Текст книги "Эффект летучей мыши. 10 уроков по современному мироустройству помимо черных лебедей"

Неунывающий мир

Наш мир изобилует угрозами. А учитывая нестабильный характер международной системы, создаётся впечатление, что он ещё и невероятно хрупок. Однако это не так. Если вы посмотрите на историю с другой стороны, то заметите, насколько выносливо человечество. Мы пережили необычайные перемены, от которых захватывает дух. Мы стали свидетелями ледниковых периодов и чумы, мировых войн и революций. Мы выжили и продолжаем развиваться. Джошуа Ледерберг в своей речи на вручении Нобелевской премии признал, что природа стремится к равновесию, благоприятному для симбиоза вируса и хозяина – в конце концов, если человек умирает, то умирает и паразит. Современные люди удивительно изобретательны и находчивы, а наша планета не может не поражать жизнестойкостью. И всё же, несмотря на видимое благополучие, мы обязаны осознать все возрастающие риски и принять меры по их снижению. Развитие человечества происходит в огромных масштабах и с неимоверной скоростью. Глобальная система, внутри которой мы живём, открыта и динамична, а значит, в ней не хватает буферов. Мы вроде бы получаем огромное количество преимуществ, но одновременно с тем остаёмся уязвимы. Всё, что нам нужно сделать, – начать адаптироваться к условиям постоянно возрастающей нестабильности. Прямо сейчас.

Мы не обречены. Главное, что нужно сделать, – это побудить людей к решительным действиям. Некоторые представители левоцентристских и правоцентристских коалиций призывают остановить экономический рост стран и закрыть наш открытый мир. Но вправе ли мы сообщать миллионам беднейших людей, что они никогда не смогут выбраться из нищеты? Стоит ли закрываться от внешнего мира и искать стабильность в национальных крепостях? Нужно ли замедлять развитие технологий и глобальное перемещение товаров и услуг? Впрочем, даже если бы мы захотели сделать нечто подобное, нам вряд ли бы удалось. Мы не смогли бы убедить миллиарды людей прекратить попытки улучшить качество жизни. Не смогли бы помешать людям общаться. Мы не в силах остановить технологические инновации. А вот что мы точно можем сделать, так это осознать риски, подготовиться к ним и стабилизировать общества. Люди должны уметь не только противостоять потрясениям, но и учиться на них. Нассим Николас Талеб предлагает создавать не просто гибкие, а антихрупкие системы, которые становились бы ещё сильнее за счёт хаоса и кризисов.

Мы знаем, что нужно делать. После «Пыльного котла» учёные быстро осознали, что произошло. Администрация Франклина Д. Рузвельта сняла короткометражный фильм «Плуг, прорвавший равнины», объяснив стране сложившуюся ситуацию. Государственные учреждения обучали фермеров предотвращать эрозию почвы. Администрация предоставила масштабную помощь, создала Службу охраны природных ресурсов и взяла под защиту 140 миллионов акров федеральных сельскохозяйственных угодий. За последние три четверти века, несмотря на экстремальные погодные условия, второго «Пыльного котла» больше не случилось.

Как говорит американский врач Ларри Бриллиант, который сорок пять лет назад помог искоренить оспу, «вспышки болезней неизбежны, а вот пандемии – опциональны». Он имеет в виду, что человечество не в состоянии изменить природные явления, порождающие болезни, но благодаря подготовке, своевременным действиям и разумному реагированию мы можем быстро выровнять их траекторию. На самом деле искоренение оспы лишь отчасти связано с наукой. Эпидемию удалось побороть благодаря необыкновенному сотрудничеству соперничающих сверхдержав и впечатляющему международному отклику. То же самое можно сказать и об изменении климата. Пусть мы и не в силах остановить сам процесс, но зато мы можем смягчить масштабы изменений и предотвратить наиболее губительные последствия. Безусловно, на эти задачи потребуются немалые средства. Начать следует с введения налога на выбросы углекислого газа, который пошлёт рынку правильный ценовой сигнал и позволит получить доход, необходимый для финансирования новых технологий и одновременной адаптации к уже изменившейся планете. Что касается экономического развития, существуют сотни подходов, сохраняющих традиционные составляющие, такие как рост, открытость и инновации, и делающих акцент на других, таких как безопасность, устойчивость и антихрупкость. Мы можем пойти на различные компромиссы, отказаться от эффективности и динамизма в некоторых областях и потратить больше денег на подготовку общества. Затраты на профилактику мизерны по сравнению с экономическими потерями, вызванными неэффективным реагированием на кризис. Более того, укрепление устойчивости создаёт эмоциональную стабильность, что очень и очень важно. Люди не захотят мириться с переменами, если будут жить в страхе, что следующее бедствие сотрёт их с лица земли.

