Текст книги "Эффект летучей мыши. 10 уроков по современному мироустройству помимо черных лебедей"

Урок третий
Свободных рынков недостаточно

Financial Times – издание для элиты. Основанная в Лондоне в 1888 году, газета с первого номера обещала стать другом «честного финансиста, добросовестного инвестора, респектабельного брокера, настоящего директора, [и] законного спекулянта». Пройдя через мировые войны и депрессию, фашизм и социализм, она оставалась последовательной защитницей капитализма. Она поддержала реформы Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана в области свободного рынка, положившие начало современной экономической эпохе, а также развитие свободной торговли, благодаря которой практически все страны планеты стали частью единой мировой экономики. Основу её концепции составляет убеждение в том, что большинство проблем в мире можно решить с помощью более открытых рынков и большей либерализации.

В связи с этим читатели FT, должно быть, изумились, открыв 3 апреля 2020 года газету и увидев передовую статью, противоречащую большей части её традиционных взглядов. В начале краткого очерка отмечалось, что пандемия коронавируса потребует от людей коллективных жертв, и «чтобы их добиться, необходимо предложить выгодный для всех общественный договор». «Нынешний кризис – продолжала газета, – наглядно демонстрирует, насколько состоятельные общества не соответствуют идеалу». FT заявила о необходимости «радикальных реформ – изменения направления политики последних четырёх десятилетий… Правительству придётся взять на себя более активную роль в экономической сфере, рассматривать государственные службы как инвестиции, а не как обязательства, и искать способы сделать рынки труда менее уязвимыми. На повестку дня будет вынесен вопрос о перераспределении; под сомнением окажутся привилегии пожилых и состоятельных людей. Стратегии, которые до недавнего времени считались эксцентричными, такие как основной доход и налоги на роскошь, будут представлены в полном объёме».

Эти слова прозвучали из самого неожиданного источника. Впрочем, в Западном мире многие люди приветствовали даже более радикальные идеи. В США, например, в мае 2019 года 43 % опрошенных согласились с тем, что «некоторая форма социализма» пошла бы стране на пользу. В 1942 году так считали только 25 %. Создавалось впечатление, что назревает тихая революция. Страна, которая безоговорочно защищала капитализм, теперь, похоже, всё больше принимает идеологию, с которой боролась на протяжении большей части двадцатого века. И COVID‑19, по-видимому, только ускорил тенденцию.

Опрос ознаменовал резкий перепад ценностей по сравнению с предыдущими четырьмя десятилетиями – особенно в англо-американском мире, который нередко определял мировой идеологический ландшафт. В 1980-х годах доминирующее положение занимали Рейган и Тэтчер, возглавившие в своих странах волну свободных рыночных реформ, чему в той или иной форме подражали во всём мире, даже идеологические противники. Например, в 1981 году президентом Франции был избран Франсуа Миттеран, убеждённый социалист. Тем не менее он быстро отказался от большей части прежней программы в пользу режима строгой экономии и жёсткой денежной политики. В 1990-х годах приход к власти Билла Клинтона и Тони Блэра представлял собой признание левыми нового капиталистического консенсуса. Герхард Шредер, ещё один представитель левого крыла, пришёл к власти в 1998 году, возглавив самые глубокие рыночные реформы немецкой экономики за последние десятилетия. В 1991 году Индия, длительное время практикующая социализм и протекционизм, столкнулась с экономическим кризисом, который вынудил её перейти к либерализации. В следующем году, после «южного турне» Дэн Сяопина, Китай возобновил застопорившиеся капиталистические реформы.

Финансовый кризис 2008 года положил начало процессу переоценки – как в правых, так и в левых политических кругах. Стив Бэннон утверждает, что в результате этого краха появились предпосылки для захвата Трампом власти в Республиканской партии. В последующие годы правые отошли от своей приверженности рынкам, пропагандируя протекционизм, субсидии, иммиграционный контроль и культурный национализм – идеи, отстаиваемые Трампом в США, Борисом Джонсоном в Великобритании и другими популистами по всему миру. Тем временем на левом фланге двумя лидерами становятся Берни Сандерс и Джереми Корбин, назвавшие себя «социалистами». К ним присоединились энергичные новички на политической сцене, такие как конгрессвумен из Нью-Йорка Александрия Окасио-Кортез, которой, похоже, этот ярлык ничем не мешал. По данным нескольких опросов, американцы в возрасте от восемнадцати до двадцати девяти лет демонстрируют значительно более высокую поддержку социализма, чем люди старшего возраста. Фактически, по результатам некоторых исследований, поддержку капитализму выражают менее половины опрошенных. Означает ли это поворот к социализму?

