, прямо бордовые вот ягоды. Для меня, говорит, только две вещи остались из детства, к которым я неравнодушен: кухня и музыка. Тезка, у вас есть дома мугам?

– Маша, иди ты! Всё, меня зовут, во второй давление поднялось!

Раздаются гудки.

Маша снимает с головы полотенце и распускает короткие волосы:

– Освежила красочку сегодня. Как тебе, ничего?

Я киваю: мол, хорошо, ярко.

– Или, может, черную надо было? У вас же бабы все черные, да? Но это сейчас не главное. Главное – приготовить вкусняшку.

Я заканчиваю нарезать курицу и обтираю ее солью.

– Малыш, плов не пошёл. Может, голубцы наваляю?

Я качаю головой, мол, не стоит:

– Баклажаны надо купить. Да и вообще их не наваляешь, их готовить надо.

– Такой он смешной, этот Сахиб. Ну вечно он, то кирпич ему на голову упадет, то в газе угорит. Такой несмышленыш. – Она трет глаза полотенцем и начинает всхлипывать. – Хочется обнять его, что ли, защитить. Сейчас проснется, а я так и не приготовила ни хрена.

Маша оставляет тетрадь, снова наматывает на голову полотенце и уходит к двери, приговаривая:

– Ну нет у меня баклажанов, и шафрана, блядь, нет. Только любовь и нежность. И пятьсот рублей на полдозы.

Я кладу курицу в сковородку и иду в комнату протирать пол. Когда мама возвращается с работы, она раздражается, если пол грязный или вещи не на своих местах. Она помешана на стерильности. Я думаю, это потому, что она медсестра.

Я вымываю тряпку, сажусь на коленки и прохожусь по комнате паровозиком, пока весь пол не заблестит от влаги. Когда я прихожу в ванную помыть тряпку, вижу, как Маша с полотенцем на голове и с пакетом бежит к моргу – через больницу до рынка быстрее.

– Куда эта дурочка поперлась? – Джейран выходит из комнаты и стоит с полотенцем у двери ванной.

– За яйцами. Гренки жарить. А ты куда с полотенцем?

– Я хочу помыться.

– Джейран, тебе нельзя. Тебе же врач сказал.

– Я хочу помыться.

– Джейран, я не хочу потом купаться в твоей крови. Мне надоело мыть за тобой. И тебе нельзя, ты же знаешь! Тебе врач сказал: если не будешь мыться, проживешь еще год, а если будешь мыться, умрешь через месяц.

Джейран стоит молча. Потом убирает полотенце за спину и уходит в комнату:

– Будь ты проклят!

– Да, будь я проклят!

Я бросаю тряпку и ухожу в комнату смотреть телевизор. Там идет передача «Самый умный», где дети отвечают на вопросы вроде, сколько океанов омывает Африку, и всё в таком духе. Вообще я не люблю смотреть эту передачу, потому что чувствую себя от нее паршиво: эти дети и вправду очень умные, не то что я. Меня даже не хотят оставить в десятом классе, а в прошлом году меня перевели на надомное обучение, потому что в классе я ни черта не понимаю. Мне сложно запоминать формулы, к тому же когда в классе все время орут. У нас сложный класс, так учителя говорят. Все курят и пьют и ни черта тоже не понимают. Мне не нравятся мои одноклассники. Мне вот нравятся эти ребята из передачи, но таких у нас в школе нет.

Теперь я хожу в школу не каждый день, а три-четыре раза в неделю и занимаюсь с учителями отдельно. Не то чтобы мне это очень нравилось, но так хотя бы не очень-то противно.

На рекламе я перемешиваю еще раз курицу и добавляю наконец яйца. Потом жду еще две минуты и выключаю плиту.

Спустя час звонит мама и говорит, что выходит. Я мою маленький чайник, насыпаю в него две ложки чая, заливаю кипятком и ставлю на маленький огонь. Когда завариваешь чай, главное, не отходить от него, потому что нельзя дать ему закипеть. Как только выплывут чаинки, его надо снять с огня и пить горячим.

Я разливаю чай. Обычный для себя, и крепкий, целиком из заварки – для мамы. Джейран варит рядом картошку и смотрит в окно.

– Твоя мама идет, – говорит она, показывая пальцем.

Дверь открывается, и мама, разувшись, прямиком проходит в комнату.

– Кушать будешь? – спрашивает ее Джейран вдогонку.

– Нет, спасибо.

Джейран всегда спрашивает у мамы, будет ли она кушать картошку, хотя прекрасно знает, что она всегда отказывается. Джейран ужасно боится маму.

Я вхожу в комнату и выключаю телевизор.

Мама лежит ничком на кровати, с сумкой, в больничной форме.

– Устала как собака. Налей мне, пожалуйста, чай.

– Уже.

– Тогда брось эту дурацкую форму в машинку, и сядем пить чай… – Потом отрывает на секунду голову от подушки и улыбается: – Чыгыртмой пахнет!

В машинке крутятся синие штаны и майка, вперемешку с моими футболками, а мы сидим с мамой за столом и едим. За окном лают соседские собаки, а лес едва шевелился от ветра – макушки деревьев качаются в стороны, как маятник в учебнике.

Джейран отказалась с нами есть. Взяла кастрюлю с картошкой и ушла к себе в комнату.

– Она сегодня мылась? – спрашивает мама.

Я качаю головой.

– Это хорошо.

Мама ест руками, размакивая хлеб в томатном соке.

– Ты будешь хорошим поваром, сынок.

Я улыбаюсь.

Когда мы допиваем чай, я мою посуду и раскладываю ее в шкаф. Мама уходит мыться. Потом я мажу ей ноги кремом, и мы ложимся спать.

Ночью мне снится, как мы с мамой переехали в Москву и живем в другой квартире, а Джейран выздоровела, вышла замуж и иногда приезжает к нам в гости. Потом я просыпаюсь от шума. Со второго этажа доносится смех и топот. Играет мугам.

Мама тоже не спит и смотрит в потолок:

– Она все-таки приготовила плов, да?

– Нет, гренки.