А как насчёт предотвращения следующей пандемии? Опять же, нам необходимо найти баланс между динамизмом и безопасностью. Нельзя, например, просто взять и упразднить рынки, где продают мясо: во многих странах, особенно в Африке и Азии, они обеспечивают свежими продуктами людей, вынужденных жить без холодильников. (В Китае на них приходится 73 % всех продаж свежих овощей и мяса.) Но есть другой выход: мы можем их регулировать – запретить продажу туш диких животных вроде ящериц и летучих мышей. Аналогичным образом, невозможно запретить всему миру есть мясо, однако пропаганда более здорового образа жизни положительно скажется и на здоровье человека, и на окружающей среде. Более того, процесс животноводства всегда можно перестроить, сделав его более безопасным и менее жестоким по отношению к животным. Странам необходимы сильные системы общественного здравоохранения, представители которых могли бы свободно общаться между собой, учиться и обмениваться опытом. Нужно понимать, что у нас не получится победить мировую пандемию серией локальных мер.

Человечество развивает общества необычайными темпами и так же быстро расширяется во всех сферах жизни. Это всё равно что построить самый быстрый гоночный автомобиль и проехать на нём по неизвестной местности, не имея подушек безопасности, страховки и ремней. По пути происходит перегрев двигателя, поломки и аварии, каждая из которых хуже предыдущей. В итоге мы охлаждаем машину, настраиваем подвеску, ремонтируем кузов и мчимся дальше, быстрее и быстрее, по новой, каменистой дороге. И здесь уже не место риску – пришла пора установить подушки безопасности и купить страховку. И самое главное – пристегнуть ремни.

Урок второй
Качество правительства важнее его количества

В октябре 2019 года, всего за несколько месяцев до того, как мир охватил новый коронавирус, Университет им. Джонса Хопкинса опубликовал первый Глобальный индекс безопасности здравоохранения – международное исследование, оценивающее эффективность систем здравоохранения во всех странах мира. Соединённые Штаты заняли первое место в целом и первое место в четырёх из шести категорий: профилактика; раннее обнаружение и уведомление об эпидемии; достаточная и надёжная система здравоохранения; соответствие международным нормам. Вроде бы всё понятно: в США, в конце концов, расположены лучшие фармацевтические компании, исследовательские университеты, лаборатории и институты здравоохранения. Однако к марту 2020 года, когда COVID‑19 пронёсся по Америке как ураган, а федеральное правительство приняло запоздалые, слабые и нестабильные ответные меры, все эти преимущества ушли на второй план. К июлю, при населении менее 5 % от мирового, в стране было зарегистрировано более 25 % всех подтверждённых случаев заболевания. Ежедневный уровень смертности на душу населения оказался в десять раз выше в США, чем в Европе. Неужели у американской исключительности появилось новое лицо?

Конечно, обвинять президента Трампа – проще простого: он преуменьшал значение пандемии, оставался пассивным, постоянно игнорировал рекомендации собственных научных советников и не смог скоординировать действия федеральных ведомств и пятидесяти штатов. Но, как бы то ни было, нельзя всю вину возложить исключительно на Белый дом. Ошибки были допущены среди всего правительства. Центры по контролю и профилактике заболеваний не только рассылали бракованные наборы для тестирования, но и изначально отговаривали население от использования средств защиты. Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов слишком долго рассматривали возможность разрешить коммерческим компаниям и лабораториям проводить тесты для диагностики COVID‑19. Министерство здравоохранения и социальных служб США не смогло внедрить собственную систему массового тестирования. Многие страны, от Германии до Южной Кореи и Новой Зеландии, вышли из состояния изоляции, прибегнув к мощным системам тестирования и отслеживания. Но только не Соединённые Штаты.