При более внимательном рассмотрении картина выглядит довольно размыто. Организаторы не задавали вопросы о капитализме и социализме на протяжении десятилетий, поэтому чёткой динамики не прослеживается. Действительно, во время холодной войны люди проявляли большую враждебность к социализму, хотя, возможно, объяснение кроется в определениях. В те времена термин «социализм» часто использовался как взаимозаменяемый с термином «коммунизм», и часто для описания системы, которую практиковал Советский Союз, заклятый враг Запада. Многие из тех, кто сегодня выступает в поддержку социализма, на самом деле имеют в виду нечто иное.

Социализм – это политическая, социальная и экономическая философия, направленная на реализацию социальной справедливости, достижение которой предполагается в том числе через общественную собственность на средства производства – фабрики, фермы, предприятия. Именно такого плана придерживались социалистические политики двадцатого века, от индийского Джавахарлала Неру до израильского Давида Бен-Гуриона и британского Клемента Эттли. В этих странах государство обычно владело и управляло электроэнергией, телефонной связью, водоснабжением и газоснабжением; авиакомпаниями, поездами и автобусами; угольными, нефтяными и сталелитейными компаниями. Лидеры стран реализовали демократические версии ленинского видения социалистической экономики, в которой государство занимает «командные высоты».

Однако если спросить, что люди понимают под социализмом в наши дни, окажется, что это совсем не та система. Нынешние самопровозглашённые социалисты хотят увеличения государственных инвестиций, создания новых и расширения существующих систем социальной защиты, «Зелёного курса» для решения проблем изменения климата, а также повышения налогов на роскошь. Сам Берни Сандерс чётко обозначил, что страна его мечты – не Куба, а Дания. О том, насколько аморфным является этот ярлык, можно судить по одному только факту: Элизабет Уоррен поддерживает многие из тех же политик, что и Сандерс, но при этом называет себя «капиталистом до мозга костей». Любая программа, которую можно назвать и капиталистической, и социалистической одновременно, скорее всего расположена где-то посередине. И всё же, это говорит о том, что Сандерс будет открыто агитировать за социализм и призывать молодёжь не бояться ярлыка. Между тем, в правом крыле видные политики не думают предлагать крупные государственные программы социальной поддержки. Предприниматели из числа либертарианцев, занимающиеся техническим прогрессом, поддерживают идею всеобщего базового дохода, чтобы гарантировать, что даже если роботы и программное обеспечение лишат большинство людей работы, те не останутся без средств к существованию. Многие табу разрушались – а произошло это потому, что сам американский капитализм потерпел поражение.

Маятник

Мы часто совершаем ошибку, полагая, что люди поддерживают ту или иную политическую партию ввиду глубоко укоренившегося согласия с её основными принципами, ценностями и логикой. На самом же деле большинство исследователей, изучавших этот феномен, пришли к другому выводу: люди выбирают партии скорее как социальные клубы и поддерживают выбранную ими сторону по целому ряду причин – главным образом из-за чувства принадлежности, близости и общности с другими членами партии, некоторые из которых основаны на классовом и этническом единении. В результате их идеологическая приверженность выглядит менее искренней. Рассмотрим, как республиканцы, которые несколько лет назад считали себя сторонниками свободного рынка, теперь с энтузиазмом поддерживают протекционизм и закрытые границы. Такер Карлсон, ведущий Fox News, наиболее остро реагирующий на этот сдвиг, заявил в поразительном монологе 2019 года: «Лидерам республиканцев придётся признать, что рыночный капитализм – это не религия… Нужно быть дураком, чтобы поклоняться этой системе. Наша структура создавалась людьми для блага людей. Мы существуем не для того, чтобы обслуживать рынки. Всё как раз наоборот. Любая экономическая модель, ослабляющая и разрушающая семьи, не заслуживает существования. Подобная система – враг здорового общества». Даже Берни Сандерс не смог бы сказать лучше.