Теоретически, Америка обладает огромными преимуществами. Это самая богатая страна в мире с непревзойдённым научно-техническим потенциалом. Американские учреждения здравоохранения, такие как Центр по контролю и профилактике заболеваний, копировались по всему миру, в том числе в Китае. Тем не менее, как и следовало ожидать, длительное господство привело к излишней самоуверенности. Вашингтон нагрузил ведомства поручениями и требованиями, урезав при этом бюджет, – идеальный рецепт дисфункции. В таком большом и сложном федеральном правительстве, как правительство США, координация действий представляет собой чрезвычайно сложную задачу. Добавьте сюда администрацию, открыто считавшую большую часть правительства врагом, «глубинным государством», которое необходимо ликвидировать, и в результате получится всеобъемлющий крах.

За ролью Америки, формирующей мировую повестку дня, нередко скрываются её собственные слабости. Так получается, что именно американцы и их структуры задают стандарты и производят международную оценку, как это сделал Джонс Хопкинс в отношении глобального здравоохранения. Вот только здесь кроется подвох: при таком раскладе неизбежно возникает предвзятое отношение к внутренней системе. Американцы уделяют особое внимание тем показателям, которые подчёркивают сильные стороны их государственной системы, но при этом всячески принижают значимость недостатков. Ещё до пандемии, например, американцы восхваляли исследовательские центры, радуясь, что на здравоохранение выделялись огромные суммы денег. Одновременно с тем они забывали о сложности и глубоком неравенстве в доступе, которые также характерны для этой системы.

Вообще, мало кто думал о истинной уязвимости Соединённых Штатов. Когда разразился COVID‑19, американская система экстренной медицинской помощи потерпела крах. Спустя месяц после того, как Трамп объявил о начале решительных действий по борьбе с вирусом, система диагностики по-прежнему терпела фиаско: некачественные тесты, беспорядочные очереди, долгие периоды ожидания результатов. (Показательно, что Великобритания, ещё одна страна с высококлассными медицинскими технологиями, заняла второе место в списке Джона Хопкинса. Как и Америка, Британия не справилась с противостоянием пандемии, и количество смертей на душу населения здесь оказалось одним из самых высоких в мире.)

Первоначально неудачи Америки противопоставлялись успехам Китая. Акцент делался на крах демократии и подъём китайской модели капитализма. И неудивительно, ведь Китай первым столкнулся с вирусом и достаточно быстро взял его под контроль. Здесь назревает вопрос: неужели это случилось благодаря технократическому правительству, не обременённому демократическими ограничениями? Что ж, государство действительно предприняло довольно масштабные меры: в какой-то момент правительство изолировало большую часть страны, приостановив почти всю экономическую деятельность, включая транспорт, и фактически отправив на карантин около 750 миллионов человек. Более того, гигантская Китайская государственная инженерно-строительная корпорация менее чем за две недели построила две новые больницы. Китай изолировал больных, разлучил их с семьями и, используя технологии и детективную работу, отследил тех, с кем они контактировали.

И тем не менее со временем стало ясно, что Китай фактически не справился с ранним реагированием. Местные чиновники в Хубэе и Ухане преуменьшили масштабы вспышки и принуждали молчать врачей, которые пытались выступить с предупреждением. Одного из таких разоблачителей, доктора Ли Вэньлян, арестовали, но, по трагическому стечению обстоятельств, он скончался от болезни. Высшие чины в Пекине держали в неведении не только Всемирную организацию здравоохранения, но и весь мир, задерживая публикацию жизненно важной информации. При Си Цзиньпине правительство и Коммунистическая партия ужесточили контроль над политической системой, экономикой и обществом – в такой атмосфере местные чиновники неохотно делятся негативными новостями. Спустя месяцы после вспышки коронавируса Пекин всё ещё отклонял международные запросы о предоставлении данных. Дошло даже до ограничения публикации научных статей. На самом деле подобная модель свойственна китайской политической системе. Учитывая, что информация является источником их власти, авторитарные режимы – всегда и везде – стремятся жёстко её контролировать.