Идеологии привлекают внимание, потому что они вреде как должны решать важнейшие проблемы современности. В 1930-х годах капитализм сел на мель, вызвав финансовую панику, крах и массовую безработицу, и создавалось впечатление, что в ближайшее время ситуация не изменится. С приходом Франклина Рузвельта, который позволил правительству вмешаться в процесс, страна снова начала развиваться. В 1970-х годах, когда инфляция взлетела, а экономический рост замедлился, западные общества стали жертвой чрезмерного государственного вторжения в экономику. Этому поспособствовали меры контроля заработной платы и цен и другие средства, которые на самом деле только ухудшили ситуацию. В результате возникла потребность в новом подходе к формированию экономики и раскрытию потенциала частного сектора. Во многих странах третьего мира государственный социализм привёл к полному застою, поэтому к 1980-м годам реформы Рейгана и Тэтчер воспринимались как действенный выход из сложившегося положения. Сейчас маятник качнулся в обратную сторону – появилось ощущение, что рынки не в состоянии решить проблемы растущего неравенства и отсутствия гарантий занятости, которые вызваны нескончаемыми технологическими изменениями и иностранной конкуренцией. Эти проблемы требуют государственных решений.

Изменила ли пандемия настроение общества? Предыдущие потрясения системы породили предчувствие масштабных перемен, которые сопровождались лишь косметическими изменениями в политике. Во время азиатского финансового кризиса конца 1990-х годов экономист Пол Кругман в своём эссе в журнале Fortune предупредил, что, если азиатские страны не примут радикальных мер (например, не введут контроль над своей валютой), «мы можем столкнуться со сценарием настоящей депрессии – такого спада, который 60 лет назад разрушил экономику, дестабилизировал правительства и в конечном итоге привел к войне». Когда в 2000 году лопнул пузырь доткомов, уничтожив 5 триллионов долларов капитала, многие предсказывали конец одержимости технологиями и Интернетом. После мирового финансового кризиса Мартин Вулф, главный экономический обозреватель FT, заявил: «Ещё один идеологический бог потерпел поражение», а Тим Гайтнер, министр финансов, пообещал: «Капитализм изменится». Но после каждого кризиса экономику удавалось подлатать, и дело продолжало идти своим чередом. А можно ли и сейчас поступить точно так же?

Безусловно, это возможно. Однако пандемия возникла в тот исторический момент, когда недовольство экономической системой слишком усилилось. Кругман, Вулф и Гайтнер точно описывали хрупкость системы, указывая на её недостатки и опасаясь, что один из них неумолимо приведёт к обрушению. И всё же, вопреки их опасениям, структурных преобразований почти не проводилось. В обществе сложилось мнение, что «альтернативы нет», как говорила Маргарет Тэтчер, чтобы прекратить дебаты о свободной рыночной экономике. Она так часто использовала этот лозунг, что некоторые из её коллег по кабинету прозвали её TINA (There Is No Alternative).

Эта фраза отражала дух времени, почти марксистскую идею исторической неизбежности – за исключением того, что в «конце истории» идеологией выступал капитализм, а не социализм. Причём это касалось не только Тэтчер. Почти каждый западный лидер считал, что глобальный капитализм проник в нашу жизнь как воздух. С ним не нужно было бороться – с ним просто следовало смириться. Крах коммунизма только укрепил этот тезис. «Мы не в силах остановить глобальные изменения, – объяснял американскому народу президент Билл Клинтон, подписывая в 1993 году Североамериканское соглашение о свободной торговле. – Мы не можем остановить международную экономическую конкуренцию. Мы можем лишь использовать эту энергию в своих интересах».

Когда в 1999 году вышла книга Томаса Фридмана «Лексус и оливковое дерево», капитализм находился на пике популярности. Это была эпоха бума доткомов и Вашингтонского консенсуса – набора реформ свободного рынка, которые богатые страны насаждали более бедным. Фридман объяснил, что большинство развивающихся стран рассматривают новую формулу экономического процветания как «золотую смирительную рубашку». Тщательно продуманные реформы оставляют мало возможностей для отступления, но если страны играют по правилам и делают то, что от них требуется, они получают огромную выгоду. По определению Фридмана, в смирительной рубашке «экономика растёт, а политика сокращается». С годами, однако, люди перестали ощущать в ней необходимость. Более того, они заметили, что некоторые страны поступают иначе и всё равно добиваются успеха.

Возьмём хотя бы Китай, самую быстрорастущую экономику планеты за последние двадцать лет (вернее будет сказать – самую быстрорастущую крупную экономику в истории). Эта страна следовала особому сочетанию капитализма, государственного планирования, открытости и диктатуры. Её экономика росла, но вместе с ней рос и политический контроль. (Николас Кристоф из New York Times назвал эту систему «рыночным ленинизмом»). Прокладывая свой собственный путь, Китай стал второй по величине экономикой в мире, доминируя в таких традиционных отраслях, как производство стали и цемента, а также превратился в ведущего игрока в мире компьютеров, телекоммуникаций, социальных сетей и даже искусственного интеллекта. Наблюдая за подъёмом Пекина, легко понять, почему многие лидеры во всём мире считают, что Маргарет Тэтчер ошиблась. Альтернатива существует.