Журнал The Economist, изучив все эпидемии, зарегистрированные с 1960 года, обнаружил, что диктаторские режимы зачастую неэффективно справлялись со вспышками эпидемий. В то же время демократические страны с аналогичной проблемой боролись успешнее, что приводило к значительному снижению процента смертности по сравнению с автократиями того же уровня доходов. Лауреат Нобелевской премии, экономист Амартия Сен сделал вывод, что демократические страны, как правило, реагируют на кризис лучше, чем диктатуры, потому что ключевым фактором предотвращения его разрастания является свободный поток информации – и давление, которое он оказывает на избранных должностных лиц. Остаётся неясным, действительно ли жёсткий подход Китая с применением тотального локдауна представлял собой единственный путь к успеху. Другие страны, как известно, справились с болезнью столь же эффективно, используя гораздо менее принудительные методы.

Америка, со своей стороны, с некоторыми аспектами кризиса справилась довольно хорошо, а с другими – плохо. Коронавирус распространилcя вследствие пренебрежения руководства страны, хотя в конечном итоге правительство всё-таки вмешалось и, оказав поддержку, смягчило экономический удар. Несмотря на крайне напряженную обстановку со времён Гражданской войны, администрация и Конгресс сплотились и выпустили крупнейший в американской истории пакет финансовой помощи. Федеральная резервная система (ФРС), выполняющая функцию Центробанка, существенно смягчила монетарную политику, увеличив объём стимулирующих мер. По состоянию на июнь 2020 года, законопроекты Конгресса в сочетании с интервенциями ФРС составили более 6 триллионов долларов США – это крупнейшая реакция на пандемию в мире и одна из крупнейших на душу населения (Япония, Германия и другие страны тоже приняли масштабные меры, исчисляемые триллионами). Ниже федерального уровня также произошли заметные сдвиги: некоторые американские мэры и губернаторы нарастили объём тестирования и увеличили количество койко-мест в медицинских учреждениях; крупные автомобилестроители начали выпускать аппараты искусственной вентиляции лёгких; технологические компании Силиконовой долины оказали колоссальную помощь людям, вынужденным работать удалённо; фармацевтические и биотехнологические компании с неимоверной скоростью бросились на поиски методов лечения и вакцины. Разве можно утверждать, что США находились в необратимом упадке?

Америка всегда будет разочаровывать и своих самых ярых хулителей, и обожателей. США – это большая стана со сложной системой, где можно найти всё, что только захочется. Между тем, пандемия COVID‑19 сумела выявить и её неуклонно растущие недостатки. Лучше всего их описал экономист Джон Кеннет Гэлбрейт: «Америка определяется частным великолепием и общественной нищетой». Соединённые Штаты издавна отличаются превосходным частным сектором. При этом государственные учреждения – за некоторыми исключениями, такими как независимая и уважаемая Федеральная резервная система – хромают. Хотя Вашингтон и способен выделить средства на решение конкретной проблемы, он не в состоянии запустить сложную национальную программу, направленную на обеспечение коллективного благополучия. Вот пример: Администрация социального обеспечения – чья работа в основном заключается в выписывании чеков – справляется прекрасно, в то время как Министерство по делам ветеранов – это настоящая бюрократическая катастрофа.

Впрочем, порой хромает и выписывание чеков. Вашингтон выделил триллионы долларов на поддержку населения во время пандемии, однако большая часть средств досталась крупным компаниям и богачам, чьи лоббисты умело распорядились деньгами. Казначейство, например, поручило напечатать имя президента США Дональда Трампа на чеках, которые должны были рассылаться гражданам в качестве материальной помощи. И что в итоге? В конце апреля, когда по меньшей мере 50 миллионов американцев ждали свою выплату, Министерство финансов отправило миллион чеков уже скончавшимся людям. В то же время в Канаде дела обстояли совершенно иначе: законопроект оказался простым, не обременённым бюрократией и политикой – деньги дошли до граждан посредством прямых переводов на банковские счета в течение первых двух недель. То же самое можно сказать и о Германии, которая ещё в самом начале пандемии гарантировала работникам 60 % зарплаты, а работникам с детьми – 67 %, что позволило компаниям избежать массовых увольнений. Скорость и грамотность принятых мер в значительной степени способствовали успеху, поскольку они были направлены на облегчение финансового и психологического беспокойства людей.

Пробелы в управлении – это не упущение демократии, а чисто американская болезнь. Многие демократические страны справились с пандемией даже лучше, чем любая диктатура. В этот список входят государства, управляемые политическими партиями разных мастей. Наиболее агрессивные меры были предприняты левоцентристскими правительствами Южной Кореи, Новой Зеландии и Тайваня. Впрочем, правоцентристские коалиции, находящиеся у власти в Германии, Австрии и Австралии, тоже не отставали. Самыми расслабленными в этом плане оказались Мексика и Бразилия, управляемые пылкими популистами. В тот же список вошла и Швеция, даже несмотря на свою левоцентристскую направленность. О чём это говорит? В основном о том, что старые идеологии себя исчерпали. Разделение на правых и левых пошло ещё со времён Великой Французской революции. Левые выступали за повышение роли государства в экономике; правые стойко защищали свободные рынки. Что касается двадцатого века, то в это время начались политические дебаты о размере и роли правительства в экономике, то есть о его количестве. Но, похоже, в случае с COVID‑19 наибольшее значение всё-таки имело его качество.

Возьмём, к примеру, страны, которые стремительно отреагировали на пандемию, провели массовое тестирование, эффективно отследили инфицированных, замедлили распространение и сделали всё это при ограниченных мерах локдауна. Возглавляют этот список Тайвань, Южная Корея, Гонконг и Сингапур – что примечательно, поскольку они ежегодно принимают миллионы китайских путешественников. Эти страны не обладают большим государственным аппаратом, а их расходы относительно низки. Гонконг долгое время считался самой свободной экономикой в мире и регулярно возглавлял рейтинг экономической свободы фонда «Наследие». Доля государственных расходов в экономике страны поразительно низка – всего 18 %, что составляет треть от показателя Франции. При этом, по состоянию на конец июля, в Гонконге зарегистрировано восемнадцать смертей. В то же время на Тайване, где проживает 23 миллиона человек, зарегистрировано всего семь смертельных случаев. А Тайвань, к слову, тратит лишь 6 % своего ВВП на здравоохранение, что на треть меньше американского показателя. Германия, Дания, Финляндия, также успешно справившиеся с пандемией, располагают куда большим госаппаратом. То же самое можно сказать и о Канаде. О чём это говорит? Важно не количество правительства и не его направленность, а качество.

Краткая история хорошего правительства

Почему в одних государствах правительства хорошо справляются с работой, а в других – нет? Эту загадку учёные пытались разгадать на протяжении веков. Чтобы ответить на вопрос, давайте начнём с истоков. С древнейших времён любые общества начинались с политических систем, названных Максом Вебером «патримониальными» – то есть основанными на господстве сильного лидера мужского пола. Режим состоял из семьи, друзей и союзников правителя, который объединял политическую и экономическую власть и создавал крайне непредставительную, но эффективную систему. Вот как американский философ Фрэнсис Фукуяма описывает её прочность: «Патримониальная система создана с использованием фундаментальных элементов человеческой общности, то есть биологической склонности людей отдавать предпочтение семье и друзьям, с кем они неоднократно поддерживали сотрудничество». Такая система прочно укоренилась в человеческом обществе и сохранялась на протяжении тысячелетий. Мафия и некоторые современные режимы до сих пор руководствуется этими принципами. Бразилия, Греция и Индия формально приняли современные политические институты, однако если копнуть глубже, то можно обнаружить мощную основу патримониализма, при котором семейные связи остаются важнейшим компонентом политической власти.