Успехи Китая не менее важны, чем неудачи Америки. Освобождение рынков в последние десятилетия привело к росту и инновациям, но одновременно с тем вызвало обнищание государственного сектора, рост неравенства, тенденцию к монополиям и политическую систему, купленную богатыми и влиятельными людьми. И теперь, во время пандемии, многие граждане США воочию убедились в наличии изъянов. Слабое, плохо функционирующее государство; неравный доступ к системе здравоохранения; механизмы предоставления помощи, которые помогают людям с достатком и связями гораздо быстрее и больше, чем тем, кто работает за зарплату. Озарение началось с мирового финансового кризиса, когда за обрушение системы наказали самых уязвимых, а не виновных. Среди тех, кто получил финансовую поддержку, оказалось непропорционально много состоятельных людей или людей со связями. Дважды за последние годы, в 2008–2009 и 2020 годах, федеральное правительство потратило несколько триллионов долларов на спасение крупных компаний и поддержку активов самых богатых американцев. При этом призывы потратить несколько миллиардов на дошкольные учреждения или жильё для малоимущих неоднократно наталкиваются на серьёзные опасения по поводу стоимости или возможного отрицательного эффекта от предоставления помощи населению. (Почему этот эффект не вызывает беспокойства, когда Федеральная резервная система оказывает поддержку тем, у кого есть акции и облигации?) Мы привыкли к американскому капитализму, пронизанному особыми правилами и чрезвычайными исключениями. И всё равно нам говорят, что всё хорошо. Система работает прекрасно.

Плати, чтобы играть

В самом начале пандемии Норвежский университет науки и технологии опубликовал в Facebook [3]3
  Соцсеть, запрещенная на территории Российской Федерации.


[Закрыть] сообщение, призывающее всех своих студентов, обучающихся за рубежом, вернуться домой, добавив: «Особенно если вы находитесь в стране с плохо развитой системой здравоохранения и инфраструктурой и/или коллективной инфраструктурой, например, в США». Позднее университет удалил упоминание об Америке, потому что понял, что допустил оплошность – случайно сказал правду.

К концу марта 2020 года, когда американцы поняли, что кризис достиг серьёзных масштабов, обеспечение населения тестами на COVID‑19 не должно было составить труда. В конце концов, Америка тратит на здравоохранение почти в два раза больше средств, чем большинство других развитых стран. Вместе с тем в Соединённых Штатах наблюдалась острая нехватка диагностических систем, а поскольку американское здравоохранение организовано как коммерческое предприятие, многие люди сталкивались с непомерно высокими расходами, даже если тест и имелся в наличие. Богатые и обеспеченные люди подобных проблем не испытывали. В середине марта все игроки восьми команд НБА проверились на COVID. Знаменитости и политики, не имея симптомов заболевания, тоже сдали мазки, в то время как медицинским работникам приходилось ждать тестов неделями, а иногда и дольше. Неспособность обеспечить проведение анализов в итоге поставила под угрозу жизнь и здоровье огромного количества граждан.

Здравоохранение в США – это огромная, сложная и дорогостоящая система, реагирующая на рыночные стимулы. Учреждения для проведения обследований и лечения сосредоточены в богатых районах, что вынуждает людей, живущих в других местах, получать некачественные услуги. Врачам приходится тратить огромное количество времени на осуществление процедур, которые приносят наибольший доход. Больницами управляют по гостиничному типу, стремясь заполнить все койки и не оставить свободных мест. Билл Будингер, успешный предприниматель, которому сейчас за восемьдесят, размышлял об изменении менталитета. «Я рос во времена, когда жизнь была совсем другой, когда люди стремились к разумной прибыли, а не к её максимизации, – вспоминает он. – В больницах высокий уровень загрузки служил сигналом к действию. Управляющие нуждались в большем количестве коек, учитывая возможные чрезвычайные ситуации. А сейчас задача состоит в том, чтобы сократить количество коек, обеспечив при этом высокую заполняемость». Запасные расходные материалы, пустые койки, дополнительный персонал – всё это стало неэффективными затратами, от которых со временем избавились.