Даже в Соединённых Штатах по-прежнему присутствуют элементы патронажной – если не патримониальной – системы, которая, по сути, функционирует как узаконенная коррупция. Однажды я спросил одного высокопоставленного чиновника в Министерстве финансов: «Есть ли смысл контролировать банки пятью или шестью комитетами Конгресса в дополнение к государственным регулирующим органам? Не усложняет ли этот процесс работу?» На что он мне ответил: «Каждый из комитетов, а также политики отдельных штатов собирают средства на проведение предвыборных кампаний, обращаясь за деньгами в банки. Лишив их надзора, вы лишите их средств». С тех пор как в 1976 году Верховный суд принял решение по делу Бакли против Валео, постановив, что некоторые ограничения на пожертвования и расходы на избирательную кампанию являются неконституционными, Соединённые Штаты придерживаются мнения, что трата денег – это акт свободы слова, поэтому не может становиться предметом серьёзного регулирования. Подобный взгляд на свободу слова, позже получивший поддержку в пресловутом постановлении Citizens United от 2010 года, не встречается ни в одной другой развитой демократии на планете, большинство из которых в значительной степени регулируют процесс сбора денег политиками без каких-либо негативных последствий. Таким образом, в основе американского правительства лежит непрерывная череда «услуг за услугу». Стоит отметить, что американский налоговый кодекс – неспроста один из самых длинных кодексов в мире. Многочисленные поправки к нему – это идеи, продаваемые политиками во время сбора средств.

Представители интеллигенции всегда мечтали о лучшей системе, управляемой экспертами определённого рода – людьми, которых сегодня мы называем технократами. В своём труде «Государство» Платон выделяет пять основных форм правления: аристократия, тимократия, олигархия, демократия и тирания. Лучшим режимом, на его взгляд, являлась аристократия во главе с правителями-философами. Он считал, что правящий класс должен быть достаточно образован, чтобы понять величайшие цели общества (платоновский идеал «справедливости»), понимать разлагающее действие жадности, не владеть собственностью и не получать зарплаты. Такие правители думают только о благе общества. Аристократия перерождается в тимократию, когда из-за просчёта со стороны управляющего класса следующее поколение включает лиц более низкого порядка, алчных и жадных до власти. Тимократия имеет тенденцию перехода в олигархию по мере накопления богатства правящим классом. Единственной целью этих правителей является сохранение собственных выгод. Для Платона демократия (правление масс) и олигархия (правление богачей) одинаково опасны: эти режимы нестабильны, опираются исключительно на свои интересы, лишены высшей цели и почти всегда перерастают в худший вид режима – тиранию.

Первые попытки создать компетентную бюрократию привели к неоднозначному результату. Концепция правящего класса, специально обученного управлению, впервые воплотилась на Западе в Римской империи, которая на тот момент функционировала под руководством крупной административной сети офицеров. Тенденции установления деспотических режимов, наметившиеся в III веке, окончательно оформились при императоре Диоклетиане. Он восстановил единство империи и разделил власть с тремя соправителями, создав режим, который получил название «тетрархия», или лидерство четырёх. И тем не менее он не принёс военных или экономических успехов и зачастую рассматривается как провал. После падения Римской империи в V веке Восточная Римская империя, управляемая из Византии (далее переименованная в Константинополь, а затем – в Стамбул), получила легендарную известность благодаря непрерывно растущему набору законов и уровней управления – настолько, что слишком сложную систему и по сей день называют «византийской».

Вдали от Запада и за столетие до Платона жил Конфуций. Он воспевал правителей, которые руководствовались не грубой силой, а чувством морали, стремясь привить народу кодекс чести и чувство стыда. Под влиянием философии Конфуция в Китае был учреждён один из первых экзаменов для отбора государственных чиновников. Первые упоминания об экзаменах появляются в документах династии Хань, но использование письменных испытаний всерьёз зародилось во времена правления династии Тан (618–907 гг.) Студентов проверяли на знание конфуцианского канона, военной истории и стратегии. Сменявшие друг друга династии расширяли структуру экзаменов, которая не только пополняла штат императорской администрации, но и служила способом сосредоточения власти в руках императора. Китайская система повлияла и на соседние страны: Японию, Корею и Вьетнам. Во времена династии Мин португальские путешественники называли высокопоставленных китайских чиновников «мандаринами». Своё название они получили благодаря малазийскому слову «mantri», которое в переводе обозначает «советник», «чиновник». Оно и по сей день используется для обозначения могущественных бюрократов.

Подобные технократии не всегда преуспевали в создании высокоэффективных государств, потому что специалисты не обладали реальной властью. У власти всегда находились политические лидеры и их приближенные, а чиновники, сдавшие экзамены, чаще всего подчинялись родственникам и придворным правителя. Эффектные с виду бюрократии носили ограниченный характер и часто не имели достаточного авторитета. И всё же стоит отметить, что в таких странах, как Китай и Германия, они заложили основу для будущего политического развития.

На самом же деле правительства становились всё более могущественными и эффективными благодаря иному элементу – конфликтам. Чарльз Тилли справедливо заметил: «Война создала государство, а государство создало войну». Это значит, что размер государства увеличивался по мере вступления стран в военную конкуренцию. Война почти всегда подразумевала налогообложение, что в конечном итоге оказывало давление на правительство, вынуждая его предоставлять всё больше услуг своему населению. Одна из причин, по которой крошечная Великобритания стала таким грозным современным государством, а затем построила глобальную империю, заключалась в том, что многочисленные конфликты в XVII и XVIII веках помогли ей развить не только превосходный флот, но и внушительную фискальную политику. К концу 1700-х годов средний британец платил почти в три раза больше налогов, чем француз. По словам историка Джона Брюэра, налоги представляли собой «сухожилия власти», которые позволили Британии неоднократно побеждать Францию и достичь мировой гегемонии. Случилось так, что давление, гальванизировавшее систему, носило не военный, а естественный характер. Английский историк медицины Фрэнк Сноуден предположил, что средневековая чума явилась частью процесса формирования государства, поскольку требовала наличия мощного правительства для введения карантина и обеспечения контроля за его соблюдением.

Переменам способствовали не только катастрофы. Правительство становилось всё более эффективным и благодаря реформаторам, чьи мотивы довольно разнились. Макиавелли и Гоббс, например, хотели, чтобы правительство гарантировало общественный порядок. Что касается восемнадцатого столетия, то оно стало периодом просвещённых монархов, таких как Фридрих Великий, который стремился привнести в политику рационализм эпохи Просвещения. В девятнадцатом веке Наполеон был полон решимости объединить Европу под властью Франции и её свода законов. В Британии тем временем произошло зарождение системы гражданской службы (доклад Норткота-Тревельяна), которую копировали во всём мире. Чартисты, социалисты и либералы выступали за расширение политических возможностей разными способами, но все они надеялись на создание прав, основанных не столько на положении людей в общественном устройстве, сколько на талантах или потребностях. Те страны, которые своевременно и успешно провели подобные реформы, в основном в Северной Европе, на протяжении веков сохраняли традицию эффективного управления государством в рамках различных политических и идеологических систем. Даже при коммунизме Восточная Германия, например, оставалась более эффективной, чем остальная Восточная Европа.

Незападные страны модернизировались не так стремительно, хотя в отдельных государствах, особенно в Азии, этот процесс начался в конце XIX века. Большинство из них скопировали некоторые западные институты и практики и – в сочетании с давними традициями экзаменов – создали эффективные государства. Это относится к Японии, Южной Корее и, спустя десятилетия, к Китаю. Япония во время модернизации в XIX веке сознательно копировала прусскую бюрократию и на протяжении многих поколений оставалась самым эффективным правительством в Азии. Что касается Латинской Америки, то Чили выделяется среди других стран региона своим глубоко укоренившимся, хорошо функционирующим правительством, которое впоследствии помогло обеспечить устойчивый экономический рост. (Причины «чилийской исключительности» активно обсуждаются. Вероятно, речь идёт о сочетании культуры, лидерства и удачи.) Сингапур тоже можно считать образцовым примером, поскольку он опирается на культурные корни, социальную сплочённость, «мандаринскую» традицию элитной бюрократии и британское наследие в плане более открытых и прозрачных систем (хотя все ещё в несколько авторитарных рамках). Нельзя не отметить, что на Сингапур также благотворно повлияло дисциплинированное и чётко ориентированное руководство. В настоящее время Сингапур нередко величают самым эффективным правительством в мире.