Неравный доступ к медицинскому обслуживанию – это составная часть более масштабной динамики общества «плати – играй», где во всём доминирует рынок. Руководители больниц и университетов рассматриваются не как общественные лидеры, а как генеральные директора, и им платят за то, чтобы они не отходили от этой роли. Раньше представители таких профессий, как юрист, банковский работник и бухгалтер, руководствовались принципами, согласно которым они не должны были максимизировать прибыль, если за это приходилось платить, принося в жертву независимость и честность. Когда-то эти люди велели клиентам не заключать сделки, а не жадно хвататься за любой бизнес при первой возможности. Группы, которые служили привратниками и посредниками в обществе и экономике, превратились в предприятия, ориентированные на получение прибыли, продающие свои печати всем, кто заплатит, – независимо от конфликта интересов или более широких рисков. До финансового кризиса 2008 года рейтинговые агентства – якобы независимые и беспристрастные – охотно одобряли некачественные и рискованные финансовые продукты, потому что им за это хорошо платили.

А самое главное, что рынки захватили и саму политику. В эссе 1993 года политолог Роберт А. Даль объяснил, почему почти все демократические страны решили не организовываться как чисто рыночные, а оставили большую роль государству. Он отметил, что в обществе присутствует множество аспектов, которые хотелось бы оградить от рыночных сил – например, голоса политиков и граждан. Но даже они превратились в ходовой товар, поскольку в политической сфере доминируют деньги, а богатые – компании и люди – способны покупать голоса, писать и переписывать правила в угоду себе.

Томас Филиппон, французский экономист, прибыл в Америку в 1980-х годах, поражённый конкурентоспособностью экономики, предлагающей широкий выбор товаров – от авиабилетов до банковских и телефонных услуг – по низким ценам. Между тем, на сегодняшний день именно в Европе товары и услуги дешевле, а их разнообразие – шире. За последние двадцать лет Европа значительно обогатила свой ассортимент, в то время как Соединённые Штаты его сузили. Исследование Филиппона показывает, что некоторые из сил, стоящих за этим сдвигом, носят структурный характер – в цифровой экономике на любом рынке, как правило, доминируют один или два игрока, которые впоследствии получают возможность повышать цены. Однако решающей причиной, как показала его научная работа, является политическая власть отраслей. Компании могут устанавливать правила таким образом, чтобы исключить конкуренцию и сохранить высокую прибыль.

Я всегда ценил силу рынков. Возможно, это связано с тем, что я вырос в неповоротливой, социалистической Индии. Рынки невероятно динамичны и способны преобразовать застойные общества. В Индии и Китае они вытащили из нищеты сотни миллионов людей. Они позволяют создавать необычные инновации и дают людям из разных слоёв общества шанс улучшить качество жизни. Впрочем, у свободных рынков есть и недостатки. Поскольку они предлагают разнообразные возможности для увеличения неравенства и материального благосостояния, люди ищут способы использовать их в своих интересах. Данная проблема является неизбежным следствием функционирования капитализма. Рынки всегда приносят неравную прибыль. И, как признался Питер Тиль, венчурный капиталист из Кремниевой долины, цель каждой компании – стать монополистом. Из этого следует, что успешные компании попытаются использовать имеющиеся у них ресурсы для устранения конкурентов. Их попытки можно пресечь только при условии, что за ними будет наблюдать политическая система, а для этого она должна иметь определённую изоляцию от бизнеса. Это означает ограничение частных расходов на выборы и подлинную независимость бюрократии. Подобное сочетание – реальные открытые рынки и сильное государство – представляет собой сложный процесс балансирования. Возможно, нет ничего удивительного в том, что Европейский Союз лучше справляется с обеспечением открытой конкуренции, чем Америка. «Еврократы» в Брюсселе, может, высокомерны и чопорны, но зато они не продают отступления от правил в обмен на взносы в избирательные кампании.

В то же время рыночная критика выходит за рамки экономики. Рыночно-ориентированное мышление вторглось во все сферы общественной жизни, не оставив места для других ценностей, таких как справедливость, равенство или внутренняя ценность. Во время пандемии люди в разных уголках мира прозрели и осознали очевидное: человек должен быть вознаграждён за свою работу, даже если она не приносит больших материальных благ. Мы наблюдали, как медицинские работники подвергали себя опасности, выполняя свою основную обязанность – оказывать помощь другим. Мы видели, как люди набивались в автобусы и поезда, чтобы свет горел, вода текла, мусор вывозился, а продуктовые магазины оставались полными – и всё это для того, чтобы другие могли работать из дома. Всё это должно напомнить нам о необходимости ценить труд людей, чья работа не приносит огромных доходов, но является достойной, важной, даже благородной – от учёных и учителей до дворников и уборщиков. Рынок, может, и не вознаграждает их должным образом, но мы со своей стороны должны относиться к ним с уважением.